Игорь Игнатенко
Детство Егорки
ХАБАРОВСКИЕ ПОДВИГИ
Дыра в заборе
Мать тяжело заболела, и отец отвёз её лечиться в Хабаровск. Разумеется, взяли с собой и сына, поскольку в Сосновке оставить его было не с кем.
Предстояла сложная операция. Все волновались за исход, только Егорке было невдомёк, что с мамой может случиться беда.
Поселились, как и в прошлом году, на бабушкиной квартире, находившейся в двухэтажном особняке с шаткими лестничными пролётами, лабиринтом коридоров и комнат, высокими окнами и открытыми верандами. При доме имелся небольшой внутренний дворик, куда Егорку выпускали поиграть с соседскими детьми. Машинки, совочки и формочки для «печенья» валялись на куче жёлтого песка. Никто не уносил их по квартирам, и со временем игрушки стали общими.
Как ни весело было во дворике, но гораздо интересней жизнь текла за пределами особняка. Там по вздымающейся на крутой подъём асфальтированной дороге одна за другой сновали автомашины. Те, что ехали вверх, натужно ревели моторами. Навстречу им спускались, скрипя тормозами, автобусы и грузовики с неслышно работающими двигателями. Даже не глядя на улицу, по звукам, залетавшим в открытое окно спальни, Егорка безошибочно узнавал направление движения транспорта.
Вот шелестит шинами и поскрипывает тормозными колодками эмочка-легковушка. Ясное дело, так она спокойно докатится до моста через речушку Плюснинку, а когда инерция разгона пойдёт на убыль, резко добавит газу и скроется в городских кварталах.
А это ревёт по-медвежьи грузовик, штурмующий горку. Интересно, что там, в кузове?
Егорка выглядывает в окно и видит машину, покрытую брезентом. Она забирается на вершину горки и скрывается из виду, увозя с собой тайну.
Куда едет? Что везёт? Кому и зачем?
Может быть, грузовик поехал на стройку, которая полным ходом идёт на площади, раскинувшейся наверху? Там Егорушка бывал не однажды с мальчишками из их дома.
Площадь окружена высоким, в три Егоркиных роста, деревянным забором. По верху забора натянута колючая проволока, но для шустрой детворы это не помеха. Ребята постарше нашли плохо прибитую внизу сосновую плаху, выдернули её вместе с гвоздём – вот тебе и щель в интересное место. Взрослый вряд ли заметит этот лаз, а тем более не пролезет, ну а малолетней пацанве в самый раз.
В дальнем конце площади высится первый этаж кирпичного дома на мощном фундаменте из больших камней. Одни люди обтёсывают гранит, другие выкладывают, кирпич за кирпичом, растущие прямо на глазах стены будущего здания. Все люди одеты одинаково в серую форму, на головах шапочки с козырьками. Ноги обуты в ботинки, поверх которых накручены до самых колен верёвочные обмотки. Но самое главное – они не похожи на жителей города. Глаза у них узкие, лица желтоватые, многие в очках. Когда разговаривают между собой, изо рта видны зубы, похожие на лошадиные. Да, точь-в-точь как у отцова больничного коня Гнедко.
По утрам этих людей привозили на стройку в покрытых брезентом фургонах.
Первыми на землю спрыгивали солдаты с автоматами. За ними сыпались горохом маленького роста человечки. Внизу их встречали другие автоматчики, державшие на поводках больших серых собак. Овчарки злобно лаяли, и люди спешно расходились по рабочим местам, забрав из фургонов инструменты.
Главный интерес детворы вызывала не сама стройка, а именно эти непонятные люди. Во-первых, они совсем не умели говорить. Вернее, Егорка не понимал визгливого бормотания, вырывавшегося из зубастых ртов. Во-вторых, и это влекло детишек сюда больше всего, во время обеденного перерыва странные рабочие угощали детвору сладостями. Где и как доставали они конфеты, неизвестно. Питались человечки скудно, дочиста выскабливая ложками жестяные котелки с похлёбкой, приготовленной тут же в большом закопчённом котле с трубой на колёсах. Но конфеты у них водились. Охранники видели всё это, однако разрешали угощать малышню.
