Игорь Игнатенко
Лента жизни. Том 3
Вернувшийся в столицу император потребовал, чтобы Комиссия еще раз допросила Пушкина, и предписал ей «сказать моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем».
История не сохранила для нас письмо Поэта с объяснениями монарху, зато осталась резолюция Николая I: «Мне это дело известно и совершенно кончено». Так человека чести, заложника совести и слова царь до самого гроба повязал своею «милостью» и «прощением», учредив заодно негласный надзор за каждым его движением, что не помешало, однако, через девять лет состояться смертельной дуэли, а быть может, впрямую и помогло ей совершиться. Вот такой отсроченный приговор получился… Узнаете стиль тиранов всех времен и народов от сатрапов до Сталина? Но это уже переход в иную тему.
Называть Пушкина атеистом так же смешно, как и истовым христианином. Мы тоже почти все когда-то были пионерами, затем комсомольцами, иные затем стали коммунистами. Пушкин есть Пушкин без всяких идеологических ярлыков. Он гораздо выше этого. Я перечитываю пушкинские строки его и вслед за ним воспаряю духом, но не к «небесам Господним», а к высотам человеческого разума, гуманизма, добра, справедливости и свободы. Той самой свободы, которую он воспевал как залог процветания русского народа.
Вот на такие мысли, и не только на эти, подвигла меня вышеупомянутая «презентация».
А хороша все же у Александра Сергеевича «Сказка о попе и о работнике его Балде»! Там и урок есть, как водится, в конце сказки всем людишкам, жаждущим поскорее стяжать искомые блага: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной». И уж вовсе ни к чему махать кадилом перед Солнцем Поэзии, каковым является Пушкин. Да и запах не тот…
«Амурская правда», 5 ноября 1996 г.
Совесть – не разменная монета 2
Писатель – совесть человечества. Однако бесспорность этого высказывания относится лишь к истинно талантливым людям, служащим своей планиде не ради куска хлеба, а потому, что иначе жить не могут. Посему писательский труд – подвижничество, но никак не способ скоротать досуг в стремлении к легкой славе «сочинителя». И чем труднее живется народу, а значит и писателю, тем ярче на этом темном фоне высвечивается его истинная сущность.
Давно читаю книги Николая Фотьева, с интересом знакомлюсь с его публицистикой, раскрывая страницы газет, ожидаю встречи с его новыми остроумными баснями и сатирическими стихотворениями. Дорожу личным общением с этим человеком, уже давно заслужившим право называться классиком амурской литературы благодаря широте творческого диапазона, высокой художественности и всё прозревающей мудрости. И никакого священного ужаса и трепета не испытываю при написании этого слова – «классик», к чему и вас призываю в сердечной дружелюбности. Хотя и не навязываю своего мнения.
Так уж вышло, что статья Н. Фотьева «Искусство и рынок», опубликованная в газете «Амурская правда» 25 января с. г., попала в мои руки месяцем позже. В тот день мы были поражены страшным горем, обрушившимся накануне: кончиной известного русского писателя, нашего земляка Бориса Машука. Похоронные хлопоты отодвинули все на второй план, душа разрывалась от невосполнимой утраты и страшной необходимости поверить в случившееся. Такие потери с особой силой подчеркивают краткость и бренность нашего телесного бытия, но они же, напротив, свидетельствуют и об ином: насколько достойно и наполненно, честно и бескорыстно человек потратил свои дни на земле.
В казне областной писательской организации скудных членских взносов хватало лишь на венок ко гробу друга, а ведь вечное упокоение нынче стоит немалых средств и больших хлопот. И как же утешительно было ощутить народное сочувствие к семье Бориса Андреевича в годину невосполнимой утраты! Первым приехал в Союз писателей с деньгами и предложением помочь транспортом и иным образом представитель Благовещенской ТЭЦ. За ним потянулись другие – кто с пенсионным рубликом, кто с солидным вкладом. За два дня удалось с миру по нитке собрать необходимые деньги и достойно похоронить человека, так много сделавшего для нашей культуры. И в том, что он лег в землю рядом со своими старыми друзьями – композитором Николаем Лошмановым и певцом Валерием Побережским, есть перст Божий, не пожелавший разъединять их и после смерти.
