Марк Хэддон
Загадочное ночное убийство собаки
163
Когда я впервые пошел в школу, мою классную руководительницу звали Джулия, потому что Шивон в то время еще не работала в нашей школе. Она пришла, когда мне исполнилось двенадцать лет.
Однажды Джулия села рядом со мной за парту, положила на нее пенальчик «Смартис» и сказала:
– Кристофер, как ты думаешь, что там внутри?
Я сказал:
– «Смартис».
Тогда она открыла крышку, перевернула пенальчик, и оттуда выпал маленький красный карандаш.
Она засмеялась, а я сказал:
– Это не «Смартис», это карандаш. А Джулия положила красный карандаш обратно и закрыла крышку.
Потом она сказала:
– Если бы сейчас сюда вошла твоя мама, как ты думаешь, что бы она сказала?
Тогда я еще называл свою мать мамой, а не матерью.
И я ответил:
– Карандаш.
Это потому, что тогда я был еще маленький и не понимал, как мыслят другие люди. И Джулия говорила матери и отцу, что все это кажется мне очень сложным. Но теперь мне это больше не кажется сложным, потому что я решил, что это просто такая разновидность головоломки. А если есть головоломка, всегда существует способ ее решения.
Это похоже на компьютеры. Многие думают, что компьютеры отличаются от людей, потому что у них нет разума. Несмотря на то что в тесте Тьюринга компьютеры могут беседовать с людьми о погоде, о вине, о том, как выглядит Италия, и даже могут шутить. Но этот разум – просто сложная машина.
И когда мы смотрим на вещи, мы думаем, что мы с помощью глаз смотрим изнутри головы, как будто из маленьких окон – наружу. Но это не так. На самом деле смотрим на экран у себя в голове, и он похож на экран компьютера. И это можно утверждать, потому что был такой эксперимент, который я видел по телевизору и который назывался «Как работает мозг». В этом эксперименте ты кладешь голову в зажим и смотришь на страницу текста на экране. И она выглядит как обыкновенная страница с текстом, и ничего не меняется. Но через некоторое время, по мере того как твои глаза двигаются по странице, ты понимаешь, что происходит нечто странное. Потому что, когда ты пытаешься вернуться к куску текста, который ты читал раньше, оказывается, что он стал другим.
И от того, что твои глаза перескакивают с одного предмета на другой, ты больше ничего не видишь. Это называется скачкообразным движением глаз. Потому что, если бы ты видел все между первым и вторым предметом, у тебя начала бы кружиться голова. И в этом эксперименте есть сенсор, он улавливает моменты, когда глаз перескакивает с одного места на другое. И когда это происходит, компьютер изменяет некоторые слова на странице, в той части, куда ты не смотрел.
Но во время скачкообразных движений глаз ты не осознаешь, что не видишь многих предметов, потому что на экране, который у тебя в голове, мозг заполнен информацией. И ты не замечаешь, что слова на другой части страницы изменились, потому что твой разум хранит картинки тех вещей, на которые ты не смотришь в данный момент.
Люди отличаются от животных тем, что могут иметь на экранах в своих головах картинки тех вещей, на которые они не смотрят. Они могут вообразить кого-то в другой комнате. Или подумать о том, что произойдет завтра. Или представить себя космонавтом. Или представить по-настоящему большие числа. Или представить цепочку причин, когда они пытаются что-то осмыслить.
Вот почему, если собака сломает ногу, ей сделают операцию и вставят в кость металлический штырь; она, если увидит кошку, погонится за ней, позабыв о штыре. Но если человек сломает ногу, то у него в голове появится картинка и останется там долгие месяцы. И даже если этот человек увидит автобус, который ему нужно догнать, он за ним не побежит, потому что у него в голове есть картинка. Эта картинка представляет собой его поврежденную ногу, срастающуюся кость, штырь, расходящиеся швы и сильную боль.
