Игорь Игнатенко
Детство Егорки
– Чифан пора.
Китайцы помыли руки, сполоснули потные лица и уселись за стол. Ван принёс от печурки в конце навеса большую кастрюлю и снял крышку. Рабочие стали совать в клубы пара палочки и вытаскивать длинную лапшу.
– Твоя луски? – спросил Ван, поглядывая на Федьку.
– Русский, – важно ответил Чуча.
– Мало-мало похожа.
Китайцы добродушно рассмеялись. Ван пригласил мальчишек жестом за стол.
– Кýсай мало-мало, – подал каждому по две струганые осиновые палочки.
Ребятишки принялись осваивать новый для себя способ питания. Лапша то падала обратно в клубы пара, то выскальзывала на стол. В рот попадали одна-две лапшинки, да и то не всякий раз. Зато хозяева управлялись быстро, и вскоре пар рассеялся, лапша закончилась. Каждый налил себе в чашку остатки мучной болтушки и выпил до капельки.
– Мамка твоя ищи есть? – спросил Ван.
Ещё бы не «ищи», подумал Егорка. Сейчас обеденное время, дома ждут.
– Молодца! – похвалил Ван и дал каждому на дорожку по паре палочек.
– Учися. Сытый станешь.
Уходя, мальчики успели посмотреть низенькие длинные печи, сложенные из просохших кирпичей. Короткие трубы дымили, пахло смольём и берестой. Это шёл обжиг. После печки раскидают, кирпичи охладят и развезут по разным местам.
Дома Егорка попробовал применить палочки. У китайцев он не наелся как следует. Но и разварная картошка не особо поддавалась попыткам ухватить половчее. Хорошо, что огурец можно держать просто рукой. А то бы и вовсе намучился.
Глядя на сына, мать вздохнула.
– На кирзаводе был, у китайцев? Добрался-таки. Уже и палочки в ход пошли.
Подумав о чём-то, сказала строгим голосом:
– Держи ложку с вилкой покрепче. Своя утварь надёжней. Успеешь ещё палочками наупражняться.
«Как в воду глядела!» – вспоминал материнские слова через полвека с лишком Егор, сидя в пекинском ресторане за большим столом с крутящимся диском, уставленным различными яствами китайской кухни.
Впрочем, искусству орудовать палочками можно было научиться и неподалёку, в Хэйхэ или Харбине. Да и на левом берегу Амура в какой-нибудь из благовещенских кафешек-чифанек, расплодившихся без счёта.
Где теперь Ван, жив ли? Как там кирзавод? Что уцелело, что сменилось новым?
Съездить бы в Сосновку, да всё некогда.
Детский аэродром
У мечты есть крылья. Для того чтобы прийти к такой мысли, Егорке понадобилось несколько дней ходить с Митькой Кнышом за страшным задавакой Эдиком.
В Сосновку Эдик приехал из города погостить к бабушке. В первый же день перезнакомился с соседскими мальчишками. Все узнали, что его дядя лётчик, да не простой, а военный.
– На «ястребке» летает, – похвастался новичок.
Он задрал круглое лицо в небо, словно в это самое время над ними действительно пролетал на самолёте дядя. Тюбетейка свалилась с его стриженной «под бокс» головы в траву. Эдик не спеша поднял её и небрежным шлепком вернул на макушку. По всему было видно, как он гордится замечательным родственником.
Военных лётчиков сосновские пацаны видали. Весной они приезжали на озёра охотиться. Весело тарахтели мотоциклы. Впереди колонны двигался зелёный американский вездеход «Виллис». Дядьки в лётчицких шлемах, с двустволками за спинами, проехали через село в сторону таёжной деревеньки Хохлушки. К вечеру они возвратились обляпанные грязью и тиной, обвешанные подстреленными утками.
Мотоциклы и джип затормозили у магазина. Охотники купили водку и закуску.
Толпившихся вокруг босоногих зевак угостили горьковатым чёрным шоколадом. У них имелся ящик с большим куском завёрнутого в серебристую фольгу сытного лакомства.
Это был сэкономленный лётный паёк, полагавшийся в дальней авиации.
Один из охотников вынул из ножен кинжал, отколол несколько кусков и пригласил:
– Налетай, подешевело!