На этом фоне всеобщей сердечности и поистине христианской духоподъемности канули и растворились чернильными пятнами в великой реке Времени личины недоброжелателей, ибо, чего греха таить, у Бориса Машука, как и у всякого большого писателя, были недруги – мелкодушные и завистливые. Я не называю фамилий, чтобы не осквернить память товарища их упоминанием рядом с его светлым именем. И все же пишу об этом, потому как из песни слова не выкинешь.
Лично для меня смерть Бориса Андреевича обрела символическое значение, почти метафорическую силу, ибо она знаменует собой долю русского литератора на том рынке нравственных и иных ценностей, о которых пишет в своей статье Н. Фотьев. В некрологах, подписанных представителями власти и соратниками-писателями, о Борисе Машуке сказано главное. Но не всё. Кто бы знал, как мучительно было творцу видеть разгул как раз этого самого дикого рынка, на котором не находилось ни места, ни денег для издания его новых книг. Страшно сказать, последняя прижизненная книга рассказов Бориса Андреевича «Горькие шанежки» вышла в свет 22 года назад. А ведь писатель все эти годы работал не покладая пера, свидетельство тому – его публицистика. Его осиротевший письменный стол забит рукописями неопубликованных рассказов и повестей. Он мечтал о новой книге, и можно себе представить, чего этому мастеру слова стоило видеть низкопробную макулатуру иных скороспелых да разворотливых литераторов, в которой не сыщешь пищи ни уму, ни сердцу даже днем с огнем.
И ведь речь идет не о рядовом писателе, а об основателе и многолетнем руководителе Амурской писательской организации, лауреате Всесоюзной литературной премии и победителе ряда всероссийских конкурсов, чье имя известно далеко за пределами Приамурья и любимо многими поколениями читателей. И убила Машука именно гайдаровская «шоковая терапия», а не что иное. Сделано это с откровенным цинизмом, холодной расчетливостью и откровенной жестокостью. Именно так я считаю и бросаю слова гнева всем, кто мог бы, да не захотел поддержать выпуск книг писателя, укоротив тем самым его дни.
Но перед лицом вечности шкала оценок, которой мы пользуемся в обиходе, теряет свою мнимую истинность. Борис Машук был и останется в своих книгах, перевоплощенный, согласно законам творчества, в героев его лучших произведений – Рулева, Лютова и других самоотверженных русских людей, истинных патриотов. А вот грядущее «хозяев» нынешней действительности, доведших нашу культуру до нищенского прозябания, куда как плачевно, несмотря на радостно показное обжорное повизгивание у корыта с заокеанской снедью. Проклятые при жизни, они обречены на бесславное забвение в будущем. Ну разве что уж самые одиозные – типа Горбачева, Ельцина и Чубайса – займут свое место в музее восковых фигур монстров и уродов нашего смутного века.
И Борис Машук не жил, и Николай Фотьев, и многие другие амурские писатели давно уже в постперестроечное время не живут плодами своих профессиональных трудов. Спекулятивный бизнес, делание денег из денег (воплощенная греза мирового сионистского банковского капитала) резко сменили приоритеты нравственных и иных ценностей современного быта. Куда уж тут было Машуку на своей инвалидной «иномарке» – «Таврии» – тягаться с «крутыми» джипами, за рулями которых восседают двадцатилетние рэкетиры и проститутки! Но разве мерилом человеческой ценности и достоинства можно считать престижные вещи, даже если они освящены шелестом зеленых долларовых купюр? Нет, и еще раз – нет, и навечно – нет!
