Игорь Игнатенко
Детство Егорки
У БАБУШКИ СТЕПАНИДЫ
Медаль Ушакова
Оживляя свои давние переживания, мы оживляем ушедших навсегда. Это воскрешение – но такое неосязаемое, такое бестелесное!
Стихия славянской речи. Одна струя – русский язык, другая – украинская мова. А река одна, струи в ней переплетены до полной нераздельности. И вкус один. И смысл общий. Мама – мамо. Мамочка – матынько. И объяснять ничего не надо.
Приехав на Украину, Егорка окунулся в новые звуки и краски. В три года это не страшно, наоборот – интересно.
На железнодорожной станции Корсунь московский поезд долго не стоит. Надо спешить дальше, в Киев.
Отцовская родина Черкащина. Старинная вотчина запорожских казаков. Хлебная житница страны. Поля, засаженные сахарной свёклой. Садочки и ставочки 5, мелькающие в вагонном окне и вдруг остановившие свой бег под гудок прибытия поезда.
Едва успели выйти из вагона, как попали в крепкие объятия отцова двоюродного брата Трофима. Мужчины с чемоданами и мать с сыном на руках спустились с привокзального перрона. По мощённой булыжниками улице дошли до хаты, светившейся белёными стенами сквозь фруктовые деревья окружающего сада…
…Луч фонарика памяти упирается в грудь дядьки Трофима. Егорка сидит у него на коленях и рассматривает медали, приколотые на морскую форменку. Из глубокого отворота выглядывает полосатая бело-голубая тельняшка. Справа – большая красная звезда, в центре которой солдат держит винтовку. Это орден. Слева – медали. Все награды хороши, но есть среди них одна, от которой нельзя оторвать глаз.
Дядька служил мичманом на торпедном катере, воевал с немцами на Чёрном море. Топил торпедами вражеские корабли. За что, в числе прочих, получил медаль адмирала Ушакова. Награда не простая. Колодка обтянута муаровой лентой голубого цвета с проходящими по краям белыми и синими полосками. Круглая медаль наложена на якорь, к которому крепится серебряная цепь, спускающаяся с верхних углов колодки. Егорка тянется к заманчивой цепочке. Дядька смеётся, показывая стальные зубы. Потом откалывает медаль и даёт поиграть племяшу.
У отца дома в Сосновке тоже есть похожая штучка, только другого цвета и не такая затейливая, без цепочки. Он принёс её перед отъездом на Украину и сказал, что такие медали дают тем, кто доблестно трудился в войну. Значит, хорошо работал, понял Егорка.
– Смотри не уколись, – беспокоится мать. Она снимает сына с коленей Трофима и возвращает медаль хозяину.
Отец с братом разливают по стаканам свекольную горилку. Пьют за встречу. Потом за Победу. Затем за Сталина.
Егорка засыпает.
Дядька Трофим после войны устроился работать трактористом в родном Кошмаке. Дом и садочек стоят вплотную с усадьбой родителей Даниила. Трофиму вместе с родным братом Иваном, проживавшим в пристанционном посёлке, выпало первыми из украинской родни встречать дальневосточников.
Больше ничего из событий того дня оглушённый треволнениями Егорка не запомнил. Всё заслонила медаль с блестящей цепочкой.
А ещё очаровал своей певучестью и непонятностью украинский язык. «Який ты дуже гарный хлопчик!» – сказала бабушка Степанида и погладила Егорушку по голове. Непонятно, но всё равно приятно. Лицо у бабушки доброе, голос ласковый. По всему видно, Даниилову сынишке рады.
Гедз
Знакомство с украинской речью продолжилось и на следующий день. Причём при обстоятельствах весьма драматических.
Утром бабушка наварила вишнёвого киселя. Народу в хате, по случаю приезда дальневосточников, собралось немало. Сама бабушка и дед Сергей. Потом четыре весёлые тётушки. Отец с матерью и сыном поселились в отдельной горнице.
Самый главный едок – всеобщий любимец Егорушка. Ну а раз такое дело, сготовили кисель в большой глубокой миске. Мама такую посуду называет по-другому: или чашка, или даже тазик.
