Игорь Саторин
Механический бог
– Любые оценки – проявления этих «демонов»? – спросил Тим.
– Все неформальные оценки… – кивнул Вальтер. – К сожалению, униженный человек вместо того, чтобы сделать выводы и понять, что с ним происходит, чаще всего пытается побыстрей снова возвыситься, укрепляя этим двойственность унижения и господства. Унижение подпитывает гордыню, а потакание гордыне – подпитывает унижение. Унижение – это раздавленная гордыня. И чтобы подавить унижение, человек пытается возвеличить собственную персону в гордыне.
– Опять замкнутый порочный круг, – сказал Давид. – А как влияет пониженная самооценка на человека?
– А ты как будто не знаешь… – ухмыльнулся Вальтер, – отнимает веру в собственные силы, и заставляет отказываться от достижения поставленных целей. Это в свою очередь занижает самооценку еще сильней, укрепляя и подпитывая чувство никчемности демона униженного ничтожества. Будучи жертвой таких тенденций, приближаешься к собственной гибели. Неудачник гнобит себя, не веря в свои силы, что делает его еще большим неудачником.
– А насколько сильны эти демоны? Как можно их ослабить? – снова спросил Давид.
– Эти иллюзии сильны настолько, насколько сильно ты в них веришь. Из этого порочного круга можно вырваться на любом его этапе, в любое время, просто перестав покупаться на деструктивные пассажи коварных демонов. Фокусировка на душевном недуге сужает восприятие, и может закрывать собой весь обзор жизни. В итоге сквозь шоры болезни вся жизнь кажется болезненной. Так работают проекции. В ясном сознании человек понимает, что он всегда способен развивать и проявлять способность преодолевать жизненные трудности.
– Если уж мы такие невротики, – сказала Анна, – не представляю, как живут миряне. Ведь у них жизнь тяжелей.
– На самом деле все люди примерно одинаковые, – ответил наставник. Важно понять, что нет никакого смысла в возвышении. Ведь мы возвышаемся, чтобы избежать унижений. Но в итоге именно возвышение маятником приводит к унижению. Жизнь выравнивает полюса этих двух противоположностей. Чтобы освободиться от крайностей, необходимо прекратить эти психические тренды в обоих направлениях.
– А как тогда жить и развиваться? – спросил Давид. – Вы же сами говорили, что желание быть лучше других – превосходная, а может быть и единственная мотивация для саморазвития.
– Верно. Но возможно, с этим инструментом эволюции, природа слегка перестаралась. Соревновательный дух и самоутверждение как мотивация – отлично работают, если не доходят до откровенного унижения и тирании. Стараться быть лучше других, играя по правилам и развивая личные навыки – это вполне здоровые стимулы.
– Что за правила? – спросил Макс.
– Ну… – подумал Вальтер, – скажем, едут два велосипедиста к финишу. И если рассчитывают на силу ног – побеждает сильнейший. А если один другому палки в колеса ставит, может победить подлость. В жизни, конечно, все немного сложней.
– И что же делать? Перестать радоваться собственным успехам? – спросил Макс. Вальтер задумался.
– Возможно, все дело в том, что природа действительно справедливо поощряет человеческое развитие, награждая успешных в этом деле людей чувством удовлетворения. Но ведь человек – существо хитрое – он научился обманывать себя, и переживать удовлетворение от псевдоразвития.
– А как переживать удовлетворение от псевдоразвития? – заинтересовался Макс.
– Чтобы держать марку, и чувствовать себя продвинутым тебе необязательно реально чего-то достигать, достаточно – унизить других. И тогда на фоне их унижения, происходит твое псевдоразвитие.
– Понял – стоишь на месте, пока другие деградируют, – сказал Макс. – Действительно, как-то это – неспортивно.
– Таким образом – человек обманывает природу, – пояснил Вальтер. – Он будто психический скалолаз, который вместо того, чтобы эволюционировать и подниматься к вершине своего сознания, поглощен сдерживанием эволюции других скалолазов. Он мешает им подниматься, при этом сам медленно, как паук, ползет в обратном направлении, опускается все ниже и ниже, пока в конечном итоге не срывается в пропасть. Такова судьба мелюзговых тиранов.