Лучшие наши писатели – и ушедшие из жизни А. Побожий, И. Еремин, Е. Замятин, Б. Машук, В. Яганов, и ныне здравствующие А. Терентьев, Н. Фотьев, О. Маслов – истинные провидцы и мудрецы, которых нельзя купить ни за какие соросовские и букеровские подачки. Как тут не вспомнить слова А. Чехова: «Настоящий писатель – то же, что древний пророк: он видит яснее, чем обычные люди». Однако же сразу приходит на ум и библейское: «Великое знание рождает великую печаль». А посему и Гоголь в том же ряду: «Скучно на этом свете, господа…»
Христос в начале своего мессианского пути выгнал торговцев из храма. Вот почему уже две тысячи лет чтят его дела в том числе православные и иные христиане. Его ученики оставили нам книги, на которых человечество учится жить по совести. И если мы и теперь пишем книги, то должны быть готовы к изгнанию своим бичующим Словом торговцев во храме отечественной словесности и к крестному пути на Голгофу. «Помощников» в последнем деле искать долго не придется.
Но совести своей не продадим ни за тридцать сребреников, ни за любое количество долларовых грантов. На том стоим и стоять будем.
«Амурская правда», 25 января 2000 г.
Ни книги, ни денег
В качестве описательной преамбулы скажу, что Андрей Григорьевич Терентьев является одним из старейших членов Амурской писательской организации, в августе ему исполнится 78 лет. Едва окончив школу, он попал в смертельную мясорубку. С первого дня Великой Отечественной А. Терентьев на фронте. Сначала рядовой, минометчик батальона, а к концу войны – гвардии старший лейтенант, командир батареи. Ранениями, контузиями и боевыми наградами отмечен солдатский путь.
После войны его позвала стезя гидростроителя. Камская, Воткинская, Волгоградская, Саратовская и еще ряд ГЭС волжского каскада. В расцвете профессионального мастерства приезжает А. Терентьев на Дальний Восток монтировать турбины Зейской гидростанции да так и остается навсегда, прикипев душою к нашим живописным краям. Ведь к тому времени он становится и писателем, автором ряда книг о войне и буднях рабочего класса, принадлежностью к которому А. Терентьев гордится всю жизнь. Раньше его очерки печатал в журнале «Новый мир» сам А. Твардовский. Становится наш земляк и постоянным автором журнала «Дальний Восток», альманаха «Приамурье мое», газеты «Амурская правда». В 1979 году А. Терентьев был принят в ряды Союза писателей СССР. А через девять лет он выпускает в свет свою новую книгу «Такая доля».
Ну а теперь перейду к сути дела.
В канун своего 75-летнего юбилея задумал Андрей Григорьевич издать в некоем роде итоговую книгу, и даже название подобрал ей соответствующее – «В последнем счете». Все бы ничего, да на дворе свирепствовала вовсю перестроечная анархия, государственные издательства приказали долго жить. Остро встал вопрос, который Пушкин выразил лаконически: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».
Однако продать рукопись честного человека нынче гораздо сложнее, чем сбыть ворованные таблички из цветного металла с надгробий павших воинов.
Как развивались события дальше, расскажут отрывки из писем Андрея Григорьевича, написанных в Амурскую писательскую организацию за последние три года. Я опускаю некоторые места личного свойства и, для экономии газетной площади, – величания-прощания.
Зима 1997–1998 гг. «…В воздухе носится идея издать мою повесть о гидростроителях «В последнем счете». В Зее этим вопросом занимается директор Северных электросетей Леонид Алексеевич Кожевников, который выбивает деньги для издания книжки. Он депутат областного Совета, и, по его словам, идею издания книжки поддерживает губернатор А. Белоногов, а также фракция коммунистов в областном Совете. В общем, все есть, за исключением одной «мелочи» – 40 000 рублей. Сама рукопись находится сейчас у Ананьева С. Н. (амурский журналист, издатель ряда газет и журналов. – И. И.). Он рукопись уже отредактировал. В этом я ему доверяю. Он заверил, что при наличии денег издаст книгу в течение полутора месяцев, с соответствующим качеством. Для пользы дела надо бы свести Кожевникова и Ананьева лицом к лицу, но сам я пока этого не добился. У Кожевникова я не раз бывал на приеме, а с Ананьевым связаться по телефону не могу. Да и трудно мне из-за плохого слуха (последствия фронтового ранения. – И. И.) разговаривать по телефону…»
Андрей Григорьевич Терентьев
От автора. Комментировать письмо нет особой необходимости. У писателя есть рукопись. Он затеял ее опубликовать, ищет помощников в этом деле, говоря современным жаргоном – спонсоров. Дай Бог удачи!