Дважды упрашивать не пришлось. Наиболее проворные ухватывали самые большие куски. Однако и слишком маленьких кусочков не было. Глазомер советского пилота, отточенный в воздушных боях с японцами, не подводил при дележе.
Наверное, среди них находился и дядя Эдика, если он на самом деле военный лётчик.
Рассказав, как дядя сбил в Китае японского камикадзе, за что получил самый главный орден, племянник вдруг ошарашил восторженных слушателей заманчивым предложением. Оказывается, за Сосновкой недавно построен секретный аэродром. И знает об этом пока один только Эдик. Там стоят настоящие военные самолёты – истребители и бомбардировщики. Только они маленькие. Взрослый в такой не влезет, а вот мальчишкам в самый раз.
– Да ты чё! – удивился Митька, шмыгнув носом. – А как рулить?
– Очень просто, – небрежно обронил Эдик, словно он только что выбрался из кабины «ястребка». – Тянешь штурвал на себя – взлетаешь. Опускаешь – приземляешься. Я летал на таком. Запросто!
– Пулемёты есть? – уточнил Кныш.
– И бомбы, – уверенно добавил Эдик.
Он помолчал, морща лоб, и сразил слушателей последним аргументом:
– Баки под пробки заправлены. Авиационный бензин!
Ну где ж тут было устоять перед таким соблазном! Пришлось топать на поиски аэродрома, о существовании которого до сего дня никто не догадывался. Особенно заинтересовался малорослый худенький Кныш. Если самолёты и вправду детские, то для него будет в самый раз. Ещё неизвестно, влезет ли Егорка: вон какой длиннющий вымахал.
Егорка же вспомнил лётчика Черёмушникова, поднявшего его в небо над Сосновкой на санитарном самолёте. Но там не было ни пулемёта, ни бомбы. А сейчас ведь речь идёт о военных самолётах. Вдруг на самом деле они стоят где-то рядом и ждут его появления? Ну и что ж, что маленькие. Так даже лучше. Садись и лети над Сосновкой куда захочешь.
С утра было ещё прохладно и росисто. Тем более что одежонки на будущих пилотах – майки да трусы. Ну ещё кепки от солнца.
Тропинкой за огородами выбрались на вершину сопочки, поросшей дубняком и орешником. Отсюда открывался вид на зелёную падь, образованную старицами и протоками. Когда-то здесь текла речка, но иссякла или поменяла почему-то русло, оставив зеркала поросших осокой водяных бочажин и омутков, где водились сонные караси и головастые ротаны-черныши. Случилось это так давно, что никто уже не помнит имени речки. Самые большие старицы превратились в озерки и получили названия. Вон рядом с селом круглая Гребля, окружённая камышом. А налево озеро Кочковатое. Оно подлиннее и поглубже. И кочки там полно. Правильно назвали.
Далеко справа, в сизой дымке, на самой границе с Хабаровским краем, высились вершины Туранского хребта. Одна из гор под названием Купол упиралась полуторакилометровой головой в низкие облака, которые приносил ветер с Охотского моря.
В поход Егорка отправился, как и вышел из дому утром, босиком. Ноги уже изрядно накололо в чащобе. Кныш тоже был без обуток и с каждым шагом замедлял движение. Зато Эдик в новеньких сандалиях готов был идти дальше.
Никакого подобия ровной площадки, которая могла бы служить местом для взлёта и посадки, они не усмотрели. И самолётов тоже не увидали. Ни маленьких, ни больших.
Аборигены вопрошающе уставились на предводителя.
– Это там! – махнул тот в сторону синевшей в полуденной мари Стёпиной горки, возле которой располагался кирпичный завод.
– Ври больше! – сердито засопел Кныш. – Придумал ты всё.
– Не хочешь летать, не надо. Дело твоё. А мы дальше пойдём.
Эдик посмотрел требовательно на Егорку.
– Давай лучше завтра. Обуемся как следует.
– Эх вы! – рассердился приезжий человек. – Живёте тут столько, а ничего не знаете.
Назавтра все были в тапочках и поначалу с большой охотой продолжили поиски. Но возле кирзавода и Стёпиной горки ничего похожего на аэродром не оказалось.
