Игорь Игнатенко
Лента жизни. Том 3
В 1924 году, незадолго до того как Несмелов перешел границу и стал эмигрантом, он выпустил во Владивостоке тоненький сборник «Уступы». Восемь книг было издано в Китае (в Харбине и Шанхае): сборники «Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок» и «Белая флотилия», вышедшие отдельными изданиями поэмы «Через океан» (1934) и «Протопопица» (1939) – историческая поэма о кроткой жене неукротимого протопопа Аввакума, книга прозы «Рассказы о войне» (1936 г.). Им написан также роман «Продавцы строк», так и не появившийся (кроме отрывка) в печати. В 1936 г. под псевдонимом Н. Дозоров вышла книга «Только такие» – сборник ультрапатриотических стихов. Социальный заказ любой окраски приводит в искусстве к плачевным результатам. Столь же неудачной оказалась и вышедшая в 1936 г. поэма «Георгий Семена», титульный лист которой обезображен жирной свастикой. Поэма издана под тем же псевдонимом – «Николай Дозоров». К этому перечню книг нужно еще добавить харбинское издание «Избранных стихов» А. Блока с предисловием Несмелова.
Конец поэта трагичен. Схваченный в Харбине в августе 1945 года, он был «доставлен» в товарном вагоне «домой», в СССР, и осенью 1945-го скончался в мучениях в камере пересыльной тюрьмы около Владивостока.
Арсений Несмелов (А. И. Митропольский). Харбин, 1930-е гг.
Впервые стихи Несмелова мне довелось прочитать в «Антологии поэзии Дальнего Востока», изданной в Хабаровске в год 50-летия Советской власти – 1967. Тенденциозность крохотной подборки, состоящей всего из пяти стихотворений, подчеркивало уже самое первое «Аккумулятор класса», где автор не пошел дальше повторений банального славословия Ленину. Было понятно, что без этой дани идеологическим установкам правящего режима появление имени Арсения Несмелова, участника Первой мировой войны, бывшего царского, а затем белогвардейского офицера, на страницах антологии было бы невозможно. Глубокое и живописно сильное стихотворение «Броневик» по той же причине было переименовано в «Белый броневик» и сокращено вчетверо: из 19 строф оставлены только пять. Давайте же прочитаем это стихотворение целиком, как его создал автор.
БРОНЕВИК
У розового здания депо
С подпалинами копоти и грязи,
За самой дальней рельсовой тропой,
Куда и сцепщик с фонарем не лазит, —
Ободранный и загнанный в тупик,
Ржавеет «Каппель», белый броневик.
Вдали перекликаются свистки
Локомотивов… Лязгают форкопы.
Кричат китайцы… И совсем близки
Веселой жизни путаные тропы;
Но жизнь невозвратимо далека
От пушек ржавого броневика.
Они глядят из узких амбразур
Железных башен – безнадежным взглядом,
По корпусу углярок, чуть внизу,
Сереет надпись: «Мы – до Петрограда!»
Но явственно стирает непогода
Надежды восемнадцатого года.
Тайфуны с Гоби шевелят пески,
О сталь щитов звенят, звенят песчинки…
И от бойниц протянуты мыски
Песка на опорожненные цинки:
Их исковеркал неудачный бой
С восставшими рабочими, с судьбой.
Последняя российская верста
Ушла на запад. Смотаны просторы.
Но в памяти легко перелистать
Весь длинный путь броневика, который,
Фиксируя атаки партизаньи,
Едва не докатился до Казани.
Врага нащупывая издалека,
По насыпи, на зареве пожарищ, —
Сползались тяжко два броневика,
И «Каппеля» обстреливал «Товарищ».
А по бокам, раскапывая степь,
Перебегала, кувыркаясь, цепь.
Гремит великолепная дуэль.
Так два богатыря перед войсками,
Сойдясь в единоборческий дуэт,
Решали спор, тянувшийся годами…
Кто Голиаф из них и кто Давид, —
Об этом будущее прогремит.
