Хайдар Маратович Байзаков
Пасынки Степи
Но Аманжол видел, как шеф ставил на место зарвавшихся сотрудников, устроенных по звонку «сверху». Таких «позвонков» и «парашютистов», которые могли не соблюдать трудовую дисциплину или позволять себе откровенно «косячить» в расчетах, в подведении балансов в операционной деятельности департамента, начальник вызывал к себе в кабинет. И через тонкую перегородку Аманжол слышал четко поставленный голос своего директора:
«Петух, когда попадает в кастрюлю, становится курицей. Мы не говорим, что варим петуха, голосистого хозяина курятника, а утверждаем, что готовим простую курицу! На банке тушенки написано «говядина», там не информируется, что это был здоровый бык, пасшийся на сочных лугах и был главой стада, быком – осеменителем. В банке говядина и все! Кем ты был до того, как попал сюда, меня абсолютно не волнует. Попал сюда, выполняй все, что от тебя требуется! Последнее предупреждение».
Удрученный и поникший после словесной выволочки «проштрафившийся» уныло плелся из офиса в курилку, куда следом выходил и Аманжол.
Нервно смоля сигарету, новенький суетился в прокуренном помещении. Брал в руки телефон, затем снова засовывал его в карман. На лице читались сомнения.
– Не говори никому. Не надо, – подражая Саиду из «Белое солнце пустыни», когда тот забирал винтовку из рук басмача, такими же словами и так же тихо, но гипнотизирующе произносил Аманжол.
Недоуменный взгляд в ответ бросал новичок на своего старшего коллегу.
– Если позвонишь своему Баке-Саке, то знай, что у Куаныша, нашего директора, связи помощнее, чем у твоей «крыши», – информировал тот.
Дождавшись, когда новый сотрудник с интересом теперь будет внимательно слушать, Аманжол продолжал.
– Он добьется того, что, когда ты уйдешь от нас, то за тобой шлейф потянется. Шлейф из негатива. То, что ты конфликтный, не дисциплинированный. И ошибки ты делаешь элементарные. С таким багажом ни в одну нацкомпанию ты не попадешь. Поверь мне. Были уже такие случаи.
– Ты что мне тут жути нагоняешь? – пытаясь за грубостью скрыть свое беспокойство, нервно кривя губы, наезжал новенький.
– Слышь! Я помочь хочу тебе! – приструнивал Аманжол таким же взрывным наездом запал оппонента и затем спокойно продолжал, – парень ты нормальный. Все ошибки совершают. Все мы люди. Ты вот что сделай, – доверительно приблизившись к собеседнику, Аманжол теперь уже почти шептал, – завтра с утра пораньше зайди в кабинет к шефу, извинись и скажи, что впредь такого не повторится. Сегодня не надо. Пусть все уляжется. Но завтра с утра обязательно зайди. Это нормально. Многие сначала в «штрафники» попадают. Но если покажешь себя в работе, «орденоносцем» станешь. Нормальный процесс.
После разговора в курилке Аманжол, убедившись в адекватном поведении собеседника и в том, что тот последует сказанным инструкциям, заходил в кабинет директора и многозначительно, утвердительно совершал легкий кивок, чуть прикрыв при этом глаза. В ответ такое же легкое и одобрительное кивание он встречал из глубины помещения. Ни одного слова и даже звука при этом не издавались.
Партия была разыграна, как по нотам, и завершающий аккорд ставил он, заместитель директора департамента.
Да, стрессов на работе он не испытывал. Ему доверяли, его ценили.
– Или ты в семье устаешь? – обеспокоенно и с пробуждающейся грустью заглядывала в глаза мужа, ожидая пугающего ответа.
– Глупости не говори. Пойду я к твоим врачам! – уже раздражался Аманжол.
Походы по докторам затянулись на неделю. Анализы показывали небольшие отклонения от стандартов, все показатели были почти в норме. Завершающим походом стал визит к психологу. Крупный, осанистый мужчина в очках вызывал доверие.
Авиценна писал, что есть три средства борьбы с болезнью – слово, растение и нож. И, по мнению древнего доктора, именно слово стоит здесь на первом месте. Психолог в совершенстве владел этим инструментом врачевания.