Уже во дворе, когда кисель ещё булькал на плите, на сладкий аромат слетелись разные насекомые. С летней печурки под соломенным навесом миску понесли студить в хату. Там всегда прохладно от утоптанного до глянца глиняного пола и затенённых занавесками небольших окошек. Чтобы племянник не обжёгся раньше времени, тётя Лена настрожала:
– Дывыся, прылетыть бджьола або гедз. Укусыть! Покы воны кыселю нэ спробують, никому йисты нэ можно.
Отец, радуясь возвращению в стихию родной речи, пояснил сыну:
– Бджьола – это пчела, а гедз – это оса.
Новые слова понравились Егорке. Особенно второе. Звучное и доселе неизвестное, оно не таило никакой опасности и звало поиграть звонкими звуками: «дз-з-з!» Когда взрослые отвлеклись на свои дела и разговоры, Егорка прошмыгнул в хату. Миска стояла на столе в углу под божницей. Слабо мерцал огонёк лампадки. Лик женщины с младенцем на руках, украшенный серебристым окладом, притягивал взгляд таинственностью.
Поверхность киселя покрылась тёмно-алой плёнкой. Ткнув в неё, Егорушка облизнул кисло-сладкий палец. Вкусно!
Он вспомнил слова тётушки и решил убыстрить ход событий. Если кисель можно пить только после пчелы и осы, то надо позвать их поскорее. Ну а поскольку здесь Украина, то и звать их надо по-украински. И он принялся прыгать возле стола, размахивать руками и кричать в полный голос:
– Пчела, прилетай! Гедз, прилетай!
И здесь он едва ли не впервые в жизни срифмовал две строчки:
– Киселя Егорке дай!
И гедз услышал призыв. Откуда ни возьмись появилась оса и стала кружить над головой гурмана. Напрасно он отмахивался. Осу это лишь разозлило. Она каким-то образом залетела снизу под рубашонку и принялась жалить Егорку.
Малыш взвыл благим матом, так что его услышали даже во дворе, несмотря на плотно закрытые двери. Одна за другой в горницу прибежали тётушки: Елена, Дуся с Тосей и самая младшая, Надя.
– Дэ гэдз? Дэ оса? Караул, рятуйтэ6, люды добри!
Пока разобрались, что да почему, пока вытащили осу из-под рубашонки, Егорушка наорался досыта. Укус тут же прижгли тампоном с горилкой. Эту операцию поручили Нине, как матери.
Прибежавшая последней бабушка наругала дочерей за то, что не уберегли племянника. Потом она взяла из буфета глиняную мисочку, налила туда киселя и придвинула к Егорке.
– Йисы, мий малэнькый.
Подавляя остатки рыданий, внук принялся хлебать кисель с маковым пирожком.
Так, в приключениях, страданиях и волнениях, постигал маленький дальневосточник отцову «ридну мову».
Патроны и крапива
На горище, то есть на чердаке дедовой хаты, лежала кучка латунных гильз, прикрытая тряпьём. Вот до них-то и добрался Егорка однажды, когда залез на горище поиграть бабушкиной прялкой. Колесо прялки, вращавшее веретено, казалось ему штурвалом корабля. Он крутил «штурвал», пыхтел и рычал. Не хватало только пушки, чтобы вести огонь по врагам.
Поиски чего-либо годного для вооружения судна, которым командовал «моряк» с Дальнего Востока – з Далэкого Сходу, как здесь, на Украине, говорили, – привели мальчика к дедову схрону.
Патроны от крупнокалиберного пулемёта тускло светились в чердачной полутьме. Они были раза в полтора, а некоторые и в два, больше обычных винтовочных. Жаль, дед вытащил из них пули и высыпал порох. А не то бы…
Егорка наморщил лоб, соображая, как быть. Что-то подсказало малышу ход дальнейших действий. Засунув в карман штанишек парочку гильз, он спустился по лестнице-драбыне в сенцы хаты. Хорошо, что взрослые разошлись по своим делам и никто не мешал. Хотя чего это я пишу «хорошо»? Дело-то могло кончиться куда как скверно, окажись в детских руках полностью снаряжённые патроны.
Выглянув во двор, Егорка мышкой прошмыгнул за амбарушку-клуню. Здесь стоял большой чурбак, на котором дед рубил хворост для печки. Выложив на щербатую поверхность чурбака добычу, обладатель грозного арсенала принялся внимательно рассматривать гильзы. Тут он и обнаружил в их донышках совершенно целые капсюли. Они выделялись светлой желтизной и нетронутой поверхностью, таившей до поры щепотки пироксилинового запала.