Подтягиваясь на веревке верст,
Кряхтя, наматывая их на оси,
Полз серый «Каппель», неуклонно пер,
Стремясь Москву обстреливать под осень,
Но отступающим – не раз, не два, —
Рвались мостов стальные кружева.
А по ночам, когда сибирский мрак
Садился пушкам на стальные дула, —
Кто сторожил и охранял бивак,
Уйдя за полевые караулы?
Перед глухой, восставшею страной
Стоял и вслушивался, стальной…
Что слышал он, когда смотрел туда,
Где от костров едва алели вспышки,
И щелкнувшей ладонью – «на удар!» —
Гремел приказ из командирской вышки.
– «Костры поразложили, дуй их в пим!
Пусть, язви их, не спят, коль мы не спим!»
У командира молодецкий вид.
Фуражка набок, расхлебаснут ворот.
Смекалист, бесшабашен, норовист, —
Он чертом прет на обреченный город.
Любил когда-то Блока капитан,
А нынче верит в пушку и наган.
Из двадцати трех – отданы войне
Четыре громыхающие года…
В земле, в теплушке, в тифе и в огне
(Не мутит зной, так треплет непогода!)
Всегда готов убить и умереть,
Такому ли над Блоками корпеть!
Но бесшабашное – «не повезло!» —
Становится стремительным откатом,
Когда все лица перекосит злость
И губы изуродованы матом:
Лихие пушки, броневик, твои
Крепят ариергардные бои!
У отступающих неверен глаз,
У отступающих нетверды руки,
Ведь колет сердце ржавая игла
Ленивой безнадежности и скуки,
И слышен в четкой тукоте колес
Крик красных партизанов: «Под откос!»
Ты отползал, как разъяренный краб,
Ты пятился, подняв клешни орудий,
Но, жаждой мести сердце обокрав,
И ты рванулся к плачущей запруде
Людей бегущих. Мрачен и жесток,
Давя своих, ты вышел на восток…
Граничный столб. Китайский офицер
С раскосыми веселыми глазами,
С ленивою усмешкой на лице
Тебя встречал и пожимал плечами.
Твой командир – едва ль не генерал —
Ему почтительно откозырял.
И командиру вежливо: «Прошу!»
Его команде лающее: «Цубо!»
Надменный, как откормленный буржуй,
Харбин вас встретил холодно и грубо:
– Коль вы, шпана, не добыли Москвы,
На что же, голоштанные, мне вы?
И чтоб его сильней не прогневить,
Еще вчера стремительный и зоркий, —
Уполз покорно серый броневик
За станцию, на затхлые задворки.
И девять лет на рельсах тупика
Ржавеет рыжий труп броневика.
И рядом с ним – ирония судьбы,
Ее громокипящие законы —
Подняв молотосерпные гербы,
Встают на отдых красные вагоны…
Что может быть мучительней и горше
Для мертвых дней твоих, бесклювый коршун!
Цицикар, 1928
От этих стихов, побывавших под тяжким цензурным прессом и вновь возрожденных из пепла забвения, веяло самобытной силой таланта, и что особенно подкупало тогда – силой несломленного русского духа. Говоря словами последнего стихотворения из той крохотной подборки, это была «воля, рассекающая гибель».
Настоящее понимание масштабности творчества Арсения Несмелова пришло гораздо позднее, когда мне удалось прочитать книгу его избранных стихотворений, поэм и рассказов «Без Москвы, без России», напечатанную в Москве в 1990 году, когда ветры перестройки принесли свежую струю в атмосферу общественной интеллектуальной жизни. Стало понятно место и значение творчества этого писателя в контексте не только отечественной, но и в целом мировой литературы. Традиции Пушкина и Толстого он сумел воплотить в лучшие страницы своих тринадцати поэтических и прозаических книг, вышедших как в России, начиная с первой книги «Военные странички» (Москва, 1916) и кончая сборником стихотворений «Белая флотилия», появившемся на свет в Китае (Шанхай, 1942).
