Игорь Алексеевич Шамин
Вознесение
Спектакль
Алый, как горящий посреди леса костер, занавес поднялся и обнажил театральные декорации. Зал утонул в аплодисментах. Под высоким потолком погасли яркие люстры, оставив после себя мимолетную слепоту. Сцена погрузилась во тьму. Десятки людей затаили дыхание. Представление начиналось.
Это место славилось своей публикой. Ухоженные дамы, старательно подбиравшие вечерние наряды, входили в зал под руку с галантными кавалерами. Они рассаживались по удобным креслам, и с откровенной зевотой глядели на пустую сцену. Они прекрасно знали, что здесь собираются все сливки светского общества, а потому не могли пропустить новый спектакль.
Стилмарт впервые оказался в театре. Волей случая ему посчастливилось занять место в первом ряду, и все происходящее казалось окутанным пеленой. Он никогда бы и не помыслил ни о чем подобном, но, как это бывает, когда ничего не ждешь и вдруг получаешь неожиданный подарок, ему вручили билет на представление. Незнакомая женщина сунула ему в руки конверт и растворилась в гуще толпы, прежде чем он успел опомниться.
На следующий день Стилмарт примерил отцовский пиджак. Затем он выплыл из кирпичного дома, крыша которого слегка покосилась, заставляя прохожих с опаской проходить мимо, не догадываясь, что вот уже без малого десять лет для нее это было нормальным положением.
На улице лениво накрапывал апрельский дождь. Засмотревшись на затянутое тучами небо, Стилмарт наступил в лужу. Несколько брызг попало на выцветшие брюки. Досадливо стряхнув грязь, он нащупал в кармане пиджака сложенный пополам билет и направился в театр.
Явился он с небольшим опозданием. Стоявший на краю города театр терялся на фоне серых домов и узких улочек, а потому, забредя несколько раз не туда, куда надо, и спрашивая дорогу у случайных прохожих, Стилмарт заплутал.
Он стоял посреди квартала с раскрытой картой в руках, пристально глядя то на билет, в котором были указаны время и место, то на карту, где это место никак не соотносилось с тем расстоянием, что он прошел. Его ладони вспотели. Он опаздывал.
Стилмарт с детства не любил, когда минутная стрелка обгоняла его шаг. Как только он начинал рассчитывать время, которое нужно было затратить на дорогу, чтобы вовремя попасть на назначенную встречу, на него накатывала волна тревоги. Обдумывая, каким путем лучше следовать, чтобы сэкономить время, он замирал и неизменно его терял в гораздо большем количестве, чем мог выгадать. Стилмарт чувствовал, что внутри него нарастает напряжение, поднимаясь от живота к горлу, сдавливая легкие и вызывая покалывание в кончиках пальцев. На разгоряченном лбу выступала испарина, в горле застревал ком.
Так было и в этот раз. Прежде, чем он отыскал театр, все возможные стадии волнения прошли через него как электрический разряд. Наконец, спотыкаясь об вытянутые ноги зрителей, он рухнул на свободное место.
Представление вот-вот должно было начаться. Заиграла заунывная музыка.
До лица долетели мелкие брызги, словно мелкий дождь попал в раскрытую форточку. Подул холодный ветер. Блеснул яркий свет, ослепив зрителей.
На сцене стоял пират с безумной улыбкой, обнажавшей золотые зубы.
У него была повязка на левом глазу и деревянный протез вместо ноги.
Кто-то на средних рядах вскрикнул от неожиданности, но затем смущенно захихикал.
Брызги дождя прекратились. Сцена повернулась, и декорации сменились на безлюдный песчаный остров с пальмами. На берегу валялись корабельные доски.
Первую ночь герой провел под открытым небом. Когда пришли сумерки, солнце в верхнем углу уступило серой луне.
Днем пират раскалывал кокосовые орехи и ловил рыбу, которую вечером жарил на костре. Делал он это настолько неумело, что у него ушел весь день на то, чтобы хоть как-то утолить голод. Дрова для костра он рубил топором, найденным среди выброшенных морем вещей.
