Наиболее востребованными врачами российских императриц всегда были акушеры, поскольку важнейшей обязанностью супруг первых лиц являлось рождение детей, желательно мальчиков, что обеспечивало стабильность преемственности власти. Вследствие этого рождение ребенка в императорской семье было не только обычной семейной радостью, но и важнейшим государственным событием. Поэтому императорские семьи, как правило, были многодетными.
Если обратиться к официальной статистике родов в царских и императорских семьях, то картина будет следующей (см. табл. 1).
Эта данные сами по себе представляют некий «акушерский интерес». Во-первых, даже в период Московского царства, когда юный возраст царицы был самым обычным делом, первые роды у московских цариц, а затем и императриц ранними не были. Самые ранние роды пришлись на трех 18-летних цариц (супруга Федора Алексеевича – Агафья, супруга Павла I – Мария Федоровна и супруга Александра II – Мария Александровна). Большая часть цариц рожала в самом благоприятном для женщины возрасте – 20–30 лет. Но были и такие, как царица М. И. Милославская, родившая свою последнюю дочку Евдокию (прожила 2 дня) в 45 лет.
Таблица 1
Во-вторых, частота родов даже в XIX в. оставалась весьма высокой, а в XVII в. роды у цариц следовали практически ежегодно. Частые роды и послеродовые осложнения, безусловно, сказывались на здоровье и были одной из главных причин смерти цариц (императриц). Например, 45-летняя Мария Милославская умерла через пять дней после тяжелейших родов. Через три для после рождения сына от родильной горячки умерла 18-летняя царица Агафья Грушецкая – жена царя Федора Алексеевича. Поэтому в Московском царстве обычным делом был второй брак 40–45-летнего царя (на момент смерти первой жены царю Алексею Михайловичу было 40 лет).
Еще раз подчеркну, что такая частота родов была связана не только с гармонией в личной жизни супругов, но и с желанием монарха обеспечить устойчивую династическую преемственность, поскольку детская смертность даже в царской семье была просто ужасающей. Поэтому отношение к смерти детей в царской семье носило фаталистический оттенок. Конечно, можно говорить о личностных особенностях, но, например, Петр I совершенно спокойно относился к смерти своих новорожденных детей, особенно девочек. Так, на следующий день после похорон дочери Натальи (3 марта 1713 г. – 27 мая 1715 г.) император отправился в Петергоф и пригласил многочисленных спутников в «увеселительный домик», где все напились, принимая венгерское из рук царицы.[325]
Царица Евдокия Стрешнева
Царица Мария Милославская
Царица Наталья Нарышкина
Выход царя Михаила Федоровича и царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой после бракосочетания
Царица Марфа Апраксина
Царица Прасковья Салтыков а
Царица Евдокия Лопухина
Умирали дети императоров и в XIX в. Поэтому супруги первых лиц рожали детей без всяких ограничений, столько – «сколько Бог давал». При этом главной задачей жен монархов всегда было рождение здоровых мальчиков, которые обеспечивали династическую стабильность правящей фамилии.
С XVI и вплоть до начала XVIII в. эта процедура была обязательной, поскольку, как уже было сказано, главной задачей цариц, а затем императриц, было рождение здоровых детей. В период Московского царства акушерский осмотр повивальными бабками кандидаток в царские невесты штатно входил в процедуру их допуска пред очи царя или наследника, при этом «самые сокровенные части тела не оставались без подробного рассмотрения». Способность потенциальной невесты к деторождению оценивалась наряду с красотой, высоким ростом и нормальным сложением таза.[326] Также первостепенное значение придавалось наличию «девичества» у кандидатки, чтобы «царской чести порухи не было».[327] Смотрели и на то, многодетна ли семья потенциальной невесты, нет ли у будущих царских родственников каких-либо наследственных заболеваний.
В XVIII в. было по-всякому. Понятно, что когда Петр I сошелся со своей Золушкой – Екатериной Алексеевной, там ни о каких акушерских осмотрах и речи не было, поскольку о типичной «женской карьере» будущей императрицы Екатерины I Алексеевны, прошедшей «Крым и рым», было известно очень многим. Позже, начиная с Елизаветы Петровны, сбор сведений акушерского характера о потенциальных невестах возобновляется, но ни о каких предварительных гинекологических осмотрах уже и речи не было, поскольку невест стали привозить из Европы. Поэтому сбором сведений о европейских принцессах занимались российские дипломаты. В свою очередь, когда русские великие княжны выходили замуж за европейских принцев, конфиденциальная информация об их «женском здоровье» всячески приветствовалась.
