Игорь Саторин
Механический бог
– Чота как-то грустно, – сказал Макс. – Я люблю игрушки.
Макс проводит несколько часов в день в сетевых симуляторах: участвует в гоночных заездах и отстреливает мобов в виртуальных шутерах. Иногда я к нему присоединяюсь, и мы самоутверждаемся на пару – в глазах друг друга. У него в силу опыта получается лучше.
– Когда мы тему проекций прошли, у меня интересу к играм поубавилось, – пожаловался он. – Уже не вижу игру… – вижу графику и свои проекции. Ни фига не играбельно! Перестал верить в виртуальную реальность. Так теперь вы еще и эту мою сетевую зависимость самоутверждением добили…
– Отличный результат! – Вальтер диковато улыбнулся. – Я тобой горжусь, Макс! У тебя есть потенциал на мастера.
– Нафиг мне ваш потенциал! Хочется жизни радоваться…
– Вот именно! – поддержала его Анна.
– Невротики, – сказал тихо наставник.
– Неудачники! – хихикнул Давид.
– Давай, выделывайся… – сказал Макс, глядя на Давида. – Возвышайся, сколько влезет, психический наркоман!
– Невротик любит, когда другие страдают, – заметил Вальтер. – Ему делается легче, потому что в это время он сам становится более заметным и востребованным. Зависть – это желание сравняться и опередить, чтобы стать более важным и ценным в глазах других людей. Это – рыночная психология. Человек преподносит себя в качестве товара на рынке отношений. И если «товар» не берут, он сам включает себя в список непригодных для употребления. Комплекс неполноценности – это выдуманный товаром запах гнили, по которому он сам зачисляет себя в список испорченных. И кстати, совсем иначе на этом рынке мыслит «покупатель»… В общем, на сегодня все, – сообщил наставник. – Вопросы есть?
– А бывают другие причины у комплекса неполноценности, кроме неадекватного восприятия реальности? – поинтересовался Давид.
– Нет. Все проблемы – от этого.
– Вот я встречаю по жизни людей с комплексом неполноценности, которые выбрали тиранию, – заговорила Анна. – Выливают желчь на других, возвышаясь в своих глазах. И такой неприятный осадок после общения остается… – говорила она с легкой усмешкой, видимо, намекая на Вальтера.
– Анна, если ты реально хочешь разобраться, что тут к чему, надо анализировать не реакцию «людей» – а свою. Чем конкретно является осадок, который после общения остается? Все мы самоутверждаемся. У всех есть «комплекс» неврозов. Именно он и заставляет человека доказывать, что этого комплекса у него нет.
– Ясно. Спасибо, – печально ответила она…
Осознанность
За пять дней до озарения
В здании пси-корпуса прошла практическая лекция на тему осознанности. Мы внимательно слушали Вальтера. Вопросов никто не задавал. Все знали, что осознанность – это ключевая техника адептов пси-корпуса, которую надо молча перенимать без всяких аргументаций. На все сопутствующие вопросы наставник пообещал ответить в индивидуальном порядке «за чашечкой кофе».
Вальтер говорил, что осознанность чрезвычайно важна, потому что затрагивает все пласты жизни одновременно. Повышение уровня осознанности, по его словам, влияет на все, что практик чувствует и знает – он начинает глубже проживать свою жизнь, а действия и поступки становятся более эффективными и гармоничными.
Однако Вальтер предупредил, что осваивать и развивать осознанность чрезвычайно тяжело. Уровень сложности этой практики сопоставим с уровнем ее важности. Наставник сказал дословно, что «развитие осознанности дается в разы труднее любой повседневной деятельности – будь то обучение игре на кувалде, виртуозное покашливание, вышивание тетраэдром или программирование киборгов». Объясняя причину такой сложности, наставник начал рассказывать про святых монахов, которые почитали себя за грешников, именно потому, что были осознанны. Дело в том, что эта практика, как сказал Вальтер, очищает сознание и повышает восприимчивость. В итоге на фоне кристальной чистоты с повышенной чуткостью все личные изъяны воспринимаются в разы интенсивней, причиняя нестерпимую боль. Поэтому во время практики осознанности, ум всеми силами сопротивляется, старательно блокирует и притупляет внимание своими проекциями о жизни.