– Что беспокоит? – дружелюбно начал процесс доктор.
– Ничего, – пожал плечами посетитель.
– У вас бессонница? Или тревожность?
– Не могу ответить, – подумал, ответил Аманжол.
– Первый брак?
– А? Что?
– Единственный брак, жена одна, бывших нет? – с веселыми искорками в глазах доктор продолжал беседу.
– Да. Один брак, одна жена, один банк, – пошутил мужчина, – а почему Вы спросили?
– Причины беспокойства ищу. У многих мужчин, вступивших во второй брак, остались дети в первом, и это сильный повод для переживаний. А в наше время, в нашем обществе процент разводов очень большой.
– Нет, детей у меня на стороне нет, любовниц тоже, и на работе все прекрасно.
– В прошлом? Деяния, за которые стыдно? – доверительно продолжал врач, демонстрируя раскрытые ладони, да и вся его расслабленная поза располагала к откровенности.
– Мне уже за сорок лет. Думаете, я свой путь к этим годам праведно прошел? Есть у меня за спиной поступки, за которые стыдно. Но из-за которых я не страдаю бессонницей, – начал делиться посетитель.
– И мальчики кровавые в глазах? – доктор употребил известную многим строку Пушкина из «Борис Годунов».
Тут Аманжол вздрогнул. Заметно было, как он отвел глаза. Как пытался сдержаться взрослый, сильный и уверенный на вид посетитель в дорогом костюме.
– И тут все в порядке, – кивнул мужчина через время.
– Ладно, на первый раз достаточно, – успокоительно закончил прием доктор. – Не буду Вас терзать. Но мысль у Вас была – раскрыться врачу. Мой совет Вам: как говорится, «переспите с этой мыслью», обдумайте и потом приходите ко мне. Я готов Вам помочь. А вы нуждаетесь в помощи. Как и все мы, люди на Земле. Все мы начинаем оценивать свою жизнь, только глядя на нее в зеркале заднего вида. Оглядываясь, рассуждаем, что оставили позади и в правильном направлении ли мы теперь двигаемся? И самый главный вопрос: «Можно ли все исправить»? Так вот скажу я Вам. Пока ты жив, все можно исправить!
«Интересно, какие скелеты он держит в своем шкафу?» – думал психолог, делая записи в своем дневнике после ухода посетителя.
Поздним вечером в спальне Асем, разбирая рекомендации врачей для своего мужа, спросила:
– А снотворные тебе не прописали?
– Нет, – увлеченный просмотром модного сериала на лаптопе, Аманжол не хотел отвлекаться на скучный для него разговор.
– А что психолог сказал?
– Психолог сказал, что я опасен для общества, для этого мира, – не отрывая голову от маленького экрана продолжил он.
Асем, закрыв ноутбук мужа, развернула голову Аманжола к себе и глядя в глаза за очками, проникновенно начала говорить:
– Даже если весь мир будет против моего мужчины, я все равно буду стоять за твоей спиной и …, – тут она чуть выдержала паузу, – и буду нудеть: «А я ведь говорила, говорила ведь».
Громкий смех супругов разбудил детей в соседней комнате.
Глава 4 – Нас будут помнить за то, что мы разрушили, а не за то, что мы создали.
– Абеке, вставайте, просыпайтесь, – тормошил водитель лежащего на земле мужчину. Аманжол открыв глаза, недоуменно посмотрел на склонившегося над ним парня. С трудом, приняв сидячее положение, он с удивлением озирался по сторонам, не узнавая ничего вокруг. Снова зажмурил глаза и открыл их, пытаясь понять что с ним. Настолько реальным был сон, в который он погрузился. «Или это был не сон? Может это моя душа бродила во времени?» – подумал растерянный мужчина.
– А где старик? – просипел пересохшим горлом Аманжол.
– Какой старик? Не было здесь никого. Только большой ворон сидел рядом с Вами. Как я подошел, он сразу улетел.
– Воды нету?
– Лучше есть! Смотрите, что привез. – подняв громыхающий пакет, довольный водитель достал оттуда пиво.
Аманжол махом осушил банку. Сидя на земле, держа пустую жестянку в руке, он застыл, уставившись в одну точку. «Что же это было? Такое реальное», – не переставал задавать себе это вопрос мужчина, медленно раскачиваясь.