Так получилось, что в прежние разы Егорушку подзывал к себе один и тот же человек. Как ни похож он был на остальных товарищей, всё-таки Егорушка научился распознавать его. У рабочего имелись приметы – козырёк шапки, надорванный посредине, круглые металлические очки на резинке, правая рука с тремя пальцами, залатанные на коленках штаны. И лицо не такое круглое. Выглядел он постарше остальных и что-то бормотал добрым голосом. Чаще всего повторял, тыча себе в грудь: «Муроми». Словечко забавляло Егорушку, напоминая мурлыканье сытой кошки. И он переиначил Муроми в Мур-Мура.
Сегодня Мур-Мур раньше всех опорожнил котелок и подозвал Егорушку, помахав приветливо ладонью.
Когда мальчик подошёл вплотную, Мур-Мур полез в карман, достал жестяную коробочку и вынул фотокарточку. На ней были женщина, два ребёнка и сам Мур-Мур.
– Ваташи но казоку. Тсума, кодомо! 10 – прошептал японец, оглядываясь на обедавших неподалёку возле походной кухни советских солдат.
Затем Мур-Мур угостил Егорушку конфетой в блестящей обёртке с непонятными извилистыми буковками.
Пока Егорушка уплетал заморское лакомство, Мур-Мур посадил его себе на коленки и стал слегка покачивать, мурлыча на своём языке:
– Мусуко, мусуко 11… Бай, бай…
Мать уже давно хватилась сына. Она была очень слаба после операции, которую ей сделали в хабаровской больнице, но кинулась искать Егорушку, чуя возможную беду. Соседи подсказали, где надо искать пропажу.
Позже, вспоминая этот случай, Нина даже смеялась, рассказывая, как она нашла сына. Часовой у ворот на стройку не стал задерживать взволнованную женщину. Да и не впервой ему было видеть такую картину.
Мать ворвалась на площадь, увидела, как ей показалось, бездыханного ребёнка с закрытыми глазами на руках японца. Тигрицей налетела она на идиллическую парочку, вырвала сынишку из рук оторопевшей «няньки» и помчалась домой.
Когда Егорка подрос и стал неплохо соображать, родители рассказали ему, что мать подумала, будто японец отравил малыша.
А здание, построенное военнопленными, стало высшей партийной школой. И в ней довелось позднее учиться Егоркиному отцу.
Но это другая история.
Носатый Карл
Как ни следили домашние за Егоркой, а всё же он убежал к очередному приключению, которое станет отдельной страничкой в книжке памяти. Мать ещё восстанавливалась после операции. Бабушка Мария уходила на целый день на работу. С рыжей тёткой Зиной Егорушка и сам дел иметь не хотел, после того как в прошлом году она его «глушила» подушкой.
Словом, подкараулил маленький проныра момент и утёк на свободу. По привычной дорожке добрался до площади. Стал искать знакомый лаз в заборе, однако заветная доска оказалась крепко прибитой новыми гвоздями.
Решив не сдаваться сразу, беглец подёргал соседние доски, но только занозил палец о неструганую сосну.
Положив болезненно зазудивший палец в рот, Егорка осмотрелся по сторонам. На дальнем конце площади, не огороженной забором, у проезжей части сбегающей вниз улицы толпились люди.
«Интересно, чего они там нашли? Пойду-ка погляжу», – решил самовольный путешественник и потопал туда.
Когда он проходил мимо ворот на стройку, часовой погрозил пальцем:
– Опять без мамки шатаешься?
Собака у его ног недружелюбно посмотрела на малыша, но рычать не стала. С детьми её учили вести себя сдержанно.
Егорка сделал вид, что не заметил часового, и прошмыгнул побыстрее к намеченной цели.
Только он приблизился к толпе, как из за поворота медленно выкатилось невиданное доселе чудо. Встречные автомобили затормозили, пропуская гигантскую красную машину с длиннющей кабиной и большими окнами. На радиаторе моторного отсека красовалось блестящее хромированное колёсико, внутри которого находился трилистник. Широченный бампер венчали два полуметровых «уса» с металлическими шарами на концах. «Усы» высовывались за габариты чуда, словно бы ощупывая пространство впереди себя.
– Товарищи! – громко сказал толстый дядька в шляпе. – Сегодня мы открываем новый автобусный маршрут.
Он ещё что-то говорил, но Егорка плохо слышал и мало что понимал. Чтобы уразуметь происходящее, пришлось пробраться поближе.
– Приглашаем первых пассажиров!
Дядька окинул взглядом окружающих людей и заметил в первом ряду мальчонку. Он улыбнулся, блеснув золотыми зубами. Затем подошёл и взял Егорку на руки.
– Дорогу детям! – возгласил важный человек, которого все слушали, прерывая порой рукоплесканиями.
После этого в автобусе открылись две двери, одна впереди, а другая в конце кузова. Ничего не соображая, растерявшийся Егорка очутился в пустом салоне. К нему подошла тётенька в синем берете и оторвала из нескольких рулончиков, прикреплённых к кожаной сумке на груди, разноцветные лоскутки бумаги.
– Первый пассажир обилечен бесплатно!
Вслед за Егоркой в салон повалили люди с площади. Они доставали из карманов монеты и тоже получали разноцветные бумажки.
Кто-то посадил Егорку на колени. Автобус внушительно крякнул и тронулся с места. Прижавшись носом к окну, Егорка рассматривал мелькающие мимо многоэтажные дома, пышные деревья у тротуаров, идущих куда-то людей.
Иногда автобус останавливался, и тётка зычно сообщала пассажирам:
– Комсомольская площадь… Карла Маркса… Вокзал… Красная Речка!
Шёл второй послевоенный год. По Хабаровску отправился в первый рейс трофейный немецкий автобус марки Mercedes-Benz. И так получилось, что наш герой стал первым пассажиром в той памятной поездке.
Забегая вперёд, скажем, что по улицам дальневосточной столицы трёхосный десятиметровый трофей бегал лет тридцать, не меньше. Уникальная вместительность позволила ему комфортно перевезти многие тысячи хабаровчан и гостей города.
За длинный капот и «усы», а также за налипающий на бампер чумазый уличный снег, похожий на густую бороду, прозвали чудо техники Носатым Карлом. Не последнюю роль сыграло в появлении персонального имени и происхождение автобуса. Но самый знаменитый немец с этим именем вряд ли был тому причиной. Да и мало ли Карлов на свете? У того же Ремарка, например, в знаменитом романе «Три товарища» описан гоночный автомобиль «Карл – Призрак шоссе». Спорить не будем.
В разные годы, бывая в Хабаровске, взрослый Егор с улыбкой встречал иногда на улицах, в основном на окраинах, старого знакомца. Но маршруты не совпадали, и больше никогда он не входил в салон трофейного автомонстра, не получал разноцветных билетиков и не ехал на Красную Речку, которая вовсе никакая не красная, а мутноводная речушка-замарашка.
Нет такого автобуса, который смог бы доставить нас обратно в детство. А жаль!
Внимательный читатель спросит: а что же было потом, после первого рейса? Каким образом родные нашли Егорушку и чем «наградили» за очередной самовольный побег?
Домыслите сами что хотите. Взрослый Егор этого не помнит.
Амур-батюшка
– Поедем посмотрим Амур, – сказала мать. – Быть в Хабаровске и не повидать его – преступление.
Егорка не возражал. Зря мама приглашать не станет. Она только-только начала поправляться после больницы, старалась почаще бывать на свежем воздухе. Так велели врачи, которые лечили маму. В прогулки она неизменно брала сына, чтобы не оставлять его без догляда.
Егорку переодели в новую голубую матроску с отложным воротником и наутюженные брючки до колен. Сандалии купили недавно, они слегка жали, но это ничего, разносятся. Смущало другое. Во-первых, у них в селе летом мальчишки бегали босиком. Во-вторых, зачем эти белые носочки с двумя оранжевыми полосками? Ногам жарко, да и тесноты добавляют. Пришлось примириться и с тюбетейкой на голове.
Сама мама нарядилась в ситцевое цветастое платье с короткими рукавами. И туфли надела на каблучке, отчего стала выше. На уложенных короной косах закрепила заколкой соломенную шляпку. Поглядев в зеркало, покачала головой и усмехнулась. Потом достала из сумочки карандашик, отвинтила крышечку и нарисовала на губах красное сердечко. Получилось смешно и красиво.
Выйдя из дома, они потихоньку взошли на площадь, где начинались многие Егоркины приключения.
Увидев на автобусной остановке знакомого Носатого Карла, сын потянул мать за руку, убыстряя движение. Но та уняла его порыв короткой фразой:
– Нам в другую сторону.
Немецкий автобус рыкнул, выпустив клуб чёрного дыма, и укатил. Взамен приехал другой, похожий на красно-белый пластилиновый брусок и чуть ли не вдвое короче Носатого Карла. Они забрались внутрь и сели у окна. Автобус повернул налево, минуя строящееся японскими военнопленными здание, возле которого начались недавно Егоркины приключения, и стал набирать скорость. Мимо замелькали высокие дома, люди на тротуарах, встречные автомобили.
Через несколько остановок кондукторша громко сказала:
– Комсомольская площадь. Цэ-пэ-кэ-о!
Путешественники вслед за другими пассажирами вышли из автобуса и оказались прямо напротив больших ворот с аркой. Наверху этого архитектурного сооружения полукругом расположились металлические синие буквы. Поскольку азбукой наш грамотей начал овладевать год назад, он без особого труда их озвучил. Получилось то же самое, что сказала кондукторша: «ЦПКО». Однако оставалась загадка: что бы это значило?
Видя недоумение сына, мать пояснила:
– Это парк. Здесь люди культурно отдыхают.
В это самое время из ворот выскочил лохматый дядька. Пока он озирался, решая, куда бежать дальше, следом примчался парень. В его руке сверкнуло что-то непонятное, чем он ткнул лохматого в бок. Тот дико вскрикнул, отскочил назад и выхватил из кармана пиджака такую же блестящую штуковину. Оба растопырили ноги, пригнулись и стали кричать хриплыми голосами. Слова были незнакомые, каких Егорка никогда не слышал. Окровавленные лица и руки сцепившихся в схватке врагов испугали Егорку. Прижавшись к матери, он уткнулся лицом в платье, чтобы не видеть страшную картину.
Кто-то рядом крикнул:
– Милиция!
Издалека раздался тревожный булькающий свист.
– Атас!
Вслед за этим воплем Егорка услышал топот. Дробный сдвоенный перестук удалялся, громыхание других шагов, сопровождаемое свистом, нарастало.
Оторвавшись от матери, Егорка увидел фигурки убегающих злодеев. А у ворот появился человек в синей фуражке. Он вынул изо рта свисток и спросил свидетелей драки:
– Никого не поранили?
– Слава богу, все целы, – ответил один старичок в шляпе.
Человек опять засвистел и кинулся догонять нарушителей культурного отдыха.
Поговорив об увиденном, люди стали расходиться.
– Шпана! – произнёс старичок, поправил шляпу на голове и пошёл в парк. Вслед за ним, спеша удалиться от испачканного кровавыми пятнами асфальта, прошли под аркой и Егорка с матерью. На ближайшей скамейке они присели, мать вынула из сумочки платочек и промокнула влажный лоб сына, а заодно и свой.
– Испугали ребёнка! – погрозила она куда-то вдаль кулачком с синими прожилками. – Бандиты! Уркаганы!
Немного успокоившись и отдышавшись, они отправились по аллее вниз, где сквозь ветви тополей синела вода. Когда вышли на открытую площадку, Егорка увидел громадную поверхность покрытой волнами реки. Дул сильный ветер, тащивший низкие мрачные тучи со свисающими из них дождевыми космами.
– Помнишь, прошлый год мы ездили на Украину? —спросила мать. – По пути встретили большие реки – Енисей, Обь, Урал, Волга-матушка, Днепр-богатырь. Ну а это – великая дальневосточная река, Амур-батюшка. Когда мы по мосту через эту реку въезжали в Хабаровск, было раннее утро. Ты ещё спал и не видел Амура.
– Чей он батюшка? – не понял Егорка.
– Твой, мой, всех, кто здесь живёт, – пояснила мать.
– Как наш папа? – уточнил Егорка.
– И как папа, и как дед Сергей, – согласилась окончательно пришедшая в себя от испуга мать. Она решила дать сыну краткий урок географии, доступный для понимания в его возрасте. – На берегах Амура люди построили сёла и города. В реке ловят рыбу, плавают на пароходах куда надо. Мы пьём амурскую воду…
– Вкусную! – подхватил Егорка ход рассуждений. – Вон птицы летают, не боятся водички, даже садятся и не тонут.
– Чайки, – произнесла мать с каким-то озарением. – У тебя в судьбе будут обязательно чайки. Увидеть бы мне их…
Лицо матери потухло в тяжёлом предчувствии, непонятном сыну. Только через долгие годы, женившись на девушке Ларисе, вспомнит он слова матери. Ведь по-гречески Лариса и есть чайка. А потом и дочку назвали тем же именем…
Егорка с мамой дошли до белого воздушного здания на краю утёса, нависшего над рекой. Отсюда, насколько было видно глазу, во все стороны простиралась могучая вода, за которой высились в темно-синей дымке далёкие сопки.
На обратном пути остановились у круглой каменной беседки. Внутри сидели мужчины в одинаковой одежде и дули в блестящие трубы, разные по размерам и форме. Один человек стоял и махал палочкой. Когда он поднимал её вверх, музыка звучала громче. Палочка опускалась – оркестр затихал на какое-то время. Словно качалась вода в реке.
– Вальс «Амурские волны», – сказала мама.
Напоследок съели по вафельному стаканчику вкусного фруктового мороженого и запили шипучей газировкой.
Смешавшись с выходящими людьми, вышли из парка. Мать вела сына за руку так, чтобы он не увидел на тротуаре следов недавней поножовщины. Хлынувший дождь смывал приметы преступления, словно природа гневалась на людскую жестокость и спешила навести порядок.
Ругая себя за то, что не взяла из дома зонтик, мать встала под кроной тополя, росшего у самой арки. Здесь капало с листьев пореже, зато капли были большими и мочили ничуть не хуже, чем под открытым небом.
Пластилиновый автобус отвёз их домой к бабушке Марии. Та как раз напекла вкусных пирожков с рисом и яйцами. Увидев мокрых домочадцев, бабушка разохалась и заставила растереться докрасна сухим полотенцем. Все дружно пили чай, а мать рассказывала бабушке о сегодняшних потрясениях.
Ночью Егорке снились чайки, тучи с полосами ливня, широкая река. На горизонте что-то сверкало и гремело. Изредка мерещились хриплые голоса и булькающий свисток.
И всё это перекрывала музыка вальса, ставшего гимном Дальнего Востока.
Капли с неба
Когда в очередной раз мать собралась на прогулку, то решила в центральный парк не ездить. После драки, увиденной возле входных ворот в ЦПКО, её пробирал озноб. Она и сама была ещё слаба, но больше всего опасалась за психику сына. Егорка хоть и растёт не по дням, а по часам, и вымахал не хуже летнего подсолнушка, впечатлителен сверх меры. Порой, после дневных игр, по ночам он вскрикивал и разговаривал с кем-то. Иногда просыпался и плакал, не умея объяснить причину страха. Нередко пытался что-то рассказать, но даже материнский разум не понимал несвязного бормотания. Сердцем мать чувствовала напряжённость, исходившую от ребёнка. Пыталась согреть в нежных объятиях – и только это помогало успокоить сына.
После совещания с бабушкой Марией они отправились пешком в новое место, где ещё не бывали. На всякий случай взяли зонтик. В городе у большой реки, где воздух постоянно насыщен влагой, это всегда нелишне.
Поднявшись на площадь, миновали автобусную остановку, стройку за опутанным колючей проволокой забором и повернули направо. Собаки за глухой оградой лаяли на прохожих, видимо, не чуя Егоркин запах. Когда он бывал раньше внутри, сторожевые псы его признавали, хотя особого дружелюбия не выказывали.
На следующем квартале, густо поросшем клёнами и вязами, Егорка увидел дружную стайку мальчишек. Самый старший из них, не доходя до ворот, свободно пролез сквозь железные прутья высокого красивого забора. Вслед за ним таким же способом прошмыгнули остальные.
– «Детский парк», – прочитала мать надпись над входом, через который они прошли внутрь.
Дальше начиналась сказка, разрозненные видения которой пронёс герой нашей повести через всю сознательную жизнь.
В глубине парка сразу же бросился в глаза белый самолёт. Да не какой-то там игрушечный, детский, а всамделишный, с крыльями и двумя моторами. В него вела приставная лесенка с поручнями, прислонённая к открытой двери. В иллюминаторах то и дело мелькали мордашки смельчаков, забравшихся внутрь раньше всех.
Егорка помнил, как в Москве он залез внутрь немецкого бомбардировщика на выставке трофейного оружия. Раскалённый на солнце «Хейнкель» не понравился духотой и резким запахом чужбины. Потом посчастливилось подняться в небо над Сосновкой в самолёте, на котором прилетали врачи. Но то был небольшой «кукурузник», как дразнили сосновские мальчишки недоступную для них машину. А здесь вон какая махина с красными звёздами на крыльях и хвостовом оперенье! Сразу видно – родной аэроплан.
Забравшись внутрь, Егорка первым делом устремился в пилотскую кабину. Слева сидел мальчишка, который беспрестанно нажимал различные кнопки и завывал диким голосом, изображая рёв мотора.
Усевшись на свободное правое кресло, Егорка, сам того не ведая, очутился на командирском месте. Он дёрнул рычаг, торчавший из подставки под локтем, ухватился за рогатый штурвал и тоже взвыл не хуже соседа. Получилось, что заработали оба двигателя. Затем воображение забросило отважных «пилотов» под самые облака, густо набежавшие с Амура и нависшие над парком.
Сколько «пилоты» бороздили воздушный океан, никто не скажет. Может быть, минуты две-три, а возможно, и целый час. Время в их возрасте имеет счастливое свойство растягиваться и сжиматься согласно воле растущего человека. Но что можно утверждать совершенно точно – оба были вполне счастливы. Наверное, поговорка «быть на седьмом небе от счастья» родилась в том числе благодаря таким вот мальчишкам.
Мать устала стоять возле самолёта, но виду не подала и помогла сыну благополучно спуститься с небес на землю.
Они уселись культурно отдохнуть на большую скамью с гнутой спинкой. Ножек у этой парковой мебели не имелось, зато она отлично раскачивалась в воздухе на лямках, привязанных к высокой перекладине. Егорка принялся ускорять движение, но был остановлен маминой просьбой:
– Голова кружится. Ты потише, пожалуйста.
После операции маме действительно было тяжеловато поспевать за развлечениями отпрыска. Дети ведь вовсе не жестоки в младые лета, просто им непонятно, отчего это взрослые так быстро устают. Сами-то они – воистину вечные двигатели!
Рассказывать подробно об остальных аттракционах детского парка мы не будем.
Вы наверняка бывали в таких весёлых местах и отлично представляете, чем там можно развлечься. Конечно, семьдесят лет назад в детских парках не было лазерных пушек в африканском сафари, электрических автомобильчиков на гоночном треке или надувных резиновых лодок в бассейне. Зато качели, колёса обозрения, которые тогда именовали почему-то «чёртовыми», гимнастические стенки и тиры для стрельбы из пневматических винтовок имелись и приносили детворе желанную радость разнообразного движения.