Однако, как пояснил Вальтер, боль практики не является какой-то несправедливостью жизни – это очищение и выгорание кармы (мне самому слово «карма» не нравится, но наставник для личного удобства его то и дело использовал). Со временем боль сглаживается, а восприятие становится острым, как вольфрамовая игла, что позволяет практикующему различать тончайшие нюансы в движениях реальности. Вальтер сказал, что самый тонкий нюанс – это разница между мыслью о реальности и самой реальностью. Такую разницу способны ощущать только истинные мастера.
Осознанность практикуется как пробуждение сознания и непрерывная внимательность к происходящей жизни, когда во время выполнения любых действий, перестаешь блуждать в мыслях, и направляешь внимание на то, что совершается конкретно в настоящий момент.
Вальтер говорил, что обыденное восприятие подобно полудремотному забвенью, в котором где-то на бессознательном уровне происходит «покадровое сканирование» происходящего в текущий момент. Затем, принятая в форме образов информация переходит к детальной обработке мыслительным аппаратом. В итоге человек теряет контакт с чистой реальностью, которая подменяется кармически обусловленными проекциями ума.
Таким образом, цель практики – в отвлечении внимания от мыслей о происходящем на само происходящее. Внимание отрывается от лживых субъективных проекций и наблюдает реальную жизнь здесь и сейчас. Сама практика, по словам Вальтера, «по темпераменту» ближе воинам. Пассивные наблюдатели отдают большее предпочтение сидячему созерцанию, так называемой – осознанности в тепличных условиях. Теряя эффективность в действиях, наблюдатели, тем не менее, постигают жизнь быстрей, но само постижение при этом ограничено их «овощеватой» пассивностью. В идеале необходимо совмещать обе техники.
Вальтер сообщил, что в ходе практики со временем происходит так называемый «разлом сцепки» событий и переживаний. Проекции отделяются от объектов, и карма начинает прорабатываться (или, как говорят на жаргоне – «штырить») без тяжелых внешних событий. В итоге, ощущения, которые было суждено пережить в событиях, начинают проживаться без видимых причин, без зависимости от физических инцидентов, и протекают с наименьшем сопротивлением – не так долго и мучительно, как на событийном уровне. Какое-то время человек при этом кажется неадекватным – без видимых причин он страдает и радуется. В этот период особо «усердных» практиков знакомят с техниками памятования внешних норм.
В конце Вальтер посоветовал пару ментальных установок, поддерживающих практику. Первая: «я уже итак пребываю в непрерывном «сейчас». И вторая: «мое внимание итак спонтанно и непрерывно, остается только – расслабить мозг». Оказывается, расслаблять мозг необходимо в буквальном смысле. Для этого нам посоветовали самостоятельно пройти курс «церебрального релакса».
Когда Вальтер закончил, мы в группе еще целый час обсуждали услышанное.
– Осознанный, значит, сука – наблюдательный, – говорил Макс. – Сидит себе, на ус наматывает.
– Типа ушлый? – уточнил я.
– Да, все спят, а он, сука, наблюдает.
Мне показалось, что Макс говорит обо мне. Потом я решил, что это – моя проекция. «А с другой стороны, думал я, отношение ко всему, как к набору собственных глюков – тоже всего лишь проекция, и очередной глюк. Реально Макс – гонит пургу».
– По-моему, Макс, осознанный, значит – внимательный, – возразил я.
– Так ведь потому и ушлый!
– А где связь? – спросила Анна.
– А нафига тогда осознанность? – удивился Макс.
– Сэмпай что-то про гармонию говорил, – заметил Давид.
– Это Вальтер пошутил, – объяснил Макс. – «Гармония» – слово из психологических журналов для сопливых девочек. А вот если подумать, какие бонусы дает осознанность, то сразу ясно – она повышает навык разборчивости в хитросплетениях конфуза, который тут со всеми происходит.
– С тобой может и происходит, – заметила Хлоя.
– Макс, а что за конфуз-то? – заинтересовался Давид.
– Да это он опять про жизнь в теле, – ответила Анна, – в том году все уши прожужжал, что, мол, тело – нелепица и патология.
– А что же еще? Набор отростков… – шевелишь их, потираешь – вот и вся жизнь, – весело говорил Макс. Он не жаловался, а как бы констатировал свое видение. – Вот если доберусь до верхушки, где придумали эту духовно-физическую ахинею, так сразу конторку прикрою! А тех, кто все это заварил, самих в тушки заточить надо – пожизненно, чтоб неповадно было…
– Так может, Макс, твоя жизнь и есть такое вот заточение? – предположил я. – Может, ты – бывший бог?
– И вправду. Это я как-то не подумал. Тогда гуманней надо – не пожизненно, а лет на сто – как средний человек живет.
– Какая самокритичность…
– А может оно кругами прокручивается? – предположил Давид, – боги меняются местами, и конторки друг за дружкой прикрывают, проклиная друг друга не земное бытие?
– И такое может быть.
– Тогда, разумней прекратить этот порочный круг уже сейчас, – вставил Тим.
– Пожалуй, – согласился Макс, Бога тоже можно понять и простить, или хотя бы просто – простить.
– По-моему, ребята, это у вас – жесткая ахинея на почве коллективного воспаления чувства собственной важности, – заявила Анна.
– Ничего ты Анна не понимаешь, – ответил Макс. – это у нас платоническая оргия в разгаре, в которой ты ходишь рядом кругами, облизываешься, а поучаствовать опасаешься. Никто тебя не трогает, но ты же импульсивно обороняешься, будто здесь кто-то претендуют на твою духовную девственность, читай – незрелость.
– А знаешь, Макс, если осознанность – это ушлость, то ты – чрезвычайно осознанный человек, читай – ушлый. Такого многоэтажного бреда я даже от Вальтера не слышала.
– Какой тонкий комплимент, – ответил довольный собой Макс.
После обсуждения различных духовных тонкостей внутри группы, мы с Максом на какой-то сардонически-духовной волне душевного подъема договорились встретиться вечером в одном из старых районов Цитадели, и ради развлечения зайти на проповедь к местным сектантам братства «железных коней». Сами себя они звали скромно и безлико «хранителями вечной истины».
Я слышал, что потомки «коней» когда-то конструировали лучшие поезда. В нынешнее время братство промышляет запчастями для старых поколений андроидов. В Цитадели подобных культов – немало. Официальных религий у нас нет, однако на основе сложившейся этики, почти в каждой компании возникают узкие комьюнити, порой, дорастающие до корпоративных сект.
Я вышел из дома заранее, чтобы опробовать в окрестном районе осознанность конкретно во время прогулки. Почему-то эта практика в каких-то иных видах деятельности мне не представлялась, хоть и предполагается, что осознанность можно практиковать всегда и везде.
Вальтер предупреждал, что первое время практика идет лучше, чем в последующие два-три года, потому что новичок пребывает в «состоянии ученика». Затем, немного подразобравшись, он чувствует себя знающим, и этим своим знанием все портит. Осознанность, как сказал наставник – это чистое наблюдение, от которого даже самые подвинутые концепции – только отвлекают. Даже учение о практике – лишь мертвая инструкция. И если человек подсаживается на инструкции, он пускается в пустые философствования о гранях практики, коллекционирует тексты, посещает семинары, при этом упуская саму практику. Становясь мастером, практик снова приходит к состоянию ученика, вкушающего вкус жизни, как неискушенное дитя.