Май 1998 г. «…Мои дела по-обычному: лучше – хуже, хуже – лучше. В общем, понемногу скриплю. С книгой пока самому многое неясно. Целиком положился на С. Ананьева. Где-то он обещал прислать мне кое-какие документы. Вот и жду. Погода неустойчива весьма…»
20 августа 1998 г. «…Решением областного Совета выделено 40 000 рублей на издание моей книжки «В конечном счете» (обстоятельства заставили автора трансформировать название книги. – И. И.). Быть редактором взялся С. Н. Ананьев, с полного моего согласия, разумеется. Мы договорились о внешнем оформлении книги, о тираже – 3000 экземпляров. Ананьев меня заверил, что как только поступят деньги, то уже в июле он книгу издаст. Но все пошло наперекосяк. Лишь в начале августа поступило только 20 000 рублей. Это со слов Л. А. Кожевникова. Но дальше началась какая-то «мышиная возня». Вроде перечисленные деньги изъял (перехватил) банк, которому Ананьев задолжал большую сумму. Меня Ананьев интересует как весьма квалифицированный редактор, а в его делах пусть разбираются соответствующие органы. К тому же по калькуляции – для издания книжки требуются не 40 000, а 58 000 рублей. Недостающие 18 000 Ананьев обещал (неизвестным мне способом) перекрыть за счет журнала «Амур наш батюшка», который ныне он редактирует. Я попросил его, чтобы он пояснил мне складывающуюся ситуацию, но он упорно молчит. Живу на одних нервах. Если на пути издания книги сложились неодолимые трудности, то пусть мне так и скажут…»
От автора. До боли знакомая ситуация! Писатель надеется и ждет, а в механизм издания книги кроме обещанных денег попал и песок… И уже настораживает молчание, в зону которого попал и без того плохо слышащий ветеран войны и труда писатель Терентьев. По просьбе Андрея Григорьевича, живущего в городе Зее, я наконец-то сумел разыскать едва ли не шерлок-холмсовским способом С. Ананьева. Он мне сообщил, что книга практически готова, осталось получить вторую половину выделенной Советом суммы и отдать книгу в печать. Задержка лишь в департаменте финансов обладминистрации. В областном Совете я получил заверение в том, что ситуация будет разрешена в пользу писателя. На всякий случай обратился и в контрольно-счетную палату к Г. М. Королеву с просьбой не допустить, чтобы народные деньги улетели на ветер. Обо всем отписал в Зею Терентьеву и получил вот такой по-солдатски и по-рабочему резкий ответ.
1 февраля 1999 г. «…За письмо спасибо. Оно кое-что прояснило. Но поведение Ананьева все-таки не понимаю. Если произошла заминка с финансами или какие-либо причины, то он мог бы поставить меня в известность. Единственное объяснение его поведению нахожу в том, что он, завладев половиной выделенных на издание денег (20 000 рублей), истратил их на собственные нужды. У меня с ним заключен письменный «Договор», но я, доверчивый дурак, даже не взял один экземпляр этого «Договора». При встрече я чувствовал себя весьма неважно, и он, видимо, заговорил мне зубы. Ныне создается впечатление, что он уже тогда подготовлял почву для мошенничества.