Потом над парком тучи сгустились, начался несильный дождь. Но солнце при этом ярко светило через прогалы в облаках.
Мама посмотрела вверх и улыбнулась:
– Слепой дождь!
Спрашивать, почему дождь «слепой», Егорке было некогда. Он бегал по аллее парка с задранной головой и широко раскрытым ртом, ловя крупные дождинки, летевшие с неба. Ещё издали он намечал каплю и следил за её падением. Вряд ли это занятие унимало жажду. Зато было весело. Особенно когда капли били по носу или щёлкали по лбу.
Мама сидела на скамье под раскрытым зонтиком и терпеливо ждала, когда сын вволю набегается.
И до сих пор вспоминается Егору хабаровский детский парк и выздоравливающая мама. Особенно когда идёт слепой дождь. Но ловить небесные капли ртом в его солидном возрасте считается занятием несерьёзным.
А очень хочется.
«Самовар»
Зима в Хабаровске выдалась в тот год суровая. Мороз словно бы пробовал на крепость вернувшихся с фронта бойцов. Здоровому-то человеку было невмоготу, чего уж говорить о калеках да инвалидах. Прятались кто где мог, по тёплым углам в ветхих чердымовских и плюснинских завалюшках. А всё-таки голод выгонял на улицу в поисках пропитания.
У кого руки-ноги остались целы, находили кой-какую работёнку на свежем воздухе. Кто дрова и уголь разгружал на станционном топливном дворе, кто грузчиком нанялся – мешки да тюки таскать по складам. Некоторым удавалось устроиться на тёплом месте, да ещё при сытной должности.
А каково инвалидам, раненым и увечным, пострадавшим физически? Толку от них на грубой работе с копейку. На умственный труд не всякий горазд, этому учиться надо было – а их война из-за парты выгнала, под пули и бомбы подставила. Ударила прямой наводкой. Хорошо, если сразу убило и ничего не успел понять. А если жив остался? К мукам телесным добавились моральные потрясения.
Ничего этого Егорка не понимал, конечно, когда мать повела его в цирк на Амурском бульваре. Вообще-то тогда это вовсе и не бульвар был, а набережная грязной речки Чердымовки. Там, перед началом подъёма на центральную улицу, стоял громадный брезентовый шатёр с торчавшими из него в разные стороны мачтами и шестами, на которых держалась сложная конструкция походного сооружения, кочующего по градам и весям страны. Словом, это был знаменитый цирк шапито.
В тот сезон цирковая труппа привезла львов, гимнастов, силача и фокусника. Веселил публику клоун. Он первый заливисто смеялся своим шуткам, бросал в публику разные предметы, которыми жонглировал, и ловил их обратно. Несколько раз даже кувыркнулся на проволоке под бурные аплодисменты.
Львы были худые и облезлые, рычали жалобно, боялись прыгать сквозь горящие обручи и спешили ухватить из рук дрессировщика какую-то съедобную награду за труды.
Гимнасты в застиранных трико раскачивались на кольцах, крутились в воздухе и, натужно покрякивая, подбрасывали друг друга, спеша тут же поймать обратно.
Силач вышел на опилочную арену, поигрывая мышцами и цепями на шее. Видно было, что когда-то мускулы у него и впрямь бугрились. Сейчас кожа с запасом свисала с бицепсов и трицепсов. Тем не менее он ухарски порвал подпиленную цепь. Огромная чёрная гиря даже Егорке показалась вовсе не чугунной, а в лучшем случае деревянной или сделанной из папье-маше.
Правда, фокусник удивил. Он глотал шпагу, извергал в воздух огонь и вытягивал из шляпы бесконечную пёструю ленту наподобие ёлочной гирлянды.
