Игорь Анатольевич Верещенский
Империя Independent
16
По школе разгуливал ветер; дождь всё не начинался. Не было даже сырого, вкусного его привкуса в воздухе. Воздух летел с юга, с жарких полей, и нагонял только жару и сухость. Гром ещё пару раз проскрежетал сухими ударами, словно ржавое железо о камень, и не оставил в воздухе ни капли влаги, наоборот, иссушивая её жалкие остатки. Заряженное небо искало точки соприкосновения с землёй, но сухость пролегала между ними, и небо злилось, а земля ждала; ждала его гнева и готовилась покорно всё стерпеть.
Через ступеньку Пашка бежал по лестнице, и лёгкий запах дыма, ощутимый в коридорах, списал на ветреную погоду. Недавно в новостях говорили, что на юге области бушуют пожары, вот наверно и принесло. А в каморке сторожа уже вовсю пылали стол и занавески, и пузыря поверхность старой тумбочки подбиралось пламя к самим останкам Георгия Афанасьевича, бережно прикрытых покрывалом. И некуда было деться огню, кроме как стремиться к решётке вентиляции, которая так и засасывала потоком воздуха, струящегося из-под двери и щелей окон.
Первый этаж был задымлён сильнее остальных, а в дыму явно присутствовал запах жжёного пластика и синтетики. Через щели двери в кладовую валил дым, разбегаясь вдоль потолка, а любопытные, жадные языки огня начинали заглядывать сквозь окошко вентиляции из каморки в кладовую, уже облизывая ближайшие к нему коробки. Но Пашка всего этого не видел и даже не заметил запаха – в жару жжёный пластик часто летал в городском воздухе, подымаясь из какой-нибудь задымившейся урны, да и совсем другие цели были сейчас в его голове. Не спрашивая, кто пришёл, и не выглядывая в окно холла, он толкнул железную дверь, но вместо хитрого, скученного лица Комара с непомерно большим и горбатым носом пред ним предстала вызывающая физиономия Джема с широким, выразительным ртом.
Было достаточно доли секунды, чтобы понять, в чём дело. Но всё равно он опоздал. Рука Джема и ещё чья-то схватили дверь за торец, и как Пашка не тянул её к себе, визит непрошенных гостей обещал быть состоявшимся. Тогда он ринулся к лестнице, но кто-то очень шустрый оттянул его за шиворот назад и непринуждённым ударом в почку уложил на пол. Пашка сразу же узнал тяжёлую руку Водяна. А гадкое, с огромным лбом и широким ртом лицо Джема склонилось над ним и растянулось в самодовольной улыбке:
– Э-э, братец! За тобой должок, забыл? А долги нужно отдавать.
– Я всё отдал…
– Уж не рёбрами ли? Прости, но твои рёбра мне не нужны. Ник, дверь!
Коренастый пацан в толстовке, которого Пашка тоже как-то видел, запер дверь. Рядом с ним стоял и Комар с несколько понурым видом и свежим фингалом. Вероятно, невесть откуда взявшаяся техника, да ещё в таких объёмах, не осталась незамеченной в местах сбыта…
– Вставай! С нами пойдёшь, – скомандовал Джем, и Водян резким движением вернул Павла в вертикальное положение – дёрнул за руку так, что хрустнуло плечо, а Джем подобрал с пола его уроненный мобильный: – это пока у меня побудет!
Сопротивляться было бесполезно. Он один против четверых вряд ли что смог бы сделать, а расплачиваться здоровьем тоже не хотелось. Пусть они всё берут, всё выносят, ко всем чертям! Ему ничего не нужно…
– А хорошо ты устроился, – злорадствовал Джем, пока они шли по коридору второго этажа. Пашку вёл Водян, заломив ему за спину руку. – Глянь какие хоромы, а? Ничего, если мы на ночку-другую задержимся? Не против? Чего молчишь? Ну молчи. Только не поступают так: барыши получил, а друзьям ни слова! Всё себе? А кто тебя этому научил, а? Кто с этим вот придурком познакомил? – Джем бросил злорадный взгляд на Комара, который молча шёл рядом и пялился в пол.