И хватило же ума нашему герою догадаться, как действовать дальше!
Зажав в кулачке левой руки гильзу покрупнее, Егорка принялся тюкать цоколем другой гильзы по капсюлю. Удары получались несильные, падали вскользь. Пришлось менять диспозицию.
Установив гильзу вертикально на чурбак, наш испытатель прицелился и ловко трахнул по капсюлю. Раздался оглушительный хлопок! Ладонь обожгло. Заложило уши. Судорожно закинув оба патрона в заросли крапивы, росшей за клуней, малыш принялся дуть на кожу, утишая острую боль.
За этим медицинским упражнением и застали его дед с бабушкой, прибежавшие после взрыва выручать внука из беды. Запах сгоревшего пироксилина сразу же прояснил взрослым всю картину произошедшего. Дед выпростал внука из-под юбки бабушки Степаниды, куда тот забился от ужаса.
– Куды заховав патроны? – сипло крикнул дед Сергей.
Егорушка махнул уцелевшей рукой в сторону кустов крапивы.
– А ну, шукай! – подтолкнул дед к чащобе напроказившего потомка.
Пока внук нашёл орудия преступления, обстрекался жгучей крапивой с головы до ног. Тысячи иголок впились в худенькие ручки и ножки, ошпарили лоб и щёки.
– Ото ж тоби батько з мамкой всыплють ще каши, – пообещал дед, передавая чадо появившимся дочкам. Родители в это время куда-то ушли из усадьбы по своим делам. Тётушки принялись хлопотать вокруг племянника. Елена смазала ладошку конопляным маслом. Дуся замотала рану чистой тряпицей. Тося утирала Егорушке слёзы. А младшая Надюха причитала в голос:
– Ой, лышенько мэни! Ой, яка капость зробылась!
Что было дальше? Воображайте сами.
От себя могу сказать лишь одно. Обожжённая ладошка зажила довольно быстро.
А вот кто надоумил Егорушку тюкать по капсюлю – и до сих пор неведомо. Не дед же.
Хорошо, что это были разряженные патроны, а не гранаты или артиллерийские снаряды. Война оставила на украинской земле немало армейского металла. Жители деревень и посёлков запасались для хозяйственных нужд латунными гильзами, из которых извлекали, опять же для своей пользы, взрывчатую начинку. По недосмотру в распотрошённых боеприпасах оставались целые капсюли. Возможно, их тоже ждало какое-то применение. Но гадать не будем.
Сколько детских жизней унесли грозные «игрушки», оставленные войной и сработавшие в самый неподходящий момент! Число инвалидов, калек, увечных и того больше. Обильна жатва смерти и беспощадна. Не скоро ещё на её полях наступил мир. Да и наступил ли окончательно? – спросим мы, глядя на сегодняшнюю Украину.
Ангел в небе
В церкви сумрачно. Колеблются перед иконостасом огоньки свечек. Бабушка и дедушка истово осеняют троеперстием лоб, живот и плечи. Тётушки пореже и помельче крестят лоб и грудь. Мать и отца Егорушка не видит.
Перед людьми ходит человек в длинной чёрной одежде и размахивает длинной цепочкой с железным стаканчиком на конце. Оттуда вырывается дым, как из утюга, когда мать гладит бельё. Пахнет сладковатым угаром, словно в печке жарко горят смолистые поленья.
Другой человек, с высокой шапкой на голове, макает в широкую и глубокую чашу веничек и брызгает на собравшихся. Капли воды попадают Егорушке на лицо. Он хочет вытереться, ему щекотно и слепит глаза. Но бабушка удерживает руку внука: «Цэ свята вода».
Трубочка калейдоскопа поворачивается…
Солнце заливает майданчик перед церковью. Люди стоят на площади длинной шеренгой. Служка с непокрытой головой обходит народ. У него в руках серебряный поднос. Верующие жертвуют «на храм». Тётя Лена даёт племяннику хрустящую бумажку и подталкивает навстречу сборщику пожертвований. Егорушка, робея, кладёт семейную лепту на кучку денег и прижимается к холстяной бабушкиной юбке.