Стало понятным включение профессором славистики Айовского университета (США) Вадимом Крейдом произведений А. Несмелова в антологию поэзии первой русской эмиграции «Ковчег», которая была переиздана в Москве в 1991 году. И надо сказать, что А. Несмелов на равных соседствует с такими громкими именами, как Вячеслав Иванов, Иван Бунин, Георгий Иванов, Игорь Северянин, Зинаида Гиппиус, Константин Бальмонт, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева.
Объединяющее начало всех этих и многих других писателей-эмигрантов, конечно же, тоска по оставленной Родине. Это всепоглощающее чувство замешано на высокой сыновней любви. Но у А. Несмелова к этому постоянно присоединяется еще и непримиримость воина, проигравшего сражение.
В стихотворении «Восемнадцатому году» поэт испытывает себя в роли пророка.
…Ничьи знамена не сломила гибель…
Хвала тебе, год-витязь, год-наездник,
С тесьмой рубца, упавшей по виску.
Ты выжег в нас столетние болезни:
Покорность, нерешительность, тоску.
Все меньше нас – о Год! – тобой рожденных,
Но верю я, что в гневе боевом
По темным селам, по полям сожженным
Проскачешь ты в году…
Не названная рифма подсказывает прогнозируемую дату возможного возвращения со щитом – «в году сороковом». Но поэт ошибся на пять лет, а главная и роковая ошибка – он вернулся на родину «на щите». Как известно, в 1945 году советские войска разгромили японскую Квантунскую армию, освободили Харбин. Там-то и был арестован бывший офицер царской армии А. Несмелов, отправлен в Советский Союз, где вскоре и скончался в тюрьме близ Владивостока. Но то, что невозможно было осуществить силой оружия и ненависти, поэту удалось совершить своим творчеством: он решительно и прочно завоевал сердца тысяч читателей, по достоинству оценивших его талант поэта, патриота России.
Есть у А. Несмелова стихотворение «Ракета», где он задолго до наступления так называемой космической эры, которую ознаменовали собой запуски первых спутников, мечтает о полетах человека не только на Луну, но на Юпитер и Сириус. На подобного рода прозрения, несомненно, повлияла культура великого Китая, где давно уже существовали порох и ракеты. Но суть стихотворения все же не в техническом решении замысла межпланетных полетов, ее автор видит в том, что:
Поэт говорит с поэтами,
Внимает творец творцу.
Рассеянные в пространстве,
Чтоб звездами в нем висеть,
Мы – точки радиостанций,
Одна мировая сеть.
Даже случайное провидческое совпадение – «мировая сеть» – Internet – не заслоняет основной мысли о содружестве поэтов, а значит и народов.
На полке моей домашней библиотеки почетное место рядом со стихами Арсения Несмелова занимают книги Ли Яньлина. Множество нитей связывают эти два имени, хотя даты их рождений разделяют шесть десятилетий. Первый – русский, второй – китаец, и оба – поэты. Воспитанные в руслах разных речевых культур, Несмелов и Ли Яньлин, как принято сейчас говорить, русскоязычные поэты. Судьба каждого по-своему драматична.
Ли Яньлин
Ли Яньлин с детства изучал русский язык, который преподавала в школе русская эмигрантка. Он полюбил стихи Пушкина и Лермонтова, читал и изучал творчество других русских писателей, окончил факультет русского языка Хэйлунцзянского университета и стал преподавателем русского языка. В годы «культурной революции» в Китае подобное не приветствовалось, и Ли Яньлину пришлось испытать все тяготы так называемого «трудового перевоспитания» в ссылке. Но лишения не сломили дух этого стойкого человека, и когда пришли новые времена, Ли Яньлин вновь возвращается к любимому занятию. Он много читает и переводит с русского на китайский язык, вновь преподает русский язык, становится профессором Цицикарского университета. Именно в эти годы в нем возникает желание писать самому стихи на русском языке – напевном, обогащенном заимствованиями из языков других народов.