Не представляю, что мне делать дальше. Хвори исключают поездку в Благовещенск. Остается надеяться, что благовещенцы общими усилиями раскроют эту грязную историю до логического конца. Мне, автору, вроде и нескромно так говорить, но все же скажу: считаю, что эта история должна получить общественное звучание. Какие мы ни есть, но все-таки писатели, и наши честь и достоинство выходят далеко за личностные рамки.
Если издание книжки все-таки не перечеркивается, то с этим делом надо поспешить. Вопрос стоит так: переживу я 99-й год или не переживу?
На мой взгляд, возможен такой вариант. Рукопись книги «В конечном счете» и рукопись очерка «Крепись, прораб», а также книжку о гидростроителях, которую я дал Ананьеву для «расширения его кругозора», – все это у него забрать. И человек (только не алкаш!), изъявивший желание взяться за издание книжки, заберет все выше перечисленное и приедет в Зею. Дорогу я оплачу. 200 рублей как-нибудь насобираю. А жить он будет у меня…»
9 февраля 1999 г. «…Вчера получил письмо от С. Н. не по почте, а с посыльным. Ананьев продолжает утверждать, что мою книжку он издаст, как только ему перечислят вторую половину выделенной суммы (20 000 рублей). Я ему верю и не верю.
16 февраля начнется сессия областного Совета. Там будет и Л. А. Кожевников. Я передал ему «Доверенность», заверенную нотариусом. Она дает ему право перечислять «книжные деньги» по назначению и контролировать их расходование. На мой взгляд, Кожевникова и Ананьева надо свести вместе, и их разговор расставит все точки…»
От автора. Очевидно, газетному магнату С. Ананьеву недосуг было встретиться с народным депутатом и отчитаться в расходовании полученных денег. И пришлось старику Терентьеву собираться в путь-дорогу.
18 сентября 1999 г. «…Где-то в середине августа я все-таки решился и приехал в Благовещенск. Неважное самочувствие меня торопило, и я спешил на встречу с Ананьевым. Потом пришлось побегать по конторам насчет получения слухового аппарата. Затем заглянул в «Амурскую правду» и вдобавок ко всему безрезультатно побегал по аптекам в поисках нужного лекарства…
При встрече с Ананьевым С. Н. я не нашел за ним вины в задержке моей книжки. Вполне допускаю, что за Ананьевым есть кое-какие «хвосты», но никаких его грехов по отношению лично ко мне я не нашел…
Я оставил письмо в канцелярии Марценко В. В. с просьбой, чтобы он поручил компетентному человеку разобраться во всей этой запутанной истории и дать мне конкретный ответ: будет книжка напечатана или нет. Эту просьбу я повторил лично самому Марценко В. В. во время его приезда в Зею. Жду результата. Книжка уже вымотала мне нервы…»
От автора. Отдадим должное дипломатическим способностям С. Ананьева и подивимся хладнокровию чиновников, позволяющих развиваться (а вернее, стоять на месте) мучительным для инвалида войны событиям.
1 октября 1999 г. «…Я, Терентьев Андрей Григорьевич, голосую за избрание Игнатенко Игоря Даниловича на съезд Союза писателей России… Мое тебе пожелание, Игорь: постарайся выступить на съезде. Скажи, что за всю историю России не было столь похабного отношения к отечественным писателям. Ведь ныне они дальше, чем за чертой бедности. Их не печатают, их голоса не слушают…»
От автора. Наказ старшего товарища я выполнил, выступил на съезде перед лицом лучших писателей России и рассказал о трудностях бытования литераторов Приамурья, в том числе и А. Терентьева. Я уже писал в «Амурскую правду» об этом, так что не будем отвлекаться, а вернемся к теме статьи. Сообщил и Андрею Григорьевичу, что живут писатели России тяжко, но всего тяжелее их судьба у нас, на Амуре. В этом я убедился, слушая выступления других делегатов съезда, беседуя с ними за рюмкой чая, как говаривал незабвенный Борис Машук, в литературном кафе «Стойло Пегаса».