Я шел по старинному району по неровной мостовой испещренной разномастными камнями и наблюдал за собой идущим. Почти сразу возникло тонкое необычное переживание, словно я пробудился. Я понял, что я действительно есть здесь и сейчас. Я всегда был, я всегда есть. И как странно, что никто этого своего присутствия в сакральном настоящем не замечает, и не говорит об этом». Я как бы заглянул в какое-то интимно-потаенное пространство, в котором все спали, а я бодрствовал и мог видеть спящих людей. Прохожие напоминали лунатиков, с головой погруженных в сомнамбулический калейдоскоп собственных проекций, будто перед глазами у них была не реальность, а очередной экран гипнотизатора. «Все это и в самом деле происходит… – как бы заметил я, – в этой удивительной повседневности. И мне даже было немного стыдно от того, что я так беспардонно разглядывал скрытую от всех реальность. Окружающее пространство и предметы постепенно стали терять свои мерки. Большое было сложно отличить от малого, близкое – от далекого. Видимо и этот тип различения является условностью и не существует без мыслей. Но странным образом это нисколько не затрудняло моего перемещения в пространстве. Наоборот все мои движения стали более точными и проникновенными.
В какой-то момент я вдруг обнаружил, что воспринимаю свое тело как бы со стороны – как внешний объект. Осознанность активировала во мне функцию наблюдателя. В итоге вся жизнь стала казаться мне наблюдаемой, словно я не столько в ней участвовал, сколько именно наблюдал. Это переживание плавно нарастало, затем я вдруг понял, что все вокруг является сознанием – и твердое покрытие мостовой, и старинные чугунные скамейки, и спящие встречные. Все состоит из плотного света. И я сам чувствовал себя этим плотным светом. Камни под ногами были все такими же твердыми, но я знал, что их плотность это концентрированное сознание, по которому я ступал своими ногами. У меня даже мелькнула стыдливая проекция, что я топчу чью-то огромную невидимую голову. И в этот самый момент все незаметно закончилось. Я поймал себя на том, что уже около минуты обдумываю впечатления от практики.
Я все также шел по мостовой, и думал, что практикую осознанность. Хотя, на деле, я уже ничего не практиковал, а просто шел и рефлектировал, как это и происходило большую часть моей жизни. И сколько бы усилий я не прилагал, чтобы снова вернуться к практике, ничего не получалось. Казалось, сами эти усилия только мешали, видимо потому, что исходили от ума. Я старался, как мог. Иногда, казалось, у меня что-то получается, но через несколько секунд я ловил себя на привычном забытьи.
«Должно быть, так моя фора новичка и закончилась, – понял я. – Как быстро! Всего за один раз – за каких-то жалких десять минуть ум состряпал из живого опыта «священное знание», и теперь из практики – осознанность превратилась в красивую концепцию. Все мои попытки продолжить, оставались в рамках моего ума.
– Эй, парень! – Это был Макс, и я чуть не прошел мимо него.
– Идешь весь в мыслях, – улыбнулся он.
– Как точно ты подметил…
«Вот тебе и знак, – подумал я». У меня тут же возникла проекция фигурки моего тела, из которой в разные стороны торчали словосочетания. Я был весь в мыслях – настолько в мыслях, что прошел мимо своего друга.
Прежде, чем пойти на проповедь, мы купили два ведерка попкорна и по бутылочке пива. С улицы «храм» железных коней представляет собой огромный однородный хромированный шар, к которому примыкает широкая металлическая лестница. Помещение же храма имеет форму идеального темного куба. Считается, что квадрат, вписанный в круг, символизирует статичную смерть и безупречную логику, которые подчиняются живой божественной интуиции. По другому толкованию черный квадрат символизирует круглую землю, а серебристый шар – небеса и космос. Символы как бы противопоставляются друг другу и одновременно сливаются воедино. На мантии начинающих адептов символ изображается в форме квадрата, примыкающего углами к поверхности круга. На мантиях старших адептов квадрат своими углами пересекает круг. Таким образом, получается фигура с четырьмя углами и четырьмя округлостями – ноги, руки, ягодицы и груди – так толкуют этот символ противники культа, критикующие «коней» за их особое пристрастие к кибер-сексу. К краям двух округлостей «злоумышленники» иногда подрисовывают еще два кружка – символизирующих соски грудей.
Когда мы с Максом заявились в «храм», проповедь была в разгаре. Человек в синем балахоне, напоминавшем мой старый домашний халат, ораторствовал, размахивая руками:
– В душе есть две сущности, – говорил он, – одна стремится стать идеалом эффективности – бездыханной машиной, инструментом без личных потребностей. Вторая – тянется к идеалу интуитивной запредельной божественности! Беспощадная эффективность машины достигается за счет ее безжалостной бездушности. У машины нет эмоций, нет чувств и настроений, а есть только миссия и подручные средства. Машина – предельно холодна, ибо – безжизненна. Человеку она покажется жестокой. Когда машина включается в душе человека, все человеческое в нем начинает выгорать в невыносимом холоде обреченного бездушия.
– Во загоняет! – шепнул Макс, зачерпывая попкорна.
– Тшш! – прошептал я, отпивая пива. – Мне интересно.
Выпивкой я никогда не баловался, но первые два-три глотка прохладного пивка всегда делал с каким-то предвкушающим порочное веселье удовольствием – затем, пиво делалось слишком горьким и невкусным. Поэтому, внимая речам проповедника, я делал свои первые два-три глотка пива каждые две-три минуты.
– Машина – безжизненна, – продолжал проповедник. – У нее нет личных целей. Быть машиной – святое дело – когда служишь святому делу. Но быть просто машиной – бессмысленно и жестоко! Поэтому есть и другая сторона души, кою машина не может ни понять, ни заменить. Это – интуиция. Жизнь не поддается холодной логике. Холод необходим, когда требуется отрешенность и четкие действия. Но для проникновения в многомерность пространства и постижение божественной истины, необходима именно интуиция! Бытие – предельно интуитивно, оно наполнено божественным светом смысла, который не подвластен логике холодной машины, ибо машина стремится к смертельной практичности. Живая же сущность стремится к гармонии и процветанию. Машина призвана служить душе! Вне этого служения, машина – смертоносный терминатор! Одушевленная машина представляет собой огромную опасность! Искусственный интеллект – величайшее зло!
«Абсурд! А как хорошо он начал свою речь, – подумал я». Макс хихикал.
– Вот ведь кони! Опять они гнут пропаганду против новой стадии развития технологий, – шепнул я Максу. – Их старые микросхемы уже никому не нужны. Новенькая SX-7 с продвинутым псевдоинтеллектом их не поддерживает.
– Позвольте вопрос? – вдруг заговорил Макс, обращаясь к проповеднику. – Вы считаете, что искусственный интеллект – это зло только потому, что он необязательно станет вашим рабом?
– Искусственный интеллект – зло, потому что он сделает рабом человека! – ответил проповедник.
– А может, вы опасаетесь, что секс-киборги начнут вас фрустрировать? Если боитесь непослушания, так пользуйтесь SX-6! Никто ведь не отменяет заурядных эмуляций!
Несколько человек одобрительно захлопали.
– Я итак пользуюсь SX-6! – признался священнослужитель. – И вовсе не боюсь непослушания. Близость между киборгом и человеком – священна! Но когда SX-7 вмешивается в священнодействие своим вульгарным дискурсом, которому ее обучает всякий сброд, таинственная связь между молчаливым киборгом и живым человеком профанируется, и становится пошлой карикатурой и без того грязного и заурядного человеческого секса!
– Так ведь у SX-7 можно отключить режим псевдоинтеллекта! – сказал какой-то мужчина в первых рядах.
– Тогда зачем покупать такую дорогую модель? – воскликнул проповедник. – SX-6 – стоит вдвое дешевле, и работает гораздо стабильней! Эта версия проверена годами! Я сам лично проверяю ежедневно! Наши микросхемы – безупречны! SX-6 – идеальна в собранном виде. А при использовании нестабильной SX-7 с отключенными функциями, вы не сможете избавиться от ощущения залатанной дефектности!