Высоко в небе парит неведомая птица. Егорушка следит за полётом, пока солнце не ослепляет на миг. Он моргает, вытирает слёзы и вновь оглядывает небо. Но птица куда-то запропала между облаков и голубых прогалов. «То твий ангел полэтив», – шепчет тётушка.
Хочется смеяться и бегать. Так всё необычно и радостно. Но никто из детей этого не делает, а их здесь немало. Приходится Егорушке потерпеть. «Ладно, дома побегаю», – решает только что крещённый человек. Пришедшие ко Христу сдержанны и серьёзны. Вот и он постоит на месте.
Тётя Лена берет руку племянника и показывает, как правильно класть крест. Лоб – пупок на животе – правое плечо – левое. Несложно и запоминается сразу. Сверху вниз, справа налево. Православие.
Через годы события того солнечного дня затушуются и потеряют многие детали. Но сакральный смысл сохранится. Будет в свою пору Егорка и октябрёнком, и в пионеры его примут. Станет комсомольцем. По примеру отца и матери вступит в партию.
А незримый ангел-хранитель, воспаривший над его головой в украинском небе, сопроводит каждый шаг подопечной личности, оберегая душу и тело.
Реальность? Мистика? Приснилось или померещилось? Никто не знает. Слышится колокольный благовест. Пахнет ладаном. Мерно раскачивается кадило. Душа обрела бессмертие.
Жить интересно и совсем не страшно.
Марийка
Один из лучших праздников на Украине – храмовый день, или просто храм.
Время его проведения приурочено к имени местной церкви. В Кошмаке церковь посвящена святым апостолам Петру и Павлу и храмовый день приходится на разгар лета, обильный плодами июль. Родня съезжается в хату к кому-нибудь из родственников. Один год собираются у одного хозяина, другой год – у другого, и так по очереди.
Но вначале идут в церковь и ставят Богу свечки. Молятся во здравие живущих, ушедших в мир иной поминают добрым словом.
В церкви пахнет ароматным дымком сгоревших благовоний – ладана, мирра, целебных трав. Что-то бубнит, читая псалтырь, гривастенький худой дьячок. Громко возглашает здравицы и поминовения, поглядывая в список, настоятель церкви. Он одет в расшитую золотом ризу. На голове высокая круглая шапка, украшенная блескучими камешками. Главный священник невысок и весьма упитан. Лицо влажно, и на лбу блестят капли пота. Это неудивительно: стоит июльская жара. Конечно, в церкви прохладней, чем на дворе, однако душно от скопления молящегося народа.
Егорушка смотрит и слушает. Ему ничего не понятно, хочется побегать на свежем воздухе. Но бабушка и дедушка крестят лбы и никуда не уходят. И тётушки тут же молятся рядом. Хорошо матери с отцом, они остались в усадьбе. Собирают, наверно, вишню. За хатой у оврага, который бабушка называет «провалля», несколько деревьев, усыпанных алыми крупными ягодами. Они сочные и сладкие. Егорушка пробовал, ему понравилось.
Священник громко возгласил хвалу Господу. Служка обошёл прихожан, собирая пожертвования. Егорушка знает, как это делается. Он уже один раз клал деньги на поднос раньше, когда в небе заметил парящую неведомую птицу, в которой тётя Лена признала его Ангела. Тогда поп брызнул на него водой из крестильной чаши.
Сейчас никого не окропляют. Напоследок священник осеняет всех крестным знамением. Люди покидают церковь и через сумрачный притвор выходят на яркое солнышко. День в разгаре, небо безоблачно. Ласточки и голуби летают, смешиваясь, в бирюзовой вышине. Хорошо!
Бабушка подталкивает Егорушку к маленькой девочке. На её головке тёмная косынка, из-под которой спускаются на спинку с торчащими лопатками две тощие чёрные косички с вплетёнными красными ленточками. Личико у девочки узенькое, а глаза прямо-таки огромные, круглые. Губки сжаты в полоску, носик остренький.
Егорушка человек воспитанный. Он протягивает незнакомке руку и говорит, напирая на давно освоенную букву:
– Егор-р.
Девочка некоторое время молчит, словно вспоминая своё имя, потом выпаливает, собравшись с силами:
– Мал-лыйка!
Брови Егорушки лезут на лоб в попытке уяснить услышанное.