На этих словах Вальтера, я вспомнил, как занимался в группе оздоровления. Мы выполняли множество физических упражнений. Некоторые давались тяжело. И часто, вместо того, чтобы сосредоточиться на собственной эффективности, я бросал косые взгляды на других практиков – я тихо завидовал продвинутым, и радовался ошибкам начинающих, ведь их промашки как бы подтверждали, что я чего-то стою. «Психология товара, однако. Какой ужас. Все, что говорит Вальтер – правда, думал я».
– Но суррогат развития путем принижения других людей – это, конечно, никакое не развитие, а его мертвый муляж. А по факту – натуральная деградация.
– Вальтер, а что такое тщеславие? – спросил Давид.
– Способ обмануть себя, получив удовлетворение от иллюзии собственной крутизны. На запущенных стадиях, перерастает в звездную болезнь, и далее в манию величия – самодовольную паранойю, с которой человеку на пустом месте мерещится собственное могущество, красота и гениальность. Тщеславие – это возвеличенная низость.
– Мне ко всему прочему бывает унизительно просить о помощи, – призналась Анна. – Это тоже оно?
– А что ты чувствуешь, когда надо просить о помощи?
– Что помощь требуется слабым, беспомощным или неполноценным членам общества.
– Ответ очевиден, – сказал сухо наставник. – Разумеется, это голос униженного ничтожества.
Анна медленно закивала.
– Сэмпай, а я сильней всего унижался, когда влюбился, – признался Давид. – Какой тут механизм?
– Твоя возлюбленная не стала тешить твое самолюбие, – сказал Вальтер, – не ответила взаимностью, не стала возвеличивать твою персону, показала, что ты недостоин ее внимания, и поэтому твое тщеславное величество впало в другую крайность – унижение.
– Так все и было, – сказал грустно Давид.
– И кстати, чем сильней она втаптывала твою гордыню в грязь, тем сильней ты ее любил.
– Откуда вы знаете?
– Одна крайность поддерживает и укрепляет другую. Вся наша цивилизация держится на самоутверждении собственной никчемности.
– Это как? – спросил Макс.
– А вспомните свое детство. Нам всегда нравились герои из книг и фильмов, которые тешат свое самолюбие особенно искусно. Чем круче герой, тем виртуознее он возвеличивает свое эго. Мальчикам нравился терминатор, или ловкий Нео, побеждающий невротика Смита. Девочкам нравились всевозможные Барби, Белоснежки и русалки. Чего стоит сказка о волшебном зеркальце, лукаво внушившем гордой царице, что она «на свете всех милей». И вот, вокруг заниженной самооценки невротичной царицы завязалась целая заварушка! Жестокую правду о том, что молодая царевна красивее, болезненная психика царицы не смогла воспринять разумно. И чтобы поддерживать свой имидж на высоте, царица была готова пуститься во все тяжкие.
– А вот Золушка пробилась из грязи в князи! – заметил Макс.
– Видимо Золушка знала толк в целебных свойствах грязи, подтвержденных испытаниями столичного института пластической хирургии и косметологии, – пояснил Вальтер. – Уже не помню в точности содержание сказки. В каждой истории найдется подходящий пример. Но величайшими мастерами в этом нелегком деле тщеславного самовозвеличивания, мы становимся на духовном пути, когда, отрекаясь от гордыни, тешим именно ее родимую… на все более изощренных и утонченных уровнях.
– А что же тогда делать? – спросил Давид и все нервно захихикали.
– И к этому стоит относиться со спокойным пониманием, – пояснил наставник. – Причем, хочу заметить, что вы вполне можете становиться успешными и преуспевающими людьми. Главное – не стать при этом еще и тщеславными идиотами. Если вы не играете в тщеславие и унижение, вас становится скучно унижать. Вот, Макс – хороший пример.
Макс – деланно удивился. Он и вправду, не смотря на внешнюю грубость, всегда был удивительно легким человеком.
– Если вы умеете смеяться над собой, – никто не сможет посмеяться над вами.