Когда между Россией и Китаем вновь стали налаживаться дружеские отношения, Ли Яньлин воспользовался возможностью бывать в России, ближе познакомиться с ее культурой и людьми. Впечатления последнего десятилетия ХХ века вдохновили поэта на создание многих глубоких и ярких произведений. Собранные воедино, они составили последовательно четыре его книги («Я люблю Россию», 1994; «Песня о берегах Амура», 1996; «Сердце к сердцу», 1998; «Избранные стихи», 2001). Не случайно в Благовещенске, где вышли в свет эти книги, Ли Яньлин был принят в ряды Амурской областной писательской организации и стал тем самым первым китайским поэтом – членом Союза писателей России.
Ли Яньлин и Игорь Игнатенко на берегу Зеи. 2005 г.
В проникновенном стихотворении «Стрижи» Ли Яньлин образно живописует свою тягу к России.
Морозны ночи, да и дни свежи,
Но отшумели зимние метели,
И вестники весенних дней – стрижи —
Из южных стран на Север прилетели.
Издревле над землею дважды в год
Кочуют в небе птичьи караваны —
Их Родина весной к себе влечет…
А что меня всегда на Север тянет?
А тянет поэта на север, в Россию, глубочайшее сочувствие к жизни дружественного народа. Умение сопереживать страданиям других людей ставит этого поэта в особый ряд гуманистов. В этом он верен традициям великого древнекитайского философа Конфуция (Кун Цзы, приблизительно 551–479 годы до новой эры). И особенно это касается следования центральному понятию этического учения Конфуция «жень» (гуманность) – закону, определяющему взаимоотношения между людьми и строго закрепляющему их общественное положение. По Конфуцию, правитель должен соблюдать установленную иерархию и в то же время поддерживать народ в выполнении его долга – учиться и нравственно совершенствоваться. Ли Яньлин не только усвоил учение великого философа, но и сумел найти в русском языке те слова и образы, которые вполне отражали бы величие мудрости и самого Конфуция, и в целом великого китайского народа.
Проблемы переустройства государственности в России тяжело ударили по простым труженикам, к ним в первую очередь и обращается поэт в своих стихотворениях «В поезде», «Сполна история ответит» и ряде других.
…Движенье нужно, чтобы не застыть.
Надежда есть – ведь ночь не бесконечна,
Настанет утро, и тогда по солнцу
Определится верная дорога.
«Сквозь метель», 1995 г.
Особенность таланта Ли Яньлина в том, что он сумел соединить в себе азиатскую мудрость и русскую душевность. Этот сплав рождает прекрасные стихи, которые знают и любят в России тысячи читателей его книг. Не случайно Ли Яньлин обратился к творчеству русских поэтов, живших в Харбине в первой половине минувшего века. Затеянная им колоссальная работа по изданию их произведений на китайском языке – настоящий подвиг любви и дружбы. Истоки такого стремления можно найти в стихах самих поэтов.
В стихотворении «Ламоза» А. Несмелов описывает русского мальчика, волею судьбы с пеленок оказавшегося в Китае.
Синеглазый и светлоголовый,
Вышел он из фанзы на припек.
Он не знал по-нашему ни слова,
Объясниться он со мной не мог.
Предо мною с глиняною кружкой
Он стоял, – я попросил воды, —
Пасынок китайской деревушки,
Сын горчайшей беженской беды!..
…В этом – горе все твое таится:
Никогда, как бы ни нудил рок,
С желтым морем ты не сможешь слиться,
Синеглазый русский ручеек!
И вот через годы, пройдя горнило испытаний, Ли Яньлин как бы отвечает своему старшему собрату А. Несмелову в стихотворении «И по маме, и по папе»:
Моя соседка, девушка-переводчица,
Собралась замуж за русского парня
И спросила, как полагается,
Согласия на это у мамы и папы.
Мама отказала: «Русские светлоголовые,
А у китайских детей черные волосы».
Папа согласился: «У русских ребятишек
Очень красивого цвета глаза».
Фирма отправила девушку в Россию
Года на полтора, в командировку.
Время пролетело, и она вернулась,
Но не одна, а с маленьким сынишкой.
Опечалилась мама, обрадовался папа,
А дочка сказала: «Я всем угодила.
По тебе, мама, – у ребенка черные волосы.
По тебе, папа, – у ребенка голубые глаза».