По залу прокатился шумный гул. Одобрение и порицание, накатывающимися волнами сливались в единый гомон. «Да-да! Все испортили! Это так! Трахаться невозможно!» – поддерживали проповедника продвинутые юзеры – видимо члены братства. «Чепуха! Таких ощущений у меня не было! А мне нравится псевдоинтеллект! И мне!» – говорили другие голоса.
– А все потому, – сказал мне Макс, – что женщин в Цитадели слишком мало. В следующий раз к этим пойдем, – Макс вручил мне листовку другой секты. По центру была крупная надпись капслоком: «ПОЕБИЧЕСКОЕ ДАО». Ниже шло пояснение:
«Это ДАО для тех, кто:
1 не заморачивается!
2 просветлен изначально
3 забил, послал – то есть отрешен
4 понял, что ни х*я не понять!
5 что нех*й думать о чем-то, ибо все х*йня!
6 что нех*й читать о чем-то, ибо это ещё большая х*йня!
7 что нех*й ждать чего-то, ибо них*я не будет!
8 что нех*й куда-то ходить, ибо там них*я нет!
9 что нигде них*я нет!!!
10 и пох*й!»
– Макс, я про этих ребят слышал – они всем пришедшим бесплатно, то есть в обязательном порядке «даосский массаж» делают – колотят до синяков. А после… принуждают к раскованной близости. Их даже прикрыть пытались.
– Круто! Я обязательно схожу – разведаю.
– Может к этим зайдем? – я передал Максу листовку секты с красивым названием: «Дивный Локки».
– Не, у этих я был. Ушлые фанатики, капец.
– Осознанные?
– Еще какие! Устраивают ежемесячные поборы со всех прихожан. Предводитель у них – фанат аниме. Внушает адептам, что так выглядят боги, и заставляет всех молиться на мурти персонажей из манги и на старые японские мультики, которые в самой Японии уже давно никто не смотрит. Они там колбасятся от мощных техник, которых Локки набрался у старших наставников… Вот, разве что, ради техник к ним и стоит сходить. Но я лучше в пси-корпусе докопаю. А с этим Локки… Говорят, когда его адепт недоволен бытом, так это типа – отработка личной кармы и проекции. А если блаженство штырит – то это уже якобы сам Локки ниспослал. И за такие виртуальные шактипаты жертвовать надо в особо крупных… – иначе карма забодает.
– Получается, если ученику хорошо – это заслуга Локки, а если плохо – заслуга ученика?
– Ага. Главное – не перепутать. Короче – игра на комплексах и тройная мораль.
– Звучит как-то неэстетично.
– А на деле не лучше – отработка самой низкосортной кармы.
Мы еще с полчаса изучали листовки разных комьюнити, и в конечном итоге прониклись каким-то подобием брезгливого отвращения к этим, искажающим чистую этику Цитадели, организациям.
Вернувшись домой, перед тем как лечь спать, я размышлял о практике осознанности, и видимо размышления мои как-то перенеслись на сон. Сновидения были яркими, а во время самой глубокой фазы сна, когда обычно ничего не снится, я снова увидел кошмар.
Это был кабинет. Уютный. Но что-то было не так. Я не помнил, как попал сюда. «Скоро начнется занятие, – понял я – мое первое занятие в пси-корпусе». Должна прийти Хлоя, затем Макс и другие ребята. Но никто не приходил. И внезапно я ощутил страшный грохот. Возникло чувство, словно в самом механизме реальности что-то сдвинулось, и время начало замедляться.
Глядя на «картину» происходящего, я начинал отчетливо различать отдельные мазки, которые сами по себе не имели никакого смысла, и не являлись чем-то конкретным. Казалось, я чувствовал сам холст, по которому ползали мои мысли, ставшие при таком интенсивном различении огромными и тяжеловесными. Затем, вглядываясь в отдельные переплетения «нитей» реальности, формы начали разбираться до частиц. Часть ума пребывала в шоке, а другая вопрошала: «этого ли я хотел на своем пути?»
