Марк Хэддон
Красный дом

Mark Haddon

THE RED HOUSE

© Сафронова А., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается Клэр с благодарностью Мэри Гаун-Кейн

Пятница

Градирни и поля орошения. Финсток, Чарлбери, Аскотт-андер-Уайчвуд. Поезд рассекает поля на скорости семьдесят миль в час. Две серые линии следуют изгибам реки, металл блестит на солнце. Даже сейчас в этом есть что-то от эпохи паровых машин. Хогвартс и Эдлстроп^[1]; ночная почта пересекает границу; с гор скачут индейцы; из товарного вагона доносится сельский блюз. Начинаешь верить в таинственные места, через которые по временно́й спирали можно вернуться в мир портье в униформе, двоюродных тетушек и летнего отдыха у озер.

Прислонившись к холодному стеклу, Анжела зачарованно наблюдала, как линии электропередачи то прогибались, то вновь взмывали к опорам. За окном проплывали похожие на серебристые матрасы теплицы и неразборчивые извивы граффити на кирпичных стенах.

Шесть недель назад она похоронила мать. Бородач в пиджаке с лоснящимися локтями играл на волынке «Мальчик Дэнни»^[2]. Всеобщее смятение, повязка на руке священника, женщина, бегущая между могилами за улетевшей шляпкой, ничейный пес… Анжеле казалось, что мать уже давным-давно покинула этот мир, еженедельно возвращаясь в тело лишь для успокоения навещавшей ее дочери. Вареная баранина, радио «Классика», бежевый пластиковый стульчак – смерть, наверное, стала для нее избавлением. Когда первая порция земли упала на гроб, у Анжелы перехватило дыхание от внезапной мысли, что мать была для нее чем-то наподобие… краеугольного камня? Дамбы?

Через неделю после похорон Доминик в кухне мыл зеленую вазу бутылочным ершиком. В окне виднелась кучка рыхлого снега у гаражной стены и трепещущая на ветру ротационная бельевая веревка. Вошла Анжела с телефоном. Вид у нее был такой, будто на столике прихожей она обнаружила не телефон, а нечто непонятное.

– Звонил Ричард.

Доминик перевернул вазу кверху дном и поставил на металлическую сушилку.

– И что он хочет?

– Приглашает провести с ним отпуск.

– Это точно твой брат, а не какой-нибудь другой Ричард? – вытирая руки полотенцем, усомнился Доминик.

– Точно.

Доминик не знал, что и сказать. Последние пятнадцать лет Анжела и Ричард виделись от силы раз в год, и встреча на похоронах прекрасно укладывалась в этот график.

– И в какое же экзотическое место он нас приглашает?

– Он снял дом на границе с Уэльсом. Недалеко от Хэй-он-Уай.

– Чудесные песчаные пляжи Херефордшира… – Доминик сложил полотенце пополам и повесил на батарею.

– Я согласилась.

– Что ж, спасибо, что посоветовалась со мной.

Помолчав, Анжела пристально посмотрела ему в глаза.

– Ричард знает, что мы не можем позволить себе отпуск. Мне это нравится не больше, чем тебе, но выбирать не приходится.

Доминик примирительно поднял руки.

– Ясно. Что ж, Херефордшир так Херефордшир.

«Британское картографическое управление, квадрат 161. Черные горы (И-Миниддоедд-Дуон)». Доминик открыл розовую обложку путеводителя и разложил гармошку карты. Он с детства обожал карты. Крестиком обозначались чудовища, края бумаги темнели и обугливались от огня спички, сообщения летели от горы к горе при помощи треугольников сломанного зеркала…

Доминик искоса глянул на Анжелу. Она больше ничем не напоминала ту девушку в синем летнем платье, с которой он когда-то познакомился в баре. Грузная и обрюзгшая, с выпирающими на ногах венами, она выглядела старухой и внушала ему отвращение. Он мечтал, чтобы она скоропостижно скончалась, вернув ему свободу, которую он утратил двадцать лет назад. Через пять минут он вновь подумал об этом и вспомнил, как плохо распорядился своей свободой в первый раз. Он словно наяву услышал скрип колес каталки и увидел мягкие пакеты с физраствором. Вот что ждет его в будущем. А все эти другие жизни… Их никогда не прожить.

В окне поезда показался канал и узкая баржа. За ее штурвалом стоял какой-то придурок с трубкой и кружкой чая. Привет, приятель. Дурацкая затея – проводить выходные, стукаясь головой каждый раз при вставании. А если бы ему пришлось прожить неделю на лодке с Ричардом? Слава богу, там глухие места: если станет совсем невмоготу, можно будет подняться в горы и прокричаться. Откровенно говоря, он больше волновался за Анжелу. Ох уж эти жестко запрограммированные семейные конфликты. «Не приходи домой пьяным!» и прочее в этом роде.

Волосы Ричарда – вот в чем причина. Густая черная грива – предупреждение всем бета-самцам, словно клыки моржа. Еще она похожа на некую внеземную форму жизни, которая обманом проникла в его череп и теперь использует Ричарда в качестве средства передвижения.

Дети сидели напротив них. Семнадцатилетний Алекс читал «Главные силы» Энди Макнаба, шестнадцатилетняя Дейзи – «Молитвы на каждый день». Восьмилетний Бенджи скорчился на сиденье, закинув ноги на подголовник и свесив голову. Глаза его были закрыты. Анжела пихнула сына в плечо носком туфли.

– Что ты делаешь?

– Скачу на лошади, преследуя нацистов-зомби!

Дети казались отпрысками разных семей. Мускулистый и высокий Алекс каждые выходные выбирался на природу, катался на лодке и горном велосипеде. Бенджи был подвижным, будто ртуть – казалось, в какую емкость его ни сунь, он примет ее форму. Дейзи же… Анжела опасалась, что в прошлом году с дочерью случилось что-то ужасное, отчего она стала вести себя с вызывающим смирением и показной простотой.

Поезд нырнул в туннель, окна глухо задрожали. С темного стекла на Анжелу глянула тучная пожилая женщина. Глянула – и тут же растворилась во вспышке солнечного света и тополиной зелени. Анжела вновь очутилась в своем теле. Платье туго натянулось на животе, по шее тек пот, а в нос бил жуткий запах, присущий поездам: гарь, пыль, горячий металл, едкая туалетная вонь.

«Картер носком ботинка подцепил мужчину за плечо и перевернул лицом вверх. Не может быть! Он убил Банни О’Нила! Десять лет назад они вместе тренировались в горах Кернгорма. Почему этот бывший капитан специальной авиадесантной службы, вооруженный купленной на черном рынке советской винтовкой, пытался убить в Афганистане миллиардера – директора международной строительной компании?..» – читал Алекс.

В проходе кондуктор – бритоголовый детина с голубой расплывчатой татуировкой на мясистом предплечье – навис над по-птичьи хрупкой женщиной с длинными седыми волосами и очками на красном шнурке.

– Так вы сели в поезд без билета и денег?

Анжеле тут же захотелось заплатить за женщину, чтобы спасти ее от этого агрессора.

Женщина беспомощно пошевелила в воздухе тонкими, усеянными старческими пятнами руками.

– Я не могу…

– Вас кто-нибудь встречает в Херефорде? – с неожиданной теплотой спросил кондуктор и бережно тронул ее за плечо в попытке привлечь внимание. – Сын или, может, дочь?

Женщина перебирала пальцами в воздухе.

– Я не вполне…

У Анжелы защипало глаза, и она отвернулась.

Шесть месяцев назад Ричард повторно женился, получив в довесок приемную дочь. Анжела не приехала на свадьбу: Эдинбург далеко, да и учебный год в самом разгаре. К тому же они никогда не были близки так, как подобает брату и сестре. Просто два человека раз в несколько недель обсуждали по телефону угасание матери. Анжела познакомилась с Луизой и Мелиссой только на похоронах. Они выглядели так, будто их по заоблачной цене приобрели по эксклюзивному каталогу: безупречная кожа и одинаковые черные дорогие сапоги. Девочка – ее звали Мелисса – уставилась на Анжелу и, встретившись с ней глазами, не отвела взгляд. Каштановое каре, черная джинсовая юбка на грани приличной для похорон длины. Слишком роскошна и насмешлива для шестнадцатилетки. Позже выяснилось, что Мелисса ставит в школе пьесу «Сон в летнюю ночь».

Луиза неуловимо напоминала жену футболиста. Анжела не могла представить ее в театре или за чтением серьезной книги. Интересно, о чем они с Ричардом разговаривают наедине? Впрочем, брат никогда толком не мог правильно оценивать людей. Десять лет он был женат на рыжей ведьме и промахнулся с подарками, которые привез племянникам в прошлый раз. Бенджи достался футбольный ежегодник, а Дейзи – браслет. Может, Ричард вновь совершил ту же ошибку, что и в тот раз, хотя Луиза не похожа на Дженнифер, да и сам Ричард поднялся по социальной лестнице.

– Я иду в туалет. – Бенджи встал. – Мой мочевой пузырь переполнен.

– Не заблудись! – Анжела тронула его за руку.

– Как можно заблудиться в поезде?

– Тебя может задушить какой-нибудь больной извращенец, – сказал Алекс. – И выкинуть твое тело из окна.

– Я стукну его в промезность!

– В промежность, – поправил Алекс.

– Промезность, промежность, промесность… – напевал Бенджи, идя по проходу.

«Постепенно мы обнаружили, что нам больше не нужна тишина. Не нужно уединение. Не нужны даже слова. Мы могли все делать священнодействуя. Приготовление еды для семьи становилось богослужением. Прогулка в парке становилась богослужением…» – читала Дейзи.

Алекс сфотографировал коровье стадо. Какой эволюционный смысл в том, чтобы иметь черную или белую кожу? Он ненавидел насилие. В ушах до сих пор стоял хруст ноги Каллума, сломанной той ночью в лондонском Крауч-Энд. Он никому не говорил, что его тошнит от видеоматериалов о войнах в Ираке или Афганистане. Правда, в фильме «Буря в пустыне», снятом по книге Энди Макнаба, сцены насилия были смягчены.

Мысли перескочили на Мелиссу. Представилось, как она расстегивает свою черную джинсовую юбку. От слова «расстегивает» у него началась эрекция, и Алекс прикрыл пах книгой. Нормально ли это – влюбиться в приемную дочь дяди? Некоторые женились на кузинах, и это считалось приемлемым. Вот только если у обоих супругов были рецессивные гены какого-нибудь заболевания, дети рождались больными.

До чего же сексуальны девчонки из частных школ! Белые трусики на загорелом теле, источающие запах кондиционера для белья… Может, она и вовсе не захочет с ним разговаривать, ведь девчонки общаются лишь с патлатыми засранцами, которые носят джинсы в облипку. С другой стороны, в отпуске полагается отдыхать; вдруг они окажутся в одной ванной комнате, он откроет дверцу душевой и потискает мыльные грудки Мелиссы так, что она застонет…

* * *

Мужчина заперт в душной квартире над верфью заботой о жене, которая умрет в этой кровати, глядя телевизор. Сестры-близняшки, разлученные в возрасте семи недель, ничего не знают друг о друге, лишь ощущают пустоту рядом. Девочку насилует друг матери. Ребенок умирает и не умирает. «Семья» – размытое понятие, путеводная звезда для любого дрейфующего корабля, но каждый плывет под своим небом…

* * *

У нее есть еще один ребенок – четвертый, которого никто не видел. Карен, ее любимый тайный призрак, родившийся мертвым несколько лет назад. Голопрозэнцефалия. Гомеозисные гены не смогли разделить мозг на два полушария. Ее маленькое чудовище, черты лица которого сошлись слишком близко. Анжеле говорили не смотреть, но она посмотрела – и закричала, требуя унести «это».

Позже, в то недолгое время, пока Доминик спал и в палате было тихо, она жаждала вновь ощутить в руках маленькое, изуродованное тельце дочери. Она смогла бы полюбить ее. Смогла бы… но их пути уже разошлись, и Карен ускользнула в параллельный мир, который Анжела порой мельком видела из окон автомобилей и трамваев. Мир с покрытыми паутиной сараями и цыганским табором, с тупиками и автосвалками; мир, который она посещала во сне, где, спотыкаясь, пробиралась между собачьим дерьмом и крапивой, где в душном, вязком воздухе маняще звенел девичий голосок и мелькало летнее платье. В этот четверг Карен исполнилось бы восемнадцать… Беда сельской местности в том, что здесь ничто не отвлекает от тяжких дум, за это Анжела и ненавидит ее. «Тебе там понравится, – говорил Доминик. – По ночам местные жители наверняка окружают дом с вилами и факелами». Он не понимал, совсем ничего не понимал все эти дни.

Доминик смахнул хлебные крошки с губ и посмотрел на Дейзи. Та улыбнулась и вновь перевела взгляд на книгу. В последние несколько дней она стала спокойней, больше не рыдала внезапно, как в прошлом году. Тогда он чувствовал себя неуклюжим и бесполезным. Разумеется, все эти книжонки об Иисусе полная ерунда, а от некоторых священников мурашки по коже бегут. Эти их дурацкие одежды и фальшивая жизнерадостность… Однако Доминик до странности гордился силой веры Дейзи и тем, как она упорно плыла против течения. Если бы только ее настоящие друзья не отшатнулись от нее!

Он перевел взгляд на старшего сына. Алекс не посмотрит на тебя, сколько на него ни пялься. Если уж он сел за книгу, то будет всецело поглощен чтением. Если уж побежал, то полностью отдается бегу. Доминик ожидал от сына большего. А что получил? С двух до четырех лет – эдипов комплекс: «Не обнимай маму!» С семи до десяти лет – золотое время: они прятали в сейф выпавшие молочные зубы и карточки с покемонами, ходили в поход в Нью-Форест, а однажды пони ухитрился открыть их палатку и съесть печенье. Доминик учил Алекса играть на пианино одним пальцем левой руки музыкальные композиции из фильмов. «Звездные войны», «Индиана Джонс. В поисках утраченного ковчега». Но вскоре Алексу наскучило пианино, он отдал ключ от сейфа Бенджи и увлекся походами. Он с друзьями нередко ходил в Девон или Пик-Дистрикт.

Доминик порой думал, что любит Дейзи не за силу ее веры, а за ее одиночество, за тот бардак, в который она превратила свою жизнь и который перекликался с бардаком в его жизни.

* * *

Начало всех начал – дом. Всегда. Дом, по сравнению с которым все остальные дома – больше, прохладней или роскошней. Дом, облицованный в тридцатые годы кирпичом, с разрушенной теплицей, зарослями ревеня и ржавыми канистрами «Кастрола» для газонокосилки. На заднем дворе можно отогнуть уголок мелкоячеистой сетки забора и проскользнуть на вырубку, мимо которой каждые полчаса проходит поезд на Шеффилд. Испачканные дегтем спальные вагоны, запертая распределительная коробка с электропроводкой. Если положить на рельс пенни, поезд раскатает его в длинную бронзовую полоску, стерев лицо королевы.

Вернувшись обратно, можно заглянуть в пруд, проверить, правда ли там водятся головастики, как утверждает брат. Пока ты вглядываешься в суп из ила и водорослей, брат толкает тебя. Ты с визгом падаешь в пруд, затхлая вода попадает в рот, и с тех пор для тебя страх и одиночество всегда будут пахнуть так – илом и водорослями. Промокшая, ты бежишь по заросшему бурьяном саду и зовешь отца. Он стоит у двери в кухню, но при виде тебя исчезает, с жужжанием распавшись на полосы, будто капитан Кирк из «Звездного пути» в телепорте. Дверной проем пуст, кухня пуста, дом пуст, и ты понимаешь, что он никогда не вернется.

* * *

– Ты взяла с собой что-нибудь другое почитать? – спросила Анжела.

– Взяла, но сейчас мне хочется читать это, если ты не против, – ответила Дейзи.

– Сарказм тут ни к чему.

– Дамы… – произнес Алекс.

Его вмешательство неминуемо обострило бы ссору, если бы не Бенджи, который несся по проходу, отталкиваясь от спинок кресел. В туалете он вдруг вспомнил оборотня из сериала «Доктор Кто»: глаза как черные бильярдные шары, горячее дыхание… Нырнув под руку отца, Бенджи уткнулся носом в гладкую манжету его особенной рубашки.

– Все хорошо, кэп? – спросил отец.

– Да, – ответил Бенджи, потому что сейчас все стало хорошо.

Он взял записную книжку с надписью «Музей естествознания», восьмицветную ручку и принялся сосредоточенно рисовать зомби. Отвлекся он, лишь когда пришла пора пересесть на другой поезд. Тот отходил через две минуты, так что следовало поспешить. Однако на полпути Бенджи вспомнил, что забыл забрать металлическую штучку.

– Какую еще штучку? – удивилась мама.

– Металлическую штучку, – повторил он, потому что называл ее именно так.

Это была застежка от портфеля, и позже мама назовет ее мусором, но Бенджи нравилось, как она пахнет и щелкает при нажатии.

– Я принесу, – сказал отец, еще помнящий, как в детстве хранил лошадиный зуб в жестянке из-под табака «Голден Вирджиния».

– Боже мой, зачем? – вздохнула мама.

Но отец все равно сбегал за штучкой и отдал ее Бенджи со словами:

– Храни ее как зеницу ока.

Когда они отъезжали от станции, Бенджи увидел, как двое полицейских в ярко-желтых куртках арестовывали женщину с длинными седыми волосами. У одного из полицейских был пистолет.

Мимо промчался поезд. Он ехал с такой же скоростью, как их поезд, и Бенджи вспомнил историю о мысленном эксперименте Альберта Эйнштейна. В Вене, сидя в трамвае, Эйнштейн представлял, что если бы трамвай ехал со скоростью света, а он держал зажженный факел, то пламя висело бы в воздухе неподвижно, будто сахарная вата.

* * *

Ты ненавидишь Ричарда за то, что он в четырехстах милях отсюда бродит по своему просторному георгианскому особняку на Морэй-плейс, а ты, сидя на поцарапанном зеленом стуле, слушаешь, как мать кричит из клетки своего поврежденного разума: «Медсестры жгут мне руки! Прошлой ночью был воздушный налет!»

Ты ненавидишь Ричарда за то, что он оплачивает и содержание матери, и большой газон у ее номера, и непритязательные пятничные мюзиклы «Волшебные воспоминания. Звезды прошлых лет» для ее развлечения. Ты ненавидишь его за женитьбу на женщине, которая предложила твоим детям ягненка под соусом карри и заставила вас поселиться в гостинице. Ты ненавидишь его за то, что он заменил эту женщину так легко, будто несчастный случай, разрушивший жизни других людей, был не более чем медицинской процедурой: опухоль вырезали, рану зашили и промокнули тампоном. Ты ненавидишь его за то, что он блудный сын.

– Когда Ричард навестит меня? – спрашивает мать. – Ты знаешь Ричарда? Он такой славный мальчик.

Однако в глубине души тебе нравится быть примерной дочерью, заботливой дочерью. В глубине души ты все еще ждешь окончательного приговора, когда тебя наконец оценят выше неприлично преуспевающего брата. Хотя та единственная, кто может вынести этот приговор, то приходит в себя, то вновь теряет сознание. Кислородная маска на ее лице то запотевает, то проясняется. Тихо шипит баллон под кроватью. А потом все прекращается.

* * *

Трасса М6 вела на юг, бирмингемская сутолока наконец осталась позади. Ричард прибавил скорость и пристроил «мерседес» за бельгийской цистерной с химикатами. До СТО в деревушке Фрэнкли – две мили. Ричард вообразил, как заглушит мотор в углу стоянки для автомобилей, чтобы посмотреть на спящую Луизу. Растрепавшиеся белокурые волосы, розовое ушко… извечная загадка, почему мужчина возбуждается при виде одной определенной женщины, а не какой-нибудь другой. Это что-то, сидящее глубоко в мозгу, как тяга к сладкому или боязнь змей. Ричард посмотрел в зеркало заднего вида. Мелисса слушала на смартфоне комедийную передачу. Он сунул в плеер диск с оперой «Дидона и Эней» в исполнении оркестра под руководством Элиота Гардинера и увеличил громкость.

Мелисса смотрела в окно автомобиля и представляла себя в фильме. Вот она идет по мощенной булыжником площади. Голуби, собор. На ней красный кожаный жакет, который отец привез ей из Мадрида. Ей пятнадцать. Она входит в комнату, все взгляды обращаются на нее…

Вдруг до нее дошло – все захотят, чтобы она подружилась с той девчонкой, раз уж они ровесницы. Точно так же мама хотела подружиться с какой-то женщиной на кассе гипермаркета «Теско» только потому, что им обеим по сорок четыре года. Та девчонка могла бы выглядеть лучше, но понятия не имеет, как это сделать. Может, она лесбиянка. Семь дней в деревне, с чужими родственниками… «Это важно для Ричарда», – твердит мама. А делать Ричарда счастливым теперь, видимо, главная цель их жизни.

«Прочь гони печаль с чела. Все судьба тебе дала: славу трона, власть короны. Ты для счастья рождена. Прочь гони печаль с чела, небом власть тебе дана»^[3], – слушал Ричард оперу.

Какой-то придурок на мотоцикле пронесся мимо них со сверхзвуковой скоростью. Ричард мысленно увидел бензиновое пятно, вспыхнувший бензобак, размозженную голову и родителей парня, соглашающихся на трансплантацию его органов, чтобы хоть что-то хорошее получилось из его короткой жизни, столь никчемно потраченной. Впрочем, скорее всего, по закону подлости парень выживет, и какой-нибудь бедолага будет следующие тридцать лет опорожнять его мочеприемник и стирать с его подбородка размазавшуюся яичницу.

«Дидона и Эней». Гропер Ропер заставлял их слушать эту оперу в школе. «Все равно что метать бисер перед свиньями», – твердил он. Наверное, сейчас он в тюрьме. «Не давайте ему загнать вас к шкафу с инструментами», – шутили они тогда. Говорят, он лапал детей. Хотя скорее это Ропер был похож на жертву: язвительность, грустные глаза – а потом такие люди вешаются где-нибудь в отдаленном лесочке.

Луиза медленно приходила в себя. Классическая музыка, хвойный запах от висящего на зеркале заднего вида ароматизатора… разумеется, она в машине с Ричардом. Слишком часто за последние дни она словно блуждала между мирами, ни один из которых не был полностью реальным. Ее братья Карл и Дуг работали на автомобильном заводе и жили недалеко друг от друга в Блэкторн-Эстейт. На их участках хотя бы не валялись машины без колес или старые холодильники. Когда она в последний раз навестила братьев, они изобразили гордость за то, что ее положение улучшилось, однако на самом деле они ненавидели ее. И хотя Луиза пыталась возродить их прежние отношения, ее тянуло к жизни, в которой не нужно постоянно думать, как тебя оценивают другие. А вот Крейг упивался этим. Он с удовольствием вел двойную жизнь: подкатывал к бистро на «ягуаре» и надевал спецовку для визита к родителям.

Уэльс. О боже, она забыла! Она всего один раз видела семью Ричарда. «Они тебе понравятся, а ты понравишься им», – сказал он. Она им понравилась? А они ей? Она надела слишком много черного, больше, чем они. Как ни странно, Бенджамин, их младший сын, был в футболке с Симпсонами. Помнится, он спросил отца, что станется с телом их бабушки в следующие месяцы. А их дочь пела псалмы. С ней явно что-то не так.

Ричард сидел рядом с Луизой на свадьбе Тони Кэборна. За «столиком для разведенных», как она назвала его, поставленным в углу шатра не иначе как для того, чтобы обезвредить проклятие разведенных. «Кто-то бросил статусную жену», – подумал Ричард и представился ей.

– Не флиртуйте со мной, ладно? – сказала Луиза. – Такое ощущение, будто я сегодня излучаю какие-то флюиды.

Было заметно, что она пьяна. Ричард объяснил, что ничего такого не имел в виду, и она засмеялась. Скорее над ним, чем вместе с ним.

Ричард отвернулся и принялся слушать жалобы дородного семейного врача на героинщиков, однако внимание его то и дело привлекал разговор, который происходил за его спиной.

Обсуждались знаменитости и недостатки бывшего мужа Луизы, богатого строителя. Семейный врач надоел Ричарду до смерти, однако Луиза явно была птицей не его полета. Позже он увидел, как она идет через танцевальную площадку, и не мог отвести глаз от ее широких, крепких бедер. Было в ней что-то скандинавское, и вместе с тем ее тело казалось каким-то… домашним, что напрочь отсутствовало в Дженнифер. Он сказал, что ничего такого не имел в виду? Напыщенный дурак. Когда она вернулась за столик, он извинился за прежнюю грубость, а она попросила его рассказать о себе. И Ричард вдруг осознал, что уже давно никто не просил его об этом.

Мама улыбнулась Ричарду и кокетливо заправила прядь волос за ухо. Это напомнило Мелиссе, что они с ним занимаются сексом. Отвратительно! Машина застряла в пробке, в ушах у Мелиссы Мика пел «Грейс Келли». Она достала черную шариковую ручку и нарисовала лошадь на форзаце книги Иэна Макьюэна. Забавно, что рука является частью тела, словно механический захват, которым цепляют меховые игрушки в стеклянном контейнере на ярмарке. Нетрудно представить, что у руки есть собственный разум и она может задушить тебя ночью.

«Щедрый бог мне сердце дал скорбеть за всех, кто так страдал. Чужая боль во мне, во мне… печаль и скорбь людей. Но так никто, никто мне сердце не смущал…» – слушал Ричард оперу, думая о девочке, попавшей в аварию на прошлой неделе. Как же ее зовут? Никки Фэллон? Хэллем? Девять лет, изумрудно-зеленые глаза, сальные светлые волосы. Он все понял и без рентгена. Слишком послушная, слишком подавленная, из тех, кому никогда не давали возможности возразить, и они оставили всяческие попытки к сопротивлению. Шесть старых переломов, а больничной карты нет вообще. Ричард вышел к ее отчиму, сказать, что девочке придется побыть в больнице. Отчим, одетый в тренировочные штаны и грязную черную футболку с надписью «Bench», со скучающим видом развалился на пластиковом стуле. Это он бил ее или позволял бить другим. Он него несло сигаретами и лосьоном после бритья. Ричарду хотелось сшибить его наземь и бить, бить, бить…

– Нам нужно поговорить.

– Да?

Гнев Ричарда внезапно иссяк. Этот парень едва вышел из подросткового возраста, слишком глуп и не понимает, что для него все это кончится тюрьмой, где на кухонном дежурстве ему плеснут в лицо кипяток.

– Идите за мной, пожалуйста…

Мелисса закатала рукава отцовской клетчатой рубашки. Она до сих пор слабо пахла им – штукатуркой и парфюмом «Хуго Босс». Отец был тем еще мудаком, но, боже, когда порой Ричард ехал на велосипеде или разгадывал кроссворд, записывая слова сначала карандашом, Мелисса представляла, как однажды вечером приедет отец, весь в пыли, поту и семенах трав, пинком распахнет дверь и расстреляет эти гребаные книги по искусству.

«Земля надежд и славы, – пел Мика. – Мать халявы. Я уезжаю из Канзаса, детка. Боже, храни королеву».

Херефорд, дом парашютно-десантных войск особого назначения. Ричард тоже мог бы служить там, если бы война велась справедливо. Его привлекала не возможность убивать, не рассуждая, а, скорее, постепенное укрепление порядка, подобно постройке дамбы. Хотя это, наверное, волнующе – убить человека, когда ты заранее оправдан.

Люди думают, что врачи желают помочь, однако большинство его коллег просто любят риск. Как блестели глаза Стивена, когда он стал работать педиатром! «Дети умирают быстрее», – говорил он.

Когда они стояли у могилы, Луиза сжала руку Ричарда. Моросил дождь, над головой пролетел полицейский вертолет. Ничейный пес замер у деревьев, будто неотступно следующий за кем-то призрак. Может, это был призрак его отца. Ричард обвел взглядом собравшихся. Все они – Луиза, Мелисса, Анжела и Доминик, их дети – теперь его семья. Непонятно, почему они с сестрой двадцать лет почти не общались.

Мелисса нажала «паузу» и посмотрела в окно. Светило солнце, однако надвигался дождь – на горизонте небо посерело, точно кто-то стирал его ластиком. Воздух слегка колыхался, словно подводное течение. Разумеется, они будут играть в «Скрэббл», потрепанная коробка наверняка лежит в каком-нибудь ящике стола, рядом с пачкой из пятидесяти одной игральной карты и рекламой фермы по выращиванию коз.