Поэтому люди полагают, что у компьютера нет разума, и считают, что их мозги – особенные и отличаются от компьютерных. Люди могут видеть экран у себя в голове, и они думают, что в их голове есть кто-то, кто сидит и смотрит на экран. Так, как капитан Жан-Люк Пикар в фильме «Звездный путь: новое поколение» сидит в своем капитанском кресле и смотрит на большой монитор. И люди думают, что это существо – их собственное сознание, и оно называется гомункул, что значит маленький человечек. И они думают, что у компьютеров нет своих гомункулов.
Но эти гомункулы – всего лишь еще одна картинка на экране в голове человека. Гомункул появляется на экране (потому что человек думает о гомункуле), и одновременно существует другой кусочек мозга, который смотрит на экран. И когда человек думает о части своего мозга (той части, которая видит гомункула на экране), он помещает этот кусок мозга на экран, а другой кусок мозга смотрит на него. Но мозг не осознает, что это происходит, потому что он – так же, как глаз, – перепрыгивает от одного предмета к другому. И внутри своих голов люди тоже не видят многих вещей, когда перескакивают от одной мысли к другой.
Вот почему мозги людей похожи на компьютер. Потому что их внимание отвлекается всего на долю секунды, пока меняется экран. И если существует какая-то вещь, которой люди не могут увидеть, они начинают думать, что это что-то необыкновенное. Например, темная сторона Луны, или черная дыра, или нечто, что мерещится человеку, когда он просыпается среди ночи и чувствует страх.
Еще люди считают себя не такими, как компьютеры, потому что у них есть чувства, а у компьютеров – нет. Но испытывать чувства – это значит просто иметь картинку на экране в своей голове. И она может представлять собой то, что произойдет завтра, или в будущем году, или могло бы произойти, вместо того, что случилось на самом деле. И если это счастливая картинка, они улыбаются, а если картинка печальная – они плачут.
167
Отец отвел меня в ванную, смыл рвоту, вытер полотенцем и в спальне переодел в чистую одежду.
Потом он спросил:
– Ты сегодня что-нибудь ел?
Но я ничего не ответил.
Тогда он сказал:
– Приготовить тебе поесть, Кристофер?
Но я опять ничего не ответил.
И он сказал:
– Ладно. Послушай. Я пойду и положу твою одежду и постельное белье в стиральную машину и потом вернусь сюда, хорошо?
Я сел на кровать и стал смотреть на свои коленки.
А отец вышел из комнаты, забрал мою одежду из ванной и положил ее на лестничную площадку. Потом зашел в спальню, снял с кровати простыни и тоже положил на площадку – к свитеру и рубашке. А потом он взял все это с лестничной площадки и унес вниз. Я слышал, как он включил стиральную машину, как зашумел нагревательный котел и вода пошла по трубам и полилась в машину.
И долгое время я не слышал ничего, кроме этого.
Я мысленно возводил в квадрат число 2, потому что это меня успокаивает. Я дошел 33 554 423, то есть до 2 в 35-й степени, но это не очень большое число, потому что перед этим я уже один раз возвел 2 в 45-ю степень, но мои мозги все не работали как надо.
Потом отец вернулся в комнату и сказал:
– Как ты себя чувствуешь? Могу я что-нибудь для тебя сделать?
Я ничего не ответил. Я продолжал смотреть на свои ноги.
И отец тоже больше ничего не сказал. Он просто сел на кровать рядом со мной, оперся локтями о колени и стал смотреть вниз, на ковер, где лежала красная деталь лего с восемью шпеньками.
Потом я услышал, что проснулся Тоби. Тоби – ночное животное, и я слышал, как он скребется у себя в клетке.
Отец молчал очень-очень долго.
Потом он сказал:
– Слушай, может, мне не стоит начинать, но… я хочу, чтобы ты знал, что можешь мне верить. И… ладно, допустим, я не всегда говорю тебе правду. Видит Бог, я стараюсь, Кристофер, видит Бог, но… Знаешь, жизнь – очень сложная штука. И это чертовски трудно – постоянно говорить правду. Иногда это просто невозможно. И я хочу, чтобы ты знал: я стараюсь, я в самом деле стараюсь. И может быть, сейчас не время об этом говорить, и я понимаю, что тебе это не понравится, но… Я сейчас обо всем тебе расскажу. Обо всем. Потому что… если сейчас ты не узнаешь правду, потом… потом это ударит больнее. Так что…
Отец потер руками лицо, оперся подбородком на пальцы и стал смотреть в стену. Я видел его краем глаза.
