Илья Першин
Семь бед – один…
Кто сильнее?
Какими обычно качествами обладают правители? В наше время – это гуманность, немного эмпатии, сильная стрессоустойчивость и много других положительных качеств. Так, конечно, было не всегда.
Если обратиться к истории, то правители, императоры, цари и прокураторы не так уж и сильно-то любили население своих стран, оттого и сажали их, куда ни попадя, отдавали в качестве обеда братьям нашим меньшим – в общем жгли… Отжигали, как могли.
В начале нашей эры населению Римской империи неслабо доставалось от многих своих своенравных Правителей. Как правило, погибали Правители от рук своих же соратников и приспешников…
После очередных кровавых игр, устроенных по случаю пятнадцатой женитьбы Августа за месяц, он сам со свей свитой проходил по вишневой аллее к покоям. Обычно злое лицо делалось улыбчивым только в двух случаях: когда ловили неверного жителя и бросали на колени перед Августом – он расплывался в улыбке от предвкушения расправы и терзаний, и еще – когда цвела его любимая вишневая аллея. Красные, словно кровь, наливные ягоды он любил откусывать наполовину, выплевывать косточку и выжимать в рот вишневый сок.
Первый удар меча пришелся прямо в живот Августа, последующие полетели в него, словно ягоды вишни, когда он тряс дерево.
«Заговор!» – успел лишь прокричать Август, когда его верный слуга и защитник Центурион нанес последний удар мечом по его затылку. Август упал ниц, уткнувшись лицом в вымощенную дорожку из белого камня. Слуги во главе с Центурионом быстро ретировались в палаты, оставив Августа лежать бездыханным в своем вишневом саду.
Август открыл глаза в огромном поле, покрытом высохшей травой, небо было затянуто густыми черными тучами, капал редкий дождь. На небольшом холме далеко перед ним на коне сидел человек.
– Подойди ко мне! – раздался властный рев незнакомца.
Август, стоявший до этого молча, вдруг взвинтился и крикнул в ответ:
– Да кто ты такой, а?! Слезь с коня, когда говоришь с императором!
– Без армии своей ты – никто, Август. А теперь – и подавно.
– Почему теперь?
– Пришел твой час, Август. Подойди!
– Да как ты смеешь, Понтифик?! Если ты сокрыл лицо под капюшоном, думаешь – тебе все сойдет с рук?
– Глупый… Глупый Август… Ха-ха-ха! Подтолкни его ко мне. – обратился незнакомец к коню и слез с него.
Конь медленным галопом двинулся к Августу, от каждого шага которого раздавались тяжелые удары, растекающиеся по небу. Земля, по мере приближения коня, все сильнее и сильнее тряслась под Августом. Он стоял и ждал, протянув руку, как бы направляя и повелевая коню подойти ближе. Конь оббежал Августа и несильно лягнул его в спину, подталкивая вперед.
«Да ты что, тварь?!» – закричал Август.
Он развернулся и попытался ударить ладонью коня по морде, но вдруг застыл на месте. Конь смотрел ему прямо в глаза своими пустыми глазницами. Из его ноздрей шел красный пар, грива была седой, и размером он стал, примерно с одноэтажный дом. Август смотрел в его глазницы, и его с каждой секундой одолевало доколе неизвестное чувство – страх. Спустя минуту, конь резко встал на дыбы и дал Августу в середину груди тяжелым копытом. Близко за спиной снова заговорил незнакомец:
– На колени, Август! И приветствуй меня – твоего владыку и императора!
– Я сам себе владыка… – голос Августа начал дрожать.
– Ха-ха-ха! Глупец!
Сухая трава загорелась кольцом, а обычный дождь сменился огненным. Август закрывал руками голову, на которую падали капли раскаленной горящей лавы. После них образовывались жуткие на вид волдыри, которые лопались от новых капель. Август не выдержал, упал на землю и начал кататься по ней, пытаясь унять боль и хоть как-то спастись от огня. К тому времени кольцо пламени на поле значительно сузилось и Август начал чувствовать жар огня, будто он на вертеле. Спустя несколько минут Август пал на колени, поднял руки вверх и закричал:
– Приветствую тебя, Владыка! Приветствую тебя, император!
– Ха-ха-ха! Август, ты ничтожен и жалок! Посмевший спорить со мной – Владыкой ночи!
– Помилуй меня! Оставь меня!
– Ха-ха-ха! Глупец! О чем ты меня просишь? Ешь! Насыщайся гневом своим – обжигающим и мучающим! Ешь!
– Император!
– Ешь! Открывай рот!
Рот Августа сам открылся, а голова поднялась вверх. Капли огня обжигали гортань, желудок и легкие Августа. Он орал что-то невнятное и свирепел, пытаясь закрыть рот руками и опустить голову.
В одно мгновение дождь кончился, поле остыло… Только боль не унималась. Август лежал на земле и дрожал.
– Ты меня ненавидишь, Август?
– Я… я не понимаю, кто ты…
– Ха-ха-ха!
Владыка легонько взмахнул рукой, и они оба оказались в вишневом саду – самом любимом, что было у Августа. Владыка сидел на троне на самом верхнем балконе дворца императора.
Эквиты, пролетарии и рабы свободно прогуливались по аллее, срывали ягоды вишни и лакомились ими. Август забыл про поле, огонь и боль и моментально взвинтился. Гнев снова окутал его, и он стал кричать на всех так сильно, что у него заболела голова.