Тем временем Стилмарт, не отрывая взгляд от происходящего на сцене, не прекращал думать о той женщине. Ему не терпелось подарить ей букет цветов в знак глубокой признательности, но, ощупав пустые карманы, он отказался от этой идеи.
Пират же приспособился к новым условиям. Он научился ловко сбивать кокосы с пальм, ловить рыбу заостренной палкой и мастерить простые ловушки для мелкой живности. Он даже осмелился зайти вглубь острова, отыскал там глубокую пещеру и обосновался в ней. Во время дождя он спал там под раскатами грома, а вечером прятался от палящего солнца. Пират устроил в пещере склад продуктов, соорудив из камней прохладное место, и не проходило дня, чтобы он не придумал новой идеи, как обустроить дом.
Так он и жил, все больше привыкая к новым условиям и делая их пригодными для комфортной жизни, пока в тихую гавань не заплыл корабль.
Декорации сменились.
На борту корабля находилась правительственная экспедиция, состоявшая из наемных матросов и их старого капитана. Заметив костер, они высадились на берег.
Экспедиция сразу же обнаружила на острове печать человеческого присутствия. На это указывали котелки и прочая кухонная утварь, а также протоптанная среди деревьев тропинка. Пройдя по ней, матросы наткнулись на обжитую пещеру. Там они повстречали и хозяина жилища. В заросшем длинными волосами человеке в рваных лохмотьях вместо одежды едва угадывался прежний пират.
И вот корабль снова отправился бороздить голубые просторы бездонного океана из папье-маше. На этот раз его экипаж пополнился скитальцем с острова.
Пират смотрел на удаляющийся берег, исчезающий в лучах заката. Он перевел взгляд на лазурные волны, на которых играли солнечные блики, а потом вновь поглядел на берег. Недолго думая, герой спустил на воду лодку и под удивленные возгласы матросов покинул корабль.
Свет на сцене погас. Стилмарт, впечатленный красотой увиденного, закрыл глаза, вдыхая легкое дуновение ветра.
Когда он открыл глаза, то не сразу понял, где находится.
Актеры исчезли. На сцене валялись поломанные заржавевшие декорации, покрытые слоем пыли. Даже алый занавес, и тот почернел, изъеденный молью и временем. Спертый воздух сдавил горло, вызвав приступ кашля.
Скрипнуло кресло. Из дальнего угла зала донесся глухой стук.
Стилмарт обернулся на шум и почувствовал, как сзади его обхватили чьи-то крепкие руки. Резкая боль пронзила плечо. Он упал на пол.
Над ним возвышались фигуры в белых халатах. От их белизны неприятно защипало глаза. По щекам Стилмарта потекли слезы. На вкус они оказались солеными, как морская вода.
Он лежал на полу крошечной одиночной камеры с деревянным табуретом и низкой кроватью. Растерянного, находящегося в полном недоумении Стилмарта силой поставили на трясущиеся ноги. Сняли с него смирительную рубашку и повели куда-то по тесному коридору, усеянному мерцающими лампочками. От укола болело плечо.
Дойдя до конца коридора, белые халаты привычным движением вставили ключ в замочную скважину.
Бесцеремонно вытолкнув Стилмарта во внутренний двор больницы, они захлопнули массивную дверь. Ключ в замке повернулся.
На улице моросил ледяной дождь. Стилмарт отрешенно смотрел на хмурое небо, отчаянно надеясь, что это всего лишь сон и что он скоро проснется. Тогда он снова сможет насладиться спектаклем, актерской игрой и мягким креслом.
Но как Стилмарт ни старался, проснуться ему не удавалось.
Кладбище
Первое, на что я обратил внимание, когда мы переехали в новый офис, – старинное кладбище.
Оно располагалось напротив офисного здания, стеклянная лицевая сторона которого переливалась в лучах послеполуденного солнца. Из окна десяти этажей, даже с самых дальних уголков просторных помещений были видны деревянные, каменные и мраморные кресты, которые, казалось, торчали буквально у нас под ногами.