И он сказал:
– Это я убил Веллингтона, Кристофер.
Я подумал, что это шутка. А я не понимаю шуток, потому что, когда люди шутят, они произносят совсем не то, что имеют в виду.
Но отец сказал:
– Кристофер, просто… позволь мне объяснить. -Потом он втянул воздух и сказал: – Когда твоя мама уехала… Эйлин… миссис Ширз… она была очень добра к нам. Очень добра ко мне. Она помогала мне в трудные времена. И я не уверен, что справился бы без нее. Ну, ты сам знаешь, как часто она здесь бывала, сколько времени здесь проводила. Готовила, убирала в доме. Заходила узнать, все ли у нас в порядке, не нужно ли нам чего… Я думал… Ну… Черт, Кристофер, как объяснить, чтобы ты понял?… Я думал, что она могла бы продолжать приходить. Я думал… и возможно, это было глупо… Я думал, что она могла бы… может быть… согласилась бы переехать к нам жить. Или мы бы перебрались к ней. Это… это было бы очень даже неплохо. Я полагал, что мы были друзьями… И, кажется, я заблуждался… И в конечном итоге это вылилось в… Черт… Мы ссорились, Кристофер, и… Она говорила всякие вещи, которые я не могу повторить, потому что это очень нехорошие слова и… и они причиняют боль. Мне показалось, что она печется о своей проклятой собаке больше, чем обо мне… о нас… И, оглядываясь назад, я думаю, что был не так уж и неправ. Сдается мне, мы не так много для нее значили. И, разумеется, гораздо проще жить в одиночестве, приглядывая за одной-единственной шавкой, чем связывать свою судьбу с живыми людьми. Я хочу сказать… черт, малыш, это не слишком сложно для тебя, а?… Так вот, мы с ней поругались. Ну, если честно, мы довольно часто ругались. Но в тот раз у нас произошла жуткая ссора, и она вытолкала меня из дома. А ты знаешь, как вел себя этот чертов пес после операции? Гребаный шизофреник. В иные моменты – просто милашка, чисто ангел. Ляжет на спинку и катается: пощекочи ему животик… А потом вонзает зубы тебе в ногу!… Одним словом, пока мы с Эйлин орали друг на друга, чертова псина прохлаждалась в саду. И когда я вышел из дома, эта шавка меня уже поджидала. И… я знаю, знаю… Наверное, надо было просто ее пнуть – и она б отлетела… Но, черт возьми, Кристофер, мне как будто бы красный туман застлал глаза… Крис, ты не знаешь, как это бывает. Я хочу сказать, мы с тобой очень разные. И в тот момент я больше ни о чем не мог думать, кроме того, что она заботится о своей проклятой собаке больше, чем обо мне и о тебе. И это было слишком похоже на все то, что произошло со мной два года назад, и…
Отец замолчал.
А потом он сказал:
– Прости меня, Кристофер. Клянусь, я не мог даже подумать, что все так обернется… что так получится.
И тут я понял, что отец не шутит. И тогда я по-настоящему испугался.
А отец сказал:
– Мы все совершаем ошибки, Кристофер. Ты. Я. Твоя мама. Все. И иногда это очень серьезные ошибки. Но мы всего лишь люди.
А потом он поднял правую руку и растопырил пальцы.
Но я крикнул и оттолкнул его – так сильно, что он свалился с кровати и упал на пол.
Потом он сел и сказал:
– Ладно. Послушай. Кристофер, я прошу прощения. Давай оставим это сегодня, хорошо? Я уйду, и ты немного поспишь, а утром мы поговорим. – И потом он еще сказал: – Все будет хорошо. Правда. Поверь мне.
А затем отец встал, сделал глубокий вдох и вышел из комнаты.
Я еще долго сидел на кровати и смотрел в пол. Потом я услышал, как Тоби скребется в клетке. Я поднял глаза и увидел, что он глядит на меня сквозь прутья.