С вершины горки открывался вид на пойму речки Чергалинки. Она текла на север и вливалась в Горбыль. По рассказам взрослых ребята знали, что он течёт в сторону Томи. Но где и как впадает, им было неведомо.
Оглядев картину, мальчишки смекнули, что никому и в голову не придёт строить в таком сыром месте что-нибудь серьёзное.
Егорка и Митька воззрились на Эдика.
– Ну и где твой аэродром?
Тот надвинул тюбетейку чуть ли не на глаза, избегая требовательных взглядов.
Потом скривился и деланно вздохнул.
– Дядя говорил, если аэродром засекут, то его пере-дисло-ци-ру-ют. Ведь японских шпионов ещё не всех поймали. У них рация. Сделают шифровку и отобьют в Токио.
Непривычные слова смутили сосновцев. Может, не врёт Эдька в самом деле?
Бывалый Егорка решил проверить подозрения. Он в Москве залазил в немецкий «Хейнкель» на выставке трофейного оружия. И в Хабаровске тоже поднимался в самолёт. Неважно, что пассажирский. Сидел в кабине на кресле пилота, крутил штурвал.
– Сколько лопастей на винтах твоих самолётов?
Эдик замялся на минутку.
– Сколько, сколько… Две!
– А вот и неправда! – поймал фантазёра на вранье Егорка. – Двухлопастные только на гражданских, в санитарной авиации. Я на таком летал, точно знаю. Военному нужно три лопасти. Иначе не взлетит. Подъёмная сила требуется для бомбовой нагрузки.
Егорке был уверен в том, что говорил. Ему всё это отец объяснил. Крыть его доводы выдумщик не стал. Он только махнул рукой. Дескать, чего с вами разговаривать. И отправился к бабушке пить деревенское молоко.
– Врун несчастный! – ругнулся вдогонку Митька.
А Егорке в глубине души было немножко жаль, что всё так закончилось.
В эти дни мысленно он парил в небе на маленьком «ястребке». И ощущал, насколько это крылатое чувство – мечта.
ВОЛГА-МАТУШКА
Город священной горы
События детства случаются порой совершенно непонятно. Куда-то едешь, с кем-то знакомишься, одно теряешь, другое находишь. Поди разберись!
Между тем судьба каждого человека, начиная от самого рождения, тесно переплетена с судьбами людей, его окружавших. И если что-нибудь хотите понять в себе, когда наступает пора осмыслить прошлое, постарайтесь прежде всего понять других. Без этого станете подобны воздушному шарику, отпущенному в небо. Любой, самый малейший ветерок унесёт вас так далеко, что ни словом сказать, ни пером описать, как говорится в русских сказках.
Был в жизни Егорки период, который существовал для мальчика просто как данность, без понимания сути происходящего. И только в пору взросления возникли вопросы, которые он вначале стеснялся задавать знающим людям. Затем и времени не стало что-либо выяснять. Учёба в школе, студенчество, армейская служба, семья, журналистская работа, спортивные увлечения, литературное творчество. Да мало ли оправданий для того, чтобы мчаться, не оглядываясь назад!
Наконец настало время. То ли возраст подошёл, то ли захотелось для полноты картины найти и поставить на скрижалях ту самую пресловутую точку над «и». Хвать-похвать – а спросить-то и не у кого. Ушли люди в безвозвратность, ни дневников, ни иных свидетельств не оставили. Письма мы сами не берегли и растеряли. Из личных архивов на свет божий извлечётся иногда такая малость, что только новых вопросов добавляет. Какая-нибудь дореволюционная баночка из-под чая, сахарница кондитерской фабрики Абрикосова тысяча восемьсот девяносто какого-то года. Или вилка с полустёртым клеймом изготовителя и сточенными до неровности зубьями – да и та в свой черёд куда-нибудь денется.
В Ульяновске Егорка очутился вместе с матерью и бабушкой Марией. С берегов Амура и Зеи привели их пути-дорожки на берега Волги и Свияги. На то они и берега, чтобы беречь русла наших судеб, направлять основное течение туда, куда надо.
Через пару лет после окончания войны исполнилось Марии полвека. Что такое пятьдесят лет в женской судьбе? Об этом в короткой новелле не расскажешь. Эпопею надо создавать, историческое полотно.