Про клоуна мы уже сказали. Остаётся лишь добавить, что с одеждой у него обстояло хуже всех артистов. Пиджачок узенький, явно с чужого плеча, с рукавами до локтей. Штаны клетчатые и такой ширины, что в них можно было засунуть ещё одного человека. Кепка с большущей пуговицей на макушке постоянно сползала на нос, а сам нос походил на красную спелую редиску, какие зимой не растут. Что же ещё? Ах да! Ботинки с загнутыми носками-бульбами постоянно цеплялись за опилки, и клоун забавно падал вниз лицом на радость народу. Смешно ведь наблюдать, как другие спотыкаются у всех на виду, а тебе всё нипочём в пятом ряду на двадцатом месте. Смейся да соси конфету, купленную в скудном цирковом буфете.
Были ещё какие-то артисты и номера, которые за давностью лет Егорка совсем позабыл. Но мы сейчас не об этом. Всё сказанное выше – вступление перед главным, что врезалось в память.
Стоит произнести слово «цирк», как перед внутренним взором нашего героя встаёт совершенно иная картина.
Сразу же после представления мать с сыном отправились за какими-то необходимыми покупками. Напротив цирка, через дорогу, кипел-шумел городской рынок – в просторечье «толкучка». Описывать его не станем, слишком долгое это занятие.
Прямо у входа на рынок толпился народ, обтекая коротенькую, будто обрубленную, человеческую фигурку, примостившуюся на маленькой тележке. Что-то потянуло Егорку подойти и глянуть поближе на этого человека.
Вот это да! У него не было рук. Пустые рукава стёганой «куфайки» заправлены под ремень. Из распахнутой на груди телогрейки выглядывает поношенная до белесоватости гимнастёрка с медалями. Грязный подворотничок потерял белый цвет и лоснился. Суконная шапка съехала на ухо, и оно смешно оттопырилось.
Егорка вплотную подошёл к инвалиду, вглядываясь в иссечённое шрамами и страшно обожжённое лицо, где лишь маленькие, глубоко запавшие под надбровья глаза просверкивали голубыми искрами. Подумал о чём-то своём и спросил по-детски прямо:
– Ты кто?
Человек оскалился немногими щербатыми зубами, попытался сморгнуть слезинку, но она не покорилась и побежала по щеке в пегую щетину.
– Танкист я. Не видишь, на танке сижу?
Он мотнул головой вниз, на тележку.
Егорка перевёл взгляд на «танк», оснащённый подшипниками. И тут его поразило ещё одно открытие. У человека не было и ног! Пустые штанины были за ненадобностью подвёрнуты под хозяина.
Откуда-то появилась тётка в клетчатом платке и вышарканной плюшевой жакетке. Она отодвинула Егорку и обратилась к матери:
– Вы бы, дамочка, подали герою. Цельный день на морозе. Зазябли вконец. «Самовар» он у меня, без рук, без ног. За день с им натаскаисся. Ничё сам не может…
Мать быстро вынула из сумочки кошелёк и дала зелёную бумажку.
– Вот спасибо, люди добрые! – запричитала тётка, приняв трёхрублёвку, и протянула руку к следующему зрителю.
Что было дальше, Егорка не помнит. Наверно, на рынке мать что-то купила. Лично ему достался пирожок с повидлом.
Когда выходили с рынка, тётка кормила с рук своего «самовара». Она совала в раскрытый, как у птенца, рот ломтики селёдки, давала заедать хлебным мякишем. Напоследок вытащила из-за пазухи шкалик, налила в гранёный стакан и крикнула:
– Глядите, люди добрые! Вот вам цирк бесплатный, и шапита никакого не надо.
Она поднесла стакан ко рту сотоварища. Танкист закусил стакан неполными рядами щербатых зубов, запрокинулся – и в момент выбулькал содержимое в горло, аж кадык заходил вверх-вниз, как поршень в двигателе.
На этом лента Егоркиной детской памяти обрывается. С годами он не раз возвращался к этой картине, осмысливал увиденное, дорисовывал детали. В итоге получилось стихотворение. Возможно, кто-то его читал и раньше. Не посчитайте за труд вновь пробежать скорбные строчки, в которых нет никакого вымысла. Бывало в жизни и покруче.
Хотя – куда уж больше!
