Илья Першин
Семь бед – один…
– Что это?
– Чистейшая вода! Чище, чем у Феди! Поверь! Ха-ха-ха! – резвился Черт.
Сенька сделал глоток и застыл со скрюченным лицом. У него началась изжога и он схватился за живот. Он встал из-за стола и пошел к выходу.
– Пойду прогуляюсь, Мань!
– Давай-давай… Ха-ха-ха – ее голос сделался обычным.
Сенька подошел к двери и попытался ее открыть, но между ним и дверью появился Черт и сказал:
– Куда ты собрался, Сенька?
– Прогуляться хочу…
– Нет, нет и нет! Никак нельзя. Там забор, а за забором чертов Федька, который тебе всю жизнь испортил! Как же ты туда пойдешь?!
– Да мне уже, честно, все равно до Федьки этого… Честно.
– Это тебе пока так кажется…
– Я домой хочу. К Мане…
– Только к ней? – спросил Черт.
– Да!
– Да будет так!!! – громко он пропищал, звякнул копытами и пропал.
В этот момент дом затрясло, и Сеня услышал сильные удары по крыше. Спустя полминуты дом был засыпан горящим песком. Стало очень жарко. Маня выбежала в прихожую и закричала своим голосом:
– Теперь мы навсегда будем вдвоем! В нашем… – ее голос изменился на басистый, – любимом доме! Ха-ха-ха!
Сенька стоял, изводимый жарой, голодом, жаждой воды и секса, и думал только об одном – как хорошо безгрешным…
Королева
В летний погожий денек на Паульштрассе было исключительно людно. Среди толпы прохожих, спешащих по своим делам, парила Берта Шаффер. Знойная брюнетка с осиной талией, одетая в шелковое легкое платье. На голове у нее был лавровый венок для образа, как у Гая-Юлия Цезаря.
Она обходила прохожих, иной раз задевая их, подняв голову так высоко, будто держит на лбу шест. Руки, немного расставленные в стороны, она держала на уровне бедер. Не дай бог, ее кто-нибудь соизволит по тупости своей задеть! – реинкарнация Цезаря в женском обличии Берты просто испепелит взглядом.
Зайдя в уютную кофейню по пути, она заказала, как обычно, капучино на кокосовом молоке и с сахарозаменителем.
– Пожалуйста, ваш кофе! – улыбнулась ей бариста.
Ничего не ответив, посмотрев на нее, как на плохо пахнущий носок, Берта бросила ей на прилавок пару евро, взяла кофе и молча ушла, высоко подняв голову.
Такое поведение Берты было связано с ее раньше небывалой популярностью в школе – лучший художник, красавица и умница, она так верила в свою избранность, что это застилало ей глаза. Как можно обращать внимание на остальных, если самой внимания мало?
За спиной Берты висел небольшой рюкзачок, в котором она несла маленький мольбертик, кисти, краски и лист бумаги.
– Девушка, здравствуйте! – сказал молодой симпатичный парень, шедший с ней по пути.
– Не знакомлюсь. – сухо ответила Берта.
– Могу я вас угостить кофе?
– Я уже угощена, отвали. – ответила она, насытившаяся пока вниманием парней.
– Но я вам могу предложить куда более хороший кофе. Куда вы идете?
– На мост.
– Мольткебрюке?
– Да. Мольткебрюке.
– Замечательно! Нам по пути. Разрешите я провожу вас?
– Не разрешаю! Отвали! – грубо отрезала Берта.
Парень очень расстроился, и даже несколько угас, но все же решил напоследок сказать ей: «Я – Генрих! Меня зовут Генрих!».
– Отдыхай, Генрих.
Берта ускорила шаг, не меняя манеры, и через несколько минут уже оказалась у реки Шпре. Она зашла на мост, прошла чуть больше половины и установила Мольберт на правой части моста. С этого места открывался, по ее мнению, потрясающий вид на Центральный вокзал Берлина. Она давно хотела его нарисовать, а тут подвернулся случай – выставка молодых художников в Берлине на тему «Достопримечательности». Она несомненно должна в ней не просто засветиться, а затмить всех других участниц. Правда, рисовала она не очень…
– Ракурс не тот! Нужно левее. – ругалась Берта. – чертовы машины! Кто их вообще придумал.
Она подвинула мольберт ближе к полосе движения.
– Чертова река! Так она попадает не лучшим образом! Ее бы повернуть чуть-чуть. А если…
Берта отошла еще левее, выйдя немного на проезжую часть – ей засигналили машины. Показав средний палец, она выругалась на проезжавшего бедолагу, чуть не зацепившего ее выставленный мольберт.
– Да пошел ты к черту, урод! Я создаю! Я творю здесь! Отвали отсюда! – орала она неразборчиво в поток машин, скопившийся к левому ряду.
Наконец, встав спиной к потоку, а лицом к вокзалу, она «поймала» нужный ракурс и начала творить. Сигналы машин уже ей не мешали, она самозабвенно, упиваясь собственной крутостью, коряво срисовывала стеклянные башни вокзала. Вдруг, сзади раздался голос:
– Эй! Эй! Это я – Генрих!
Реакции – ноль.
– Развернитесь! Развернитесь! Девушка! Это я – Генрих!