Впрочем, достоверность этой информации была весьма относительной и с той и другой стороны, поскольку владетельные семейства карликовых государств Германии готовы были на все, лишь бы их дочки оказались в огромной России на положении императриц или великих княгинь.[328] Примером тому – смерть во время родов первой жены Павла I.
Екатерина II сама подбирала невест своим внукам Александру и Константину, имея довольно подробные представления о состоянии здоровья и наследственных особенностях потенциальных невест. Сбор такой конфиденциальной информации являлся штатной обязанностью всех русских посланников при европейских дворах.[329]
Так, когда будущему Александру I было еще только 14 лет, его бабушка была буквально оскорблена тем, что неаполитанский король Леопольд II предложил в невесты Александру Павловичу свою младшую дочь: «Неаполитанскому двору пришла охота весьма некстати наградить нас одним из своих уродцев. Я говорю уродцев, потому что все их дети дряблые, подвержены падучей болезни, безобразные и плохо воспитаны… Что касается до меня, то я бы не желала видеть моего внука женатым, пока он совсем не образуется, тем более, что ему теперь всего 14 лет, и он еще не развился вполне. Покамест, их величества могут выдавать принцесс, дочерей своих за кого им вздумается».[330]
Когда в начале 1894 г. решался вопрос о невесте наследника Николая Александровича, мнения медиков о состоянии здоровья невесты не запрашивали вообще. Все решения принимались на высочайшем уровне. При этом и врачам, и царственным особам было заведомо известно, что дочери и внучки королевы Виктории являются носителями мутантного гена, и в Европе даже бытовал термин «викторианская болезнь». Конечно, термина «гемофилия» тогда не знали, но уровень риска вполне осознавался. Решающую роль в этом браке сыграла обычная любовь наследника к своей Аликс, а на руках Марии Федоровны были умирающий муж и больной туберкулезом сын, поэтому, вероятно, в ситуации семейного форс-мажора Николаю Александровичу и дали добро на помолвку.[331]
Естественно, имелись, поскольку в семье, правившей Россией более 300 лет, нередкими были близкородственные браки,[332] поэтому такие проблемы были отчасти неизбежны.
Наследственные заболевания проявились у Романовых довольно рано, уже в детях от первого брака царя Алексея Михайловича. Его дочери от брака с М. И. Милославской были умны и энергичны (царевна Софья), а мальчики – болезненны и даже слабоумны (соправитель Петра I – Иван V Алексеевич). Также в литературе встречается предположение, что первые Романовы – цари Михаил Федорович (1613–1645), Алексей Михайлович (1645–1676) и Федор Алексеевич (1676–1682) – страдали наследственной неусвояемостью витамина С. Только этим можно объяснить появление у них цинги.[333] Так, именно хронически протекавшая цинга стала одной из причин преждевременной смерти царя Михаила Федоровича (1613–1645). Позже, видимо, в силу возраста, у юного царя Федора Алексеевича (1676–1682) эта проблема проявилась гораздо острее, чем у его отца и деда.
Говоря о цинге среди Романовых в XVII в., следует иметь в виду, что в подмосковных имениях в оранжереях и зимой вызревали овощи, фрукты (в том числе лимоны) и ягоды, которые подавались к царскому столу. Также травники Аптекарского приказа прекрасно знали о том, что дефицит витамина С прекрасно восполняется зимой квашеной капустой. Все это в Московском Кремле было, но и цинга тоже была.
0 наследственном характере заболевания свидетельствуют материалы консилиума шести врачей, состоявшегося 14 февраля 1682 г., буквально за полтора месяца до кончины царя Федора Алексеевича. Врачи тогда констатировали, что «его государсткая болезнь не от внешнего случая и ни от какой порчи, но от его царского величества природы… та де цинга была отца его государева… в персоне». Врачи отмечали, что вылечить Федора можно «только исподволь, а не скорым временем», с помощью внутренних и внешних укрепляющих средств, «сухой ванны», мазей «на ножки».[334]
В XVIII в. наследственные патологии ярко проявились в детях так называемого Брауншвейгского семейства. Когда правительница Анна Леопольдовна была сослана с мужем принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским в Холмогоры, у супругов родилось четверо нездоровых детей[335] – с нарушениями слуха, зрения, обмена веществ, патологией костно-суставной системы. Вероятная причина – близкородственный брак, поскольку супруги были троюродными братом и сестрой.