– Это моя аллея! Моя вишня! Вы, грязные свиньи, убирайтесь отсюда!
Он попытался сдвинутся с места, но у него это не получилось сделать. И его крик был безмолвным для всех – никто даже не обернулся на него. Только случайная маленькая девочка легонько потрогала его за руку и побежала дальше. Он сделал еще одну попытку пошевелится – ничего не вышло. Дышать было очень тяжело, жжение и жажда усилились, отчего злость и гнев в нем бушевали все больше и больше.
– На веки вечные, Август! Да будет так! – сказал Владыка и исчез.
Август остался навечно заточен в образе гипсовой белой статуи на своей любимой аллее, изводимый собственным гневом и бессилием…
Парижанка
Во втором часу ночи аккуратный швейцар закрыл двери Мулен-Руж на ближайшие восемнадцать часов. Тяжелая, но одновременно веселая, выдалась ночка. Такого шума и гама не было на Монмартре уже больше года. На улице стояла тихая августовская ночь. Эмили Морель, закинувшая туфли со шпилькой на плечо, шла домой и предвкушала теплую ванну для пульсирующих ног.
Эмили, как и обычно перед сном, пила чай из трав и зачитывалась очередной книгой Мюрже – очень ей нравилась богемная легкая и непритязательная жизнь: картины, томные вечера, красное вино и мужчины в смокингах. Много мужчин. Слишком много, чтобы это не стало образом ее жизни. Вертихвостка, которая думает, что знает себе цену, – самый большой и искренний самообман, который может встречаться. Ценность в ее понимании – это количество изводящихся слюнявых мужчинок с заплывшими глазами, кидающих цветы к ее ногам. И каждый такой букет она с честностью и даже гордостью отрабатывала с лихвой. Она и сама была не прочь пуститься в постельную борьбу с кем угодно – лишь бы вознес ее выше уровня служанки. А то – «равноправие-равноправие… придумали, а теперь мучаются от дефицита внимания».
«Я хочу, и я могу быть по-настоящему желанной. А любимой? – а это не столь важно» – Бриллиант можно и не любить, но не желать ты его не сможешь – такова психология. Увы. Кто любит золото? Ага… Тем не менее – золотой стандарт.
В общем говоря, работа танцовщицей в Мулен-Руж – ее настоящее призвание. После того, как смазливый мужчинка с зализанными гелем волосами подсовывал ей десятку евро, она могла бы набросится на него прямо в зале, но сдерживалась и ограничивалась подъемом юбки выше ушей.
Обычно, около часа ночи, перед самым закрытием, она оказывалась на нем сверху в сортире, пахнущем осенней свежестью. Мужичонка сопел и дышал табачным вискарем практически в рот Эмили, но ее эта обстановка никак не трогала. Ей было важно, что она и сегодня хороша, как бриллиант, и нужна очередному, что важно – другому, забулдыге.
Она не могла представить свою жизнь по-другому, даже когда смотрела, как сейчас, на прогуливающуюся семейную пару с коляской по полуденной жаркой улице Бланш. Она только стрельнула глазками на мужчинку несколько раз и пропала в дверях кафе.
– Круассан с клубникой и чай с лепестками роз.
– Да, конечно.
«Хочет меня. Молоденький» – думала она и ухмылялась.
– Ваш чай и круассан. – учтиво сказал официант и поставил перед ней заказ.
– Может… – она провела пальцем по губам и спустила его в глубокое декольте, – … проведем часик вместе? – она кинула взгляд на дверь «Staff only».
– Простите… Мне нужно работать. И еще – я женат. Извините – аккуратно отказал парень.
Чай с круассаном превратились в воду с кусками цветка и булку с ягодами после такого внезапного отказа. Эмили посмотрела на официанта обиженно и несколько с высока. Мол, кто он, официантишка, чтобы ей – королеве ночи – отказать. Тварина эдакая. Ну ладно… Еще не вечер. Она прекрасно понимала, что вечером ей в любом случае перепадет – разрывать на части будут, но иной раз хотелось выбирать самой… Кого, где и как.
Этим же вечером ее брали в знакомом тесном сортире двое полных, ухоженных, одинаковых мужчинки. Она выдавливала из себя крики все сильнее, будто специально, чтобы всем показать – как ее хотят. И как хочет она!
Родственники к ней практически не приезжали, потому что жизнь ее превратилась в какой-то сумасбродный чертов театр, где границ вожделению и разврату не было абсолютно. Звонить – звонили – пытались направить к психологу, но, как видите, – не судьба.
Жила бы себе и жила до своего «сдвига по фазе» после того, как ее кожа побледнеет, тело одрябнет, а мужчины пропадут, да и после этого – переоценка ценностей, счастливая старость с полным багажом воспоминаний и денег… Но нет. Нужно ей было закрыться в туалете в плавучем кабаре с каким-то пожилым индусом и к тому же – не услышать криков ни других посетителей, ни спасателей – очень она была увлечена плотскими утехами, а индус так вообще – слуха имел процентов пятнадцать. Глупо и несуразно получилось, так же несуразно, как нечаянно бахнуть ушатик воды в кастрюлю с кипящим фритюрным маслом. Повару, который это сделал, повезло больше – он хоть и потерял волосы, но зато успел выпрыгнуть с корабля в воду. В отличие от повара и других гостей, Эмили прыгать было некуда – туалет на самом нижнем ярусе, который отделялся от основной палубы тремя лестницами, стал ловушкой – снизу вода, сверху – огонь. А она просто ведь трахалась…