10 декабря 1999 г. «…Прочитал твое письмо и чуть не заплакал. Самое подлое в нынешнем положении то, что художественная литература никогда не оставалась должником перед государством…
Здоровье подводит. В начале октября дважды терял сознание. Еле-еле перебился. В Зее идут разговоры, что Сергей Ананьев посажен. Так ли? При последней встрече с ним он заверил, что его проверяли (по линии губернатора?) и никаких грехов за ним не нашли. В свое время он не поладил с «Амурской правдой», и не здесь ли собака зарыта? Да и я не держусь за Ананьева мертвой хваткой. Пусть кто-то из «критиков» берет дело в свои руки и издает мою книжку. Такое издание явилось бы делом принципиальным, напоминающим, что литература все-таки дело государственное и амурские писатели проводники этого государственного дела, а отнюдь не бедные родственники…»
От автора. Это не наивность, это стон души и последняя надежда на торжество разумности и справедливости. Но кто возьмется делать книгу Терентьева сегодня, когда нет отчета об уже истраченных на нее деньгах? Что, разве С. Ананьев вернет новоявленному издателю и рукопись, и 20 000 рублей? Очень сомневаюсь!
Тяжело пережил Андрей Григорьевич потерю друзей – писателей Бориса Машука и Виктора Яганова. Такое не прибавляет здоровья. Вот почему последнее письмо Андрея Григорьевича столь кратко.
7 апреля 2000 г. «…Одновременно с этим письмом написал и письмо С. Ананьеву. В том письме прошу, раз у него ничего не получается с изданием моей книжки, вернуть мне в Зею рукописи. И пусть перешлет все мое, что у него еще имеется…»
P. S. Итак, ни книги, ни денег… А кое у кого – элементарной порядочности и совести, но эти выводы пусть делает сам читатель. На последнем собрании Союза журналистов Амурской области в своем выступлении я кратко рассказал об этой истории перед лицом коллег-журналистов и высшего областного начальства. И вот уже в самом конце мая в областном Совете мне сообщают, что С. Ананьев готов (!?) выпустить книгу А. Терентьева тиражом в 180 экземпляров. Автору, дескать, и этого достаточно, да и больше читатели не купят. Не берусь комментировать это «жизнеутверждающее» заявление.
«Амурская правда», 6 июня 2000 г.
P. P. S. Прошло еще четыре года мытарств старого заслуженного ветерана войны и труда. По мере сил собратья А. Терентьева по творчеству, а пуще того супруга Лидия Ивановна, немногочисленные оставшиеся в живых родные и близкие люди, друзья-фронтовики, как могли, толкали бюрократический «воз» из последних сил. А сил становилось все меньше и меньше, особенно у Андрея Григорьевича. Уже и не верилось, что наши хлопоты увенчаются успехом.
31 января 2004 года в «Амурской правде» был опубликован очерк об А. Терентьеве «После Сталинграда я начал уважать немцев». Опускаю повествование написавшего очерк журналиста П. Кижаева. Позволю себе лишь процитировать прямую речь Андрея Григорьевича. Столько в ней человечности, лишь сильные духом люди могут так говорить о своих противниках.
«На Сталинградский фронт я прибыл сразу после окончания военного скороспелого училища. Открывались такие в войну для фронтовиков. Понятно, офицеров на фронте не хватало, особенно младших. Лейтенанты погибали часто.
Ситуация в моем полку после боев в Сталинграде сложилась непростая: полк понес немалые потери, да и техника пострадала – несколько боевых установок или сгорели, или оказались безнадежно искалеченными. Сам полк раздерган примерно на восемьдесят километров между двумя деревнями. А тут еще пленные…
Наша разведка ошиблась: в окружение попало не девяносто тысяч, как предполагали вначале, а триста тысяч вражеских солдат и офицеров. Наше командование не рассчитывало на такой «прилив» пленных, и, естественно, не могло обеспечить им кров над головой и маломальское питание. Какое! Своими ранеными землянки были забиты… Вот тогда я и насмотрелся на немцев, румын и итальянцев.