Впервые оказавшись перед новым офисом, я осматривал его, примериваясь к формам и размерам, и еще долго витал бы в своих мыслях, но протяжный скрип вернул меня в реальность. Это покачивалась на ржавых петлях кладбищенская калитка.
Тогда я и увидел щуплого старика – местного сторожа.
Первый день я обживался на новом месте. Облагораживал рабочий стол канцелярскими принадлежностями, расставлял по шкафам вещи и документы. Сложнее оказалось справиться с оставшейся от прежних владельцев – грязью и накопившейся пылью. Я нехотя взял мокрую губку и принялся протирать полки шкафов. Я так долго к этому готовился, что губка успевала высохнуть в моих руках, и тогда приходилось смачивать ее снова. Так повторялось несколько раз: едва коснувшись тонкого прозрачного слоя, я сразу начинал чихать до тех пор, пока не смывал с себя остатки пыли, засунув голову под струю холодной воды.
На улице разливалась вечерняя прохлада. Я проводил взглядом закат, продолжив стоять неподалеку от офиса. Не ушел я домой и когда совсем стемнело. Что-то влекло меня туда, за пределы кладбищенской калитки.
Высокие крестообразные надгробия отбрасывали длинные широкие тени, которые, казалось, были повсюду. От холода кожа покрылась мурашками.
Осторожно продвигаясь вперед по аллее, я осматривал захоронения. На кладбище оказалось на удивление чисто. Было видно, что за могилами старательно ухаживали – косили траву, выпалывали сорняки, собирали мусор. Даже там, где на надгробных плитах давно стерлись имена и даты, поддерживался порядок. Возле каждой могилы стояла деревянная скамейка, пусть и грубо сколоченная из простых досок.
Находя запечатленные на ледяном мраморе памятные слова, я читал их вслух, вздрагивая от незнакомой дрожи в собственном голосе. Приходилось по крупицам восстанавливать целые предложения. А когда это удавалось, меня переполняла неподдельная радость.
Неожиданно на другом конце кладбища раздались размеренные глухие удары. Они повторились с десяток раз с небольшим интервалом.
Ноги стали ватными.
Стук делался отчетливее. Оглядываясь по сторонам, я пытался определить его источник.
Наконец возле одной из могил я заметил какое-то движение. Сначала его было трудно разобрать, но затем мне удалось различить человеческий силуэт.
Показался сторож.
Услышав мои неровные шаги, он отставил лопату в сторону, вытер лоб тыльной стороной руки и повернулся ко мне. На его лице играла добродушная улыбка, никак не соответствовавшая обстановке вокруг нас.
–Чем могу помочь? – спросил он.
Я поспешил извиниться за то, что отвлек его от работы, сбивчиво рассказав, как очутился тут, на кладбище, и в конечном счете признался, что заблудился.
В ответ сторож лишь махнул рукой в сторону выхода. Кивнув напоследок, он вернулся к работе.
На следующий день я вернулся. Проходя по убранным дорожкам мимо редких групп скорбящих родственников, я улавливал обрывки фраз, произносимых шепотом.
Наконец я нашел его и, неспешно подойдя ближе, присел на скамейку. Вдохнул свежий аромат разросшейся листвы. Сторож отложил лопату в сторону, как будто мое появление было само собой разумеющимся.
Вскоре так оно и стало. Мое рабочее утро плавно перетекало в обеденный перерыв среди белого мрамора и зеленой листвы, а затем я возвращался в просторные офисные коридоры, залитые люминесцентным светом.
Старик чаще всего безмолвствовал. Тогда каждый из нас занимался своим делом: он работал, а я задумчиво глядел вдаль. Но иногда, и эти редкие минуты были для меня особенно ценными, старик откладывал в сторону свои инструменты и присаживался рядом. Мы начинали беседу. Точнее начинал старик. Его разговор скорее походил не на диалог со мной, а на рассуждение вслух – монолог, в котором он ткал из мыслей полотно своих воспоминаний.