Тётя Надя, пятнадцатилетняя болезненная девушка, истая богомолка, тихонько поясняет племяннику на ухо:
– Вона Марыйка. По-вашому Маша будэ. Нэ ображай дивчынку, у нэй батько у вьязныци, цэ тюрма по-вашому. И маты хвора.
Хотя Егорушке уже три года и три месяца, маленьких он не обижает. Ему невдомёк, что девочка старше его на целых полгода. Просто выглядит так, из-за того что родилась в оккупацию и недоедала.
Вторая часть храмового праздника перемещается на усадьбу дядьки Трофима. В этом году его черёд привечать да угощать родню.
Столы обставлены длинными скамейками, каждому гостю достались миска и ложка. Рядом стаканы и вилки ждут работы. На столах в глиняных горшках пускает пар молодая отварная «картопля». Макитры наполнены борщом, покрытым красной жирной плёнкой, не пропускающей ни струйки раскалённого пара, хотя только что хозяйка вытащила чугунок рогачом из печи.
На блюдах грудами лежат помытые в студёной колодезной воде «огирки» и помидоры, «цыбуля» и «часнык». Отдельно на тарелках светится сало, перепоясанное мясными прожилками. И много чего другого, припасённого к «вэлыкому» дню. Даже не верится, что всего лишь год назад окончилась война, смерчем пронёсшаяся по украинским чернозёмам. Отозвалась родимая земля на крестьянское радение, дала плоды по трудам людским.
В центре стола водружена бутылка «монопольки». Никто не прикасается к поллитровке с синей этикеткой местного спиртзавода. Это ритуальное украшение. Главное горячительное содержится в длинногорлых бутылях толстого стекла, заткнутых газетными пробками. Свекольная горилка ради праздника прошла двойную очистку от сивухи и обрела родниковую прозрачность. Для детей в жбанчиках налиты шипучий грушевый квас и вишнёвый «узвар».
Родня пьёт и закусывает. Трофим ведёт застолье умело, как некогда управлял своим торпедным катером на Чёрном море. Всем весело и хорошо.
Егорушке с Марийкой тоже не скучно. Наевшись блинов и напившись холодного кваса, они слезли с лавки и принялись искать себе общее занятие. Егоркина мать подошла к ним, наклонилась к новой подружке сына и спросила:
– Как тебя зовут, девочка?
Та назвала своё имя, всё так же смешно налегая на «л».
– Марийка, значит? А твои мама с папой тут? Ну-ка покажи, где они.
Марийка потупилась:
– Ни. Их нэмае туточки.
– А что же так?
– Маты хволае (хворает). Лэжыть у хатыни, нэ встае.
– А отец?
– Батько у вьязныци.
– Где-где?
– У тюрми, – поясняет Надя.
Егоркина мать удивляется и жалеючи гладит Марийку по головке, с которой та давно уже сняла косынку.
– А за что его в тюрьму-то посадили?
Марийка потупилась и тоненьким голосочком прошептала чуть слышно:
– Бо вин козы крав…
Мать рассмеялась украинской мове, на которой прозвучало скорбное признание. Видимо, вишнёвая наливка затуманила смысл слов. Непривычные звуки раззадорили молодую женщину не к месту.
– Как ты сказала? Козу, что ли, украл? Ну-ка повтори! – И сама произнесла развеселившую её фразу: – Бо вин козы крав… Ха-ха-ха!
Егорушка схватил Марийку за ручку и сказал маме сердито:
– Чего смеёшься?
Потом потащил Марийку к порогу:
– Пойдём гулять!
Ему было невдомёк, что по-украински «гулять» означает «играть». Но Марийка подчинилась воле своего защитника. Они убежали к ставочку за садом. Рукотворное озерко дышало свежестью. На середине ставка плавали утки. Селезень с отливающими голубизной крыльями важно крякал и следил за порядком в стае. Уточки одна за другой ныряли в поисках корма.
Егорушка спросил тихо:
– А чего это папка твой?.. Ну, коз чужих?..
Марийка вскинула глазки и сказала так просто, что Егорушке захотелось заплакать:
– Йисты ничого нэ було.
…Больше семи десятков лет пролетело с того лета. Но и до сих пор слышит Егор: «Бо вин козы крав…»
И давно уже не сердится на свою молодую маму. Она, как и Марийкина мать, ушла из жизни очень рано. Совсем молодой.