Машины сильнее и чаще начали сигналить, но Берта на все это не обращала никакого внимания. Кто они все такие? Для нее – красотки с венком на голове?
– Отойдите! – кричали ей.
– Только вот указывать не надо! Пошли вы к черту! – кричала Берта, не поворачивая головы. – Объедете!
Водитель крупнотоннажного грузовика был бы очень рад оценить ее творение на городской выставке. Он, возможно, был бы готов отдать ей свой голос и сказать потом пламенную речь о том, как обществу нужны такие творцы. А еще больше он бы хотел, чтобы грузовик покорно остановился, а колёса послушно повернулись влево, сцепившись с асфальтом намертво… Но, так уж устроена техника, тормозным колодкам нужно приложить намного больше усилий для остановки грузовика, по сравнению с легковушкой. Глупый грузовик какой! Глупый!
– Очень неплохо! Правда, я бы добавил чуть больше серого. – раздался голос за спиной.
– Сама разберусь, не твое дело. Отойди.
– Извольте. Обязательно отойдем. Обязательно.
Берта цокнула языком и с недовольным лицом развернулась.
– Фу! Блять! Что за уродец! Ты кто такой? – она скривила лицо, как будто съела горькую таблетку.
– Ах, как я люблю матершину! Извольте говорить только матом!
– Что ты за грязное животное? Зачем ты подошел? Проваливай!
– Берта, очень и очень грубо. Я бы в вашем положении воздержался…
– В каком положении?
– Ну как… Гордыня – это, как сказать… Ох слово это я не люблю! – кокетничал Черт.
Берта искренне не понимала, что происходит и морщила лоб, всем своим видом давая понять незнакомцу, что он ей не собеседник.
– Какая гордыня? Ты учить меня вздумал?
– Да нет, что вы? Я не учитель… Я, скорее, экзаменатор… эм… в каком-то роде.
– Старик! Шел бы ты. Опохмелился что-ли.
– Изво-о-ольте! Почему это – старик? Мне всего-то тысячи две! С хвостиком. – Черт улыбнулся, помотав хвостом. Да, и почему вы меня вообще оскорбляете? Что я вам сделал? Мы же еще даже не знакомы!
– Я же сказала, что я не знакомлюсь!
– Ан нет, тут-то как раз придется нам познакомится.
– С чего бы это вдруг?
Черт звякнул копытами, и они оказались в узком невысоком туннеле, шириной в полметра, на стенах которого висели портреты. В самом конце коридора стоял постамент, на котором сидел огромный мускулистый мужчина, подперев рукой подбородок.
– Походи, посмотри… Хороши портреты-то, а? Как хороши! – причитал Черт.
Реакция Берты на смену места была вполне обыкновенной и предсказуемой, чего она не скрывала. Черт же, в свойственной ему манере, быстро разъяснил ей что и к чему. На это Берта ответила: «Понятно… Зацепил все-таки, козлина!».
– Великолепно! Ха-ха-ха! – завизжал Черт.
Портретов был миллион, а с них смотрели на Берту уродливые лица, подмигивая и ухмыляясь. Берта прошла пару метров, изучая картины, и в каждой узнавала себя, только изуродованной: на одной – уши большие, на другой – глаза узковаты, на третьей – вообще белиберда какая-то. Казалось бы, что тут такого – картины и картины, но не для такой, как Берта. Для нее она сама была идолом, очень творческим и ранимым, поэтому восприняла это тяжело.
– Что это за пизде-е-ец! – протянула он гнусаво. – Фу-у-у… а это кто там?
– Мда-с… это… это теперь твой идол, повелитель и объект поклонения.
– Кто? Повелитель? Для меня? – она поправила венок на голове.
Черт опять звякнул копытами, и венок превратился в пепел и осыпался с головы Берты. Они продолжали двигаться к сидящему на постаменте.
– Люций, здравствуй! Новенькая к тебе!
– Что? Эта? Эта, что на картинах? – прозвучал сладкий голос.
– Да, в первый раз! Ха-ха-ха! Не подготовилась еще! – пищал Черт в ответ, постукивая копытом Берту по плечу.
– А что не так? – в недоумении спросила Берта.
– Концепция такая, Берта Шаффер, Лорд Люцифер очень любит себя и все, что его окружает. А вынужден… ха! … сидеть среди такого уродства! – он обвел копытом туннель с картинами. Да и самой тебе, как я вижу, не нравится. Не так ли?
– Не нравится… – Берта опустила глаза, на которых начали проступать слезы.
– Ну-ну-ну. Не надо! Все же можно поправить! Ха! Извольте. – он показал копытом на Люцифера, который держал в руке карандаш.
– Бери и твори! Стирай, рисуй заново! Все в твоих руках! Ха-ха-ха. Как исправишь все-все картины, Лорд пожалует тебе покои. – пищал Черт.
Берта взяла карандаш из рук Люцифера, заметив сложенные крылья за его спиной. Она подошла к первой картине. Черт звякнул копытами и пропал, а туннель начал стремительно нагреваться.
Она поднесла карандаш к картине и начала исправлять, на ее взгляд, большие уши, которых у нее на самом деле не было. Стало резко больно, и из левого уха пошла кровь…
