Хайдар Маратович Байзаков
Пасынки Степи
– Но я же предавал, спасал свою шкуру, – мучительно произнес мужчина.
– Не предавал ты. Это раньше при Союзе общее ставилось превыше частного. Поэтому и подвиги совершали ради общества. Поэтому все районами дружили, всем двором. Сейчас посмотри, в одном доме общий язык не могут найти. Ты думаешь, что предал тех, с кем общался. Но это в корне не так. Как-то идеализировал ты свой образ, свою роль в их сообществе. Ты с ними не делал бизнес, просто общался. А они за наркотики пострадали, они знали, на что шли, – продолжила Асем.
– Возможно, ты и права, – задумался Аманжол.
– Нет никакого предательства выжившего, ибо жизнь – высшее благо, цель и смысл. Жить следует ради самой жизни. Ты взрослый мужчина, но не знаешь самого главного. Что в реальной жизни нету идеальных людей, героев без страха и упрека. И что каждый рождается в одиночку и умирает в одиночку, – утверждающе сказала умная жена.
– А мои видения про историческое прошлое, про Сарайшык, этот странный старик со своим кувшином? – с надеждой продолжил измученный снами.
– Это пройдет. Просто ты долго внутренне мучился. От этого мозг перекипает и выдает галлюцинации. Тебе нужно отдохнуть. И ты же знаешь, что успех никогда не измеряется тем, чего ты достиг. Он измеряется тем, что ты преодолел. А ты многое успешно прошел. За это расплачиваешься такой ценой. Бессонницей. И это тоже пройдешь, – заключила мудрая жена.
«В своей жизни я только и делал, что отказывался от вещей, которые делали меня счастливым, вместо того, чтобы отрегулировать свои отношения с ними», – с такими мыслями успокоенный муж погружался в приятную дрему.
Аманжол впервые за длительное время спокойно заснул. Внешне крепкий, уверенный в себе мужчина, а в душе – юноша, о котором он пытался забыть последние двадцать пять лет. И которому он только что протянул руку.
Глава 10 – Сарайшык – 1580 год.
– Учитель, помнишь ты рассказывал мне легенду о Прометее, который принес огонь людям? – весело спросил Касым после возвращения из Московского княжества.
– Да, Касым, – с интересом взглянул на толмача пленный грек.
– И за это его боги наказали. Каждый день орел клевал ему печень.
– Это верно. Боги покарали его.
– Я думаю, что если бы Прометей принес огонь сюда, в Степь, то сами люди его за это к скале приковали бы. «Почему огонь так больно кусает? Почему, чтобы его разжечь, нужно ходить за дровами? Почему его так мало? Почему его так много? Почему у соседей он греет, а у меня только обжигает?» – и еще много недовольных вопросов жители аулов задавали бы Прометею, ведя его закованного к скале. У нас вечно всем недовольны, – и весело и грустя, качал головой придворный толмач.
– Если это так, то мрачное будущее у вашего народа.
– Какое именно?
– Захватят вас другие народы. Станете вы колонией. У Римской Империи когда-то много колоний было.
– У нас есть сабли, батыры, храбрые джигиты.
– Это сейчас у вас все есть. Но недовольство – сестра зависти, ведет к распрям, вражде. Где нет единства, там нет силы. Если ссоры между вами будут продолжаться, то отбросите в сторону вы свои сабли. И тогда перо станет единственным вашим оружием. Будете вы писать друга на друга клевету и властвовать над вашими думами будет чужой народ.
Касым по дороге в Московское княжество и обратно проезжал Степь, останавливался в аулах. И везде он встречал одно и тоже. Видя в нем служителя дворца, спешили к нему в юрту местные кочевники с жалобами. Жалобы друг на друга, на соседей из-за кражи скота, из-за набегов. Каждый аул или род считал себя знатнее, родовитей, выше других.
В конце пути толмач уже не хотел заходить в аулы, предлагал разбивать лагеря для отдыха прямо в чистом поле, в Степи.
А в это время на лодках вслед за возвращающимся в Сарайшык Касымом незаметно от степняков следовали вольные казаки. Накануне они получили секретный приказ. Сарайшык хочет напасть. Поэтому надо упредить. Нужно первым бить. Все что в степном городе возьмете – все ваше. Наказания не будет. Не бойтесь.
Обычно со стороны степи подходили враги. Хитрую военную тактику применили в этот раз нападающие против кочевников. Ночью казаки с больших многовесельных лодок с помощью катапульт забросали огненными шарами с горящей смолой спящий большой город. Внезапный огненный дождь пролился на Сарайшык со стороны реки. Мгновенно вспыхнули жилища и земля вокруг. В панике метались сарайшынцы, ища укрытия от огня, падающего пылающими камнями с небес. Множество живых факелов с отчаянными криками металось по улицам, каталось по земле, вскоре застывая тлеющими огоньками. Ужас охватил жителей. Звуки стон, проклятий, крики боли и вопли страха заполнили горящий город.