К этой поре выдала Мария всех дочерей замуж, дождалась первого внука, а за ним и ещё пошли. Кочевала от одной колыбельки к другой. Стряпала и стирала, мыла полы и огородничала. Успевала порой устроиться и на работу, зашибить копеечку в семейный бюджет.
Многому научилась в жизни, и прежде всего предприимчивости, умению цепляться за любой шанс. Стала неплохим психологом, быстро сходилась с людьми. Главным заветом детям и внукам припасла народную мудрость: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Забегая вперёд, скажем лишь, что в невероятной круговерти испытаний дожила Мария без малого до девяноста лет. Тут не только про «тёртый калач» вспомнишь, но и про «одного битого» помянешь. Всякое лыко в строку встанет.
Из Находки, где оставила младших дочерей с их семьями, кинулась Мария в Сосновку к старшей. И завела зятю Даниилу прежнюю песню: сколько можно в деревне прозябать? Понимаю, партийный человек, дисциплина у вас. Но больницу ты уже построил, кадры укрепил. Районное здравоохранение и без тебя проживёт. Пора в город перебираться.
При этих разговорах Егорка не присутствовал, понятное дело. Кончилась агитация за лучшую жизнь тем, что собрали женщины вещички, захватили с собой пятилетнего отпрыска и укатили на запад. Стучали вагонные колёса свою давнюю песню: «Ку-да? Ку-да? Ту-да! Ту-да! Во-да, во-да? Ну да! Ну да!» От великих дальневосточных рек – к Волге-матушке.
Почему Ульяновск? Рискнём предположить, что не с бухты-барахты выбрала его бывалая путешественница Мария. В войну из Москвы в этот город эвакуировали многие заводы, в том числе автомобильный и авиационный. Возможно, кто-то из столичных знакомых позвал Марию: работа, мол, есть, жильём обеспечивают, внук в садик пойдёт, через год в городскую школу поступит. Нине с её природным талантом артистки найдётся место если и не в театре, то в каком-нибудь культурном учреждении. Есть вакансия методиста в областном Доме народного творчества – самодеятельными театральными коллективами займётся.
Вот с такими ожиданиями прибыли путешественники в город Ульяновск, бывший Симбирск. Вроде Сибирь за Уралом осталась, а созвучие в названиях есть, родство некое. Хотя учёный народ утверждает, что Сибирь тут ни при чём. Есть много вариантов расшифровки изначального имени города – Синбирск. Но согласно одной из версий, оно происходит от монгольского «сюм-бюр», что означает «священная гора». Здесь, на горе, русскими был когда-то заложен город-крепость. С высоты ста двадцати метров открывается панорама обширной волжской поймы. Дух воспаряет к небесам, на которых любят обитать боги всех народов и религий. По-русски гору назвали Венец.
Позже Синбирск стали звать Симбирском. А в 1924 году переименовали в Ульяновск. Всё-таки Володя Ульянов – самый знаменитый уроженец города.
До создания Жигулёвского моря, питающего гидростанцию, оставалось ещё около десяти лет. Но планы грядущей стройки загодя волновали ульяновцев. Вот почему город принял радушно новых жителей. Обвыкнутся, укоренятся, начнут приносить пользу. А Егорка станет со временем авиаинженером или конструктором автомобилей.
Городу было неведомо, что где-то на Дальнем Востоке остался мыкаться Егоркин отец. Поживёт-поживёт без жены и сына, соскучится и приедет. И ему место найдётся. Послевоенная разруха требует сильных мужских рук.
Без любимой семьи один долго не проживёшь.
Дом над Свиягой
Слева от Егоркиного дома – речка Свияга. Справа, подальше – Волга. Это если идти от центра Ульяновска вверх по холму на самый Венец. Дом двухэтажный, деревянный. Почернел от дождей, прожарился солнцем, продут ветром и видится этакой глыбой среди избёнок, облепивших обе стороны улицы.
Егорка живёт с мамой и бабушкой на первом этаже, у входа со двора. С улицы подъезд заколочен и завален изнутри разным хламом. Комната узкая, с единственным окном, смотрящим на дорогу. В тесноте разместились бабушкина и мамина кровати, платяной шкаф, стол и три стула. У Егорки кровати нет, спит на сундуке, к которому ночью приставляют стул. Пятилетний мальчишка уже не помещается с ногами на хранилище бабушкиных вещей.