Я должен был выбраться из дома. Отец убил Веллингтона. Это значит, что он может убить и меня. И еще я больше не мог ему верить, хотя он и сказал «поверь мне». Но он сказал неправду об очень важной вещи.
Но я не мог выйти из дома прямо сейчас, поскольку отец наверняка заметил бы меня. Так что я должен подождать, пока он заснет.
Времени было 23.16.
Я снова начал возводить 2 в квадрат, но дошел только до 2 в 15 степени, что равно 32 768. И тогда я начал стенать, чтобы время прошло быстрее. И я ни о чем не думал.
Потом времени стало 1.20, но я не слышал, чтобы отец поднимался к себе в комнату и ложился в постель. Я подумал, может, он спит внизу. Или же он ждет момента, когда сможет прийти и убить меня. Так что я достал свой армейский нож и вынул лезвие-пилу, потому что с его помощью можно себя защитить. Потом я очень тихо вышел из своей комнаты и начал спускаться по лестнице – очень и очень медленно. И когда я спустился, то через дверь гостиной я увидел ногу отца. Я подождал 4 минуты, но нога не шевелилась. Тогда я пошел дальше и оказался в холле. Потом я заглянул в гостиную.
Отец лежал на диване, и его глаза были закрыты.
Я долго на него смотрел.
Вдруг отец захрапел, и я вздрогнул от неожиданности. Я слышал, как кровь стучит мне в уши и сердце бьется в очень быстром ритме, и мне было больно, как будто у меня в груди кто-то надувал большой воздушный шар.
И я подумал, не случится ли у меня сердечный приступ.
Глаза отца по-прежнему были закрыты. Я подумал, может, он только притворяется спящим. Так что я очень крепко сжал свой нож и постучал по дверной раме.
Отец помотал головой из стороны в сторону, у него дернулась нога, и он сказал «хрннн», но его глаза оставались закрытыми. И потом он опять захрапел.
Он спал.
Это значило, что я сумею выбраться из дома, если буду действовать тихо и не разбужу его.
Я взял с вешалки около двери оба своих пальто и шарф и надел все это, потому что снаружи по ночам холодно. Потом я поднялся наверх – очень тихо, хотя это оказалось непросто, потому что у меня сильно дрожали ноги. Я прошел в свою комнату и взял клетку Тоби. Он шуршал и скребся, так что я снял одно пальто и накрыл им клетку, чтобы звуки были не такими громкими. И потом снова спустился вниз – вместе с Тоби.
Я зашел на кухню и взял свою коробку с едой, а затем отпер заднюю дверь и вышел наружу. Закрывая дверь, я отжал ручку вниз, чтобы не было щелчка. А потом я пошел в сад.
В глубине сада был сарай. В нем стояла газонокосилка и лежали всякие садовые принадлежности, которыми пользовалась мать, – горшки, мешки с компостом, деревянные бочки, веревки, лопаты. Внутри сарая было бы теплее, но я знал, что отец может начать искать меня в сарае, так что я обошел его и залез в щель между стеной сарая и забором, за большую черную пластмассовую трубу для сбора дождевой воды. Я сел, и мне стало немного спокойнее.
Я решил, что оставлю свое второе пальто на клетке Тоби, поскольку мне не хотелось, чтобы он замерз и умер.
Я открыл свою коробку с едой. Внутри была молочная плитка, две лакричные палочки, три мандарина, розовая вафля и мой красный пищевой краситель. Я не чувствовал голода, но я знал, что должен что-нибудь съесть, поскольку, если человек ничего не ест, он быстро замерзнет. Так что я съел два мандарина и молочную плитку.
А потом я задумался, что делать дальше.
173
Между крышей сарая и большим деревом, которое нависало над забором, я видел созвездие Орион.
Говорят, что Орион называется Орионом, потому что был такой охотник Орион, а созвездие похоже на охотника с дубинкой, луком и стрелой, оно вот такое:
Но это очень глупо, потому что созвездие – это просто несколько звезд, и можно соединять точки любым способом, как захочешь. И можно представить его в виде леди, которая машет зонтиком, или в виде кофеварки – такой, как миссис Ширз привезла из Италии, с ручкой и отверстием для выхода пара.