Уцелевшая часть жителей, сминая друг друга, в страхе ринулась волной к воротам и разбежалась по Степи. Вслед им летели огненные шары, пущенные катапультами. Со стороны реки доносился страшный смех победителей. Сарайшык был оставлен на разграбление ватагам казаков.
Раненный Касым вместе со всеми бежал из города. Со слезами на глазах на рассвете он осматривал опаленную Степь, видел разбегающихся детей, ставшими сиротами.
Родной аул был сожжен со многими такими же аулами и разграблен.
Касым успел увидеть еще живого Тимура. Тот лежал, кровь текла ручьем, и было видно, как жизнь уходит из человека: лицо сделалось пепельно-серым, губы посинели, взгляд потускнел.
Отрубленную казаками голову отца ему передал уцелевший шаман. Только он смог остаться живым из всего аула.
«Наверное, превратился в ворона и улетел», – тоскливо подумал Касым.
Вместе с шаманом ослабленный Касым обожжёнными руками весь день копал могилы и хоронил сородичей. Сухой летний ветер доносил из Сарайшыка запахи опаленного мяса и сожженных жилищ. От тошнотворной вони и от полученных ран юноша терял сознание и сваливался в вырытые ямы.
Через десять дней после набега казаков бледный от потери крови, перевязанный от ожогов, Касым, по приказу уцелевшего Урус-бия, с трудом прошедший второй раз пройденный путь, снова оказался в Москве. Чтобы передать уже другое послание от Сарайшыка Московскому княжеству.
– Приходили деи козаки сего лета, и Сарачик воевали и сожгли. Не токмо, что людеи живых секли, и мертвых из земли выимали, и гробы их разоряли, – произносил слова Касым по-славянски, глотая гласные, как и все степняки. Жалуясь на то, что пришлые казаки приходили не только грабить город, но и в поисках сокровищ еще и могилы осквернили, нарушили покой духов.
– Это вольные казаки, не наши «приказные». Они такие же враги для государя, как и для вас, – нехотя, сквозь зубы, с раздражением отвечали молодому толмачу служивые люди Московского княжества.
В Москве все знали, что князь Иван был зол на Строгановых за то, что они призвали в свою вотчину казаков-«воров» – волжских атаманов, которые «преж того ссорили нас с Ногайской ордою, послов ногайских на Волге на перевозах побивали, и ордобазарцов грабили и побивали, и нашим людям многие грабежи и убытки чинили.
Поэтому служивые люди ждали наказаний, казней. Но все обошлось.
А Степь и степных людей не жалко. Жива на Руси память, как веками платили дань Степи. Пускай теперь и кочевники знают, каково это зависеть от сильных.
После Москвы Касым возвратился на пепелище, бывшее когда-то родным аулом.
В открытом поле у могилы отца он предавался горю. Рядом с ним сидел шаман.
– Я остался совсем один, – тихо проговорил, поникший головой к земле, Касым. Потерявший отца, родной аул, всех близких, кого он знал.
– Молнии бьют по вершинам. Тебя выбрали духи для такого испытания, одного оставили, – ответил шаман.
– Зачем мне такое? Зачем мне это мучение? Потерять все и всех.
– Тяжело оправиться от пережитой боли. И от радости не остается шрамов, которые служат напоминанием, – задумчиво проговорил старец.
– Как мне быть? Аула у меня нет. Род полностью погиб. Нитей, держащих меня со Степью, теперь нет. Сарайшык сожжен. Бату – мурза убьет меня точно. Я теперь никому не нужен. Зря я покинул аул и пошел служить Сарайшыку. Кто я? От себя ушел, до других не дошел, – горестно продолжал проклинать свою судьбу юный толмач, не слыша шамана.
– Терять в жизни более необходимо, чем приобретать. Зерно не даст всхода, если не умрет.
– Что же мне делать? – поднял Касым мокрое лицо к шаману, с надеждой ища ответ.
– Ты можешь ступить на путь своего разрушения. Или искать с миром общий язык. И то, и другое очень невыносимо, – ответил степной сумасшедший.
– Что это значит?
– Боги всегда смотрели на людей с завистью. Потому что им недоступно то, что доступно людям – возможность умереть. Смертность – лучшая движущая сила, чтобы хоть что-то успеть сделать в жизни. А еще – это забыть, что с тобой происходило.
– О чем ты? – непонимающе спросил Касым.
– Боги завидуют людям. Потому что люди награждены даром смерти. Даром забывать, – повторил свою мысль путешественник между двух миров.
– Но я не хочу умирать. Я хочу лишь забыть то плохое, что произошло. Забыть этот проклятый Сарайшык! Снова быть свободным в Степи.
– Если бы мы не умирали, жизнь не была бы такой бесценной, – повторил старик.
– Ты шаман, ты не человек. Мы не понимаем друг друга, – нахмурил лоб Касым.
– Смерти нет, а есть вечное возвращение, – упрямо повторял свою мысль степной колдун.
– Уйди, проклятый! – попытался замахнуться на старика юноша. Но слишком обессилен и обезволен он был.
– Кто хочет, того судьба ведет, кто не хочет, того тащит. От судьбы не убежишь, – резко отпрыгнув, прокричал старик.
Шаман, всегда вызывавший неведомый страх у людей, сейчас был особенно страшен.
– Сильный шаман не рождается без выкупа. Целый Сарайшык сожгли, чтобы появился новый шаман! Боги выбрали тебя, Касым! – крикнул безумный.
Надолго установилась тишина между двумя людьми. Солнце собиралось погрузиться в Степь, стало холодать, когда Касым очнулся от своих дум.
– Я тогда смогу видеть всех, кого потерял? Кто ушел, я могу с ними разговаривать? – робко с надеждой поднял голову юноша.
– Да, сможешь разговаривать с ними. Ты станешь шаманом, а мне пора. Я покину этот мир. Я давно искал того, кому могу передать силу. В первый раз, когда я тебя увидел, еще маленького, когда вылечил тебя, то тогда мне и стало ясно, что ты будешь шаманом.
Два самых одиноких человека в Степи, старый и молодой, предавались размышлениям. Один мечтал о будущем, другой грустил об ушедшем времени.
Глава 11 – Судьбы
Поздним вечером Аманжол шел по столичной набережной. Недавно это вошло в его привычку – совершать регулярные вечерние прогулки. Всегда в одиночестве, он размышлял над пройденными событиями, увиденным. Во время прогулок он внимательно всматривался в лица прохожих, сам не зная почему. Он пытался найти ответы на лицах встречающихся людей.
Оглядываясь по сторонам, он увидел соседа-дебошира. Того самого, которого он недавно жестоко избил. Тот трезвый спокойной походкой шел навстречу.
– Э… м… погодите, – Аманжол замешкался, не зная как обратиться к нему.
– Что? – высокий мужчина со свежими шрамами, следами избиений на лице, с переломанным опухшим носом непонимающе уставился на прохожего.
– Ты не помнишь меня?
– А должен? – грубо вопросом на вопрос ответил сосед.
– Я приходил к вам домой. Это я был. Ты прости меня, что я избил тебя. Все у тебя наладится. И семейная жизнь. И здоровье. Хочешь, я подскажу тебе психолога, нарколога? – быстро тараторя, боясь, что его не поймут, Аманжол, виновато, заглядывал в глаза.
Сосед сверху вниз испуганно смотрел на невысокого, худого мужчину с печальными глазами. Сосед вспомнил того, кто его жестоко избил в лифте, оставил шрамы на лице. Но нынешний Аманжол резко отличался от того, прежнего. Он похудел, осунулся. Но самое главное – это взгляд. Взгляд защитника, неравнодушного человека раньше блестел задиристо. Теперь же он потускнел. Видно было, что человек ослаб.
Не дождавшись ответа, Аманжол легко тронул соседа за плечо, как бы прощаясь и повернул в сторону своего дома. Сосед долго провожал взглядом удаляющуюся фигуру, обдумывая свои мысли. Потом оглядываясь по сторонам, покрутил головой в поиске чего-то. Увидев тяжелый камень, он поднял его и крадучись, но решительно пошел следом.
***
Огромный черный ворон, вращая большим глазом, сверху наблюдал над происходящим. Ожидая развязки, провожал взглядом Аманжола и идущего следом за ним мужчины с камнем.
«Все люди одинаковые. Несовершенны, слабы. Меняются одежды, но не природа людей. История ничему не учит людей, и в каждом поколении всё те же страхи, всё те же страсти. Все истории похожи друг на друга – это мрачные песни о человеке, которого перемалывает время и который в конце не испытывает ничего, кроме бессильной печали. Все грешны. Но не знают люди, что грех – это не существительное, а глагол. Это дорога от самого дна и до вершины или наоборот падение с небес в ад, и каждый человек стоит на каком-то ее участке, и нет однозначно плохих или хороших», – так думал шаман в обличии черного ворона.
Так думал толмач Касым, когда-то принявший тяжелый выбор. Обманутый всеми, кто имел власть над ним: Бату-визирем, шаманом. А теперь ставший бессмертным, и так не решивший, кому передать знания.
Люди, которые всю жизнь занимаются компромиссом, притворяющиеся не тем, кем хотят быть, играют заведомо уже проигранную партию. В итоге всегда в крахе, всегда в потере себя.
***
– Отец, ты нашел меня здесь, в реке? – молодой всадник всматривался в темные воды.
– Да, сынок, – тепло ответил ночной стражник. Грозный и страшный, он становился нежным и заботливым рядом с приемным сыном.
Когда разбойники уходили от реки, они все слышали писк, плач ребенка. Но никто не обращал на это внимания, кроме одного всадника. Молча тот развернул коня в сторону реки. Мокрый, скулящий мальчик доверчиво прижался к остро пахнущему бараньему полушубку.
– Зачем? Мы убили его мать. А его отец с другим ребенком скрылся. У нас нет женщины, которая будет смотреть за ним, – произнес один из разбойников.
– Я сам буду смотреть за ним.
– Чтобы его отец вернулся за сыном? Чтобы он попал к тебе в ловушку? Хитро ты придумал. Коварен ты и жесток, – одобрительно сказали грабители.
Степные разбойники, разрушившие жизнь молодой семьи, возвратились в свое лежбище, чтобы переждать надвигающуюся суровую зиму.
Закрытый во все возможные защиты от стрел и сабель суровый воин держал на руках маленький комочек. Ребенок прижимался к теплой груди, крепко хватал за узловатый указательный палец на руке разбойника и не отпускал.
До этого времени сердце и душа воина были надежно укрыты от всего, что не связано с войной. Постоянно в кругу воинов, вокруг костра, вокруг казана. В одном десятке, в одной сотне.
Обмакнув палец в чаше с молоком, воин кормил так младенца. Тот доверчиво глядя в лицо, обхватив двумя руками его палец, никогда не отпускал его. И засыпал мальчик тоже, схватив за руку мужчину.
Всегда твердый, как железо, грозный мужчина неожиданно растаял, словно весенний снег. Одинокий воин, прошедший кровавые походы, не думающий дожить до старости, вдруг не захотел умирать. Почувствовал себя нужным не своим воинам, а маленькому теплому комочку, который все время не отпускал его палец. На склоне лет пришло грозному воину понимание, что самое мужественное занятие на свете – это не война, а быть хорошим отцом, кормить сына. В этом мужественности больше, чем в шрамах.
– Белый женский платок – единственное, что было при мне? – спрашивал повзрослевший приемный сын.
– Да, сынок.
– Ты так и не узнал, чей я сын, с какого аула, с какого рода, кто мои родители? – допытывался он.
– Ты мой сын. Это все, что ты должен знать. Мой сын, – твердо повторил воин.
– Спасибо, отец! Я твой сын! Но знаешь еще? Я еще и сын Степи. Не брошенный пасынок Степи, – радостно вскричал мальчик. Не покидание – самое лучшее и искреннее проявление доверия и любви, так распознаваемое детьми.
– Да, и еще ты сын Степи, – улыбнулся грозный воин, ночной стражник, бывший степной разбойник, убийца многих, в том числе и юного толмача Казбека.
***
А правитель узнал о предательстве своего мурзы. Выдали пойманные ночные разбойники. Разъяренный Урус-бий отправил к Бату палачей. Пусть тихо удавят его. Нельзя, чтобы причина казни стала всем известна. И так власть и авторитет правителя Сарайшыка сильно пошатнулись после нападения казаков.
Крепкая волосяная петля обернулась вокруг шеи влиятельного мурзы.
И напоследок он обернулся, спрашивая себя, для чего он жил, и пронзительная предсмертная истинная мысль вспыхнула огоньком у него в угасающей голове.
Что в пустую он искал причину своей тоски, печали. Где-то там, в глубине, у него свербело в сердце, но он велел себе не расчесывать. Он боялся того, что может оттуда вытечь. Того, что не было в его суровой жизни ничего дороже трогательного держания за руку маленькой девочки. Только сейчас он понял, что это и было то, по чему он тосковал. Самое драгоценное чувство, которым можно гордиться на исходе его волчьей судьбы. Закрывать плачущие глаза маленькой девочки своими тоненькими мальчишескими руками. Защищать от жестокого мира. Пасынок Степи, заботящийся о более слабом человеке.
Душа его покинула страдающее тело, вмиг облетела земной шар и прежде, чем раствориться в небесах, легким дуновением ветра задержалась во дворце Империи, у розового куста, где сидела молодая красивая женщина. Она вначале растерянно и радостно огляделась по сторонам, словно ища кого-то, потом с грустным пониманием тихо произнесла: «Ага-старший брат ушел». Отвернулась ото всех остальных наложниц, чтобы никто не увидел слезы в ее глазах.
КОНЕЦ