Китай, 30 декабря 1995 г.
Разумеется, это не спор поэтов, это просто иные реалии жизни, но было очень важно их вовремя заметить и так проникновенно отобразить. К тому же стихотворения взаимно дополняют одно другое, делая живописную канву истории выпуклой до осязаемости.
Характерно для обоих поэтов пристальное внимание к жизни трудового народа, колориту их быта, описанию природы, особой атмосферы нелегкой крестьянской работы, привычной дружескому глазу. Теплотой и добротой пронизаны строки стихотворения А. Несмелова «Около Цицикара».
По дороге, с ее горба,
Ковыляя, скрипит арба.
Под ярмом опустил кадык
До земли белолобый бык.
А за ним ускоряет шаг
И погонщик, по пояс наг.
От загара его плечо
Так коричнево горячо.
Степь закатом озарена.
Облака, как янтарь зерна.
Как зерна золотистый град,
Что струился в арбу с лопат.
Торопливо погружено,
Ляжет в красный вагон оно,
И закружит железный вихрь,
Закачает до стран чужих.
До чудесных далеких стран,
Где и угольщик – капитан,
Где не знают, как черный бык
Опускает к земле кадык,
Как со склона, с его горба,
Подгоняет быка арба.
Так и тысячу лет назад
Шли они, опустив глаза,
Наклонив над дорогой лбы,
Человек и тяжелый бык.
В этих строках русского поэта, волею судьбы оказавшегося за пределами родины, заключена духовность, имя которой – православное христианство. Оказывается, две религии, два народа, два мира стоят на одной и той же платформе – терпении и выполнении своего человеческого долга перед Богом и людьми.
Ли Яньлину, родившемуся и выросшему в описываемых Несмеловым местах, ныне живущему и работающему в Цицикаре, так же близок трудовой народ России, как и Несмелову – китайский народ. Тем более что над Ли Яньлином не довлеет утрата родины, как это случилось с Несмеловым. Наоборот, китайский поэт обрел у нас в России, да простится мне это смелое уподобление, вторую родину – через многочисленных русских друзей. Каждое посещение России обогащает Ли Яньлина новыми наблюдениями и переживаниями, которые отливаются затем в яркие строки его новых стихов. Таково и его стихотворение «А в России теплее».
За последние годы уехало
Много ученых из России за границу.
За последние годы уехало
Много девушек из России за границу.
Сколько их на Родину вернется?
Кто-нибудь знает?
Вряд ли. Скажите, разве это не потеря?
Для науки потеря, для любви…
Каждый нынче волен жить по-своему,
Одно неизменно: все скучают по Родине.
Девушка, уехавшая в Америку,
Сказала: «Здесь богаче, а на родине теплее».
Москва, 14 апреля 1997 г.
Закончить свой краткий сравнительный анализ мне хотелось бы строками стихотворения А. Несмелова из книги «Белая флотилия» – «Ты упорен, мастеру ты равен…».
Смертно все, что расцветает тучно,
Миг живет, чтобы оставить мир,
Но бессмертна вещая созвучность,
Скрытая в перекликанье лир.
Так в храме мировой Поэзии возникает и звучит музыка перекликающихся лир, голоса поэтов сливаются в стройный хор, исполняющий гимн Жизни и Любви. И в этом хоре, где каждый на своем историческом месте, стоят имена А. Несмелова и Ли Яньлина, звучат их произведения, проникнутые духом гуманизма.
Журнал «Литература и искусство в России», Пекин, 2004
Выступления.
Интервью
Выступление на Х съезде Союза писателей России
Яростных громов по адресу современности из уст писателей прозвучало немало, еще больше выпущено критических стрел на страницах их произведений. И дело не в том, что профессия обязывает, – душа болит, а сердце давно уже в предынфарктном состоянии. Гибнет Родина, и это не стилистическая фигура, не преувеличение, не бред воспаленного воображения – это суровая и отнюдь не прекрасная действительность. Но, как сказал поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают». В конце концов, не кто-то посторонний виновен в происходящем со страной, а все мы, и не в последнюю очередь писатели. Подпевание властям дорого обошлось «трубадурам», усыплявшим общественное сознание и кормившимся куда как сытно социальными и партийными «заказами». Обкомовские пайки обернулись подачками западной гуманитарной помощи, и надо быть слепым, чтобы не видеть оба конца палки, ударившей по склоненным спинам.