Или же это созвездие может выглядеть как динозавр.
В космосе не существует никаких линий, так что точки Ориона можно соединить как Зайца, или Тельца, или Близнецов и сказать, что это созвездие Гроздь Винограда, или Иисус, или Велосипед (только в Греции и Риме еще не было велосипедов в то время, когда Орион назвали Орионом). И в любом случае Орион – не охотник, не кофеварка и не динозавр. Это просто Бетельгейзе, Беллатрикс, Ригель и еще 17 других звезд, которые я не знаю как называются. И все они – часть Большого взрыва, который происходит за миллиарды миль от нас.
И это правда.
179
Я не спал до 3.47. Тогда я в последний раз посмотрел на часы, перед тем как заснуть. У моих часов светящийся циферблат, и если нажать кнопку, то зажигается огонек, и можно разглядеть цифры даже в темноте. Мне было холодно, и еще я боялся, что отец может прийти сюда и найти меня. Но в саду было безопаснее, чем дома, потому что я спрятался.
Я часто поднимал глаза к небу. Я люблю смотреть на небо по ночам. Летом, когда темнеет, иногда выхожу в сад – с фонариком и планисферой. Планисфера представляет собой два диска, один поверх другого. На нижнем диске нарисована карта неба, а на верхнем есть отверстие в форме параболы. И если поворачивать верхний диск, то можно найти карту звездного неба, привязанного к каждому конкретному дню года – из расчета 51,5°северной широты. Это широта Суиндона, а самый большой кусок неба все равно находится по другую сторону Земли.
Когда глядишь на небо, то знаешь, что смотришь на звезды, которые находятся в тысячах световых лет от тебя. И некоторые из этих звезд уже давным-давно не существуют, потому что их свету понадобилось слишком много времени, чтобы до нас добраться. И сами эти звезды уже мертвы, или взорвались и разрушились, или превратились в красных карликов. И от этого ты сам себе кажешься очень маленьким. И тогда, если у тебя в жизни есть какие-то сложные проблемы, их можно считать незначительными. То есть такими маленькими, что их можно не принимать в расчет.
Я не очень хорошо спал, потому что было холодно и земля подо мной была очень неровной, и потому, что Тоби постоянно скребся в своей клетке. Но когда я окончательно проснулся, уже занимался рассвет. Небо было все оранжевое, и голубое, и розовое, и я слышал, как птицы пели то, что называется утренний хор. Но я по-прежнему оставался на своем месте и просидел там еще 2 часа и 32 минуты. А потом я услышал, как отец вышел в сад и позвал:
– Кристофер!… Кристофер?…
Так что я посмотрел по сторонам и нашел старый полиэтиленовый мешок. Он был грязный, и раньше в нем хранились удобрения. И я втиснулся в угол между стеной сарая и забором и дождевой трубой, запихнул туда же клетку Тоби и свою коробку седой, а сверху накрылся мешком. Потом услышал, что отец вышел в сад, вынул из кармана свой армейский нож и стиснул его в руке – на случай, если отец нас найдет. И я услышал, как он открыл дверь сарая и заглянул внутрь. И я услышал, как он сказал: «Черт». А потом он начал искать в кустах неподалеку от сарая, и мое сердце застучало быстро-быстро, и я снова почувствовал, как в груди надувается воздушный шар. Я подумал, что отец может заглянуть за сарай, но я не видел, что он делает, поскольку я прятался. Но потом я понял, что отец меня не заметил, так как он ушел из сада.
Некоторое время я сидел неподвижно, а потом посмотрел на часы и обнаружил, что не двигался 27 минут. И тут я услышал, что отец заводит машину. Я понял, что это его машина, поскольку раньше часто слышал ее звук. Она была совсем близко, и я понимал, что это не соседская машина. Потому что у тех людей, что принимают наркотики, – «Фольксваген», у мистера Томпсона из дома № 40 – «Воксхолл-Кавальер», а у людей, которые живут в доме № 34, – «Пежо», и все они звучат иначе.
А услышав, что машина отъезжает от дома, я решил, что могу выйти из укрытия.