Временами старик так увлекался повествованием, что мне было трудно определить место и время действия, а отсутствие четкого представления о том, когда он стал сторожем, а это всегда опускалось в разговоре, вносило еще большую путаницу в рассказ. Поэтому беседы с ним скорее напоминали попытку собрать картинку из рассыпанных пазлов, при этом нужных фрагментов в наборе не было, и приходилось составлять картинку любым способом – из всех доступных материалов.
Но рассмотреть какие-либо детали через мутную пелену воспоминаний было невозможно, потому мне оставалось наслаждаться общей перспективой.
Однажды я, как обычно, пришел на кладбище, прошел по аллее, но не услышал знакомого стука лопаты об землю. Не увидел вскопанной для посадки цветов земли, не почувствовал запаха срезанной травы, не обнаружил никаких признаков жизни. Как будто с хорошо знакомой картины пропала ключевая деталь.
Закутавшись в пальто и зябко поеживаясь, я направился к выходу.
Прошла неделя. Я каждый день заходил на кладбище, надеясь застать там привычные звуки и образы.
Кладбище приходило в запустение: могилы заросли, деревянные скамейки покосились. И чем больше оно нуждалось в заботливых руках, тем тоскливее становилось на душе.
Спустя какое-то время я заметил, что дверь в сторожку приоткрыта. Сердце учащенно забилось. Из сторожки вышел грузный незнакомец. Взглянув на меня, он снял широкополую шляпу и отвел взгляд в сторону.
Скорбь застряла в горле и растворилась в тишине. «На кладбище не умирают», – подумалось мне.
Прошло несколько месяцев. После той встречи я больше не возвращался на кладбище. Изредка проходя мимо, я прикасался к калитке, не отворяя ее.
Я всматривался в проходящих на кладбище людей и глазами искал среди них сторожа, а не найдя – уходил.
В один из таких пасмурных дней, когда солнце еще не взошло, а ему уже пора было садиться, я, наконец, нашел в себе силы.
Время не лечит. Время рубцует раны, оставляя корочку из привычки. То, что еще совсем недавно волновало нас до боли в сердце, со временем стирается из памяти, теряя краски.
Отворив калитку, я ступил на промозглую осеннюю землю. Аллея поросла жухлой травой и за ней едва угадывались прежние газоны.
Могилы и ограды пребывали в не меньшем запустении. То тут, то там торчали сорняки, скамейки совсем покосились, а памятники, засыпанные опавшей листвой с птичьим пометом, навевали тоску.
Я шагал все дальше, по хорошо знакомому маршруту. Мне попадались лишь мятые пластиковые стаканчики, обертки от конфет и использованные салфетки.
Позже мне довелось познакомиться с новым сторожем. Высокий мужчина вышел из покосившейся сторожки, окинул меня равнодушным взглядом и молча запер дверь. Но прежде, чем скрип двери потонул в тишине, я успел разглядеть в дальнем углу комнаты знакомую лопату. Треснувший инструмент был небрежно прислонен к стене.
На следующий день я вернулся на кладбище. Выудив из кармана плотной куртки теплые перчатки, я принялся за дело. Но перед этим я долго осматривался, примеряясь к будущему фронту работ, и отгонял от себя мысли о том, как здесь же грязно. Я словно попал в детство, когда, стоя с мокрой тряпкой в руках, с закрытыми глазами тянулся вперед, к широким пластам старой пыли.
Сначала я убрал главную аллею и срезал косой зеленую полосу высокой травы. В мусорный пакет вслед за ней отправились стеклотара и бумажки.
Затем я принялся за могилы. Отремонтировал покосившиеся скамейки, убрал мусор и опавшую листву.
Так протекал каждый будний день. Я возвращался вечером, после работы, когда посетителей уже почти не было.
В один из таких вечеров я смахнул со лба липкий пот и огляделся вокруг. Аллея вновь была видна с любого ракурса, а мраморные кресты блестели в лучах заходящего солнца.
Я сложил инструменты в рюкзак и направился к выходу. Руки саднило от мозолей, тело отдавалось глухой болью при каждом шаге, но запах скошенной травы приятно щекотал нос.
Последний луч заходящего солнца отразился в могильных плитах и исчез вместе со скрипом кладбищенской калитки позади меня.