Амурские писатели традиционно сплачивались в свой творческий союз именно в надежде сказать слово правды и быть услышанными народом. Нашей организации, одной из самых молодых в России, пошел двадцать третий год – пора дерзающей юности. Но арифметика, если заглянуть в паспорта, видоизменяется весьма существенно. Средний возраст двадцати одного члена Союза писателей России, стоящих у нас на учете, далеко не юношеский – пятьдесят пять лет на брата выходит. Остается уповать на молодость духа и постепенно иссякающий оптимизм.
Но откуда ему взяться, к примеру, у семидесятисемилетнего Андрея Терентьева? За плечами бывшего офицера-артиллериста залповые атаки Второй мировой, в которой ему посчастливилось уцелеть, запасшись для грядущей жизни горстью немецких осколков в теле. Но куда как более поражающий залп нанесла ему грянувшая в недобрый час «перестройка», враз лишившая всех завоеваний в прямом смысле этого слова. Ни гонораров, ни пенсии человеческой, ни лекарств поддержать изнемогающее сердце – ничегошеньки на старости лет не оставили писателю дорвавшиеся до власти враги СССР и России. Немудрено, что напала на старика ностальгия по сталинским временам. И язык не поворачивается осудить его за это. А чем лучше Борис Николаевич Иосифа Виссарионовича? Только что чирикать разрешил. Только от критики в свой адрес наш президент отмахивается по-старорусски, божья роса, мол…
Наплевательское отношение олигархов к Союзу писателей еще унизительнее, чем жесткая заорганизованность и регламентированность компартийно-советских лет. Выжить сейчас ничуть не легче, чем в жуткие тридцатые годы. Только и славы, что «черный воронок» к подъезду по ночам не подкатывает.
Расслоение, поразившее наше общество, в полной мере коснулось и писательской среды. Единицы живут ничуть не хуже прежнего, найдя себе и спонсоров для издания книг, и благодетелей в чиновничьих креслах. Но основная масса, и причем самая талантливая, брошена на произвол рынка: выживай поодиночке!
Роль местных организаций Союза писателей России резко подорвана по всем направлениям. Нищета – отличительная черта русского литератора сейчас, особенно если он живет где-либо в глубинке, и не дай бог – на дальневосточной окраине. Но с этим можно было бы мириться, существуй надежда быть услышанным читателями. Слово правды ни на какие весы не положишь, ни в каком компьютере не просчитаешь. Однако в разлившейся половодьем рекламной газетно-журнальной и радиотелевизионной реке находится место лишь сытому похехекиванию щелкоперов типа Жванецкого, Коклюшкина и иже с ними. Серьезным произведениям закрыта дорога экономической удавкой, которая покрепче пресловутой цензуры минувших времен ухватила честного литератора за горло. Не всем же в детективщики и порнографы подаваться, там ведь не талант надобен, а скоропись и бесстыдство.
С января 1999 года областной Совет и администрация лишили Амурскую писательскую организацию бюджетного финансирования. Для не имеющих информации поясню, что при наших неисчислимых природных богатствах в виде леса, воды, золота, угля, пушнины и прочих сокровищах Амурская область едва ли не самая бедная на Дальнем Востоке. Достаточно сказать, что годовой бюджет соседней с нами Республики Саха – Якутии более чем в двадцать раз превышает бюджет Амурской области!
Административные «экономы» резать начали, как водится, с хвоста списка нуждающихся, в котором прочно обосновалась все предыдущие годы своего существования Амурская писательская организация, получавшая к тому же и самые жалкие крохи. Появилась и формальная тому причина – перерегистрация в статус общественной организации. Госдума заспала «Закон о творческих Союзах и организациях», равно как и «Закон о русском языке». И теперь литераторы поставлены юридически в один ряд с коллекционерами спичечных коробков, собирателями монет и орденов, собаководами и прочими любителями разнообразных досугов. «Экономия» властей на культуре для читающего народа оборачивается прямой зависимостью от заполонившей российский интеллектуальный рынок низкопробной западной книжной продукции, язык не поворачивается назвать это литературой.