В доме довольно много разного народа. Особенно интересен дядя Адик. К нему Егорка ходит рассматривать журналы. Книжки неинтересные, в них сплошные цифры – то громоздятся столбиками, то на каких-то чёрточках и линеечках растягиваются во всю ширину страницы. Адик учится в институте, пишет по вечерам в тетрадке свои задачки. Порой двигает особой линейкой с прозрачным окошечком, перечёркнутым чёрной полоской.
Журналы разные, но самый интересный из них «Крокодил». Во-первых, цветной, во-вторых, рисунки смешные. То крокодил поддевает на вилы пузатого дядьку с длинной сигарой в зубах. То какие-то человечки ночью при звёздах и луне тащат на спинах мешки, из которых сыплется зерно. Понятное дело – воришки расхищают народное добро.
Врезалась в глаза картинка, да так и осталась осколочком в калейдоскопе памяти. Две конуры, к ним прикованы цепями кривоногие собаки. Между ними тазик с костями. Пасти у собак оскаленные, морды окровавленные. На одной пилотка, другая в военной фуражке. А на ребристых, поросших клочковатой шерстью боках написаны имена – Франко и Тито.
– Сторожевые псы империализма, – пояснил Адик.
– А кости?
– Человеческие. Это карикатура на врагов эс-эс-эс-эр.
На стенке рядом с кроватью висит фотоснимок. Плечистый юноша в белых брюках делает стойку на кольцах, свисающих с потолка.
– Это кто? – интересуется гость.
– Да так, гимнаст один довоенный… – помедлив, отвечает Адик. – Чемпион города. Десятиклассник…
Скосив голову, Егорка рассматривает лицо гимнаста. Потом смотрит на дядю и догадывается:
– Это ты? А как же…
Он смотрит на левую руку Адика. Кисти на руке нет. И левый глаз глядит прямо, не мигая, отблёскивая неживым стеклом.
– Видишь ли, дружок, это всё война, будь она проклята!
– Расскажи, – шепчет потрясённый малец.
Адик медлит, словно боится прикоснуться к открытой ране.
– Я разведчиком был… Возвращался с задания, наткнулся на мину. Хорошо, что полз на пузе, руками ширял впереди. Если бы в рост рвануло, ты бы меня не видел. А так, считай, повезло. Правой рукой писать могу. Читаю и одним правым глазом неплохо.
– Тебя кто спас?
– А вон он, мой спаситель, – дядя Адик кивает в сторону стоящей в дальнем углу комнаты кровати за ширмой.
Там живёт дядя Вадик. Сегодня он на заводе в вечернюю смену.
– Мы учились в одной школе, одноклассники. И на фронт пошли разом. В разведроту попали. Пол-Европы пропахали на брюхе. В тот раз Вадим и дотащил меня до своих. Он за мной полз через нейтральную полосу. Пока я колючую проволоку резал, тыл мой прикрывал. Считай, полумёртвого с того света приволок. Теперь вот вдвоём навёрстываем упущенное. На авиазаводе работаем, учимся заочно.
Егорке надо идти к себе, припозднился в гостях. Он жалобно смотрит на Адика.
Тот улыбается так, что даже стеклянный глаз согревается сочувствием.
– Да ты не горюй, Егор Батькович. Мы ещё повоюем на мирных фронтах. Какие наши годы!
У стенки, где висит фотоснимок, на полу лежит низенький чурбачок, обтянутый суконкой. Адик подходит к чурбачку, упирается в него культёй, а правую руку ставит всей пятернёй на пол.
– Ап!
Ноги взлетают вверх и едва не касаются карточки с гимнастом.
Адик смотрит снизу на Егорку.
– Похоже?
– Очень, – сквозь слёзы врёт мальчик. – Только брюки не белые, а так не отличишь.