Видимо, наследственный характер имели периодические эпилептические припадки, отмечавшиеся у некоторых из Романовых. Имеются смутные указания на некие признаки эпилепсии у матери Петра I – Н. К. Нарышкиной. О «конвульсиях», периодически случавшихся у Елизаветы Петровны, упоминает в мемуарах Екатерина II.[336] По мнению доктора медицинских наук Ю. А. Молина, можно говорить о наличии у Елизаветы Петровны эпилепсии с редкими, но продолжительными судорожными припадками.[337]
С некоторой долей вероятности возможна родовая эпилепсия и у Павла I, который унаследовал «припадки» прадеда Петра I с его раскоординированными движениями, закатывающимися глазами и тиком. Русский Гамлет, по свидетельству современников, при малейших стрессах приходил в состояние неконтролируемого «царского гнева», бледнел, черты лица искажались, ему начинало давить грудь, он выпрямлялся, закидывая голову назад. Таким же приступам был подвержен и великий князь Константин Павлович, который вообще отличался большими поведенческими странностями.
Отмечу, что наследственные заболевания были разного уровня – от «пустяков» до серьезных заболеваний. К «пустякам» следует отнести наследственную «тягость желудка» (Павел I, Александр I, Николай I, Александр II) и близорукость (Мария Федоровна, Александр I, Константин Николаевич). Высказываются также предположения, что проблемы с ногами[338] у старшей дочери Николая I – великой княгини Марии Николаевны – имеют наследственный характер, унаследованный еще от Екатерины II, с 25 лет страдавшей тромбофлебитом.
Наследственной предрасположенностью объясняются частые в роду Романовых заболевания почек. По утверждению специалистов, стартовым моментом этой патологии стала четвертая беременность (1788 г.) императрицы Марии Федоровны, когда у нее в 18–20 недель возникла некая «лихорадка», которую можно идентифицировать как проявление тяжелого гестоза, развившегося на фоне почечного заболевания. В связи с этим вспоминаются патология почек у Николая I (одна почка), тяжелейшее поражение этого органа у Александра III.[339] К серьезным проблемам наследственного характера можно отнести и упомянутую гемофилию цесаревича Алексея.
С большим или меньшим размахом процедура выбора царской супруги на своеобразных «конкурсах красоты» просуществовала почти 180 лет (с 1505 по 1684 г.). О том, насколько масштабным был отбор кандидаток в невесты, говорит тот факт, что на смотрины невест царя Василия III Ивановича (1479–1533) в 1505 г. со всей страны в Москву доставили несколько сотен кандидаток (в разных источниках приводятся цифры от 500 до 1500).
Феномен массовых смотрин потенциальных царских невест в начале XVI в. был делом совершенно не случайным, поскольку Василий III был сыном византийской принцессы и второй супруги великого князя Ивана III – Софии Палеолог, привезшей в Москву многие традиции Византийского императорского двора. В том числе и традицию масштабных выборов невест.
Г. Седов. Выбор невесты царем Алексеем Михайловичем. 1882 г.
Смотр невест трижды проводил Иван IV.[340] Историк С. Соловьев приводит текст грамоты времен Ивана IV: «Когда к вам эта грамота придет, и у которых из вас будут дочери девки, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у себя ни под каким видом не таили бы. Кто же из вас девку утаит и к наместникам не поведет, тому от меня быть в великой опале и казни». Об устойчивости этой практики[341] свидетельствуют последующие смотрины невест при московских царях в XVII в.[342]
Практически подготовка к каждой царской свадьбе сопровождалась ожесточенной борьбой различных боярских кланов, отлично понимавших, что все родственники невесты, так или иначе, будут приближены к трону. Не одна царская невеста была оклеветана конкурентами или отравлена. Среди самых серьезных аргументов конкурентов были заявления о мнимых или действительных заболеваниях невесты.