Взамен нам «открыли» дверь для самостоятельной финансовой деятельности, а на самом деле предоставили возможность тонуть в мутном потоке «саморегулирующегося» рынка. Все давно порасхватано, по-чубайсовски приватизировано – заводы и фабрики, колхозы и совхозы, магазины и другие предприятия, в том числе и типографии. Кануло в небытие государственное книгоиздание с его ругаемыми некогда издательскими планами, более-менее стабильными авансами и гонорарами. Теперь писателю надо самостоятельно пройти по цепочке: создание рукописи – поиск денег для ее издания – реализация новой книги, и если повезет окупить расходы и вернуть долг кредитору, то что-то заработать своим творческим трудом.
В Москве с ее многочисленными газетами, журналами, издательствами и неисчислимыми возможностями найти богатого мецената расторопному литератору еще удается прожить. Но в дальневосточной части России профессия писателя умирает. Кто может где-либо служить, тем и кормится. В лучшем случае это журналистика, но есть в нашей среде и вахтеры, и грузчики, и просто безработные. Ну а кто дожил до известного рубежа, уповает на микроскопическую пенсию.
Вот и отправляется на своем инвалидском драндулете на озера лауреат Всесоюзной премии имени Н. Островского прозаик Борис Машук, но не чистым воздухом подышать да природой полюбоваться, а сетку поставить, карасей да ротанов наловить. Продаст заслуженный работник культуры России на рыночке возле дома скудный уловишко – будет ему на хлеб. И никого совесть не гложет, что таким образом сводит концы с концами бывший основатель Амурской писательской организации и ее бессменный руководитель на протяжении первых четырнадцати лет, а ныне одноногий инвалид, вынужденный к тому же заботиться о своей жене, у которой инвалидная группа и того круче – первая… Пишет в стол, авось благодарные потомки найдут когда-то возможность издать его новые книги. О каких уж тут переизданиях толковать, о собраниях сочинений! На Амуре о подобной роскоши забыли и мечтать.
Спасибо губернатору Анатолию Белоногову, учредившему в год своего прихода к власти (1997) дополнительное материальное вознаграждение для пенсионеров – заслуженных деятелей культуры. Теперь четыре наших ветерана – Андрей Терентьев, Николай Фотьев, Борис Машук и Виктор Яганов – ежемесячно получают к своим пенсиям довесок в три минимальных оклада. С января подобную поддержку окажут по нашему ходатайству и старейшей писательнице Дальнего Востока Любови Антоновой, отметившей в ноябре свое девяностолетие. И хотя она не является членом какого-либо писательского союза, проявление гуманности к ней трогает, а триста «рэ» хоть как-то скрасят горечь одинокой старости. Но ведь это тоже не на масло, а на дорожающий с каждым днем хлеб. Книгу на эти деньги не издашь.
Вышел в нынешнем году «Закон о культуре», принятый Амурским областным Советом, причем без всяких советов и согласований с писателями, художниками и артистами. Кроме деклараций, он не содержит никаких реальных гарантий обеспечения труда, быта и отдыха писателей. На круглых фразах типа «оказывать помощь», «рассмотреть возможности» и т. п. далеко не уедешь по ухабистой дороге российского «капитализма». Тут надобны «крутые» джипы, да за рулями их что-то не видать интеллектуальных лиц, все больше гангстерские физиономии. Амурские писатели шикуют на инвалидских «зарубежных» авто вроде «Таврии», одна заправка которой съедает враз половину пенсии – это чтобы на огород съездить прополоть родимую кормилицу-картошку да капусту полить, пока не воспользовался твоими трудами какой-нибудь лихоимец.