Танк-водовоз
Улица тянулась по возвышенной хребтовине Венца. Окнами одной стороны дом смотрел на Волгу, а другая сторона глядела на Свиягу. Текла эта река встречь Волге, с юга на восток, вплоть до устья. Приток небольшой, но вполне судоходный. Впрочем, пароходы сюда не заходили, а моторки и вёсельные лодки плавали. Случалось, забегал какой-нибудь катер, ведя за собой на тросе баржу с сеном или ещё чем-нибудь.
Прибрежный Ульяновск жил вполне по-деревенски. Во дворах усадеб мычали коровы и блеяли козы. Из низеньких хлевушек доносилось сытое похрюкивание. Утром всю округу будили звонкоголосые петухи, соревнуясь в искусстве взять такую высокую ноту, чтобы её услыхали и на левом берегу матушки Волги.
Было ещё одно важное обстоятельство, повлиявшее в будущем на судьбу нашего героя, хотя сам Егорка тогда вовсе и не подозревал об этом. В этом городе, бывшем Симбирске, витает дух великой русской литературы, поскольку в разное время он родил Отечеству Карамзина, Языкова, Гончарова и Григоровича. Бывал здесь проездом Пушкин в пору работы над «Историей Пугачёвского бунта» и выросшей из неё «Капитанской дочки». Не буду утверждать, что именно поэтому герой нашей повести сделался через годы литератором, но нечто мистическое в судьбе Егора всё-таки, как ни крути, прослеживается.
А вот ещё один многозначительный штрих. Здешнюю реку Свиягу татары называют по-своему – Зея. Стоит ли говорить, что для человека, приехавшего с дальневосточной Зеи на среднерусскую Зею-Свиягу, – это тоже некий знак.
Но Егорке, напоминаем, было пять лет, и всего этого он просто не знал. Его занимали иные заботы. Одна из них состояла в том, чтобы наблюдать за жизнью расположенного неподалёку от его дома военно-технического училища. К слову, создано оно было как раз в том году, когда Егорка с матерью и бабушкой поселился в Ульяновске.
Рано утром из ворот училища выкатывал, погромыхивая гусеницами, танк. При этом башня у него была развёрнута и пушка смотрела назад. На моторном отсеке умельцы-технари установили большой бак. Пустая ёмкость добавляла грозной боевой технике гула и грохота.
Однако у танка были вполне мирные цели. В чём Егорка и окрестные мальчишки убедились в первые же дни после появления танка на их улице.
Скатившись по длинному и довольно крутому спуску к реке, танк тормозил на гравийном берегу, добавляя скрежета в симфонию воинственной музыки. На крыше башни откидывался люк, появлялся курсант в чёрном комбинезоне со шлемофоном. Он спрыгивал на землю, скидывал с борта машины длинный шланг, подсоединённый к баку. Свободный конец заносил в реку, едва не черпая сапогами воду.
– Давай! – махал рукой курсант водителю, высунувшемуся из люка на передке танка. Двигатель прибавлял оборотов – и возле опущенного в воду конца шланга завихрялась воронка. В баке начинало булькать и посвистывать.
Танкист снимал шлемофон и подставлял речному ветерку стриженую голову.
Когда бак наполнялся, шланг извлекали из речки и водружали на своё место вдоль борта.
Импровизированный водовоз устремлялся на штурм Венца, оставляя за собой облако дизельных выхлопов. За ним по песчаной колее тянулась влажная дорожка, замывающая рубчатые следы гусеничных траков.
Мальчишки, наблюдавшие всю эту «военную» операцию, сбрасывали одежонку и булькались в реку, из которой только что набрали чистую утреннюю воду для курсантских умывальников.
Очевидно, пробурить скважину водозабора на вершине горы было в те годы делом дорогостоящим. Но неужели в училище не имелось грузовичка, чтобы возить воду? Конечно, какой-нибудь грузовичок наверняка был. Вот только штурмовать крутояры Венца вряд ли он сумел бы так успешно.
Так впервые в жизни увидел Егорка танк-водовоз. И испытал некоторое разочарование. Мало того что пушка была развёрнута назад и не собиралась стрелять, так ещё этот хозяйственный бак на боевой машине развеивал романтический ореол, окружавший бронетанковые войска.
Лет через тридцать доведётся Егору увидеть другой танк за выполнением ещё более странной задачи. Однажды заехал он в отдалённое село в гости к директору местной школы да и заночевал по старой студенческой дружбе.