Однако в тщательно просчитанные матримониальные планы подчас вмешивалась обычная любовь. Такое случалось даже у царей. Например, царь Михаил Федорович долго страдал по девице Марии Хлоповой, которую интригами устранили от смотрин, когда у нее внезапно началась спровоцированная конкурентами рвота. Тем не менее после осмотра невесты лекари (Валентин Бильс и Балсырь) пришли к заключению, что царскому «плоду и чадородию от того порухи» не будет. Но жесткая позиция матери царя, инокини Марфы, не дала свершиться этому браку, и на Земском соборе (оцените уровень!!!) бояре приговорили, что «Мария Хлопова к царской радости непрочна».[343]
H. B. Неврев. Невеста царя Михаила Федоровича Мария Ивановна Хлопова. 1884 г.
Необходимость в такой «просветительской работе» время от времени возникала, поскольку ранние браки были довольно частыми не только в период Московского царства, но и в императорской России (см. табл 2).
Во времена Московского царства «просветительской работой» занимались многочисленные мамки и няньки, которые непосредственно перед первой брачной ночью проводили с новобрачными соответствующий «инструктаж». Если, конечно, в этом была необходимость. В раскрепощенном «галантном» XVIII в. даже юные женихи[344] и невесты[345] теоретически, а подчас и практически часто были осведомлены обо всех нюансах начала супружеской жизни. Возможно, кто-то из придворных «пробир-дам» той же Екатерины II по приказанию императрицы мог провести «практические занятия» с юным великим князем Александром Павловичем.[346] «Теоретические занятия», вероятно, проводил с Александром Павловичем и его воспитатель – генерал Н. И. Салтыков. Только этим можно объяснить наивно-детальный «отчет» юного мужа, направленный своему воспитателю после первой брачной ночи, который я приведу ниже.
Таблица 2
М. Зичи. Венчание цесаревича Александра Александровича и великой княжны Марии Федоровны. 1866 г.
Накануне свадьбы с будущим Александром III беседу «весьма интимного характера» провел лейб-медик Н. Ф. Здекауер. Возможно, что жениха и невесту не оставили своими советами и родители молодых. Об этом же писал врач Александра II лейб-хирург Н. А. Вельяминов: «…до женитьбы он был чист, как девушка (так утверждали самые близкие к нему люди)».[347]
Что касается сверстников, то при Александре II жесткие морально-нравственные нормы николаевской эпохи ушли в прошлое. Великие князья стали начинать свою интимную жизнь с дамами полусвета. Например, когда двоюродному брату будущего Александра III, великому князю Николаю Константиновичу, исполнился 21 год (год совершеннолетия), то, как вспоминал современник, к нему в Мраморный дворец начали водить девиц «табунами».
Друг юности Николая II, великий князь Александр Михайлович, который начинал свою службу как моряк, вспоминал, что его «приобщили» товарищи, отведя в публичный дом в Гонконге: «Ни один юноша моего возраста не мог бы противостоять сосредоточенным атакам моих искусителей-товарищей. Накануне нашего прибытия в Гонконг я выразил согласие принять участие в их похождениях. <…> и вот наступило время, когда меня оставили наедине с самой хорошенькой из трех. Она предложила мне показать свою комнату – и то, что было неизбежно, произошло…».[348]
Что касается самого Николая II, женившегося в 26 лет, то все необходимые знания на момент женитьбы у него уже имелись, поскольку он прошел через добрачный роман (с 1892 по 1894 г.) с балериной Императорского Мариинского театра М. Ф. Кшесинской. Добавлю, что родители цесаревича смотрели на эту связь сквозь пальцы, поскольку в это время внебрачные связи с балеринами были не только неким «великокняжеским стандартом», но и прививкой против так называемой «гвардейской болезни».[349]
Собственно, все свершалось, как у всех. Ну, может быть, ситуация осложнялась тем, что часто молодожены были девственниками и подчас очень юными. Поэтому именно в силу возраста так отличаются записи о первой брачной ночи 16-летнего Александра I, 21-летнего Александра III и 26-летнего Николая II.
Так, совсем юный будущий Александр I наивно отчитывался перед своим воспитателем: «Ваше сиятельство, у нас дело изрядно шло. Я пробовал раза три впускать туды, а оно довольно глубоко входило, и ей больно немножко было, но еще не прорвало кожицу».[350] В этой записи нет и следа настоящего чувства, а есть отчет о выполнении обязательного домашнего задания, да и то не очень успешном.