– Вы мне не друзья, – ответил Павел.
– Да я уж понял. Ну ладно, я, знаешь ли, навязываться не люблю. Не хочешь дружить – не надо, переживу как-нибудь! – с наигранной обидой вещал Джем. – Вот только научу тебя кое-чему. Как вести себя надо. И кого можно кидать, а кого нет.
Они остановились у двери в компьютерный класс, которая после взлома не запиралась. Джем закурил, а Павла поставили ровно напротив него.
– Хоромы-то хорошие, да запашок, словно помойку подожгли, – заявил он, глядя то на него, то в окна холла. Ник при этом глупо хихикнул:
– Ага, точно!
– Или это от тебя так несёт? – Приблизившись к нему, Джем выпустил дым Павлу в лицо. Павел отвернулся, но таким же грубым движением голову ему вернули в нужное положение. – А, Водян, от него или не от него? – усмехался Джем. – Ты ближе стоишь, а у меня может и с нюхом что, иль сигареты паршивые…
– Да походу от него!
– Да… на бомжа ты похож стал, друг мой! – очередная струя дыма устремилась в его направлении.
– Дверь не заперта, – процедил сквозь зубы Пашка; он не терял надежды, что они заберут всё что нужно и свалят.
– Я знаю, что не заперта. Мне напарник твой всё выложил. И сколько он уже продал, и сколько там всего, и сколько ещё получить можно. Ты на Комара не серчай: трус ведь он и в Африке трус, как говориться. Понял, что влететь ему может как следует, сразу сам всё и рассказал. Видишь: всего одним синяком и отделался, в воспитательных целях, так сказать!
Ник снова захихикал. Рука жутко затекла, ноги дрожали от напряжения, а в теле бродила злость… но вместе с ней и отчаяние, которое поедало, как червь, разжигаемую гневом силу. Докурив, Джем скомандовал:
– Держите ему бошку.
Ник подступил ближе, скрутив ему обе руки, а Водян как клещами зажал голову.
– А ты вот смелый, в отличие от Комара. Ничего не боишься. Целеустремлённый. За это ценю. Да только дури в голове много. Сейчас мы её выжечь попробуем, – с этими словами Джем поднёс окурок к Пашкиному лицу.
Он зажмурился. Ладони Водяна сжимали ему голову с обеих сторон, так что было не пошевелиться, а заломленные руки и вовсе обездвиживали; Павел почувствовал себя кошкой, которую взяли за шкирку и готовились сделать усыпляющий укол… раскалённое жало сигареты коснулось лба, как раз между бровей, и в нос ударил запах жжёной кожи.
Было нестерпимо больно; мозг готов был взорваться. Ему словно делали лоботомию без наркоза – наверно, это примерно так и выглядело бы. Но только бы Хомяк не пришёл! Только бы не услышал! Пусть у него хватит мозгов не высовываться или, ещё лучше, свалить из школы по-тихому! И Павел не издал ни звука. Он стиснул зубы, и лишь какие-то хрящики влажно щёлкнули внутри головы. И открыл глаза – перед ним до сих пор был Джем, школьный холл и линолеумный пол. Но ноги его не выдержали; Павел упал на колени. Водян высвободил его голову, держать его остался Ник, а руки у него были потные и скользкие.
– Говорят, как раз в этом месте, над переносицей, находится одна из самых сильных и важных тактильных точек человека, и определённое воздействие на неё меняет и ум, и сознание, – поучительно пропел Джем, выбросив окурок и искусно скрыв удивление, вызванное стойкостью подопытного. Дыма, однако, всё прибавлялось.
– Забирайте всё, – выплюнул Павел.
Фраза вызвала всеобщее веселье.
– Ты думаешь, мне нужен школьный хлам? – неторопливо спросил Джем. – Его разве на металлолом сдать, но там много не заработаешь, не стоит и возиться. А вот соратник твой пытался загнать его по цене, не соответствующей качеству продукта! Словно там идиоты одни ошиваются, – он снова посмотрел на Комара, и тот отступил на шаг назад. – Мы преподать тебе урок пришли, неужели не понял до сих пор? Но ты, я вижу, упёрт как баран! Смотри, моё терпение ведь не безгранично!
– Что же тебе надо?
– Надо? Ну, во-первых, чтобы ты признал свою непростительную оплошность. Я говорю «непростительную», но ведь все знают, какой Джем великодушный, и возможно, прощу даже тебя! А во-вторых… нет, здесь реально чем-то воняет! Откуда этот дым? Ты что, костры здесь разводишь?
Очередной порыв ветра содрогнул стёкла и воем пробежал по вентиляции; здание наполнилось невнятным гулом. Огонь уже пожирал припасы в кладовой, и особенно хорошо пылали туалетная бумага и бумажные полотенца, а языки пламени уносились в вентиляцию, превратившуюся в дымоход. Каморка же выгорела почти полностью, стеклопакет плавился от температуры, и стекло начинало стекать вниз, как смола.
– Может окно приоткрыть? – спросил Водян, подошёл к раме и дёрнул ручку… движение воздуха ощутили все. Совпав с порывом ветра, разгерметизированное здание сработало как печь с дымоходом: окно в каморке сторожа вылетело внутрь, и подпитанный свежим воздухом огонь взлетел до потолка.
Парни оглянулись на неясный гул. Почувствовав, что хватка несколько ослабла, Пашка решил не упустить шанс: он кувырнулся в бок, тем самым высвобождая руки, и тут же обеими ногами ударил в щиколотки Ника, так что тот повалился на пол, а Пашка вскочил и бросился в коридор.
– Куда, падла! – услышал он сзади крик Джема и тяжёлые шаги – сзади бежал Водян, а за ним и Джем с Комаром.
Пашка уже понял, что в школе и правда что-то горит. Он бы успел выбежать на улицу, и за ним бы вышла и вся шайка, а там уже будь что будет – Семён был бы в безопасности, если бы в школе всё было хорошо! Но этот увалень там наверху наверняка ничего не подозревает, а бросить его в пожаре… и Пашка вместо того, чтобы бежать к выходу, свернул наверх.
– Пожар! Здесь пожар! – раздался отдалённый крик, вроде бы Комара. – Джем, валим! Хрен с ним!
Павел перепрыгивал через две ступеньки и даже через три – насколько хватало ног, и слышал только, как сердце готово выпрыгнуть из груди. Дым не давал полноценно дышать, голова быстро закружилась и на последней ступеньке он споткнулся, влетев на этаж чуть не кубарем. Кабинет алгебры был в другом крыле, требовалось пересечь коридор. Он уже поднялся на ноги и тут увидел, что тёмный коридор освещает полыхающий пламенем силуэт, такой знакомый, невысокий и полненький силуэт, который неторопливо идёт к нему, а кожа на лице уже слезает, и каплями стекают расплавленные очки. Пашка застыл, забыв даже о погоне. К нему шёл Хомяк, и оголённой челюстью с торчащими зубами поговорил:
– Смотри: я горю!
Следом он увидел пол, приближающийся настолько стремительно, что подставить руки было нереально. Водян сшиб его с ног, и повернув к себе, пару раз ударил по лицу. Павел вывернулся, но ощутил удары на спине – его рёбра снова затрещали. Водян был больше его раза в два, но совершенно не понимал, что своей силой может легко убить его. И Пашка уже мысленно готовился к этому – всё тело ныло, а удары сыпались и сыпались… как вдруг раздался треск, глухой вскрик, и следующий удар так и не долетел до места назначения. Вместо него обмякшее тело Водяна краем упало сверху, и Павел едва успел вытащить из-под этой кучи мяса руку. Рядом стоял ошеломлённый Хомяк с чайником в руке, которым и приложил обидчика.