Теперь мне нужно было подумать, что делать дальше, поскольку я больше не мог жить в нашем доме вместе с отцом. Это опасно.
Так что я принял решение.
Я решил, что пойду и постучусь к миссис Ширз, а потом буду жить с ней, – потому что я знал миссис Ширз и она не была чужой. И раньше я у нее уже оставался – когда на нашей стороне улицы отключилось электричество. Я знал, что на этот раз она меня не прогонит, потому что расскажу ей, кто убил Веллингтона, и тогда она поймет, что я – ее друг. И еще она поймет, что я больше не могу жить с отцом.
Я вынул из коробки для еды лакричные палочки, розовую вафлю и последний мандарин, положил их в карман и спрятал коробку под мешком. Потом я взял клетку с Тоби и свое второе пальто и вылез из-за сарая. Я обошел дом, откинул щеколду на садовой калитке и вышел наружу.
На улице никого не было, так что я перешел на другую сторону, подошел к дому миссис Ширз, постучал в дверь и подождал. И стал думать, что я скажу, когда она откроет дверь.
Но она не отрыла дверь, и тогда я постучал еще раз.
А потом я обернулся и увидел, что по улице идут люди. И я испугался, потому что это были те самые люди, которые живут в соседнем доме и принимают наркотики. Так что я схватил клетку с Тоби, обошел дом миссис Ширз и сел рядом с мусорным ящиком, где эти люди не могли меня увидеть.
И теперь мне нужно было решить, что же делать.
И я начал обдумывать все вещи, которые я мог бы сделать, и рассуждать, что будет правильно, а что – нет.
Я решил, что не могу вернуться домой.
И решил, что не могу жить вместе с Шивон, потому что она учительница и не станет присматривать за мной вне школы. Она ведь не друг и не член семьи.
И решил, что не могу поехать к дяде Терри, поскольку он живет в Сандерленде, а я не знаю, как попасть в Сандерленд. И еще мне не нравится дядя Терри, потому что он курит сигареты и гладит меня по голове.
И решил, что не могу пойти жить к миссис Александер, потому что она тоже не друг и не член семьи, пусть даже у нее есть собака. И я не смогу остаться на ночь у нее в доме или воспользоваться ее туалетом, потому что им пользуется миссис Александер, а она – чужая.
И тогда я подумал, что могу поехать к своей матери, так как она была членом моей семьи. И я знаю, где она живет, потому что помню адрес: 451с Чептер-роуд, Лондон, NW2 5NG. Правда, мать живет в Лондоне, а я никогда раньше не был в Лондоне. Я был только в Дувре, когда мы ехали во Францию, и в Сандерленде, когда навещали дядю Терри, и в Манчестере, когда гостили у тети Руфи, которая болела раком. Только тогда у нее еще не было рака, и мы ездили к ней в гости. А еще я раньше никуда не ходил один – кроме магазина, который находится в конце улицы. И мысль о том, что я отправлюсь куда-то самостоятельно, сильно меня напугала.
Но потом я вспомнил, что иначе мне придется вернуться домой, или остаться там, где я сейчас, или каждую ночь прятаться в саду. И рано или поздно отец меня там найдет. И когда я подумал об этом, мне стало еще страшнее.
Я понял, что ничего не могу сделать, чтобы обезопасить себя. И составил у себя в голове картинку, которая выглядела вот так:
Потом я представил, что перечеркиваю те варианты, которые мне не подходят. Это было похоже на экзамен по математике, когда ты смотришь на вопросы и думаешь, какой из них тебе выбрать. И ты перечеркиваешь те вопросы, на которые не собираешься отвечать, поскольку это значит, что твое решение окончательное и ты не можешь переменить мнение. И это выглядит вот так:
Это значит, что я должен поехать в Лондон и жить с матерью. И я могу отправиться туда на поезде, потому что я очень много знаю о поездах. Я знаю, что нужно посмотреть расписание, потом купить билет, а потом свериться с табло отправления, чтобы выяснить, приехал ли уже нужный поезд. И если он приехал, то нужно пойти на соответствующую платформу и сесть в него. И я могу сесть на поезд на вокзале в Суиндоне, где Шерлок Холмс и доктор Ватсон останавливались на ланч, кода ехали из Паддингтона в Росс в «Тайне Боскомской долины».