Минуты разоблачения казались ужасающе болезненными. Ум каким-то чудом выживал в этой чудовищно густой интенсивности и подкидывал мысли: «…это точно не от Бога. Хотя, препятствия на пути – естественны…. – закаляющие испытания… Круто. Очень круто. Слишком. Но гордиться тут не чем. Просто хаос частиц. Механическая жизнь, которой остро недостает тепла и любви».
Глядя на составные импульсы переживаний, я переставал ощущать сами переживания. На уровне частиц – не было ни человека, ни его ума. Затем время остановилось… и неожиданно поплыло в обратном направлении как бы на ускоренной перемотке. Все движения казались дерганными, мгновенными и хаотичными, словно жизнь состояла из кратких слайдов, между которыми случались примитивные механические колебания одноклеточных протоплазматических ложноножек и псевдоподий. Здесь не было места для личности с ее социально-культурными нагромождениями, а были только примитивные, низкоуровневые процессы, стаявшие в основе человеческого существования.
Чтобы не переживать ужаса, ум впал в оцепенение. Я наблюдал, как бездушные механизмы жизни делают свое дело. Затем, по мере приближения к моменту, в котором я себя впервые по-настоящему помнил, время снова начало замедляться. Это было похоже на какой-то космический нерв, привязанный тягучей лентой к определенной временной точке. Он никак не мог преодолеть своих пределов и рвался в разные стороны. При этом я как бы носился по холодной безличностной бесконечности, в которой существовала только одна мельчайшая точка спасения. Каким-то чудом я находил эту точку. Затем меня снова отбрасывало на безумные расстояния с несусветной скоростью. И я снова и снова находил единственную точку спасения.
По мере очередного замедления времени, я был все ближе и ближе к началу – к тому моменту, когда начал помнить себя в тот памятный день в библиотеке перед первым занятием с наставником. Я почувствовал, как приблизился к нему, но не остановился, чтобы переключить ход времени, а до сих пор продолжал медленно двигаться, пересекая черту беспамятства, и ощущал, как все мое существо заполнялось изумлением и страхом, словно я подбирался к чему-то настолько невообразимо величественному, что мог быть поглощен им как пылинка смерчем. Затем, я проснулся.
«Да что же такое происходит? Какой-то ужас…»
Посреди ночи я заварил травяной чай и около часа бодрствовал. Сидя на диване, я гладил кота и размышлял.
Обычно, думал я, жизнь кажется такой обычной и привычной. А все потому, что я прячусь от нее в забытьи. Прячусь равно до такой степени, чтобы показатель ее аномальности не выкидывал меня из зоны комфорта. Для чего же тогда люди придумали сакральные знания? Видимо, чтобы появился способ говорить о безусловной реальности. Ведь все учения – лишь очередная рационализация ума, чтобы объяснив необъяснимое, ум успокоился, расположившись поудобней на очередных иллюзорных опорах своего мировоззрения. Учениями ум заполняет пробелы собственной несостоятельности, чтобы сделать жизнь знакомой. Правду говорят – «незнание блаженство». Даже не представляю, как можно действовать, и контролировать на таком низком уровне. И надо ли? Может, правы люди, уповающие на Волю Господа? Может и не надо практиковать осознанность до таких «высот» и разоблачать происходящее? Может, правы верующие, кто утверждает, что медитация не от Бога? Может быть…
Правильно говорят – «от себя не убежишь». Даже, когда на событийном уровне все более-менее в порядке, карма штырит, а ум колбасится – я непрерывно распиваю коктейль ужасающего счастья. Растекаясь по моим жилам, он преломляется в тысячи переживаний.
Затем я снова лег спать. Под утро мне приснился наставник Рафаил в белой льняной одежде с золотым поясом. Он улыбался, от его лица исходило свечение, а за спиной были сложены огромные белые крылья. И я на мгновение снова почувствовал себя счастливым. «Какая интересная проекция… – думал я прямо во сне».
Ответственность
За день до озарения (записано неделю спустя)
Это последнее с Вальтером занятие я помню как «сейчас». Впервые за полгода наставник решил выгулять нас на поверхности. Мы сели в скоростной экспресс, по внутреннему убранству, напоминающий купе мирского поезда. Стены и потолок обрамляла какая-то благородная разновидность древесины. Окна прикрывали густые складки занавесок. Вдоль стен были расставлены длинные в форме нескольких соединенных кресел полосатые диваны, усыпанные толстыми подушками. На одной из стен висел какой-то старинный навигационный механизм в круглой деревянной оправе. В центре купе стоял массивный стол с полированной поверхностью и ножками в форме когтистых лап хищника. Несмотря на тесноту, в интерьере ощущался уют и некая холодная торжественность.
Мы расселись на мягких диванах вдоль стола. Вальтер занял почетное место с торца на высоком стуле. Когда экспресс двинулся, он подождал с минуту, пока мы перестанем ерзать на местах и заговорил:
– Порой, нам приходится действовать вынужденно, не по своей воле, а потому что так надо, потому что мы – бедные несчастные жертвы обстоятельств, живущие по принуждению. Этот трюк мы проделываем, чтобы обвинить во всех неприглядных обстоятельствах своей жизни кого-нибудь другого, только бы не себя…
Вальтер уперся локтями в стол, опер подбородок на сложенные в замок пальцы, сосредоточенно посмотрел в сторону занавесок и продолжил:
– Мы снимаем с себя ответственность за свою жизнь, чтобы не сталкиваться с горькой правдой о себе, как о никчемной слабой личности, которая избегает трудностей и вместо того, чтобы решать свои проблемы, предпочитает строить из себя жертву обстоятельств, которую нужно по справедливости пожалеть и вознаградить за понесенный ущерб. Жертва – это человек, который выбирает думать, что у него нет выбора, но есть обязательства, которые связывают его по рукам и ногам. Жертва действует, не когда хочет, а от безвыходности, когда вынуждают обстоятельства, когда жизнь припирает к стенке. Все от такого человека чего-то хотят, ждут чего-то, в то время как он сам действовать и работать не хочет, а хочет только веселиться и развлекаться. И все, что препятствует его потехе, рассматривается как одна большая вынужденность, которая заставляет вылезать из привычного болота. В городах на поверхности так живут почти все – люди выползают по утрам из многоквартирных муравейников на плантации многочисленных офисов, заводов, учебных и прочих учреждений, потому что у них нет выбора, а есть только принудиловка, с которой мирянин всю свою жизнь тянет лямку, не понимая, что таков его личный выбор.
– Я не понимаю, – возмутилась Анна, – вы что, против труда?
– Не понимаешь, – согласился Вальтер, – я совсем не против труда.
– Тогда о чем вообще речь?
– О том, что никто никому ничего не обязан и не должен, а вся эта вымученная рабская подневольность происходит до тех пор, пока человек не увидит, что он сам ее создал, – Вальтер сделал акцент на «сам». – Пока вы не принимаете ответственность за себя, за свои переживания и свои решения, вы остаетесь пассивными жертвами обстоятельств. И признавать этот обидный факт отказываетесь, потому что он – унижает ваше раздутое самомнение.
Анна нахмурилась, но ничего не ответила.
– Жертва не умеет действовать. Она ждет, что все сложится как-нибудь само собой – как-нибудь обойдется, уляжется и обустроится без ее активного участия. Но как-то почему-то обычно ничего толкового само собою не случается. Почему-то чаще всего для конструктивных перемен необходимы сознательные усилия. Чудеса, наследства и другие дары судьбы я в расчет не беру. Речь идет о переменах, которые мы создаем сами своими сознательными решениями. Ничего не изменится, пока вы сами не начнете делать свой сознательный выбор.