Была глухая осенняя ночь. В окнах уже отошедшего ко сну учительского дома вдруг замелькали отблески ярких фар. Улицу заполонил, приближаясь, гулкий рык мощного двигателя.
Хозяин дома спокойно поднялся с постели и вышел во двор.
Егор выглянул в окно и увидел, как товарищ вынес на крыльцо ящик с бутылками. Потом, не дожидаясь никого, хлопнул дверью и возвратился в комнату. Немного погодя на крыльце затопали чьи-то ноги. Через пару минут дизель удовлетворённо взревел, залязгали гусеницы и блики с окон убежали в сгустившуюся ночь.
– Что это было? – удивлённо спросил Егор.
Товарищ, умащиваясь на постели, зевнул и сказал как о чём-то вполне обыденном:
– Ребята из соседнего гарнизона за водкой приезжали.
Ночью Егору снился Ульяновск. Танкисты на берегу реки пили прямо из горлышек бутылок. Затем развернули башню, как положено, пушкой вперёд и бабахнули в пространство. Приветный снаряд полетел от приволжской Зеи к её дальневосточной тёзке.
Взрыв не раздался. Шла мирная жизнь.
Волны на сцене
До кукольного театра идти близко. Хотя, может быть, и не очень близко, если разобраться на холодную голову. На спектакли Егорка летел как на крыльях, не замечая ни длинных кварталов, карабкающихся на гору, ни выщербленных тротуаров, ни всего прочего, что мешало встрече с любимым зрелищем. Вот и получалось, что рукой подать.
На углу старинного особняка, прямо над входом, под шатровым четырёхскатным козырьком со слуховым окном, красовался жестяной человечек. Запрокинув голову, он дудел в трубу, созывая народ. На макушке козырька торчал шпиль, который оседлала птица неизвестной породы. Длинный острый клюв она поворачивала в ту сторону, откуда дул ветер. А ветер здесь тянул постоянно с Волги. «Это флюгер», – пояснила мама.
В двухэтажном каменном здании происходили чудеса. Гардеробщица взамен принятого пальтишка выдавала номерок в виде снежинки. В фойе по круговой железной дороге маленький паровозик таскал три вагончика. Все желающие могли прокатиться.
С потолка в зрительном зале свисали льдинки, как в Снежном королевстве. Он был усыпан звёздами, а стены разрисованы сказочными деревьями. Разноцветные кресла принимали в ласковые объятья две сотни детей, таращивших глаза на плотно закрытый занавес в ожидании спектакля.
Наконец из оркестровой ямы звучал бравый марш. Начиналось самое главное.
На сцене оживали герои любимых сказок. Длинноносый Буратино смешил детишек, заполнивших зрительный зал до отказа. Когда страшила Карабас-Барабас запутывался своей длинной бородой в лесной чащобе, все весело хлопали в ладоши и звонко смеялись. Пудель Артемон говорил человеческим языком и лишь изредка лаял.
В другом спектакле маленький герой пьесы убегал от разбойников. В разгар преследования из-за ширмы выглядывал волшебник в высоком колпаке с кисточкой, прикладывал палец к губам и просил зрителей топать ногами, чтобы сбить с толку погоню.
Можете представить себе, какой шум и гвалт поднимался в зале! Егорка тоже вскакивал с кресла, топотил изо всех сил и махал руками, мешая злодеям.
Долго терзала загадка: как это на сцене вдруг начинали ходить высокие синие волны и появлялся парусный корабль? Казалось, вода вот-вот начнёт плескать с подмостков и всем придётся пускаться вплавь.
Когда закрывался занавес, Егорка со страхом опускал ноги с кресла на пол, боясь замочить ботинки. Неожиданно оказывалось сухо. Почему-то становилось немножко грустно, будто его обманули.
Довольно скоро Егорку стали отпускать на спектакли одного. Мама давала деньги. Он летел знакомым путём, ожидая встречи с чудесами, в которые верил безоговорочно.
И очень сердился, когда ему объяснили, что волны на сцене сделаны из длинных синих полотнищ, которые держат за оба конца взрослые артисты и дёргают вверх-вниз.
Ему очень хотелось вымочить однажды в театре ноги настоящей водой. И он надеялся, что это случится, надо лишь подождать немного.
Каша до отвала
Осенью мать повела Егорку в детский сад. Она устроилась на работу в Ульяновский областной Дом народного творчества, и ей дали для сына место в детском саду.
За лето мальчишка, по словам бабушки Марии, выбухал как на дрожжах. Никто из соседей не давал ему пяти лет. Некоторые даже считали школьником: иной первоклассник на полголовы ниже. К тому же Егорка свободно читает книжки, ходит в магазин за хлебом и молоком, деньгам счёт знает. Один наладился посещать полюбившийся кукольный театр. Да и вообще, как утром уйдёт из дому, так целый день не доищешься. Правда, искать-то его особо некому и некогда: бабушка работает в портовом магазине продавщицей, мать тоже на новой службе.
Итак, последуем за нашим героем в «детское дошкольное заведение», как выразился дядя Адик, когда узнал, куда собрался младший друг.
Отправляясь с сыном первый раз в детсад, мать сказала:
– Запоминай дорогу. Водить тебя за ручку некому, привыкай к самостоятельности.
А чего к ней привыкать, если и так целый день на воле?
Путь к садику был неплохо освоен, поскольку совпадал с маршрутом до кукольного театра.
Всю дорогу мать поглядывала на левую руку, где были часики-кирпичики.
– Ох, опаздываем мы с тобой!
Двухэтажный каменный дом детсада располагался в глубине квартала. К нему вела посыпанная жёлтым песком аллея грушевых и яблоневых деревьев. Румяные яблоки светили заманчиво, но груши уже обобрали, лишь кое-где на увядающей траве чернели упавшие переспелые плоды. Игровые площадки пустовали. Было время завтрака. Именно к завтраку и торопилась привести мать сына, поскольку этим утром дома ничего, кроме чая с сухарями, на столе не было.
Заведующая садиком взяла принесённые документы, мельком глянула, не читая, и тут же отложила в сторону, лишь уточнила имя и фамилию. Оглядев Егорку с головы до ног, повела его на второй этаж, где располагалась старшая группа. Мать помахала сыну вдогонку и растворилась в коридоре.
– Дети, вот ваш новый товарищ – Егор. Надеюсь, вы подружитесь, – объявила заведующая стучавшим ложками ребятам и усадила новичка за стол.
Соседи заканчивали есть рисовую кашу и принимались за чай с бутербродами. Куски белого хлеба, намазанные сливочным маслом и посыпанные сахаром, так и просились в рот. Не успели ребятишки и глазом моргнуть, как сотрапезник сравнялся с ними и принялся утирать блестевшие губы.
– Ну ты мечешь! – удивился сидевший рядом мальчишка с поднятыми под чубчик бровями-скобочками.
Затем все перешли в большую комнату, заполненную интересными игрушками.
Особенно понравился Егорке маленький рояль, совсем как настоящий. Он стукнул пальцем по клавише, и рояльчик отозвался звучным голосом.
Но тут вновь пришла заведующая и отвела Егорку на первый этаж.
– Вот твоя средняя группа. Ишь, какой долговязый вытянулся! А я думала, тебе шесть. Старшие-то на следующий год в школу пойдут.
Егорка тоже собирался в будущем году стать первоклассником. И только хотел сказать об этом, как начальница ушла.
Народ в средней группе был заметно мельче, чем на втором этаже. Некоторые ещё ковырялись ложками в каше и прихлёбывали остывший чай. На душе у Егорки стало тоскливо, словно его обманули. Низенькие столы и стулья явно не подходили по росту. Никакого рояля и в помине не было. Иным мальчишкам ещё носы утирать требовалось. Он был подобен Гулливеру среди лилипутов.
Видя огорчённое лицо свергнутого с небес великана, воспитательница попросила помочь ей.
– А что надо? – буркнул Егорка.
– Помоги кашу доесть. Мой маломощный «колхоз» не справляется.
Еле втиснувшись за столик и согнувшись в три погибели, наш герой принялся уничтожать одну за другой нетронутые порции. Вообще-то он любил сладкую рисовую кашу. Тем более с аппетитным зеркальцем растопленного сливочного масла посерединке.