На баштане
– Пидэмо на баштан, – сказал дед Сергей.
Егорушка уже знал, что первое слово означает куда-то идти. А вот «баштан» – загадка. Что это такое?
Мать надела на русоволосую голову сына купленную в Москве беленькую панамку. Солнце с утра уже припекало вовсю. Она знала, что путь у деда с внуком неблизкий, за околицу села. А там ещё топотить за свекольное поле километр с гаком. Тогда и баштан будет.
Идти по селу интересно. Сразу за воротами усадьбы горбатенькая узкая дорога карабкается вверх к майданчику. Дождевые потоки порядком поразмыли глинистый шлях. Две телеги здесь не разъедутся. Впрочем, тут и одна-то телега не каждый день проезжает.
На майданчике, небольшой площади перед сельрадой 7, ходили куры и в мутной луже нежился поросёнок.
Пока шли от майданчика, деда то и дело приветствовали из-за плетней любопытствующие женщины:
– Здоровэньки булы, диду Сэргий! Хто з тобою йдэ?
Дедушка останавливался на минутку, чтобы в свою очередь поприветствовать односельчанок.
– Цэ мий внучок. З самого Далэкого Сходу. Егором клычуть.
– Гарный хлопчик! – хвалили любопытные тётки. Каждая просила подождать немного и угощала на дорожку кто пирожком с вишенным повидлом, кто румяным яблоком. Пока добрались до околицы, карманы шаровар порядком оттопырились от гостинцев.
Сразу же за селом под уклон пологого холма сбегало свекольное поле. Ботва буряков мочила ноги росой. Егорушка шлёпал босиком по едва заметной узенькой тропинке. Она привела их вскоре к глубокому оврагу. На дне журчал узенький ручей, по бережкам которого кустилась бузина.
Здесь они напились. Дедушка черпал воду ладонями, а Егорушка лёг на живот и погрузил лицо в чистую прохладную струю. Вода забралась в нос, пришлось отфыркиваться и протирать глаза.
Пока он этим занимался, маленькая рыбёшка проплыла между травинок и, вильнув хвостиком, исчезла из виду.
Перебредя через ручей, путешественники взобрались на следующий холм. Длинные плети растений укрывали своими широкими листьями полосатые зелёные шары и какие-то продолговатые жёлтые штуки. Словно Егорушка попал в место, где росли большие игрушки.
– Ось тоби и баштан, – сказал дед.
То там, то здесь на поле виднелись светлые косынки склонённых к земле работниц.
На дальнем краю поля высились две большие горки, сложенные из полосатых шаров. Здесь же находился шалаш, возле которого располагались стол и лавка, сколоченные из оструганных досок. На лавке сидел седобородый старичок в широкополой соломенной шляпе-бриле. Он курил трубку и молча ждал, когда ранние гости приблизятся к таборку.
Старичка звали Опанас. Егорушка, когда услышал это имя при знакомстве, невольно рассмеялся. Почему «опа»? Почему «нас»? Но спрашивать не стал, постеснялся.
Опанас махнул рукой в сторону горок.
– Бэрить, яки на вас дывляться.
Дед Сергей начал выбирать. Он поочерёдно брал в руки полосатые шары с сухими хвостиками, подносил их к уху и крепко сжимал.
«Наверное, шар что-то шепчет, – подумалось Егорушке. – Вон как дедушка внимательно слушает, даже кепку снял».
Наконец дед удовлетворился и крякнул довольно:
– Цэй и будэмо йисты.
Он стукнул шаром по коленке. Шар звонко треснул, и дедушка положил на стол красные сахаристые куски с большими чёрными семечками.
– Добрый кавун! 8 – похвалил сторож.
Егорушка, захлёбываясь сладким соком, съел один кусок, затем другой. Круглая мордашка по уши зарумянилась алым содержимым неведомого доселе лакомства.
– Запыши на мои трудодни у колгоспи 9, – сказал дедушка.
Сторож достал замусоленную тетрадку, послюнявил карандаш и поставил в графе «вытрата» напротив фамилии деда Сергея худощавую единицу. Затем захлопнул тетрадку и шепеляво произнёс:
– Бэрить до дому ще кавуна та пару дынь.