Совсем по-другому об этом пишет будущий Александр III, который уже пережил расставание со своей первой платонической любовью – фрейлиной М. Э. Мещерской и которого отец буквально вынудил жениться на официальной невесте умершего старшего брата.
Итак, на следующий день после своей свадьбы, 29 октября 1866 г., Александр III прочувствованно писал в дневнике: «Папа и Мама остались одни. Тогда мы с Минни пошли раздеваться. Папа был у меня в кабинете, а Мама осталась с Минни. Когда я был готов и надел свой серебряный халат,[351] то пошел в кабинет. Сидел с Папа и разговаривал в ожидании конца туалета моей душки Минни. Такого чувства уже никогда не будет, как в этот вечер. У меня была совершенная лихорадка, и я насилу стоял на ногах. В 3/4 1 Мама взошла в кабинет. Я встал, крепко обнялись с Папа, просил еще раз его благословения; потом обнялись с Мама, которая тоже со слезами на глазах благословила меня и сказала, что могу идти к Минни, что она готова, и все уже вышли. После этого, окончательно простившись с ними, пошел к Минни и запер за собою дверь. В ее комнатах уже все было потушено. Взошел в уборную, запер дверь и потом взялся за ручку двери в спальню. Сердце просто хотело выскочить. Потом запер за собою обе двери в уборную и пошел к Минни, которая уже лежала в постели. Нельзя себе представить чувство, которое овладело мною, когда я подошел к своей душке и обнялся с нею. Долго мы обнимали друг друга и целовали. Потом я помолился, запер дверь в кабинет на ключ, потушил свечку и пошел к постели. Снял халат и туфли и лег в постель. Первое чувство было непонятное, когда я очутился в постели и почувствовал все члены моей душки на моем теле, которая так и обвилась кругом меня. Здесь дальше я не буду распространяться… Много и долго разговаривали. Много было вопросов и ответов с обеих сторон. И так мы ночь провели больше в разговоре и почти совсем не спали…».
Цесаревич Александр Александрович и великая княгиня Мария Федоровна. 1866 г.
Цесаревич Николай Александрович и принцесса Гессенская Аликс. Апрель 1894 г.
Отмечу, что мать невесты – королева датская королева Луиза не приехала на свадьбу (!?) своей средней дочери, поскольку находилась в Англии в гостях у старшей – Александры (Аликс), супруги принца Уэльского. Тем не менее она сподобилась написать дочери письмо,[352] которое Дагмар передали в день свадьбы, перед самой брачной ночью. Судя по всему, мать переоценила незнание «вопроса» со стороны «Минни», поскольку писала, что невесте не следует противиться «даже самым невероятным вещам» и «отдаться на волю своего мужа во всем». Судя по записям цесаревича, это он боялся до дрожи в ногах («я насилу стоял на ногах»), а потому так медленно шел к невесте, тщательно закрывая все, какие только возможно двери. А волевая «душка Минни» моментально, ничего не боясь, «так и обвилась кругом» супруга. Так было положено начало самому прочному и любящему брачному союзу за всю 300-летнюю историю Романовых.
Свадебный серебряный халат Александра III. Серебряный глазет, шелк, кожа, пух лебяжий
Пеньюар великой княгини Марии Федоровны
В отличие от отца, Николай II оставил в дневнике на утро после первой брачной ночи насквозь прагматичную запись: «Завалились спать рано, т. к. у нее сильно разболелась голова!». Сама же Александра Федоровна наутро писала в дневнике супруга:[353] «Я никогда не верила, что в мире может быть такое полное счастье – такое чувство общности между двумя смертными. Больше не будет разлук. Соединившись, наконец, мы связаны на всю жизнь, а когда эта жизнь закончится, мы встретимся снова в другом мире и навечно останемся вместе».
Впрочем, в правящей семье бывало по-разному. «Скелетов в шкафу» у Романовых было много. Младшую сестру Николая II, великую княжну Ольгу Александровну, в 1901 г. выдали замуж за принца П. А. Ольденбургского (1868–1924), имевшего вполне определенную репутацию.[354] В первую брачную ночь 33-летний принц оставил 19-летнюю Ольгу, отправившись к своим приятелям в клуб. По словам великой княгини, супругами они так и не стали.
Великая княгиня Ольга Александровна и принц Павел Ольденбургский
Записка Николая II к императрице Марии Федоровне по поводу известия о помолвке Ольги Александровны