Приказал долго жить в наших краях Литфонд, которому в новых условиях практически нечем конкурировать с основной организацией Союза писателей России. Никаких благ он в советские времена у нас не создал, ничего не построил, денег не накопил, бизнесу не научился, да и грешно упрекать литераторов за их непрофессионализм в сфере делания денег. Каждый спасается как может и хранит в строгом секрете имена своих благодетелей до той поры, пока не назовет их в рубрике спонсоров на обложке новой книжки: кланяюсь де в ножки такому-то Савве Морозову или доморощенному, а то и взаправдашнему Соросу, не забуду по гроб жизни этакую-то фирму.
Поэты Игорь Игнатенко, Александр Кердан (Екатеринбург) и Михаил Асламов (Хабаровск)
на XII съезде Союза писателей России. Орел, 2004 г.
Все с большей апатией относятся члены организации к собраниям, массовым мероприятиям, если они не приносят прямой материальной выгоды. У молодых литераторов исчезает стремление вступить в Союз писателей России, и не потому, что боятся быть забаллотированными, а просто не видят в этом житейского смысла. Скажи кому, что ты писатель, и на тебя посмотрят в лучшем случае с холодной вежливостью, а понимающие люди так и с сожалением: не банкир ведь и не депутат. Нередки случаи, когда ради легкости профессионального самоутверждения и получения красной «корочки» члена СП подаются соискатели звания в Союз российских писателей. А кое-кто для коллекции присовокупил новый членский билет к уже имеющимся билетам СП СССР и СП России. Авось это принесет дивиденды… Появились на Амурской земле и члены Пен-клуба, да что с того толку.
Кончается эпоха массового похода в писатели средне одаренных интеллигентов, умеющих рифмовать и конструировать сюжет на потребу невзыскательного читателя, способного, однако, выложить денежки за твой труд. Литературное творчество возвращается к своим истокам, когда быть поэтом или прозаиком значило обрести судьбу, а вовсе не способ зарабатывать деньги и красиво жить. Подвижничество и самоотверженность руководят такими избранниками – и все это не перед лицом власти, а перед всепроницающим взором народа. Уверен, что, при всей трагичности дальнейшего существования русского литератора, те, на ком есть перст Божий, не предадут своего выбора. И появятся новые Салтыковы-Щедрины, Успенские, Помяловские, Никитины и Кольцовы. Я не называю самых громких имен, ибо уподобиться Пушкину невозможно, но идти в его русле – наш гражданский и профессиональный долг.
Чуткое ухо давно уже в сленге бытовой и тусовочной разноголосицы различило очередное сорное словечко-паразит. Раньше тугоухие болтуны сдабривали свою речь всяческими «так сказать», «вот», «короче», «знаете», «понимаешь» и подобной дребеденью. Теперь замелькало очередное слово-паразит – «как бы». И это, если разобраться, не случайно, тут можно откопать некий знаковый смысл: человек «как бы» живет, «как бы» работает, «как бы» думает. Этакая виртуальность вылезла из компьютерных недр и вживилась в действительность, потерявшую очертания реальности и преобразовавшуюся в некий полусон-полуявь. Вряд ли это является запрограммированным зомбированием, а вот не случайным явлением – несомненно.
Из последних сил пытаемся мы сохранять традиционные формы нашей работы. Собрав с миру по нитке, в натяг выпускаем альманах «Приамурье». Но эта стартовая площадка для молодых поэтов и прозаиков сужается подобно шагреневой коже и превращается из ежегодника в издание с произвольной периодичностью, а отсутствие гонораров отталкивает маститых литераторов.
Уговорили мы акционеров главной газеты области, «Амурской правды», создать литературное ежемесячное субботнее приложение «Глагол». Выпустили пять номеров, последний из которых посвящался 200-летию А. С. Пушкина. Газета получила доброжелательные отзывы читателей, учителей-словесников, высоко котировалась в среде литераторов. Но через полгода добрая воля журналистов «Амурки» иссякла по причине бумажного голода для своего основного издания. А ведь все делалось нами на общественных началах, бесплатно – сбор рукописей, компьютерный набор и верстка. И гонорары – ау!..