– Беги отсюда, – просипел Пашка.
– А ты? А это кто?
– Здесь пожар!
Хомяк был сам в шоке от того, что видел и что сделал. Он выронил чайник; Водян же зашевелился и что-то промычал. Удара дешёвым чайником явно было недостаточно, чтобы надолго от него избавиться.
– Вставай же! Вставай! – схватив его за руку и за плечи, Семён пытался помочь Павлу встать. Тот едва поднялся; тело пылало, точно его готовили под жаркое отбивным молотком, и теперь только оставалось поместить в духовку. А так оно и будет, если не поторопиться!
Вдвоём они пошли через коридор – Пашка хромал и не мог вздохнуть, и опираясь на плечо Семёна, едва наступал на правую ногу. Удивительно, что у него ещё все конечности целы!
– Быстрей… он приходит в себя! – Торопил его Семён.
Они свернули на другую лестницу, перейдя в крыло, где был выход. Осталось только спуститься! Те трое, наверно, почуяв дым свалили, но они наверняка где-то рядом. Хороши же друзья-напарники! Бросили своего Водяна одного. Хотя они наверняка и предположить не могли, что он может оказаться побеждённым. Да так оно и было бы, если б не Семён! Думали, наверно, что поколотит его да и выбежит. Однако Пашка не был уверен, что они не поджидают где-нибудь на лестнице. И что тогда?
Несмотря на жуткую, простреливающую боль во всём теле, мозг его начинал работать чисто, просчитывая все ходы. Про отметину от сигареты, зияющую теперь как кратер на лбу, он и думать забыл – настолько была она незначительна по сравнению со всем остальным! И кроме того, он был не один, он был с Хомяком! Он его втянул в это, а значит, должен и вытащить! Крепко сжимая ему плечо, он ступил уже на лестницу, но хрип снизу заставил их остановиться.
– Что это? – Хомяк испуганно отпрянул. Хрип сопровождался каким-то шуршанием и треском. Это был не просто хрип; тот, кто хрипел, пытался что-то сказать.
По ступенькам кто-то полз. Полз медленно, но уверенно, ступеньку за ступенькой. В пролёте между этажей возникло нечто напоминающее руку. Она вцепилось в пол и подтащило скудные останки. Появилась голова. Сначала Павел решил, что она просто лысая, но чуть позже разглядел, что это череп с жалкими, обугленными следами кожи. Вот голова повернулась к ним, и обожжённые почти до костей руки со свисающими кусками кожи потянулись, взывая:
– Помогите!
Только по треснувшим, обгоревшим очкам можно было понять, что это сторож. Крик Семёна разнёсся по этажу; Пашка и сам на мгновение забыл о всех своих увечьях. «Этого нет! Этого нет!» – повторял он мысленно, но существо из каморки настойчиво карабкалось дальше, передвигая конечностями, как паук. Взяв Семёна за руку, Павел повёл его назад, но стоило им свернуть в коридор, как на пути возник Водян. Он стоял, прислонившись к стене и видимо искал в себе силы выбраться на улицу, но увидев их, злость затмила ему остатки разума: заревев, как бык на арене, он пошатываясь побежал на воображаемого тореро.
Кладовка на первом этаже была уже почти вылизана пламенем, а в вентиляции начинала гореть пыль, и искры сыпались во всех кабинетах, докуда добирался жар. По линолеуму огонь пробрался в коридор и холл, и от деревянной двери каморки остался один остов.
Держать газовые баллоны в школе не позволялось в целях пожарной безопасности. Но освежители воздуха никто не запрещал! Целая их коробка хранилась в кладовке и расходовалась очень медленно, в основном для учительского туалета да кое-кому домой, и от лишнего соблазна была убрана на самый верх стеллажей. Жар добрался и до неё; коробка уже горела, несколько баллончиков поморщились и крышки их оплавились, а нарисованное на их боку пламя выглядело нелепо, как горькая, злорадная усмешка на фоне настоящих, рыжих и жгучих языков.
– Бежим!
Павел спешил к кабинету алгебры, их верному убежищу, таща за руку растерявшегося Хомяка. Больше им было деваться некуда: по лестнице ползла непонятная тварь – краем глаза Пашка видел, пробегая, что она уже выкарабкалась на верхнюю площадку (неужели всё это взаправду?!), а из коридора на них нёсся взбесившийся Водян. Павел едва успел повернуть ключ, как тот начал дёргать ручку и ломиться в дверь плечом, сопровождая это мощными ругательствами. Дверь содрогалась и скрипела; Пашка изо всех сил сжимал скользкую, неудобную ручку.
В кабинете было дымно; из расположенного вдоль боковой стены вентиляционного канала валили серые, пахнущие жжёным пластиком клубы. Ребята начинали задыхаться, и вместе с нехваткой воздуха в них поднималась паника. Глаза слезились; лёгкие просили чистоты, а в ответ получали удушливый смрад.
– Окно! Открой окно! – крикнул он Семёну; тот распахнул раму, но от этого дым повалил ещё сильнее, обнаружив выход на улицу.
– Сука! Всё равно достану! – ревело за дверью. Но Водян, видимо, был всё же не настолько туп, чтобы не понимать, что находиться здесь, как ни была бы желанна месть за разбитую чайником голову, небезопасно.
– Сдохните там! – прозвучало напутствие из коридора, и в замке что-то крякнуло.
Ручка перестала дёргаться. Секунду спустя её уже дёргал Павел, но ключ застрял намертво – они оказались в западне. Водян что-то сунул в замок – немудрено; достаточно простой булавки, чтобы заблокировать его, а уж он умел справляться с замками не хуже Комара. А сам свалил.
– Что делать? – Семён, стоя у окна, давился кашлем.
Раз за разом Пашка таранил дверь плечом, но не мог приложить достаточно силы – каждый удар отдавал дикой болью в рёбрах, так что в глазах темнело и замирало сердце, и четвёртая попытка сбила его с ног. От боли он скрючился на полу, моля лишь о том, чтобы не вырубиться. Потому что в поле его суженного зрения, на фоне окна маячил Семён – не будь его здесь, он бы, пожалуй, предпочёл этот простой и быстрый выход. Отключиться, окунуться во тьму, что бы за ней не крылось, и больше ничего не чувствовать, не слышать!
Хомяк же кинулся сначала к нему, потом к двери, зажал ключ обеими руками и так навалился, что согнул его вовсе.
– Чёртова дверь! Чёртова дверь!
В ярости он стал хаотично дубасить её руками и ногами. И правда, ведь двери и замки в школе не отличались прочностью, Пашка и сам их ломал дважды… почему же теперь так?
Глядя на отчаянно бьющегося Семёна, на застланный дымом кабинет и ловя ускользающее сознание, слёзы отчаяния навернулись на глазах Пашки. Как же хорошо, что Денис не поверил ему настолько! Что корпорация Independent оказалась для него, видимо, не более чем раундом в компьютерной игре, на его же счастье не слишком интересной; глупой. Ведь так оно и есть! Дорога в небо… как глупо! Почему же этот увалень, которого Павел и всерьёз-то никогда не воспринимал, сейчас здесь? А ведь не будь здесь его, то сам он, Павел Свободин из 9 «А», валялся бы сейчас в коридоре с проломленной грудной клеткой и расквашенным лицом, а потому он просто не имеет права…
Странный, гулкий хлопок привлёк его внимание. Хлопок был не здесь, где-то внизу; а гул напомнил разгулявшийся по вентиляции ветер или шум набирающей мощь лавины, усиленный длинными трубами. Всё здание загудело и наполнилось воем, и виной тому была взорвавшаяся коробка с освежителями воздуха. Один из баллончиков, скрючившись от жара, пустил тонкую струйку аромата, которая тут же воспламенилась, температура ещё подросла и вся куча рванула. Дверь кладовки была ещё цела, а потому подгоняемый со стороны каморки клубок огня устремился в вентиляцию, поджигая по пути многогодовые залежи пыли. И здание практически одномоментно пыхнуло огнём – он вырывался из вентиляционных отверстий, освещал тёмные классы и коридоры, лизал подвесной картонный потолок. В кабинете алгебры вдоль стены стояли шкафы с книгами и разными наглядными материалами, вроде картонной трапеции, параллелепипеда и тому подобного и которые так любил разглядывать Хомяк, а макушки шкафов венчали огромные многогранные фигуры – тетраэдры, октаэдры и прочее, сухие и покрытые пылью, и вырвавшийся из вентиляции огонь – бурый, почти невидимый – коснулся их, и те быстро загорелись.
Никогда ещё Пашка так не уповал на пожарных, полицию, да кого угодно! Любого представителя закона, хотя обычно их избегал. Но нет! Давно было ясно, что вся сигнализация в школе отключена на лето – Комар тогда был прав. И он встал; поднялся с пола, почти не чувствуя онемевшее от боли тело – даже Семён удивлённо на него уставился (должно быть, он был настолько плох, что тот не подозревал возможности его самостоятельного передвижения).
– К окну! – прохрипел Пашка; огонь бежал по шкафам, постепенно спускаясь.
Добравшись до окна, Павел выглянул на улицу. Небо с севера ещё алело, бросая такие же огненные лучи света на него, как позади – настоящее пламя. Вот она, та дорога! «Дорога смерти» – пронеслось в голове, но он тут же изгнал эту крамольную мысль. А над городом нависла туча – гигантская, чёрная громадина; неудивительно, что ветер гнал её так долго, с таким трудом! В воздухе разливался долгожданный привкус влаги, и ветер, справившись с задачей, постепенно стихал, словно должен был доставить тучу именно сюда. Зато гроза набирала силу – в небе сверкали ломаные полоски, разрывая серую ткань и пуская вниз корявые её щупальца. И никого не было рядом со школой; все как нарочно забыли о ней, хотя дым вовсю валил из окон!
Рядом с оконным проёмом по стене проходила водосточная труба. Ржавая и ненадёжная на вид, она вскоре завершалась воронкой у крыши. Но к стене она крепилась довольно часто, по этим кронштейнам можно забраться, как по лестнице.
– Полезай! – Пашка указал на подоконник.
– Куда?
– По трубе. Водосточной…
– Ты что? Я не смогу…
– По… тьфу! Полезай, кому говорю! Я держу тебя…
Дышать стало невыносимо. Огонь перекинулся на жалюзи, пожирал шкафы, и плакали масляными слезами Гаусс и Лейбниц… и сверкал красными подтёками, точно ухмыляясь, Лобачевский. Он всё ещё был здесь! Но Пашке уже было не до него. Он понятия не имел, как сможет удержать Хомяка из окна, тогда как сам еле держится на ногах, но всё равно заставлял его лезть, торопил и подталкивал. Семён плакал, кашлял и задыхался, в его очках то сверкало отражение огня, то пламя заката, но он всё же лез.
На счастье, трубы была совсем рядом с окном. Но сам переход с подоконника на неё всё равно был проблемой.
– Поставишь ногу на кронштейн. Не смотри вниз! Смотри на меня, на стену, куда хочешь! Ты будешь спиной к улице, и бояться нечего… когда туда ногу поставишь, хватайся рукой и убирай эту ногу с карниза… ну!
– Я боюсь!
– Я буду держать тебя! Слышишь, Семён? Я тебя не отпущу!
Пашка влез вместе с ним на подоконник и готовился поймать за шиворот, если что. Хотя вряд ли бы он смог это сделать.
– Я не могу! Нет, я не такой смелый! Я вовсе не смелый… – Хомяк почти разрыдался. – Меня зовут трусом… так и есть! Я трус! Я не смогу!
– Слушай! А когда ты вмазал этому дебилу по башке, ты был трусом? Или когда лез к сторожу… блин, или когда припёрся сюда сегодня, удрав от родителей вместо того, чтобы спокойно уехать?
– Я думал, что смелый. Я хотел быть смелым, но всё это было, наверно… иллюзией.
– Какие слова! Сейчас расплачусь. Полезай, быстро! Нет времени! О маме своей вспомни! Что будет, если… короче, лезь!
– А ты?
– Я следом. Ну!
Держась за стену, Семён поставил ногу на край кронштейна с уличной стороны трубы, где две его половинки стягивались гайкой, образуя выступ. Павел взял его за руку выше запястья, сам держась за другую часть рамы. А спина уже плавилась… Хомяк протянул руку к трубе. Нет, он должен, просто обязан это сделать! О нём самом, наверное, жалеть никто не будет. Павел всегда считал это преимуществом – быть ничем не связанным, но сейчас ощутил сильную горечь одиночества, которая изнутри жгла не хуже, чем снаружи – пламя.
– А теперь оттолкнись и обхвати трубу!
– Страшно!
– Я держу тебя!
Хомяк оттолкнулся. На секунду Павлу показалось, что он падает, и так же всё упало внутри него. Однако Семён вскрикнул и присел, обхватив трубу, и теперь крепко за неё держался.
– Теперь… теперь лезь наверх, – Пашка едва мог говорить.
Зря Павел надеялся, что Семён сможет вскарабкаться на крышу – намертво вцепившись в трубу, он прилип к ней всем телом и прижался лицом, при том очки его упали, а он зажмурился и что-то бормотал. По крайней мере, там ему было чем дышать! Зачем Павел просил его лезть наверх? Ему такой манёвр уже не по силам!
Яркое ветвистое дерево разбежалось по небу, на мгновение озарив город. После грома до слуха долетели звуки сирены – кто-то всё же вызвал пожарных! Они успеют. Они должны успеть! Семён крепко держится за трубу и сможет просидеть так до момента, пока они поднимут лестницу. А он… через силу Павел оглянулся, подставив лицо горячему мареву – полыхал почти весь кабинет; столы и стулья горели и плавились пластиковые окна. Он втягивал грудью воздух и ощущал, как он разъедает его изнутри. Взявшись за глухую створку, он шагнул вбок по наружному металлическому карнизу вдоль окна, который под ним прогнулся. Вот они, пожарные: уже заехали на школьную территорию, но видели ли они их?
Видели! Машина остановилась внизу и люди в ярких костюмах начали раскладывать шланги и лестницы, пытались им что-то кричать. Среди них бегала женщина: она кричала больше всех и рвалась в горящее здание, только мешая работе пожарных; с ней был и мужчина, пытавшийся её остановить, но тоже очень обеспокоенный. По истошным крикам женщины Павел догадался, что это мама Семёна, а рядом с ней должно быть и отец. Он посмотрел на Семёна – тот всё так же, зажмурившись, сидел приклеившись к трубе. Значит, всё в порядке! Значит, они успеют! Но как же жарко…
Очередной раскат грома выбил из нависшей чёрной бездны первые капли. Сгорая в горячем воздухе, они летели вниз и испарялись, не достигая цели.
Пашка держался только правой рукой за край рамы; снаружи можно было дышать, только вот ноги соскальзывали, а огонь подступил вплотную к окну и обжигал пальцы. По стеклу поползли мелкие трещинки и подтёки, от него веяло жаром, как от раскалённой духовки.
И пальцы соскользнули.
Первые, освежающие капли, как тогда, в каморке гардеробщицы или в столовой, коснулись его макушки, вновь возвращая к жизни; стирая страшные грёзы, что приходят во сне, включая немилосердную реальность. Но такую нужную реальность! На секунду Пашка сквозь стекло увидел, что дверь в коридор распахнута, все шкафы и столы целы, и Лобачевский висит на стене совсем не хмурый и в совершенно целой раме, и всё это окутано лишь лёгкой дымкой. И он вцепился в раму с новой силой, но только после этого осознал, что рука ловит воздух, под ногами ничего нет, и что он – падает.
Что-то кричали снизу, и истошно вопила женщина, а Пашка только и видел, как капли дождя летят вместе с ним, не быстрее и не медленнее, и почувствовал себя дождём – чистым, свободным и счастливым, который соединяет небо и землю, который порождает жизнь и смывает склизкие останки былого, который обновляет и лечит. И где-то высоко остался Хомяк, державшийся за трубу крепко-накрепко, и это добавляло спокойствия и счастья.
Он не видел, каким мощным ливнем обрушилась гигантская туча на город, как улицы его превратились в реки, а газоны стали болотами. Не видел, как обнимали родители промокшего, перепуганного Семёна, сами вымокшие до нитки, но, в тот момент – счастливейшие люди на земле; как носились пожарные, заливая пушистой пеной внутренности школы, какая поднялась вокруг суматоха. Не видел он бледное, помрачневшее лицо директора Галины Алексеевны, прибывшей уже на следующий день, когда бродила она в сопровождении пожарных и полиции по вверенному ей образовательному учреждению; как вошла она в опустошённый компьютерный класс, при пожаре уцелевший, и как выносили из каморки труп несчастного сторожа, от которого остались только обгоревшие косточки. Не видел он и того момента, когда директор Галина Алексеевна и завхоз Николай Петрович очень скоро стали бывшими сотрудниками школы № 587 за грубое нарушение правил эксплуатации здания и, первым делом, систем сигнализации, а саму школу закрыли на ремонт, распределив учеников по соседним.
Немало слухов ходило о том, почему два подростка вместо того чтобы выбежать из здания полезли в окно. Это обстоятельство, а особенно гибель одного из них, наделало больше шума, чем сам пожар. По результатам осмотра здания весомых препятствий, чтобы его безболезненно покинуть, выявлено не было – горел только первый этаж, да и то не весь, и хотя дым и распространился по вентиляции на всё здание, возгораний больше нигде обнаружено не было. Семён Худуруков, непосредственный участник тех событий, утверждал обратное, однако из того, что в его рассказе присутствовал ползающий по лестнице обгоревший труп сторожа и ещё многие непонятные вещи, сделали вывод, что у него сильный шок и отправили к психотерапевту, а общепринятым осталось мнение, что подростки просто перепугались. Пашка же оказался прав – о нём мало кто вспоминал, не исключая и его непутёвой семьи; и только Семён, после пожара так и не вернувшийся в эту школу, а затем уже и взрослый, каждый год приходил к ней в тот памятный для него день в начале августа, становился в то место, где было некогда прикрыто брезентом тело Павла, и смотрел на четвёртый этаж, на окна кабинета алгебры. И неизменно видел он почерневший от дыма оконный проём – именно в этот день, тогда как во все другие он был чистым. И всякий раз над городом в тот день нависала туча, обрушиваясь вечером ливнем и грозой. Воспоминания захватывали его и уносили в прошлое, и он ясно видел, как висит на стене кровоточащий портрет Лобачевского, и карабкается по лестнице обугленная тварь. Воспоминания эти были настолько живы, что он почти чувствовал запах дыма, и тогда уходил, произнося «спасибо, друг». Потому что пожар был, и оставшийся на плече его ожог, давно заживший, не позволял ему сомневаться.
На этом бы и закончилась история Павла, разгильдяя, хулигана, неуча, трудного подростка, просто дебила – кем принято считать таких ребят. Но не унялось то зло, что жило под школой и было потревожено; оно лишь на время пресытилось, выполнив своё черное дело. А потому до сих пор в коридорах то слышался звучный голос Аллы Эдуардовны, то проносилось красное пончо Антонины Порфирьевны или звучали недовольные ругательства Николая Петровича; но гораздо чаще мелькал в холле шлёпающий неровной походкой силуэт старого сторожа, или стремительно пробегала стройная, подтянутая фигура в кедах, шортах и футболке, оставляя за собой светлый шлейф – фигура Павла Свободина.