А потом я посмотрел на противоположную стену маленького прохода, который вел к дому миссис Ширз, где я сидел. И увидел круглую крышку от очень старой кастрюли. Она была прислонена к стене и вся покрыта ржавчиной. Она выглядела как поверхность планеты, потому что пятна ржавчины были похожи на очертания стран, континентов и островов.
И тогда я подумал, что я никогда не смогу стать космонавтом, потому что это значит оказаться в сотнях тысяч миль от дома. Поскольку мой дом теперь в Лондоне, он находится примерно в 100 милях отсюда, то это значит, что он в 1000 раз ближе, чем будет мой дом, если я окажусь в космосе. Эти мысли причиняли мне боль. Это напоминало один случай, когда я упал на игровой площадке и порезал колено осколком разбитой бутылки, которую кто-то бросил об стенку. Я содрал лоскут кожи, и мистер Дэвис вынужден был промыть мясо под этим лоскутом дезинфицирующим средством, чтобы убрать грязь и микробов. И это оказалось так больно, что я заплакал. Но на этот раз боль была внутри моей головы. И мне стало очень грустно, когда я понял, что не смогу стать космонавтом.
И я подумал, что мне нужно быть как Шерлок Холмс и учиться концентрировать разум усилием воли, чтобы не замечать, как больно внутри головы.
А потом еще подумал, что если я собираюсь отправиться в Лондон, то мне понадобятся деньги. Мне будет нужна еда, потому что путешествие может оказаться долгим, а я ведь не знаю, как добывать еду. И еще подумал, что нужно найти человека, который согласится приглядеть за Тоби, когда я поеду в Лондон, потому что я не могу взять его с собой.
И тогда я составил план. От этого мне стало немного лучше, поскольку у меня в голове образовалось нечто, что имеет порядок и форму, и мне надо просто выполнять инструкции и действовать последовательно.
Я встал и посмотрел, нет ли кого на улице, а потом подошел к дому миссис Александер, который был рядом с домом миссис Ширз, и постучал в дверь.
Миссис Александер открыла дверь и сказала:
– Кристофер, Боже мой, что с тобой стряслось?
А я ответил:
– Не могли бы вы присмотреть за Тоби вместо меня?
Она спросила:
– Кто такой Тоби?
И я сказал:
– Это моя крыса.
А миссис Александер ответила:
– О… О да. Теперь припоминаю. Ты мне говорил.
Тогда я показал ей клетку с Тоби и сказал:
– Вот он.
Миссис Александер сделала шаг назад, чтобы пропустить меня в прихожую.
А я сказал:
– Он ест специальный корм, его можно купить в зоомагазине. А еще он ест печенье, морковку, хлеб, куриные кости. Но ему нельзя давать шоколад, потому что он содержит кофеин и теобромин, которые представляют собой метилксантин и потому в больших количествах ядовиты для крыс. И еще нужно каждый день наливать ему свежей воды. И он не будет возражать против того, чтобы жить в чужом доме, поскольку он животное. Еще он любит выходить из клетки, но, если вы не будете его выпускать, это не страшно.
Тогда миссис Александер спросила:
– А зачем тебе нужно, чтобы кто-нибудь присматривал за Тоби, Кристофер?
Я ответил:
– Я уезжаю в Лондон.
Она спросила:
– И надолго?
Я ответил:
– Пока не поступлю в университет.
Она сказала:
– А ты не можешь взять Тоби с собой?
И я ответил:
– До Лондона далеко, и я не хочу брать его в поезд, потому что он может там потеряться.
Миссис Александер сказала:
– Это верно. – И потом она спросила: – Вы переезжаете?
А я сказал:
– Нет.
Тогда она спросила:
– Так почему же ты едешь в Лондон?
Я ответил:
– Я буду жить с матерью.
Она сказала:
– Ты же говорил мне, что твоя мать умерла.