Наконец началась сельская местность с ее колдобистыми дорогами. Как писал Вордсворт: «Я ощущаю присутствие, палящее восторгом, высоких мыслей благостное чувство чего-то проникающего вглубь». Деревья танцевали на ураганном ветру, осыпая все и вся рыжей листвой, черный пластиковый пакет трепетал, зацепившись за ворота. Дорога – ухабистый серпантин. Ричард ехал слишком быстро. Низкие, перламутровые облака. Тернастон. Аппер-Маес-Коэд. Лланвейноу. С вершины очередного холма внезапно открылся потрясающий пейзаж.

– Вал Оффы, – сказал Ричард.

Темный кряж закрывал собой полнеба. По узкой, теряющейся в траве одноколейке «мерседес» въезжал в долину. Ричард по-прежнему вел машину слишком быстро, мама цеплялась за край сиденья, но молчала. И вдруг…

– Черт! – вскрикнула Луиза.

– Дерьмо! – подхватила Мелисса.

«Мерседес» резко затормозил перед стадом овец, а старик в грязной куртке замахнулся на них палкой.

* * *

Два планера так медленно летели в наползавшем с гор ледяном сером воздухе, что, казалось, можно подставить к фюзеляжу лестницу, вскарабкаться и поговорить с пилотом. Сквозь косой, почти горизонтальный дождь виднелись горы Хэй-Блаф и Лорд-Херефордс-Ноб. Вереск, лиловая росянка и рябь на грязных лужах. У геодезического пункта красный воздушный змей взмахнул хвостом и скользнул в долину, будто выискивая крыс и кроликов.

Некогда здесь были прибрежные мели, но столкновение литосферных плит смяло и подняло их, обнажив известняк и песчаник. Потом долины проутюжили ледники, принеся с собой валуны. Позже эти места назовут Аппер-Блаен, Ферс-Фарм, Ольхон-Корт. Здешние дороги и тропинки не менялись со Средневековья, и нынешние люди шли по отпечаткам ног тех, кто прошел здесь задолго до них.

Красный дом – усадьба романо-британской постройки – был заброшен, превратился в развалины, которые растаскивали по камешку, потом отстроен заново, сожжен и вновь перестроен. Он многое повидал: фермеров-арендаторов; слуг пограничных лордов Уэльса и Англии; сбежавшую в холмы чью-то беременную дочь; мужчину, сунувшего в рот мушкет и на глазах у жены снесшего себе полголовы; пьяного священника, проигравшего дом на лошадиных бегах… но все это происходило очень и очень давно. Однако под половицами до сих пор лежали две медных ложки, банкнота в двадцать тысяч рейхсмарок и письма от некой Флоренс, из экономии написанные поперек прежнего текста – желтые и хрупкие, нынче они годились лишь на то, чтобы затыкать щели в стене. «Брат, у меня больные легкие», – написано в одном из них. Сыновья того семейства погибли во Франции, в битвах при Флер-Корселет и Морваль. Две пожилые сестры пережили Вторую мировую войну, одна умерла от рака печени, другая окончила свои дни в доме престарелых города Билт-Уэлс.

В Красном доме остались: некрашеная мебель из сосны; противопожарное одеяло в фирменной красной упаковке; запись в книге гостей: «Шентоны, 22 – 29 марта. В саду мы увидели оленя…»; акварельные рисунки в рамках: штокроза, мыльнянка; биоразлагаемая жидкость для мытья посуды; случайная подборка старых книг в твердых переплетах и реклама фермы по выращиванию коз.

* * *

Доминик заказал минивэн, но за ними приехал «опель-инсигния» цвета «зеленый металлик». За рулем сидел этакий викинг с серьгой в ухе и шрамом. Сумки пришлось везти на коленях. Окна изнутри запотели, а снаружи их поливал дождь.

Бенджи втиснулся между матерью и сестрой и блаженствовал в безопасности и тепле. Дома он чувствовал себя одиноким, потому что до крови подрался с Павлом, за что ему целую неделю не разрешали играть с другом. Путешествовать оказалось здорово, и не только потому, что теперь он каждый вечер ел сладкое. Бенджи еще не говорил с дядей Ричардом, но знал, что тот рентгенолог: пихает трубки людям в кишки и толкает их до мозга, убирая засоры – словно трубочист, который чистит трубы – и это потрясающе. Промчавшийся мимо грузовик окатил машину водой из лужи, и на миг Бенджи ощутил себя на подводной лодке-акуле, совсем как герой мультфильма «Сокровища Красного Рэкхема».