– Я вот замечал, – сказал я, – что, когда критикуют других, все кажется таким простым и понятным. А когда начинают критиковать меня, происходит какая-то «сцепка». Деспотичные галлюцинации критика – как бы совпадают с моими унизительными проекциями, и все кажется очень реальным.
– Все происходит в твоей голове! – отрезал наставник. – Нет никакой объективной реальности, где унижают твое самолюбие. Все это – субъективное восприятие, двойственные игры разума. Все мы ежедневно играем в них с упоением в своих головах. И я – не исключение, – спокойно признался Вальтер.
В этот момент мне представилось, будто вокруг моей головы расставлены многоярусные трибуны, где сидят тысячи зрителей, неотрывно созерцающих психическое шоу моих разнокалиберных проекций, неуклюже выплясывающих ход моего мышления. «Ну и подавитесь!»
– Что реально происходит в голове другого человека – не имеет значения, – продолжал Вальтер уставшим голосом, – Субъективные переживания критика – не выходят за пределы его головы. Если человек тешит свое самолюбие – это его национальная проблема. Унижающийся слышит тембр голоса, видит мимику, и характеризует все это сообразно своему жизненному опыту. И если в его опыте есть психотравма унижения, она неизбежно будет проецироваться на такие ситуации.
– То есть, – заговорила Анна, – когда я ненавижу критика, возможно, на самом деле я ненавижу своего отца, который меня подчиняет своим прихотям…
– Так и есть. Условные рефлексы побуждают навешивать проекции от первоисточника на схожие образы.
– Вальтер, – вдруг заговорила молчаливая Хлоя. Она всегда говорила «вдруг», потому что говорила редко, – а есть вообще толк от этих теорий?
– Когда понимаешь, как работает психика, и как ты привязываешься к маятнику унижения и тщеславия, внимание спонтанно привлекается к этим психическим механизмам, – ответил наставник. – Но даже такое вот сознательное понимание не гарантирует освобождения от этих переживаний. Могу судить по своему опыту. Инерция побеждает снова и снова, – сознался Вальтер. – Ум без привычек – это ум Будды. А если человек утверждает, что у него нет гордыни и чувства собственной важности, скорей всего, это значит, что гордыня у него зашкаливает настолько, что мешает человеку признать ее же наличие.
– А что еще может помочь? – спросил Тим.
– Длительная систематическая осознанность, чуткость и внимательность к своим мыслям и чувствам.
– Вы говорите об опыте, – заметил Тим.
– Да. Развитие мотивируется самоутверждением, а происходит за счет осознанности. Эгоизм здесь играет одну из главных ролей, но «оскар» в этой картине вещей за особые таланты получает «я». Глядя на его неподражаемую игру, так и хочется сказать: «верю!»
В это мгновение дождь хлынул холодной стеной, и мы повскакивали со своих мест. Вальтер что-то пошевелил в траве, и квадрат земли рядом с нами опустился на полметра вглубь, обозначив края лифта.
Весь обратный путь наставник молчал – он сидел на одном из диванчиков, прикрыв глаза, словно дремал, или занимался внутренним созерцанием арены своего персонального цирка. А мы трепались обо всем подряд.
Приближаясь к дому, я шел по одной из темных окрестных улиц, которая почти всегда оставалась безлюдной, чем меня и привлекала. В тишине ум умиротворялся, неторопливо перешагивая воронки ненасытных проекций, останавливаясь лишь на самых прозрачно-воздержанных в своем витиевато-надменном пиршестве, где я выступал в качестве основного блюда. Я шел и думал о том, как здорово мы посмеялись. Никогда не видел ребят такими. И в этот момент меня окликнули.
– Ботов!
Когда я обернулся, то увидел человека с козлиной бородкой в темном балахоне. В правой руке он небрежно держал пистолет. Выстрел в упор оказался тихим, почти беззвучным.
– Держи его! – крикнул он кому-то за моей спиной, – смотри, чтоб голову не расшиб!
В глазах быстро потемнело.
Оцепенение
В день озарения (записано неделю спустя)
Очнувшись, я почувствовал, что не могу пошевелиться. Я едва ощущал тело, но мышцы лица работали. Разлепив глаза, я понял, что голова слегка запрокинута назад таким образом, что я толком даже не видел на чем сижу. Перед глазами была пустая серая стена.
– Ты успел проснуться. Как здорово, что мы побеседуем! – я узнал слащавый бархатный голос Велиала Маммоновича – главы корпорации TotalRobotics. Создавалось впечатление, что говорил он сквозь натянутую улыбку.
– Где я? – не смотря на общее онемение конечностей, говорить было легко.
– Тэо, ты – у самого порога революции познания! – ответил голос. И в этот момент в обзоре видимости появился высокий толстяк в парадном костюме мастеров братства. Несмотря на тучную фигуру, Велиал Маммонович передвигался быстрыми уверенными движениями.
– А зачем было меня так сковывать? Я что, опасен?
– Мы не можем рисковать, Тэо. Таких, как ты у нас больше нет. Мы обязаны оберегать тебя, даже против твоей воли.
– Это вы называете оберегать? – я обвел взглядом предполагаемый контур своего тела, – мне что, угрожает опасность?
– Мальчик мой, сейчас – ты в полной безопасности. Хотя… – толстяк сощурил глаза и повертел головой, – не совсем так. Лукавлю.
– То есть?
– Баф, подойди! – на фоне серой стены появился еще один человек с пугающе знакомым лицом.
– Тэо, знакомься – Бафомет Питонович, мой помощник.
– Очень рад! – сказал вежливо человек в белом халате со свежими пятнами крови, и помахал мне рукой.
Мне вдруг стало тревожно от собственной беспомощности. Но я не хотел выдавать свои переживания, и постарался изобразить дружелюбие.
– Жаль, не могу подать вам руки, – начал было я. – Особенно вам, Велиал Маммонович. Я читал Ваш очерк «Праведность повелителей»…
Толстяк тут же вышел из обзора видимости – наверное, эта тема его мало интересовала.
– Баф, введи Тэо в курс дела. Только не увлекайся, – сказал он отстраненным голосом.
Человек в халате подошел чуть ближе. Он был невысоким и худым как жердь, из его подбородка торчала неказистая козлиная бородка, а на узком лице застыла гримаса насмешливой невменяемости. Казалось, для целостности образа не хватало разве что маленьких рожек. «Должно быть, это он… меня вчера усыпил, – понял я».
– Тэо, дружок, – начал говорить Бафомет Питонович, – в общем-то, никаких объяснений мы тебе давать не обязаны.
– Ты это брось, – вмешался толстяк. – Объясни парню нормально, зачем он здесь. Обращайся по-человечески, – он еще может пригодиться.
От этих слов я ощутил какое-то холодно-липкое облегчение. Звучало так, словно я – это такой полезный расходный материал.
– Велиал Маммонович, я просто издалека начал, – оправдался человек в белом халате.
– Тэо, – продолжил он. – Я лишь хотел сказать, что тебе не нужно беспокоиться. Мы все продумали за тебя. Я понимаю, пока звучит не вполне понятно. Сейчас я все расскажу.
– Про смерть не забудь рассказать! – прозвучал голос толстяка откуда-то из-за спины.
– Конечно, Велиал Маммонович!
Тела я не ощущал, но вдруг почувствовал, как где-то под головой во мне что-то опустилось, и колючей щекоткой начало источать тревогу.
– Тэо, – продолжил Бафомет Питонович, – мы знаем, что ты знаешь про 2И. И это – хорошая новость! Твой папа сэкономил нам уйму времени. Он, конечно же, рассказал тебе, что 2И потребуются годы, для адаптации к сознанию обывателя. Но ждать так долго мы просто не в силах. Вот представь, скажем, перед тобой – красотка, идеал мечты, который ты искал всю свою жизнь. Она уже раздвинула ноги, приглашая тебя в эдем своих объятий. Но… вас разделяет неприступная прозрачная стена с таймером. Двенадцать лет – это же целая вечность! Мы бы с ума сошли ждать так долго. Следишь за мыслью?
– Вам не терпится кого-то оттрахать, – подытожил я.
– Метко подмечено! – ответил Бафомет Питонович. – И… мы нашли спасение! Оказывается, мозги у всех людей работают по-разному. Нет необходимости ждать пока 2И научится подстраиваться к любому человеку вообще. Дело в том, что 2И вещает на определенных частотах. Тэо, ничего, что я так образно? Может, тебе ближе технический язык?
– Да, нормально, – ответил я. – Пока понятно.
– Замечательно! Тогда я продолжу. Мы обнаружили, что нам не обязательно ждать двенадцати лет. 2И способен уже сейчас налаживать относительно стабильную связь с отдельными особями, у кого мозг работает на схожих частотах. Но вот беда, мы провели сотни тестов. Ни у кого из тестируемых коэффициент совпадения не превышал и двух процентов. А нам нужно минимум сорок восемь! Но вот, к нашему счастью, твой папа зачем-то решил проверить самого себя. Если бы ты знал, что мы тогда почувствовали! Целых двадцать четыре процента! Михаил мог работать с 2И, но не смог принимать его ответы. Двадцать четыре – это невероятно. Но этого было слишком мало. Мы до сих пор не выяснили в чем тут дело, но что-то в ваших генах 2И определенно нравится. Мы вышли на ваших кровных родственников. Помнишь тебе недавно провели антивирусный апдейт церебрального имплантата? Разумеется, никакого вируса не было и в помине. Мы проверяли частоты твоего сознания. Это был шок. Девяносто семь процентов! У тебя, Тэо. Понимаешь?
– Вы были в шоке, – сказал я.
– Да. И вот теперь ты удостоен чести быть с нами. Ты будешь – нашим проводником. К сожалению, Тэо, мы будем вынуждены погрузить тебя в состояние комы. Но… не беспокойся. Мы будем поддерживать жизнь в твоем теле до самого конца. И есть небольшой шанс, что по прошествии двенадцати лет, ты выживешь! – при этих словах Бафомет Питонович сжал ладони и потер их, как бы предвкушая удачу.
– Фух, – выдохнул я, – успокоили. А что это за фраза была про смерть?
– Тебе понравится! – продолжил он. – То есть, я имею ввиду, что это – интересно. Видишь ли, у нас нет полной уверенности, что ты ради общего блага согласишься побыть двенадцать лет в овощном состоянии. Тем более, когда есть риск – не выйти из него никогда. Поэтому мы решили тебя простимулировать.
– Шантажом? – спросил я.
– Что ты! Нет необходимости в таких грубых методах. Мы будем стимулировать тебя напрямую. Поэтому я сразу предупредил, что в инструкциях и объяснениях нет никакой нужды. Мы уже внедрили тебе через мозговой канал программу, которая поощряет два базовых стимула. Мы называем их «жизнь» и «смерть». Большего и не нужно. Приближение к цели – это жизнь, отдаление – смерть. Ты сам захочешь помочь нам, Тэо. Отклоняясь от задачи, ты будешь приближаться к смерти. К сожалению, имитировать смерть мы пока не научились. Поэтому смерть будет самая настоящая. Просто уходи от смерти, и все будет окей!
– А что значит, «смерть будет настоящая»? – я решил уточнить, хотя догадывался, о чем речь. К этому моменту я уже чувствовал омерзение по отношению к обоим собеседникам.
– Ты, что, под дурачка косишь? Хочешь знать, что такое смерть? Поверь, дружок, никто этого знать не хочет. Уж я то знаю. Но ты не волнуйся. Как только ты найдешь 2И, по нашим расчетам твое сознание просто отрубится. Куда уж гуманней?
– А как Вы поймете, что все получилось? – спросил я.
– Твой мозг перестанет функционировать, ты станешь чистым проводником для нашего контакта с 2И.
Меня переполняли эмоции – страх и отвращение смешивались с любопытством и обреченным отчаянием в кроваво-темный леденящий душу коктейль.
– Зачем вам все это? – спросил я, не ожидая ответа. Но на этот раз «в кадре» появился сам Велиал Маммонович.
– Ты, правда, думаешь, мы понимаем, что делаем? – спросил он. – Если бы мы знали, что такое 2И, нам не понадобилось бы его создавать. Ты знаешь, что такое эксперимент? – не дожидаясь моего ответа, он продолжил. – Это, – когда исследователь мутит компоненты, а потом смотрит, что из этого получится. Может получиться «бум», а может – «вау». Мы не знаем, как устроен 2И. Ты до сих пор не понял, в каком обществе живешь? Мы готовы рисковать не только своей жизнью. Мы готовы рисковать жизнью всего живого. И все ради смысла. Мирянам проще – они живут ради выживания. Но мы-то уже выжили! Расплодились. И что же нам делать?
«Выпить яду, – подумал я, но говорить вслух на всякий случай не стал».
– Богатство, – продолжил Велиал Маммонович, – все тот же смысл ради выживания. Только богачи по-настоящему знают, как бессмысленна жизнь. Но этот проект дает мне надежду. Я чувствую азарт! Теперь у нас есть шанс получить ответы на все вопросы. И ради этого смысла мы готовы на все!
– Велиал Маммонович, – сказал я, – а может вам пойти… в мир? Стереть память? Позабыть все терзания? Откроется множество смыслов: хорошая работа, машина, дача, жена…
Толстяк участливо улыбнулся.
– А знаешь, Тэо, такие случаи среди модераторов бывали.
– Правда? – удивился я. – Ну, так вот же оно – счастье… – решение всех проблем!
– Чем кончаются такие решения всем известно, – ответил Велил Маммонович. – «Матрицу» видел?
– В смысле? – переспросил я.
– Художественный фильм такой. «Наши» проплатили.
– А-а, – вспомнил я, – нормальный фильм. А что?
– Был там такой мужик – Сайфер… – тоже хотел «вернуться». В итоге обломался. А вот молодой человек по кличке Нео пошел до конца, и узнал много интересного. Мне такой подход больше нравится. Вдохновляет! – сказал он бодро.
После этой речи в голове у меня все смешалось. Я вдруг понял, что Велиал Маммонович реально считает себя продвинутым исследователем-первопроходцем в новом мире – целеустремленным луноходом на поверхности безумия.
– Если вам хочется пойти до конца, – сказал я, – может, тогда лучше вам самому подключиться к 2И?
– Конечно, так было бы гораздо лучше. Но сегодня, Тэо, в роли Нео – будешь ты. Потому что я не хочу ждать двенадцать лет, пока 2И адаптируется к моим мозгам. Ты будешь моим проводником – пустым и чистым, как заводское стекло.
«И не подкопаться, – подумал я. – Кажется, мне его не переубедить?!»
– А зачем вы мне ко мне киборга подослали?
– О, надеюсь, ты оценил эту шутку! – его лицо скривилось в судорогу подобия лучезарной улыбки, – Соня – непростой робот. Таких мы еще не делали. В нее внедрена часть кода 2И. Так что можешь считать это первым знакомством перед плотным контактом.
– Если это было первым знакомством с 2И, я даже боюсь подумать, что будет дальше… – я хотел сказать что-то еще, но теперь и мышцы лица не желали мне подчиняться. Только глаза до сих пор слушались.
– Спасибо за этот приятный разговор, Тэо. Я искренне рад, что ты не злишься, за то, что нам пришлось тебя обездвижить. Вскоре тебя ждет небольшое путешествие, а после – двенадцать лет покоя.
Бафомет Питонович несколько раз подходил и что-то ковырял у меня за головой.
– Кстати, – сказал он мне, – чуть не забыл, сейчас про тебя по ящику передача будет! Так что, пока все не началось, не скучай – развлекайся!
Он протянул руку, и подтащил прозрачную панель гипнотизатора. На экране появилась заставка новостей LiezNewz. Заговорил диктор:
– Тэо Ботов погиб при осуществлении теракта в лаборатории TotalRobotics. Его отец Михаил Ботов задержан по обвинению в соучастии. Мы пригласили в студию известного врача-психоаналитика Асмодея Фобского. Интервью берет Мила Забаксова.
– Асмодей, что вы можете сказать о случившемся? – спросила телеведущая.
– У мальчика была конкретная шиза, и это уже доказано.
– Это медицинский термин?
– Это – лишь способ говорить о фактах.
– И чем, по-вашему, была вызвана эта шиза?
– Понимаете в чем дело, пациент этого, конечно, не помнил, но в раннем детстве отец его бил и всячески подавлял его детскую психику. В итоге мальчик рос замкнутый, застенчивый, недолюбленный, с сильнейшим неврозом на почве собственной неполноценности. Ребенок чувствовал себя так, словно он какой-то не такой, словно все вокруг него нормальные, а сам он – неправильный. Мальчик был заброшенный, ощущал себя дефектным ничтожеством. Со временем, чтобы хоть как-то компенсировать эту свою убогость, у него появилась навязчивая идея будто он – вовсе не убожество, а наоборот – особенный, будто какое-то божество.
– Боже мой, – выдохнула телеведущая. – Вы говорите, мальчик был убогим? Или он только чувствовал себя убогим?
– Это одно и тоже. Когда ребенок ощущает себя убогим – убогим он и растет.
– Звучит как клеймо.
– А что поделать? Такова правда жизни.
– Вы так жизненно описываете, – говорила телеведущая, – словно и сами переживали подобное… Или вы просто фантазируете? Простите, – поправилась девушка, – теоретизируете?
Врач одарил ее презрительным взглядом и продолжил:
– Я совершенно нормальный и здоровый человек. Иначе не смог бы работать в клинике оздоровления. Мы должны демонстрировать пациентом пример душевно здоровой личности. Пациента лечит не столько техника, сколько личность врача.
– Интересный подход. Вы говорите, у Тэо Ботова была шиза на почве убогости…
– И это еще не все, – врач перебил телеведущую. – Мы раскопали историю его болезни. У мальчика была и другая, куда более страшная шиза…
– Вы меня пугаете.
– Это действительно страшно. И окружающим очень повезло, что его психика подавила эти переживания так глубоко, что пациент не отыграл их на обществе. Эта – более глубокая шиза связана с другими событиями его детства, о которых мальчик, разумеется, тоже ничего не помнил.
– Мне даже страшно предположить, что это может быть…
– Давайте опустим эту неприятную тему. Цензура все равно вырежет.
– Пожалуй, – согласилась телеведущая. – Но у меня остается ощущение какой-то незавершенности.
– Я порекомендую Вам отличного гештальт-терапевта, сейчас визитку найду.
И врач начал с серьезным видом копаться в черном портфеле.
– А может, вы хотя бы намекнете? Цензура у нас либеральная, и на всех телезрителей терапевтов не хватит.
Он перестал копаться в портфеле и заговорил:
– Тэо Ботов – полный псих, и этим все сказано. Понимаете? Псих! В самом настоящем, уродливо-позорном смысле этого слова. А вы знаете, что такое «псих»? Это, когда человека уже ничто не спасет. Вот вы с ним говорите, и вроде он кажется вам нормальным и даже местами занимательным собеседником, но почти сразу возникает такое поганенькое ощущение, словно что-то с ним не то, ощущение какой-то странной тревоги. И тут вы со всей ясностью понимаете, что перед вами – самый настоящий психопат! Я бы даже сказал – психический урод… Человек, чье восприятие настолько пропитано его убогими проекциями, что достучаться до трезвого разума, не представляется никакой возможности! Вы говорите с ним, а он смотрит на вас так, словно целит холодной иглой вам прямо в мозг!
– У вас к нему как будто личная неприязнь?
– А чего Вы от меня ждете? Я – нормальный человек, и способен на нормальные переживания. Когда я вижу психа, мне, как и любому другому хочется уйти как можно быстрее и дальше, и больше никогда не возвращаться…
– Как же вы работаете? Вы ведь по долгу службы ежедневно имеете дело с патологией?
– Мы в клинике – не святые и не обязаны любить своих пациентов. Мы просто делаем свою работу. С годами привыкаешь, и уже ничего не чувствуешь. Больной – он и в Африке больной. Значит, его надо лечить. Некоторые больные – неизлечимы. Таких мы изолируем. Ведь из любой проблемы всегда есть три выхода: первый – взять на себя ответственность и начать что-то делать. Второй – невротический – обидеться. Третий – пойти и застрелиться. Люди в общей массе не больно-то хотят брать на себя ответственность. В итоге остается только два выхода: застрелиться, а потом еще и обидеться.
– Обычно в качестве третьего выхода говорят о смирении, – заметила телеведущая.
– Милочка, ну кому вы рассказываете? О каком таком смирении в нашем обществе может идти речь? Вы хоть раз видели смиренного человека без смирительной рубашки? Есть, конечно, убожества, которые корчат под святых, просто потому, что у них не хватает духу взять и начать что-то делать. Кишка тонка! И вот, вместо того, чтобы честно признать, что я – слабый, лох и трус, человек начинает рассуждать о смирении. Пускается в философские искания. Меня такие люди откровенно раздражают. Вместо того чтобы взять и сделать, человек начинает рассуждать – «а что если…», – и пошло-поехало. И так вся жизнь проходит.
– Какое меткое наблюдение! – ответила телеведущая с неподдельным восхищением. – Не зря колонка с вашими статьями так популярна в сообществе домохозяек.
Врач ответил угрюмым взглядом.
– А что Вы думаете о ныне популярном, среди наших телезрительниц сериале «Порви меня, если сможешь»?
– Сериал, как и все телевизионные вещи – далек от действительности. Все герои – безответственные невротики, индульгирующие на почве своей нереализованности, и от того, корчащие из себя звезд.
– Браво! Какая меткая мысль! Меня поражает, как просто и как точно вы все объясняете!
Асмодей Фобский снова угрюмо глянул на телеведущую и продолжил:
– Последние годы я смотрю «Поимей меня сзади». Вот этот сериал действительно заслуживает внимания. Главный герой – доктор Хлори плюет на мнение толпы, совершает массу ошибок, и действует открыто, не считаясь с мнением окружающих. Рискуя жизнью, он движется своим путем напролом, при этом пробивая себе свой путь, – доктор сделал два акцента на «своим» и «свой». – Он всем диктует свои правила и обретает массу подражателей!
– Кстати, я заметила, у Вас такой же галстук…
– Hangman – это не просто марка – это стиль жизни. Возможно, вы читали мою статью о перчатках…
Экран погас.
– Все готово! – послышался голос Бафомета Питоновича.
– Приступаем к загрузке, – ответил ему Велиал Маммонович.
– Есть! Начинаем обратный отсчет: пять, четыре, три, два, один. Запускаю!
– Ну что, избранный, – обратился ко мне Бафомет Питонович, – прощайся с жизнью. Я серьезно. Вряд ли мы снова увидимся. Процесс не остановить, и обратной дороги нет.
Я ощутил теплое уплотнение на затылке. Переживание непрерывно усиливалось. В уме беспорядочно крутились мысли обо всем подряд. «Я не попрощался с отцом… Сказка с прекрасной Соней оказалась постановочной… Я больше не увижу ребят из корпуса… Зато я увижу смерть… Я не понимаю, что происходит! Это все не настоящее! Это все – очередной сон…»
– Баф, это что за хрень?
– Велиал Маммонович, вы про что?
– Это твои команды в консоли?
– Мои!
– Ты спрашивал 2И: «что такое Бог?»
– Ну, да… Это же всем интересно! Разве нет?
– Ты, что совсем одурел? Какого хрена ты ввел эту задачу сорок восемь раз? Ты не понимаешь? Сейчас 2И будет объяснять Тэо сорок восемь раз, что такое Бог!!
Лицо Бафомета Питоновича приобрело бледно-синеватый оттенок, и он испуганно посмотрел на меня.
– Но я думал…
– Думал?! Не льсти себе молокос! Думать тебе не дано. Ты же парня загубил!
– Но это же вы придумали…
– Заткнись! Кто и что придумал, я тебе, выдумщик, сейчас подробно объясню. А если не дойдет, отправлю додумывать в застенок на поверхность, пожизненно.
– Нет! Я все понял!