А я ответил:
– Я думал, что она умерла, но она жива. Отец обманывал меня. И еще: это он убил Веллингтона.
И миссис Александер сказала:
– О Господи Боже мой!
Я сказал:
– Я буду жить с матерью, потому что отец убил Веллингтона, и он лгал мне, и я боюсь оставаться с ним в доме.
И миссис Александер спросила:
– Твоя мать здесь?
Я сказал:
– Нет. Она в Лондоне.
Она спросила:
– Ты хочешь один поехать в Лондон?
И я ответил:
– Да.
А она сказала:
– Послушай, Кристофер, может, ты зайдешь в дом, присядешь – и мы поговорим? И решим, как лучше всего поступить.
Я ответил:
– Нет. Я не могу зайти внутрь. Вы присмотрите за Тоби?
И она сказала:
– Мне кажется, это не очень хорошая идея, Кристофер.
А я ничего не ответил.
Миссис Александер сказала:
– Где сейчас твой отец, Кристофер?
Я ответил:
– Не знаю.
И она сказала:
– Послушай, может быть, стоит ему позвонить? Я уверена, что он беспокоится о тебе. Мне кажется, произошло какое-то жуткое недоразумение.
Тогда я повернулся и побежал через дорогу, обратно к нашему дому. Я не посмотрел по сторонам, и желтая малолитражка затормозила прямо рядом со мной -так, что шины завизжали по асфальту. А я перебежал на нашу сторону улицы, вошел в сад и заложил за собой щеколду.
Затем я попытался открыть кухонную дверь, но она оказалась заперта. Так что я подобрал кирпич, который лежал на земле, и кинул его в окно. Осколки разлетелись во все стороны, а я просунул руку через разбитое стекло и открыл дверь изнутри.
Я вошел в дом и поставил клетку с Тоби на кухонный стол. Потом побежал наверх, схватил школьную сумку и положил туда немного еды для Тоби, несколько книг по математике, несколько чистых штанов, куртку и чистую рубашку. Потом спустился, открыл холодильник и положил в сумку пакет апельсинового сока и нераспечатанную бутылку молока. Еще я взял два мандарина, две банки консервированных бобов, пакет сливок и тоже положил в сумку, потому что банки можно вскрыть открывалкой, которая была в моем армейском ноже.
Потом я огляделся и увидел мобильный телефон отца, его бумажник и записную книжку. И я почувствовал, как моя кожа… холодеет под одеждой – как у доктора Ватсона в «Знаке четырех», когда он видит на крыше дома Бартоломью Шолто в Норвуде крошечные следы Тонга с Андаманских островов. Я подумал, что отец вернулся и находится где-то в доме. И боль у меня в голове стала гораздо сильнее. Но потом я перебрал картинки в своей памяти и увидел, что его фургона возле дома нет, и значит, он просто забыл телефон, бумажник и записную книжку, когда уезжал. И я взял бумажник и вынул банковскую карточку, потому что так я мог получить деньги. У банковской карты есть PIN-код – это секретный код, который нужно ввести в банкомат, чтобы снять деньги. И отец нигде не записал свой секретный код, хотя люди обычно это делают. Но он просто сказал секретный код мне, потому что я никогда ничего не забываю. Код был 3558, и я положил карточку себе в карман.
Потом я вынул Тоби из клетки и посадил его в карман пальто, потому что клетка слишком тяжелая, чтобы везти ее с собой в Лондон. А потом я вышел через кухонную дверь обратно в сад.
Я выглянул на улицу, убедился, что никто на меня не смотрит, и пошел к школе. Я туда пошел, потому что знал туда дорогу и думал, что, придя в школу, смогу спросить Шивон, где находится железнодорожный вокзал.
И по мере того как я шел к школе, мне становилось все страшнее и страшнее, поскольку раньше я никогда этого не делал. Но я боялся как бы двумя разными страхами. Один страх – это страх находиться далеко оттого места, где я жил, а второй страх – это страх оставаться рядом с отцом. И они были обратно пропорциональны друг другу, так что общий страх оставался константой, по мере того как я уходил все дальше от своего дома и от того места, где жил отец. Это выглядело вот так:
