Игорь Игнатенко
Лента жизни. Том 3
Пять лет назад учинили мы совместно с областной администрацией номинацию по литературе для соискания ежегодной Амурской премии в культуре и искусстве. Всего же премий три – для артистов, музыкантов, художников и других деятелей различных видов искусства. И сумма-то лауреатских денег смешная – четыре тысячи рублей минус вычеты в различные фонды. Но и эту премию пришлось, ввиду бедности губернаторской казны, делить с журналистами. На заседаниях комиссии по присуждению премии, членом которой я являюсь, разгораются жаркие дебаты по поводу недопустимости подобного рода смешения. Никто ведь не станет рассматривать серьезно, чем лучше, допустим, рекорд пловца по сравнению с чемпионской штангой тяжелоатлета. А мы рассматриваем…
Третий год администрация города Свободного присуждает литературную премию имени известного дальневосточного поэта Петра Комарова. У лауреатов этой награды финансовый уровень и того ниже – одна тысяча рублей. На эти деньги разве что бумагу для новой рукописи купишь да набор дешевеньких авторучек.
И все-таки, если отряхнуться от назойливых мыслей о проблемах, убежденно могу сказать, что амурские литераторы достойно выполняют свою творческую и гражданскую миссию. Жаль, что столичные «генералы» из Союза писателей России не видят, что творится в их литературной армии по восточную сторону Уральского хребта. На Правление Союза писателей России амурские писатели взирают как на марсиан: и недосягаемо далеки и высоки, и практической помощи никакой.
Характерно, что и в разосланном перед съездом по региональным организациям интервью председателя Правления Союза писателей России В. Н. Ганичева ни слова не сказано о дальневосточных писателях. За фигурами столичных классиков и далью расстояний смещаются масштабы в оценке творчества коллег, живущих и работающих на Камчатке, Сахалине, Чукотке, в Хабаровском и Приморском краях, да и на Амурской земле.
Могу утверждать, что есть у нас имена, достойные значиться в рубрике лучших русских писателей. Среди них называвшийся мною прозаик Борис Машук, баснописец и прозаик Николай Фотьев, поэт Олег Маслов. Они служат литературе и народу не ради наград, а по велению сердца. Их слово полновеснее золотого тиснения на фолиантах иных более успешных собратьев по перу. Впрочем, биение в грудь вряд ли кому что докажет, если у российских читателей нет возможности приобрести книжки амурских литераторов, выпускающиеся мизерными тиражами. Но разве в этом их вина!
Что лично мне греет сердце? Да то, что не иссякает родник народной талантливости, несмотря на страшную засуху в мозгах новоявленных половцев и печенегов от власти и бизнеса. Молодежь тянется к книге вопреки агрессии электронных СМИ и вирусу компьютерной заразы. Нам не стыдно, например, за поэта Евгения Кольцова, который успел в свои двадцать шесть лет выпустить книжку оригинальных стихотворений, вступить в Союз писателей России, закончить с отличием Высшие литературные курсы при литинституте им. А. М. Горького. И не стал цепляться за столичные заманки, а вернулся на Амур и напряженно творит за письменным столом, затеял с молодыми своими друзьями журнал «Сознание». И дай ему Бог в этом удачи!
Есть прекрасные перспективы у активно публикующихся в прессе прозаиков Виталия Останина и Антона Геута, поэтессы Инги Соколовой. Они едва перевалили двадцатилетний рубеж, но им есть что сказать о времени и о себе. И никто это не сделает лучше них самих
И в заключение несколько слов о том, каким мне видится будущее нашего писательского союза. Во-первых, ему нужна твердая законодательная база, способствующая обеспечению условий для жизни и творчества профессионального литератора. Во-вторых, надо всячески поднимать статус региональных организаций Союза писателей России. Иначе не избежать сепаратизма и раздробления, а то и окончательного развала.
А главное – надо быть Писателями!
Москва, 16 ноября 1999 г.
«Ты и меня продай!»
– сказала жена писателю Ли Яньлину, когда тот
продал родительский дом для работы над книгой
Недавно в Пекине состоялась презентация пятитомного издания на китайском языке стихов и прозы авторов русской диаспоры в Китае, подготовленного под редакцией Ли Яньлина. На презентации побывали амурские писатели Игорь Данилович Игнатенко и Олег Константинович Маслов. В начале недели они вернулись из Пекина и сразу же пришли в редакцию «Амурской правды», чтобы поделиться впечатлениями о поездке.
– В Благовещенске уже была презентация этого издания…
И. И. Да, нынче весной. В Благовещенск приезжал Ли Яньлин, китайский писатель, пишущий на русском. Кстати, он единственный из граждан КНР, кто принят в Союз писателей России. Это человек, влюбленный в русский язык и русскую литературу. И он еще с конца 1960-х годов, со времен «культурной революции», начал собирать стихи и рассказы русских писателей-эмигрантов, живших в Китае – в Харбине, Шанхае. Затем собранный материал был переведен на китайский язык. Работа заняла семь лет. А результатом ее стало роскошное пятитомное издание, выпущенное генеральным книжным издательством провинции Хэйлунцзян. Сразу подчеркну, что это издание некоммерческое – книга передается в библиотеки вузов, архивы, музеи. В Благовещенске несколько экземпляров этого пятитомника тоже есть.
Презентация книги состоялась сначала у нас в Благовещенске, затем в Москве. В мае должны были представить этот пятитомник культурной общественности Пекина, но помешала атипичпая пневмония.
– Но все же праздник состоялся?
И. И. Да, 30 июля. В Пекине, в конференц-зале гостиницы провинции Хэйлунцзян (каждая провинция имеет свою гостиницу в столице), собрались ученые-слависты и лингвисты, журналисты различных СМИ, работники российского посольства в Пекине, были и представители нашего землячества. Открыл пресс-конференцию начальник Общества китайско-российской дружбы Чен Хао Су, чиновник в ранге министра. Выступили также заместитель губернатора провинции Хэйлунцзян, китайские ученые. Кстати, там были двое ученых, награжденных Пушкинской медалью, и переводчик, награжденный орденом Дружбы народов за переводы Пушкина на китайский язык, которые тоже участвовали в работе над пятитомником. Держал речь и посол России в Китае Игорь Алексеевич Рогачев. Все говорили о значимости издания, его актуальности.
Амурские писатели в посольстве России в Китае.
Слева направо: Олег Маслов, посол Игорь Рогачев, Игорь Игнатенко, Ли Яньлин. Пекин, 2003 г.
О. М. Выступили и мы с Игорем Даниловичем. Признали, что это уникальное собрание. Русские писатели жили за границей, творили и даже издавались – это удивительно. Но когда не стало русской диаспоры в Китае, творчество эмигрантов издали не их соотечественники и не их потомки, а люди страны, ставшей для них пристанищем. Они с большой любовью собрали все, что было написано российскими поэтами и писателями в эмиграции, перевели на китайский язык, выпустили пятитомник. Я бы назвал это интернациональным подвигом!
– Вы представляли Амурскую область?
И. И. Мы представляли Россию. Так сложилось, что, кроме нас, из России специально больше никто не приехал. Были приглашены от Амурской области губернатор Леонид Коротков и начальник областного комитета по культуре Анатолий Мишунин, но по разным причинам они поехать не смогли. Ну а нас с Олегом Константиновичем Ли Яньлин пригласил как коллег по Амурской писательской организации, в члены которой он принят. Кстати, он мой заместитель по международным связям.
О. М. Ли Яньлин после выхода в свет пятитомника приобрел в Китае солидную известность. Он действительно проделал колоссальную работу, потребовавшую от него немалых жертв. Ведь ему пришлось продать дом родителей, чтобы были средства для работы над книгой. Жена даже сказала ему: «Ты и меня продай!» Но потом она переменила мнение, поняла, что ее муж – в России очень уважаемый человек, что он делает большое важное дело.
И. И. Кстати, первая книга Ли Яньлина, изданная у нас, так и называлась: «Я люблю Россию». И я, взяв на себя смелость, попросил российского посла наградить Ли Яньлина за его подвижничество.
– Посол с вами согласился?
И. И. Игорь Алексеевич Рогачев сказал, что и сам уже об этом думал. Он пригласил нас в посольство. Мы, конечно же, приехали. И получили очень много впечатлений.
О. М. Дело в том, что русские люди появились на месте сегодняшнего посольства еще в 1685 году. Это были защитники Албазина, которых маньчжуры взяли в плен и продали китайскому императору. Император оценил их стойкость, храбрость и взял их к себе на службу. Албазинцы построили православную церковь и жили, стараясь сохранить свою русскую суть. Потом на этом месте развернулась Русская духовная миссия, а затем на этом «кусочке России» разместилось и посольство. Там, где стояла церковь, поставлен крест.
И. И. Посол принял нас очень тепло. Это удивительный человек, большой знаток Китая, прожил в этой стране много лет. Кстати, он ровесник Олега Константиновича – ему 70. У него и отец был китаеведом. Общение с Игорем Алексеевичем было очень интересным. К слову сказать, он был у нас на Амуре в молодости, в гидрологической экспедиции в качестве переводчика. А когда выступал на презентации, произнес речь на китайском языке.
– Будет ли предпринято издание книги, о которой мы говорим, на языке оригинала, то есть на нашем родном, на котором создавались эти произведения?
И. И. В беседе с послом мы намеревались поднять вопрос о том, чтобы это издание вышло и на русском языке. Но Рогачев первый заговорил об этом – он очень высоко оценил труд китайских славистов. Мы договорились, что подготовим материал, а посол будет продвигать решение вопроса об издании на уровне Министерства культуры. Нужно будет создать российско-китайскую комиссию для работы, поскольку о том, какие были исходные материалы для перевода, можно только догадываться. Мы их не видели. Ли Яньлин рассказывал, что это и случайные клочки газет, и даже какие-то обрывки бумаги, в которые пирожки заворачивали… И потом, наших китайских коллег при составлении книги больше интересовал восточный колорит в поэзии и прозе русских эмигрантов. Переводы, конечно, сделаны блестящие. А насколько хороши оригиналы – мы пока не знаем…
Олег Маслов и Игорь Игнатенко у памятника албазинским казакам
на территории посольства России в Китае. Пекин, 2003 г.
– Творчество китайской ветви российской эмиграции, наверное, вообще изучено мало?
О. М. Это так. Западная ветвь эмиграции известна, ведь за границей оказались литераторы столичные, много публиковавшиеся в России, – Северянин, Бальмонт, Гиппиус, Бунин… Но и в Китае, когда Харбин был русским городом, издавались книги и газеты, создавались литературные объединения, рождались произведения. Харбинская литература в чем-то жестче и реалистичней, чем западная эмигрантская. А оценку, например, по поэтическому мастерству никто не проводил.
И. И. Мы с Олегом Константиновичем выступили с докладами на тему литературы китайской эмиграции, эти материалы опубликованы в «Вестнике Пекинского педуниверситета». Мой коллега исследовал написанную в 20-е годы «Беженскую поэму» Всеволода Иванова, русского писателя, вернувшегося из Харбина в Хабаровск, автора книг «Императрица Фике», «Черные люди». Мной был представлен сравнительный анализ творчества харбинского поэта Арсения Несмелова и Ли Яньлина. Их нельзя назвать современниками, но некоторые параллели в их творчестве проследить можно.
– Ваши личные впечатления от поездки уже выплеснулись в какие-то литературные формы?
И. И. Мы познакомились с Пекином и Харбином, нас замечательно принимали. Были и необычные встречи, и запоминающиеся моменты путешествия. Надеюсь, в творчестве это как-то проявится позже.
«Амурская правда», 9 августа 2003 г.
Очерки
Не левее сердца
Есть люди, общение с которыми не только приятно, но и полезно, даже необходимо. Мне посчастливилось встретить такого человека и вот уже десять лет быть с ним в дружбе. Боюсь, что мой краткий очерк не будет отвечать строгим канонам, но мне трудно быть в данном случае строго последовательным – я ведь пишу о своем друге.
Немного о микрофоне
Мы спорили о смысле красоты.
И он сказал с наивностью младенца:
– Я за искусство левое, а ты?
– За левое…
Но не левее сердца.
Это стихотворение Василия Федорова как нельзя лучше подходит к Николаю Недельскому, человеку увлекающемуся, берущему многое сердцем. Но его ум с годами научился отлично разбираться, когда искусство «не левее сердца», когда он имеет дело с самым настоящим, подлинным, высшим его проявлением. Ему и по штату, как говорится, положено – он старший преподаватель кафедры философии педагогического института, знаток древней науки – эстетики, которая, как это ни парадоксально, в наших вузах прочно укоренилась лишь в последние годы.
– А при чем здесь микрофон? – спросите вы.
Все просто объясняется. Николай Недельский – частый гость в радиокомитете. А когда подходит пора книжных базаров, его непременно приглашают на помощь работники книготорга Благовещенска. Он их постоянный клиент и вполне квалифицированный пропагандист новинок. Книги – его слабость, и, одновременно, увлеченность ими – одна из сильных черт его характера. Вот и берет Коля в руки книги любимых поэтов. Внимательно слушает книжный базар стихи Маршака, Евтушенко, Пастернака…
Перед призывом в армию Игоря Игнатенко после окончания БГПИ к нему пришли попрощаться друзья А. Филоненко и Н. Недельский. Благовещенск, июль 1964.
Нет, это не коммерция! Это тоже эстетика. Своего рода приобщение молодежи к потаенным богатствам поэзии.
– Членов жюри прошу быть предельно внимательными и объективными… Что? Рухнула штукатурка с потолка? Надеюсь, это не помешает нормальному ходу нашего КВН?.. – Николай Николаевич ведет очередное состязание клуба веселых и находчивых у себя в институте. И снова в его руках микрофон…
Нелегко быть ведущим, когда на сцене идет упорное сражение команд двух факультетов, когда актовый зал не вмещает желающих поболеть за своих признанных острословов, когда дорога каждая секунда.
Впрочем, у Николая уже довольно большой опыт по этой части. Его регулярно приглашают к себе строители Зейской ГЭС в клуб «Ровесник». И звучит усиленный микрофонами его голос во многих уголках нашей области, несет людям свет поэзии, любви ко всему интересному и значительному.
В плену у Муз
Чем только он не увлекался за свои неполные тридцать лет! И всегда можно было безошибочно определить, в плену чего находится в данный момент его пытливый ум. Николай просто не может держать в тайне поразившие его воображение новые сведения. Он каждому встречному готов рассказать, выложить до мельчайших деталей все о прочитанной книге, о кинофильме, об интересном человеке.
Я, ваша честь,
Паяю жесть —
Лудильщик я и медник.
Из дома в дом
Хожу пешком.
На мне прожжен передник.
Ну, это понятно – Роберт Бернс. Я уже знаю, что месяца два-три Колины стихи, которые он пишет, будет на слух невозможно отличить от стихов очередного кумира: те же ритмы, та же манера, лексика.
Такая же история повторялась каждый раз.
– Достал «Треугольную грушу». Послушай: «…И стынет стакан синевы без стакана…» – Коля обрушивает на меня стихи Андрея Вознесенского.
«Ну, на этот раз до подражания не дойдет», – думаю я и… ошибаюсь. На следующий день стихи у Николая уже готовы. То была пародия, и очень удачная.
«Если знать – до мелочей…»
В длинном коридоре на третьем этаже педагогического института кучками по нескольку человек мается в нервном ожидании абитуриентская братия. Лето 1959-го. Вступительные экзамены на историко- филологическом факультете. За окном – буйство зеленого тополиного царства, обступившего седые стены храма науки. Мы с будущим кандидатом наук, а тогда просто моим тамбовским однокашником Толей Деревянко, подходим к дверям аудитории, спрашиваем у девчонок, кто последний в очередь за «счастливым билетом».
– За нами будете, – доносится от окна.
– А, Николай!
Через час в наших зачетках стоят «отл.», и мы идем к Амуру. На плотах раздеваемся, оглядываем друг друга. У Николая фигура классного гимнаста, светлые волосы ерошит речной ветер. Бревна покачиваются на волнах от проходящих пароходов. Николай, ловко балансируя, взбирается на длинный горбыль, служащий мальчишкам трамплином. Те, завидев его, поплюхались в воду, как лягушата. Он встал на самом конце упругой доски, спиной к воде.
– На физвоспитание я принципиально не поступаю, но сальто сделаю запросто, – кричит он нам.
Мы не верим.
– Смотрите!
Упругая доска высоко подбросила Колю. Он моментально сжался в комок и, словно при замедленной съемке, плавно перевернулся и почти бесшумно вошел в воду. Как нож в масло.
– Здорово! – выдохнули мы. Зрелище действительно было красивым. Уже потом, на пляжном песке, Коля показал нам весь арсенал своих незаурядных гимнастических способностей. Стойка на двух руках, на одной, сальто. В этот день на пляже Коля больше ходил на руках, чем на ногах.
Студент БГПИ Николай Недельский. 1959 г.
Уже в первые студенческие годы Николай Недельский придерживался принципа: «Если знать – до мелочей; если делать – то блестяще». Он был и остается врагом ординарности.
Без чего он жить не может
Мне легче писать о прошлом, чем о настоящем. Впечатления тех лет улеглись, оформились словесно, проверены при встречах со старыми друзьями.
– А помнишь?..
– Помню!
И вздыхаем, словно те годы уже за горами.
Странно, но ценность нашей дружбы мы познали только после того, как получили дипломы, надели нагрудные академические значки и… разъехалась. Саша Филоненко – в Ромны, Толя Деревянко – в Новосибирск. Недельский, Валера Догодайло и я остались в Благовещенске. Только работа есть работа. Встречаемся редко. И все больше при различных, если можно так сказать, «официальных» обстоятельствах. То это очередное заседание клуба творческой интеллигенции, то занятие клуба любителей поэзии, то книжные базары и КВН, то лекция и многое-многое другое, где без преподавателя эстетики не обойтись и без чего он жить не может. Это уж точно, хотя он иногда ворчит на студентов, что недостаточно занимаются, плохо пишут конспекты.
Ну, что касается конспектов, то здесь у студентов есть оправдание: лекции Николая Николаевича записывать нелегко – они проходят в стремительном чередовании философских положений со множеством конкретных литературных, исторических и всевозможных иных примеров, иллюстрирующих тему.
На подоконнике в квартире Недельских раньше почетное место занимал транзисторный приемник – подарок областного отделения общества «Знание» за многочисленные лекции для жителей области. И морские круглые часы на стене – тоже подарок, только еще более ранний. Дело, конечно, не в подарках! Главное, что Недельского с нетерпением ждут в Зее и Серышеве, Свободном и Тамбовке. Ведь он выступает с самыми интересными лекциями по различным вопросам литературы и искусства. Ему не надо конспектов, их у него просто-напросто нет. Все в голове. Отсюда раскрепощенность в общении с аудиторией, свободное обращение с громадным количеством фактического материала.
А впрочем, побывайте разок у Николая на лекции, смешайтесь с толпой студентов и побудьте на академических занятиях в институте. Вы сами убедитесь в том, что имеете дело с человеком интересным. Человеком, который учит людей понимать прекрасное, возвышенное и наслаждаться им. Будь то искусство, литература, наука или сама жизнь.
«Амурский комсомолец», 13 апреля 1969 г.
Таль считает, что Фишер поднимает ставки
Всю свою жизнь я люблю играть в шахматы. Огромное наслаждение испытываю, когда изучаю по газетам, журналам и книгам партии ведущих мастеров этой древней мудрой игры. Скопил даже небольшую домашнюю библиотечку, в которой есть тома, посвященные жизни и творчеству Стейница, Ласкера, Капабланки и Фишера. Очень впечатлила меня судьба первого русского чемпиона мира Алехина. Разумеется, значительное место на полке в книжном шкафу занимают произведения Ботвинника, Петросяна, Спасского, Таля, Карпова и Каспарова. Современные чемпионы впечатляют меня в меньшей степени, в их биографиях больше игры и значительно меньше исторического драматизма, если так можно выразиться применительно к делу, которым они занимаются профессионально.
На первый план вышли деньги, которые лишили большие шахматы ореола рыцарства. Это мое мнение, никому его не навязываю. Когда в олимпийское движение резко вторглась коммерция, отчего бы и не получать за победу большие гонорары. И не важно, где эта победа достигнута – на боксерском ринге или тяжелоатлетическом помосте, футбольном поле или теннисном корте, легкоатлетической дорожке или стрелковом тире. И под тиканье шахматных часов можно не только рассчитывать комбинации на черно-белой клетчатой доске, но и прикидывать, во что обойдется каждая минута, проведенная на том или ином турнире или матче. Но все же из шахмат что-то ушло безвозвратно, теперь уже вся страна не замирает у радиоприемников, ловя сообщения о поединке титанов, борющихся за шахматную корону. «Кто там победил в очередной партии – Ананд или Крамник?» – этого вопроса вы уже не услышите сегодня от каждого встречного человека. Не те времена…
Иное дело раньше. Можете представить мое состояние, когда в начале 70-х годов Благовещенск посетили один за другим гроссмейстеры Александр Зайцев и Михаил Таль. О первом сейчас мало кто знает из широкой публики, поэтому придется кое-что пояснить. Зайцев прославился острой комбинационной игрой, занимал высокие места на первенствах СССР, был чемпионом РСФСР. Жил он во Владивостоке и стал первым дальневосточником, удостоенным звания гроссмейстера. Более того, он стал и первым шахматистом Азии, покорившим этот рубеж. Мы гордились земляком, на сеанс одновременной игры, который он провел в столице Приамурья, собрались наши лучшие шахматисты. Неписаное правило таких встреч гласит, что между сеансером и его коллективными противниками должна быть квалификационная разница не менее чем в два пункта. Поскольку от гроссмейстера вниз по разрядной лесенке идут международный мастер, затем мастер ФИДЕ и национальный мастер, то нашим кандидатам в мастера и перворазрядникам был открыт доступ к встрече с заезжим маэстро. На сем о Зайцеве умолкаю, ибо хочу поведать вам поподробнее о другом госте.
Михаил Таль приехал в Благовещенск чуть позже, в 1972 году. Я тогда работал на областном радио в молодежной редакции. Хотя имел к тому времени первый разряд по шахматам, места напротив Таля захватили более матерые аксакалы и дерзкие новички. Но горевать по этому поводу долго не пришлось, поскольку мне выпало иное счастье. Я договорился с Талем о том, что он даст интервью для амурских радиослушателей. Журналист по профессии, Михаил Таль охотно выразил свое согласие, и более того – даже не попросил гонорара.
Сеанс окончился успешно для экс-чемпиона мира. Он выиграл подавляющее количество партий, оставив своим визави пару-тройку ничьих. Если не изменяет память, среди них были наши тогдашние шахматные вундеркинды Валерий Куксов и Анатолий Неверов. Как показала жизнь, Таль не ошибся в выборе своего «подарка». Валерий стал впоследствии первым амурским мастером спорта по шахматам, а Анатолий заработал даже звание международного мастера. Оба были многократными чемпионами области и призерами региональных и республиканских турниров.
Усталый гроссмейстер после сеанса сказал мне, что ему надо привести себя в порядок, для чего понадобилось не более получаса, во время которого он усердно раздавал автографы на своих книгах, принесенных нашими шахматистами в конференц-зал газеты «Амурская правда», где происходило это памятное событие. Я тем временем приготовил магнитофон «Репортер», проверил его работоспособность: «Один, два, три… Проба… Интервью с экс-чемпионом мира Михаилом Талем…»
Беседа заняла на пленке около сорока минут чистого времени. На радио нам выделили на все про все около десяти минут, таковы были тогда условия работы. Долгое время «черновая» пленка хранилась в фонотеке Дома радио. Я иногда пользовался ею впоследствии по мере необходимости. Затем пленку стерли по приказу наших строгих начальников-«экономистов». Сегодня кусаю локти, что не догадался переписать лично для себя то интервью с Талем. Задним умом мы всегда крепки, как известно…
Готовя к изданию третий том своего «Избранного», я переворошил немало рукописей, газетных вырезок и иных публикаций. В одном из блокнотов нашел беглые строки, сделанные во время беседы с Талем у микрофона. Пленка пленкой, а карандаш – не лишнее орудие труда репортера. Спасибо, что был верен этой профессиональной истине на всем протяжении своей карьеры журналиста. Итак, вот о чем мы тогда говорили. Разумеется, это фактура интервью, а не дословное воссоздание текста. Пришлось кое-что подсократить, но не настолько, чтобы выплеснуть вместе с водой из ванны и ребенка…
Седьмой чемпион мира по шахматам, международный гроссмейстер Михаил Таль, 1972 г.
– Михаил Нехемьевич, поздравляю вас с успешным окончанием сеанса. Что вы можете сказать об игре благовещенских шахматистов?
– Вполне квалифицированные игроки. Более того, меня порадовала ваша молодежь. Запомнил двух мальчишек, русоволосого и брюнета, они рядышком сидели (Куксова и Неверова. – И. И.), у них неплохое будущее. Разумеется, если станут работать над собой не покладая рук. Формула успеха известна – один процент гения и девяносто девять процентов потения. Шахматы не исключение. Хм, получилось в рифму! (Улыбается).
– Вас давно называют шахматным гением. Особенно после победы над Ботвинником. Как вы относитесь к подобного рода характеристикам?
– Людям виднее… Хотя я сам отношусь к себе весьма критически. Иначе бы задержался на шахматном троне дольше одного года и не проиграл матч-реванш глубоко уважаемому мною Михаилу Моисеевичу. Притом гений – это человек, наделенный с избытком каким-то одним качеством, но компенсаторно обделенный в чем-то другом. Футболист, к примеру, я никудышный…
– Как рано вы взяли в руки шахматные фигуры?
– Семи лет, первоклассником, я пришел в Рижский дворец пионеров. Мне повезло – моим наставником стал Александр Нафтальевич Кобленц. Он был неоднократным чемпионом Латвии, побеждал и становился призером всесоюзных и международных турниров. Выше мастера спорта ему не удалось подняться, зато стал заслуженным тренером СССР и до сих пор является моим наставником. К слову, в довоенную пору он руководил шахматным клубом Киевского дворца пионеров и воспитал будущего международного гроссмейстера Давида Бронштейна, ставшего впоследствии участником матчей за корону чемпиона мира. Так что не один я у него такой.
– Вы стали чемпионом мира в двадцать четыре года. Никто в таком возрасте не взбирался на подобную вершину. Это было трудно?
– Пришлось нелегко… Но, как я убедился вскоре, удержать звание оказалось гораздо труднее, чем заполучить. Почивание на лаврах не затянулось… (Улыбается). Мудрость Ботвинника победила лихость Таля. Михаил Моисеевич изучил меня от корки до корки и взял буквально голыми руками. Если у него я выиграл матч с результатом «плюс четыре», то должок мне он возвратил по формуле «плюс пять». Убедительно, ничего не скажешь! И жаловаться некому… Надо сказать, справедливости ради, что двумя годами ранее Ботвинник проделал тот же самый «трюк» с Василием Васильевичем Смысловым. Дал нам поцарствовать на троне по году – и восстановил статус-кво.
– До вас в Благовещенске гастролировал гроссмейстер Александр Зайцев. Он говорил, что учился на ваших партиях.
– Александр Николаевич скромничает и немного льстит мне. Учился он у великих шахматистов прошлого, но я рад, что и меня не обошел стороной. На одном из финалов чемпионата Союза мы сыграли с Зайцевым умопомрачительную партию, наполненную большим количеством ударов и контрударов, головоломных жертв пешек и фигур, не исключая ферзей, хотя еще большее количество комбинаций осталось «за кадром», когда мы разбирали после игры эту партию и показывали друг другу возможные варианты с обеих сторон. Как ни смешно, но под тиканье турнирных часов пересчитать друг друга никто из нас так и не сумел, партия закончилась вничью, хотя приз за красоту получила. Такое бывает нередко – «кровь» льется рекой, залпы орудий сотрясают поле битвы. А в результате – банальная половинка очка каждому бойцу…
– Сейчас чемпионом мира является Борис Спасский. Все ждут его матча с американцем Робертом Фишером. Но выбор места поединка затягивается, напряжение нарастает. В чем причина, как вы думаете?
– Причин, как водится, несколько. Скажу о том, как мне это видится. В шахматном плане Спасский силен всесторонне – стратегически, тактически, комбинационно, отлично знает теорию. К тому же он хороший спортсмен, и не только как шахматный боец, но и вообще, физически. Достаточно сказать, что юношей Борис был чемпионом Ленинграда по прыжкам в высоту, брал планку на отметке 190 сантиметров, а это вам не шуточки, еще чуток – и стал бы мастером спорта по легкой атлетике.
Бобби Фишер – вот уж кто гений так гений! В пятнадцать лет стал гроссмейстером, ворвался в мировую шахматную элиту и навел панику среди мэтров. Разумеется, он мечтает победить Спасского, и у него есть веские на то аргументы.
Сейчас Фишер ищет место сражения, где ему было бы максимально комфортно использовать все свои козыри – потрясающую работоспособность за шахматной доской, неуемную жажду победы, энциклопедические знания теории и собственные кабинетные разработки в излюбленных дебютах. Он хочет, чтобы все вращалось вокруг его интересов и запросов, которые многим кажутся порой капризами избалованного вундеркинда. Допустим, на обыкновенных стульях он отказывается сидеть. Бобби требует комфортабельного кресла, способного максимально удобно разместить его почти двухметровую фигуру. Впрочем, и сопернику он тоже испрашивает такого же комфорта, надо отдать должное. Я уже не говорю о пятизвездочном отеле, калорийном питании, кондиционерах, автомобилях и прочих интересных вещах. Даже сцену Бобби требует отделить от зала пуленепробиваемым стеклом, способным также изолировать игроков от постороннего шума. Мечталось ли подобное Стейницу, Ласкеру или Чигорину?! Вряд ли.
Особая статья – призовой фонд матча и пропорции его дележа между победителем и побежденным. Фишер требует делить деньги поровну независимо от результата матча. Тем самым он хочет обезопасить себя финансово на случай поражения. В последние годы фонд делился иначе – две трети новому чемпиону, треть проигравшему. А на заре матчей за мировую корону вообще наблюдалась тираническая картина. Претендент должен был собрать весь призовой фонд, десять тысяч долларов, что по тем временам было неимоверно тяжело. Победитель матча получал все, а неудачник… В одной из опер есть ария с такими словами: «Пусть неудачник плачет!» Мне кажется, это поется в первую очередь о шахматистах… (Снова улыбается).