Представьте себе вереницу пленных, которая растянулась на семьдесят километров. Одетые (вернее сказать, «раздетые») в насквозь продуваемые шинелишки… У некоторых поверх сапог или ботинок сплетенные из соломы или веревочек боты. Наши конвоиры шли с опущенными вниз автоматами: все равно никто никуда не сбежит…
Были и такие моменты. Я сам их наблюдал. Когда пленные переходили овраги, внизу почти всегда оставалось несколько обессилевших солдат. На это конвоиры смотрели равнодушно. Да и что в таком случае они могли сделать?.. Тут я невольно испытал некоторое даже уважение к немцам: они не бросали своих обессилевших товарищей. Поднимали их и, поддерживая, упрямо шли туда, куда их вели конвоиры.
Зато румыны и итальянцы являли собой самое жалкое зрелище. Если падал кто-то из них, то недавний его же товарищ подбегал и сдергивал с него, еще живого, шинель и накидывал на себя. Сказывалось звериное правило войны: «Если товарищ упал – снимай с него шинель. Пока он живой, одежда теплая».
Юбилеи А. Г. Терентьева (75 лет) и О. К. Маслова (65). Слева направо:
Валерий Побережский, Олег Маслов, Алексей Воронков, Андрей Терентьев, Игорь Игнатенко, Галина Беляничева, Станислав Федотов, Борис Машук, Александр Бобошко. 1997 г.
После погрузки пленных в вагоны конвоиры рассказывали, что, когда в вагоне оказывалось хотя бы треть немцев, они выбрасывали наружу всех итальянцев и румын. Не хотели быть с ними вместе. Немцы считали их главными виновниками своего поражения. Румынские и итальянские части держали фланги, а по флангам наши и ударили…
Часть пленных, в основном итальянцев, оставили в Сталинграде убирать убитых. Гора трупов, как сейчас помню, возвышалась до второго этажа. Ко всему привыкшие сталинградцы проходили мимо трупов не задерживаясь. Для меня же это было страшное до жути зрелище. А я ведь был уже не мальчик! Повоевал. И всякое видел. Но здесь так и хотелось спросить пленных, обессиленных, обмороженных:
– Куда вас черт завел! Россия вам не Санта-Мария…»
Не думаю, что эта публикация в центральной областной газете явилась решающим фактором, повлиявшим на судьбу книги А. Терентьева. Она влилась еще одной каплей в чашу страданий – и переполнила ее. Поднапряглись чиновники и сделали то, что должны были сделать хотя бы двумя годами ранее, к 80-летию писателя. Книга в 2004 году наконец-то увидела свет. Тираж в 300 экземпляров едва ли удовлетворил широкий читательский спрос, но в библиотеки попал. Краткое вступление к ней написал известный русский писатель, побратавшийся с Терентьевым своей фронтовой молодостью.
«…Живет на Дальнем Востоке в таежной глухомани, возле им самим построенной гидростанции мой побратим по войне и литературе, очень порядочный человек, честно провоевавший и честно проработавший на советских стройках и не сломленный ни давним недугом, ни порядками нашего могучего прогресса в отечественной пестрой литературе. Живет и пишет, преодолевая фронтовое увечье, хвори, кои густо скапливаются к старости лет. Надо собрать в одну книгу все, что сделано им, добротно, достойно его характера и таланта, да и издать хорошим тиражом, в хорошем оформлении. Он заслужил это.
Виктор Астафьев».
Через два года Андрей Григорьевич Терентьев ушел из жизни. Случилось это 5 января, в лютую стужу. Иней густо опушил деревья и дома возле плотины построенной им гидростанции. Черная вода не давала нарастать льду и далеко вниз по течению несла свою силу, часть которой отдала людям в турбинах, сработанных золотыми руками Андрея Григорьевича и его товарищей. И мой компьютер, на котором я пишу эти строки, работает на электроэнергии Зейской ГЭС.
2012
Вещная созвучность
Сравнительный анализ творчества Арсения Несмелова
и Ли Яньлина
Храм мировой поэзии строился долгими веками, его созидание не прекращается и по сей день – процесс этот бесконечен. И если развивать метафору, то поэтов всех времен и народов можно уподобить кирпичам в стенах этого храма: каждый лег на свое место, связанный воедино с другими волшебным раствором Поэзии, замешанным на словарях всех языков.
Вот почему невозможно представить ни русской, ни мировой поэзии без поэтов так называемого «русского рассеяния» – эмигрантов первой волны, как принято называть людей, по каким-либо причинам покинувших Россию после революции 1917 года и последовавшей за ней Гражданской войны. За свободу духа они заплатили самую высокую цену, имя которой – тоска по Родине. Покинуть Россию, чтобы понять корневую неразрывность с нею – только так можно определить их судьбу, горькую и зачастую трагическую. Не случайно лидер парижской части русской эмиграции Георгий Иванов в последний год своей жизни (1958) выдохнул прощальные строки:
…Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.
В свое время великий Пушкин обронил пророческие строки о тех временах, «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Мучительно долго идет этот процесс, но – идет! И свидетельством тому все возрастающий интерес к поэтам русского зарубежья, в частности к литераторам, жившим и работавшим в Китае, где существовал исторический центр русской эмиграции в Харбине, а затем часть его переместилась во время японской оккупации в Шанхай. Со временем появились книги, рассказывающие читателям об особенностях творчества писателей того круга, сохранилось немало их произведений, как рассыпанных в периодических изданиях – газетах, журналах, альманахах, так и собранных воедино в их персональных книгах. Стали появляться переиздания, свободные от политических и иных наслоений, продиктованных требованиями государственного режима на различных этапах жизни таких великих стран, как Россия и Китай.
Лично мне близко творчество Арсения Несмелова (Арсения Ивановича Митропольского, 1889–1945), который, подобно Г. Иванову, тоже был лидером, только не парижской, а харбинской эмиграции.
Несмелов – один из очень немногих поэтов «русского Китая», чье творчество было относительно известно европейской эмиграции первой волны. Читатель, представлявший миллионную китайскую эмиграцию, стихи Несмелова хорошо знал и любил. В Европе Несмелова знали не по его сборникам, а по публикациям в «Воле России», «Современных записках» и «Русских записках», а также в «Вольной Сибири» (Прага) и по маленькой подборке в антологии «Якорь» (Париж, 1936). В Китае же у него была заслуженная репутация мэтра, первого поэта «русского Китая», где печатался он много и постоянно, участвовал в альманахах («Багульник» и «Врата»), в журналах («Рубеж» и «Понедельник») и во многих других периодических изданиях. Его стихи появлялись и в эмигрантских изданиях в США: в альманахе «Земля Колумба», чикагском журнале «Москва», альманахе «Ковчег», а посмертно и в лучшем эмигрантском журнале послевоенного времени – нью-йоркском «Новом журнале».
Арсений Иванович Митропольский (писавший под псевдонимами Арсений Несмелов, Анастигмат, Николай Дозоров, Тетя Розга и др.) посвятил литературе более 30 лет жизни. Родился он в Москве, печататься начал в возрасте 23 лет, первая публикация – в популярнейшей «Ниве». Первая книга – «Военные странички: стихи и рассказы» – издана была в Москве в начале войны. Участник Первой мировой войны, с 1918 г. он участвовал и в Гражданской: в 1918 г. уехал в Омск, позднее с армией Колчака отступал к Владивостоку. Здесь в 1922 г. вышла его книга «Стихи», написанная под влиянием футуристов. К этому времени поэт еще не нашел своего пути: вышедшая в том же году во Владивостоке отдельным изданием поэма «Тихвин» обнаруживает связь с акмеизмом.