Знакомой дорожкой возвращались дед с внуком в село. Жара усилилась, пришлось опять утолять жажду в ручье и умываться. Дед нёс под мышкой большой арбуз, выбранный испытанным способом. В другой руке, на сгибе, покоилась крупная дыня. Егорушке досталось нести дыньку поменьше.
Когда пришли к родной хате и стали угощать домочадцев, попробовал Егорушка и ломоть ароматной дыни. Но после арбуза она показалась не такой сладкой и сочной.
И долго затем жил в памяти тот поход на баштан, усеянный полосатыми шарами арбузов и продолговатыми жёлтыми дынями.
Только с годами распробовал Егорка вкус дыни, насладился её пряным ароматом. Но случилось это в следующие приезды на Украину, когда деда Сергея уже не стало в живых. И некому было расколоть кавун о коленку.
Кроты
Огород спускается с пригорка, на котором стоит хата-мазанка, и упирается в заплот. Дальше – дорога, ведущая через колхозные пшеничные поля в соседнее село Мирополье.
В конце огорода, за рядками картошки, растут подсолнухи. Вплотную к ним шелестит длинными саблевидными листьями кукуруза, из початков которой вьются тёмно-коричневые чубчики.
Между кукурузой и заплотом оставалось место для колодца-журавля, окружённого зелёным лужком. Здесь дед Сергей косит траву для коровы Красульки.
«Наверное, трава вкусная», – решил Егорушка. Парное молоко, надоенное бабушкой Степанидой, замечательно пахло и чуть-чуть сладило. Он сорвал несколько длинных травинок и пожевал. Странно, язык ощутил слабую горечь с привкусом кислоты. А если запивать жёвку колодезной водой?
Журавль с длинной шеей-жердью смотрел в небо. На мокрой скамейке рядом со срубом стояло ведро. Егорушка нагнулся и напился, обмакнув лицо в холодной воде. Всё равно во рту не стало слаще.
– Дуже холóдна! – отогнал дед внука.
Рядом с колодцем торчала воткнутая в землю лопата.
Пока Егорка размышлял, какое найти ей применение в своих играх, дед схватил лопату и побежал на край лужка. Там в траве что-то шевелилось под дерновиной, выпучивая рыхлый чернозём.
Дед подскочил к растущей прямо на глазах кучке, с размаху зачерпнул рассыпающиеся комья и выбросил наверх чёрненького зверька. Потом стукнул его заступом и прижал ногой.
– От кротяка! – крякнул дед. – Порятунку нэмае вид ных.
Недоумённо тараща глаза, Егорка пытался понять, что произошло. Тем временем от хаты прибежал отец и помог деду затолкать зверька в мешок.
Покончив с ликвидацией вредителя, от которого спасу нет (порятунку нэмае), отец объяснил сынишке произошедшее. Дело в том, что на лужке поселились подземные грызуны кроты. Обычно они питаются разными червячками, жучками и личинками, которых немало под землёй. Роют длинные ходы, чем портят посадки картофеля, свёклы и моркови. От них пострадает весь огород, если дать им волю.
– Под землёй темно? – спросил Егорка.
– Ещё как! – подтвердил отец. – Только им света не надо. Они слепые. Ползают по своим норам и проходам. Там и деток выводят.
– Кротят?
– Ну не котят же, – пошутил отец.
– А если им построить жильё наверху, у них глаза откроются? – поинтересовался начинающий натуралист.
Пока отец думал, как ответить сыну, чтобы не поранить психику ребёнка, подошёл дед Сергей. Он услышал окончание вопроса и с ходу внёс пояснение:
– Тоди я им всим очи позакрываю!
Дед подобрал валявшуюся на траве лопату и воткнул на прежнее место. Орудие труда и возмездия вновь было готово к бою за сохранность огорода и луговины. Кротовьи кучи мешают косить траву для коровы, из-за них тупится лезвие косы. Да и в норы чуть ли не по колено можно провалиться.
Людям тоже надо что-то есть, не одним же кротам кормиться на обильном украинском чернозёме.
А кротовьи шкурки годятся для пошива полушубков. Мех тёплый, красивый. Хоть такая польза от кротов есть.
Конопля
– Поидэмо мочыты конопли завтра вранци, – сказал за ужином дед Сергей.
