Игорь Алексеевич Шамин
Вознесение
Лабиринт
Кофе обжег пересохшее горло. Ларри не почувствовал его вкуса, но отчетливо ощутил аромат свежемолотых зерен.
В кафе он был один, не считая персонала. Бармен протирал последний стакан, нетерпеливо посматривая на настенные часы. Официант заносил через дверь плетеные кресла с веранды.
«Интересно, это они так намекают, что закрываются?»
Отхлебнув кофе, Ларри неспешно поднялся и задвинул кресло под стол.
Такое ощущение, будто он уже бывал здесь раньше.
Ларри направился к выходу.
На стене рядом с дверью висела доска. На ней булавками были прикреплены фотографии. Ларри подошел ближе. Бармен покосился на часы.
Ларри сосредоточенно вглядывался в миниатюрные фотокарточки. Погружаясь в них, он перескакивал с одного фрагмента на другой, пока, наконец, не наткнулся на старый выцветший снимок.
Вероятно, это фото было свидетелем появления всех остальных. Пока коллекция пополнялась, разрастаясь, словно лес из нескольких семян, старая фотокарточка возвышалась над всеми и притягивала взоры посетителей. На ней можно было различить две фигуры: молодых парня и девушку со сплетенными руками. Фигуры стояли спиной к морю и смотрели прямо в объектив. У девушки были золотые волосы, на ее чистом лице играл яркий румянец.
Даже когда он вспыхивал, будто языки пламени, щеки ее всегда оставались прохладными.
В такие моменты от нее сильно пахло кокосовым шампунем и миндалем.
«Откуда я это знаю?» – подумал Ларри.
Скрипнула, закрываясь, дверь кафе. Ларри плотнее запахнул пальто. Холодало.
Обойдя несколько кварталов, он дошел до того места, где свет фонарей резко обрывался.
Стекла очков запотели. Ларри протер их рукавом свитера и водрузил очки обратно на нос. Размеренное мерцание светофора изредка перебивало пустоту мыслей. Загорелся зеленый свет.
Свернув за угол, Ларри вышел к крошечному скверику. Расставленные кольцом скамейки окружали фонтан. В центре фонтана лежали гранитные плиты, по котором когда-то струилась прозрачная вода. Сейчас они были покрыты толстым слоем пыли.
Все вокруг было завалено мусором, пустыми бутылками и целлофановыми пакетами. Из фонтанных труб торчали окурки.
Под грудой хлама он отчетливо видел, каким это место было раньше. Стоило лишь протянуть руку – и по ней заструится вода. Достаточно было сложить ладони, чтобы погрузиться в собственное отражение.
Ларри устало прикрыл глаза, но так и не смог сплести в клубок обрывочные воспоминания. Как только они возникали, то тотчас обрывались.
Отдохнув, он отправился дальше – туда, где шумел никогда не засыпающий город, по чьим артериям струились образы его жителей.
Однако город спал, во всяком случае, готовился ко сну. Таблички на магазинчиках переворачивались обратной стороной, двери запирались на ключ. Лишь кое-где открытые бары продолжали принимать гостей. Из кинотеатра вышел зритель, закурил сигарету и смачно сплюнул. Докурив, он бросил тлеющий окурок на землю.
Яркий неоновый свет на противоположной стороне улицы привлек Ларри, как влечет мотылька свет вспыхнувшей лампочки, и он направился к синим буквам, мерцавшим на стене. Из раскрытых дверей доносилась музыка, как бы приглашая его войти.
Привыкнув к полумраку в зале, Ларри подошел к бармену и заказал односолодовый виски.
Взяв граненый стакан с напитком, Ларри прошел к угловому столику. Приглушенный свет действовал умиротворяюще. От знакомой мелодии по коже пробежали мурашки и выступили маленькими точками на руках.
Лед в стакане звякнул. Вкус не чувствовался.
Закрыв глаза и погружаясь в ритм знакомой мелодии, Ларри заметил, как в груди потеплело. Бармен предложил обновить. Ларри кивнул. В стакане звякнул лед. Еще кивок. Лед опускается на дно, бряцает, медленно тает и скользит по прозрачным стенкам. Лед смешивается с виски.
Кивок застывает в воздухе. Бармен возвращается за стойку.
Стараясь идти прямо, Ларри удивлялся тому, как мир кренился то вправо, то влево, отражаясь бликами в стеклышках линз. Ночные заведения одно за другим закрывались, горожане штурмовали двери круглосуточных магазинов.
Выйдя на мостовую, Ларри вдохнул свежий запах реки. Разделявший набережную, или вернее, соединявший берега мост оказался увешан множеством миниатюрных замочков. Их бряцанье перекликалось с порывами ветра, гулявшего по опустевшим улицам. Пошатываясь, Ларри подошел ближе, всматриваясь в стершиеся надписи. На металлической поверхности замочков встречались имена, любовные письма и короткие истории знакомств.
Ларри вгляделся в один из замочков. Надпись на нем почти не угадывалась, однако казалось, что стоит лишь всмотреться – и пробелы в предложении заполнятся нужными буквами. Но замочек успел заржаветь, и строчки были едва различимы. Проведя рукой по надписи и коснувшись подушечками пальцев гравировки, Ларри вспомнил, как он когда-то уже выводил на гладкой поверхности букву за буквой.
Икнув, он облокотился об перила. Водная гладь пошла рябью. Луна отчетливо виднелась на поверхности реки.
«Почему же я не могу вспомнить, когда был здесь в прошлый раз? Ни имен, выгравированных мной, ни ее лица…»
Ночь завладела городом. Рекламные вывески и свет в окнах мерцали в непроглядной темноте.
Ларри казалось, что если он отыщет еще какую-нибудь, пусть самую незначительную деталь, вспомнит какое-то событие из прошлой жизни, тесно связанное с настоящим, то пазл непременно сложится. Поэтому, блуждая по некогда знакомым улицам, вглядываясь в кроны деревьев, вслушиваясь в шелест ветра и гул редких машин, Ларри стремился отыскать прежде всего самого себя. Однако то, что казалось ему реальным, при ближайшем рассмотрении развеивалось, словно пепел на ветру. Всматриваясь в названия улиц на металлических табличках и произнося их вслух, он двигался к центру города. Фонарей становилось все больше, мрак отступал.
Порой ощущение чего-то знакомого становилось настолько сильным, что Ларри мчался вперед, перебегая перекресток за перекрестком и слыша за спиной визг тормозов машин, едва успевавших остановиться перед несущимся куда-то полуночником. Но стоило образу прошлого отчетливо замаячить за ближайшим поворотом, стоило приблизиться к нему вплотную, вдохнуть его запах, и он тотчас ускользал.
Если бы Ларри просто находился в незнакомом для себя месте и не имел представления о том, куда держать путь, то это пугало бы его куда меньше, чем ощущение чего-то знакомого, едва уловимого, родного, но внезапно ставшего чужим. Его место в мире, обведенное остро наточенным карандашом, казалось стертым, и лишь по следам на плотной бумаге он мог догадываться о том, что оно действительно было.
Он пытался ухватиться за любой малозаметный отклик, препарируя его сантиметр за сантиметром, но снова оставался ни с чем. Он проходил улицу за улицей, вглядываясь в лица редких прохожих и не находя ответа на свои вопросы.
Ларри присел на скамейку возле храма, чтобы перевести дух.
«Может ответ там?»
Вглядываясь в позолоченные купола, Ларри знал, где солнечные лучи отражаются в них на рассвете. Он знал, как струится свет из окон с наступлением темноты, когда в пропахшем ладаном помещении начинается вечерняя месса и голоса различных тональностей сливаются в единый хор. Конечно, он все это знал, хоть и не подозревал откуда.
После долгой прогулки в горле пересохло. Заприметив неподалеку круглосуточный магазин, Ларри направился к нему. За прилавком стоял низкорослый мужчина. Он тихо поздоровался, показал на автомат с водой и зевнул в ожидании оплаты.
Ларри взял газировку, но, подойдя к кассе, не нашел наличных. Пошарив по пустым карманам, он покосился на дверь. Отогнав возникшую было мысль, он уже подумывал вернуть бутылку в автомат, но вдруг что-то нащупал в кармане куртки. Это оказалась кредитная карточка. Вставив ее в терминал, он стал ждать короткого щелчка оплаты, но появившееся на экране сообщение известило о необходимости ввести пин-код.
«Она точно моя?»
Наспех введенный код выдал ошибку. Не помогли и подсказки продавца о том, что это может быть дата рождения или памятный год, любимая комбинация цифр или даже собственный рост. Все это было для Ларри пустым звуком. Попробовав несколько вариантов, он вынул карточку из терминала. Он не мог вспомнить ни одной из перечисленных комбинаций, даже если бы среди них и была подходящая.
В горле запершило.
Близился рассвет. Об этом возвещала утренняя прохлада и мурашки, проступившие на посиневшей коже. Сворачивая за угол, Ларри натыкался на те же стены, что и за предыдущим поворотом, а само небо казалось все ниже, как будто в комнате пыток, где стены смыкаются вокруг жертвы. Улицы превратились в лабиринт.
Силы окончательно покинули Ларри. Прислонившись к холодной кирпичной стене, он сполз на землю. Начинало светать. Совсем скоро солнце отразится в глазах миллионов людей. Заведения возобновят работу, кинотеатры начнут показывать фильмы, опустевшие дороги заполнят автомобили, и только он по-прежнему будет идти без всякой цели в неизвестном направлении.
Ларри услышал торопливые шаги. Звонко процокали по тротуару каблучки, оставив после себя шлейф знакомого запаха золотых волос.
Ларри вскочил. Рванул за миражем, проплывшим прямо перед ним. Уставшие ноги едва слушались, но он продолжал бежать без оглядки. Миновав поворот и оказавшись на пустой улице, Ларри вслушался в ускользающий звук. Ему казалось, что совсем скоро он настигнет его, что, свернув за угол, он наткнется на огонь длинных волос и, окликнув, заставит мираж остановиться.
Но как бы быстро Ларри не бежал, как бы ни прислушивался к городским шорохам, как бы ни всматривался в темноту ночи, сменяющуюся лунным сиянием, ему никак не удавалось настичь желаемое.
Спустя время тишину улицы разрезал долгожданный цокот острых каблучков. Изгибы открытой спины отразились в окне, словно платье плыло по дороге. Ритм ее походки расходился, как круги по воде, и по мере того, как она удалялась, цокот каблучков становился все тише, растворяясь в пространстве.
«Неужели это она?»
Его рука потянулась к осколкам памяти и легла на хрупкое плечо. Раздался пронзительный крик. На Ларри с ужасом глядело совершенно незнакомое лицо. Из девичьих глаз брызнули слезы. Цоканье каблучков убегающей девушки эхом отозвалось в голове.
Они не были знакомы.
Оглушенный, ошарашенный, остолбеневший, он пытался собрать воедино кусочки воспоминаний, но от этого они все больше рассыпались. Он не знал, куда идти дальше. Не знал, что ему нужно искать и что он может найти.
Утренний холод гнал его все дальше.
Наступил рассвет.
Чтобы согреть замерзшие руки, Ларри зашел в один из домов. Бездумно преодолевая пролет за пролетом, он поднимался по лестнице.
Преодолев последнюю ступеньку и навалившись на металлическую дверь, Ларри вышел на широкую крышу. На ней вовсю завывал ветер. Первые лучи солнца уже пробивались сквозь облака. Ларри был потрясен. Перед ним вместо раскинувшегося громадного города застыло белое молоко тумана.
Ларри поежился от пронизывающего холода.
Здесь, на крыше случайного здания, ощущение чего-то знакомого не подкрадывалось сзади. Оно не давило, не наваливалось мертвым грузом. Оно отступало.
Ларри закрыл глаза и сделал несколько шагов вперед. Во рту появился кислый привкус.
Звон будильника разорвал тишину.
Нотами сотканный мир
Проснувшись среди ночи, Гленн не сразу понял, где находится. Поднявшись с кровати, он нащупал в темноте стакан воды и поднес его ко рту. Прислушался, не разбудил ли соседскую собаку. Выдохнул. Этой ночью он кричал не так сильно, как обычно.
Протянув руку к тумбочке, он включил лампу. Темнота осталась.
Гленн встал с кровати, подошел к окну и раздвинул шторы. Сколько бы он ни пытался вглядываться в темноту, ему так и не удалось увидеть ни фонарь, горевший по ночам вблизи дома, ни занимавшийся за окном рассвет.
Вдалеке раздалось пение птиц.
О том, что его глаза скоро не смогут видеть даже солнечный свет, он узнал совсем недавно. Диагноз так обыденно сорвался с губ доктора, что Гленн не сразу смог собрать буквы в слова. Выдержав короткую паузу, врач спросил, есть ли у него родные и близкие, которые смогли бы ему помочь в период адаптации? Гленн живо представил себе жизнь, в которой лишь стук трости по мостовой напоминает о том, что его и внешний мир еще что-то связывает. «Нет, родных и близких у меня нет», – ответил он.
Покинув клинику, Гленн вернулся домой глубокой ночью. Добредя до кровати, он упал на прохладную постель.
Стены комнаты рухнули. Возник просторный кинозал. На прозрачном экране бушевал океан. Порой приходилось закрывать глаза, иначе их обжигали брызги соленой воды, долетавшие с экрана. Небо заволокло свинцовыми тучами. То тут, то там возникали водовороты и увлекали в пучину суденышки, пока последний деревянный обломок не исчез в толще воды.
А затем все стихло. Солнечные лучи скользили по изумрудной глади. Вдалеке слышались резкие крики пролетающих чаек. Острые плавники показывались над водой, а затем исчезали в морских глубинах.
Экран погас. Стало душно. Он ощутил, как что-то сдавило горло. Гленн пытался вырваться, отбиться от того, кто тянул к нему руки из темноты, пока не понял, что пальцы, сжимавшие горло мертвой хваткой – его собственные. Вскрикнув, он проснулся.
Зрение слабело незаметно. Иногда надежда на то, что произошла чудовищная ошибка, заставала его за завтраком или во время прогулки, когда он стремился охватить взглядом весь мир, но через миг покидала его. Отдаленные объекты покрывались рябью. От напряжения на глазах выступали слезы.
Следуя предписаниям врача, Гленн подобрал себе трость. Выбрал он черную, с серебристой рукоятью. Трость была приятной на ощупь и удобно складывалась пополам. Легкие постукивания по твердой поверхности вибрацией отдавались в пальцах.
Затем он отправился за собакой-поводырем.
Гленна услужливо встретили у ворот огороженного высоким забором приюта и проводили внутрь. Пудели, спаниели, борзые и хаски настойчиво льнули к ногам гостей. А те, в свою очередь, терялись в догадках, как одним решением можно одновременно сделать счастливым одного и несчастными всех остальных.
Обслюнявленный, облаянный и искусанный, Гленн уже не отличал одного пса от другого, но тут его внимание привлек щуплый золотистый ретривер. Поджав хвост, он безучастно смотрел на разыгравшуюся сцену, будто дублер, который знает, что не пригодится на сцене. Гленн подошел к нему.
Ретривер зашелся лаем, но увидел протянутую к нему руку и успокоился. Сухие ладони скользнули по длинной спутанной шерсти. Сквозь кожу отчетливо прощупывался скелет.
Трость ожидала в прихожей, а собака – на коврике у дивана. Оставалось совершить невозможное – подготовиться к скорой слепоте. Блуждая по собственному дому с закрытыми глазами, Гленн постепенно привыкал ориентироваться в пространстве. Но успеха он так и не достиг. Разбитая ваза и сваленный торшер напоминали об этом.
После безуспешных попыток совладать с новой жизненной реалией, Гленн садился напротив камина и учился чтению вслепую, которое давалось ему крайне тяжело.
Зрение становилось все хуже. Удаленные объекты расплывались, превращаясь в мелкую точку на окне. Гленну стоило огромных усилий сосредоточиться и понять, что перед ним находится кошка, а не маленький ребенок. Ему хотелось опустить руки, сдаться и погрузиться в горькое отчаяние. Но времени оставалось все меньше, и нужно было продолжать подготовку.
Гленн сделал глоток, протянул руку и аккуратно поставил стакан на стол.
Утром ему нужно было сделать то же, что и всегда: выпить воды. Он уже это сделал. Затем надо неспешно пройти в ванную и принять бодрящий душ. Намылить шампунем голову. Взять гель с миндальным ароматом и нанести его на тело. Смыть, вытереться досуха полотенцем. Надеть свежее белье и, смазав непослушные волосы слоем воска, уложить их расческой.
Он сделал несколько шагов вперед, споткнулся и распластался на полу. Кто-то вскрикнул. «Это же мой крик», – понял Гленн и почувствовал на затылке дыхание пса.
Дом в один миг стал чужим. Казалось, что в нем изменили планировку, не оставив ничего от прежнего владельца. Вспомнив расположение комнат и мебели, Гленн не сразу смог нащупать дверь, ведущую в коридор. Выйдя из комнаты, он попытался добраться до кухни. Вытянув руки в стороны, он медленно продвигался вперед, ощупывая каждый выступ. Вспомнив, что трость осталась в комнате, Гленн не решился вернуться обратно. Он ведь так много прошел. Оставалось лишь дойти до кухни.
Когда Гленн закончил свой путь, у него немного саднили пальцы ног и ныло колено. Нащупав стул, он перевел дух. Необходимо было расчистить коридор для удобства передвижения по дому.
Гленн открыл дверь на веранду. Медленно спустился по лестнице, держась за перила. По протянутой руке разлилось солнечное тепло. Он не мог видеть, но чувствовал, как яркие лучи касаются опущенных век. Стоит сделать несколько шагов вперед, и он окажется за пределами дома, а пройдя десять метров, то и за участком. Перед Гленном простиралась широкая улица, сужавшаяся к склону.
На следующий день он справился лучше. Маршрут оставался прежним – «комната-кухня». Завершив свой обход, Гленн отдыхал с книгой у пустого камина. Поначалу это трудно было назвать чтением. Слова путались, и невозможно было отличить одну букву от другой.
Со временем тонкие пальцы стали увереннее скользить по рельефной бумаге. С каждым пройденным сантиметром Гленн читал все лучше. Вскоре он перебирал пальцами также быстро, как еще недавно пробегал глазами текст. Начав со знакомых книг, Гленн поначалу испытывал трудности с длинными предложениями, но не терял нити повествования.
Иногда Гленна навещал социальный работник. Женщина, как он определил по ее низкому голосу, была с ним обходительна.
В один из дней, когда солнечные лучи мелькали в листве деревьев, Гленн спустился с веранды и ощутил под ногами твердую почву. Несколько шагов увеличили расстояние между ним и домом. Он опустился на колени и приложил руки к земле. Холодный грунт впился в сухие ладони. Пахло торфом. Сквозь толщу воспоминаний прорезался стойкий запах поля, которое в детстве он возделывал вместе с дедушкой. И почему он раньше не замечал этот запах? «Нужно будет попросить принести семена для посадки», – подумал он.
Теперь Гленн все дальше и дальше уходил от дома в сопровождении пса и лакированной трости. Когда наступили теплые вечера, он подолгу сидел под открытым небом в мягком кресле, пока внезапная прохлада не загоняла его обратно в дом.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как он осмелился выйти за пределы участка. Сначала это были небольшие прогулки по окрестностям, но теперь Гленн направлялся к городскому парку, предвкушая пьянящий запах свободы.
Ноги помнили извилистую тропу, посыпанную мелкой щебенкой. Проходя под сводом высокой арки, Гленн вспоминал чудесный сад с фонтаном, расположенный неподалеку. До чуткого слуха долетел звук журчащей воды. В воздухе разливался аромат цветущих клумб и скошенной травы. Выставив вперед трость, он направился вглубь аллеи.
Порой ему казалось, что это лишь игра, нелепое притворство и если он раскроет глаза, то снова увидит все вокруг так же ясно и отчетливо, как и прежде. Но когда он открывал их, то оставался в непроглядной тьме, окруженный неприступным миром образов, хранившихся в его памяти.
Пес замер. Пошарив вокруг себя тростью, Гленн определил, что стоит перед скамейкой в конце парка. Гленн помнил это место. Раньше ему доводилось отдыхать у речки, протекавшей чуть ниже. А если замереть и прислушаться, то можно различить слабый плеск волн, который исходит от проплывающей мимо стаи уток. Они частенько прибиваются к песчаному берегу. Присев на деревянную скамейку, Гленн подставил лицо солнцу.
Хотя Гленн и не мог видеть, но он слышал и даже ощущал зеленые листья густых деревьев, раскинувшихся над ним. Их шелест сливался с тихим плеском волн.
Он постепенно осознавал всю глубину окружающего мира: пение птиц, прозрачный плеск воды и шум ветра, колышущего деревья. Чувствительный к переменам, Гленн наслаждался даже самыми незначительными вещами. Об увеличении поголовья уток на пруду он узнавал по плеску волн, исходящих от них, а о появлении новых птиц – по характерным трелям.