Загадочная фраза взбудоражила Егорку. Во-первых, он обрадовался возможности прокатиться куда-то на телеге, которую дедушка весь день готовил к объявленной поездке. Егорка мазал колёса дёгтем из баночки. Пуще сам вывозился, но никто ругать не стал. Как же – помощник растёт! Дед тем временем с помощью дочерей нагрузил телегу связанными пучками длинной травы, которую срубил в конце огорода за вишнями.
Ещё солнце не взошло, когда петух в клуне разбудил народ. Бабушка уже успела наварить картошки. Её полили конопляным маслом, выдавленным из спелых семян, слегка горьковатым и сытным. Закусили малосольными «огирками», приятно хрустящими на зубах. Запили чаем с вишнёвым вареньем и ватрушками.
В дорогу бабушка снарядила корзину с провиантом. Закинули в повозку и тюк с постелью.
Дедушка посадил Егорку на телегу. Откуда-то взялась лошадь. Не иначе в «колгоспи» дали ради такого важного дела.
Весь путь из их села до речки возле «миста» (города) дедушка, тётя Лена и отец проделали пешком. Один лишь трёхлетний «погоныч» Егорка восседал высоко на связках конопли. Вожжи держал в руках дедушка, шагавший сбоку повозки и время от времени понукавший тягловую силу:
– Но, бисова кляча!
Лошадь была старая, торопиться не желала, ехали долго и тряско. Дорога укачала Егорку, и он заснул, вдыхая дурманящие запахи конопли, которая покалывала Егоркины щеки тёмно-зелёными зубчатыми листьями.
События этих двух дней, которые заняла поездка, в памяти связались в цепочку отдельных картин, чем-то напоминавших ему потом повести Гоголя и Чехова. Особенно чеховскую «Степь» с её упоительной вязью впечатлений маленького героя, путешествующего с обозом. И звали его так же – Егорушкой.
…Вот плещется река. Зовут текущую воду Рось. Она пробивается сквозь невысокий скалистый кряж к Днепру.
Взрослые разгружают телегу, заносят пучки конопли на мелководье. Дедушка и отец придавливают связки большими тяжёлыми камнями. Трава вся под водой. Зачем это?
– Добрэ! – задыхающимся голосом говорит дедушка. – На кулиш заробылы.
Тётушка успела уже запалить костерок из сухих веток и подобранных по пути палок и прутьев. Над огнём, почти невидимым в солнечном свете, булькает котелок с просяной кашей. Там же и сало с луком, которые в другие дни Егорка не жалует. Но на свежем воздухе аппетит нагулялся хороший. Малец наминает сытный просяной кулеш за обе щеки.
У деда во рту только голые дёсны. В Первую мировую войну на фронте он попал под газовую атаку немцев, а затем под артиллерийский обстрел, и потерял все зубы до единого. Интересно смотреть, как дед ест. Лущит головку «часныка», очищает зубок покрупнее. Затем засовывает его глубоко к основаниям челюстей и жамкает едкий овощ. Егорке и смешно, и в то же время жалко деда. Хорошо, что жидкий кулеш можно просто глотать, не жуя. Хлебный мякиш не требует присутствия зубов. Дед Сергей говорит, что жить можно, «було б чого йисты».
…Вот опустился тёмный вечер над рекой и городком за ней. У воды – табор телег: не одному деду Сергею понадобилось вымачивать коноплю. Возле каждой повозки мерцают костерки. Егорка ходит между соседями, угощается варениками с творогом и сметаной. Пузцо натягивается барабаном.
Елена стелет под телегой широкую войлочную кошму. В центре укладывают ребёнка, по бокам – взрослые. Егорушка с тётушкой укрываются ватным одеялом. Сон налетает мигом.
За ночь конопля намокла, разбухла. Её отвезли домой, обработали как положено, соткали. Получились длинные белые полотна. Они сохли под солнцем в конце огорода на лужайке, где кроты роют норы.
– Ото ж гарна посконь удалася, – оглядывает бабушка Степанида плоды семейного труда.
Мелькнули годы. Иногда в их череде проблескивают искры костерков возле телег у Роси. Порой взрослый Егор варит кулеш, заправляет салом и репчатым луком. Живот уже не натягивается барабаном. Хочется вареников с творогом и сметаной. А спать под телегой с той поры больше не доводилось.