Потом уже в гостинице, задумчиво собирая вещи, готовясь к возвращению домой, его не покидало чувство потери, недосказанности. Что-то близкое, даже родное он почувствовал в своем сне. Все ощущения были знакомы. Хотя Аманжол с самого рождения был городским жителем и вживую со степью не сталкивался. Степь, которую он раньше видел только из окна поезда, раскрылась во всей своей красоте, со своими запахами, цветами. Далекая, она притягивала своей глубиной и древними тайнами.
И в то же время страшно было. Страшно от времени, в котором он прибывал. Жестокий век, жуткие нравы.
Сожаление испытывал он от того, что расстался с Касымом. Ему хотелось вернуться снова туда. Узнать, что же дальше стало с этим мальчиком, принявшим нелегкий выбор. Куда завел его путь, не выбранный им самим?
Аманжол знал, что такое самому сделать страшный выбор. Знал, что такое жить с грузом ответственности. Знал, потому что сам выбирал лежащие на разных чашах весов тяжелые ноши. Его и окружали люди, сделавшие трудный выбор и живших потом с последствиями.
Но про себя он не думал. Не привыкший страдать, он глубоко прятал свою боль, либо забывал про нее. И не выносил нытиков, которые выносят свою боль на всеобщее обозрение, чтобы вызвать жалость.
Впервые он встретил человека, который сделал жестокий выбор, еще в студенчестве. Аманжол часто вспоминал его и представлял, что с ним сейчас.
***
Аманжола после окончания школы отправили получать образование в Россию, рассуждая, что там сохранился качественный преподавательский состав. Из Казахстана в 90-е годы уезжали научные кадры: ученые, преподаватели. Кто в Россию, кто в Германию, кто в Израиль. Поэтому выбрав ВУЗ, находящийся в одном из субъектов Российской Федерации, он легко туда поступил. Огромную роль в этом сыграли стеклянные банки с контрабандной черной икрой. Белуги и осетра на Каспии тогда еще хватало.
Сидя один в комнате общежития, молодой студент пытался сосредоточиться на записанных лекциях. Но голоса смеющихся за стенкой, включенные на полную громкость песни группы «Руки вверх» сбивали от настроя.
В общаге пили все. Молодежь, оторванная от дома, без родительского пригляда, вела себя свободно. Пили весело, пили куражась, затевали драки. Если не хватало алкоголя, то отправляли младших и слабых за водкой.
Еще первокурсник, Аманжол, не имел сильного авторитета, чтобы пойти и попросить соседей по общежитию вести себя потише. Так могли сделать только старшекурсники, да парни, связанные с криминалитетом.
В 90-е воздух был пропитан разборками, стрелками, наездами. На постсоветском пространстве все, от мала до велика, занялись накоплением капитала. В те годы большие парни делили огромные куски масштабного пирога народного хозяйства, целые отрасли тяжелой и легкой промышленности, бывшие когда-то общими при Советском Союзе. Бандиты масштабом поменьше занимались тем же. На своих уровнях дрались за предприятия и рынки, за районы. Остальные, мелкие, подражали им, стоящим на верхней ступени пищевой цепочки. Власть в лице государства не могла контролировать процессы и поэтому криминал правил бал.
Когда Аманжол заселился в тесную комнату двенадцатиэтажного общежития для студентов, то вечером в его жилище без стука завалились трое парней. После недолгой словесной перепалки он предложил выйти в холл. Потому что там пространство больше и там можно было свободно перемещаться, не опасаясь, что зайдут со спины и оттуда неожиданно ударят.
Парни дышали перегаром и объясняли приезжему, что они главные здесь, что он должен «отчехлиться» им за то, чтобы спокойно передвигаться по общежитию. Дальше слушать Аманжол уже не стал. Драться он привык. Не зря с седьмого класса до самого выпуска со школы занимался боксом. Хоть и выступал в легком весе, здесь он первым нанес удар самому тяжелому на вид вымогателю, затем быстро перемещаясь между противниками, стал засаживать в печень, пробивать по корпусу. Но крупные и гораздо выше него, парни, морщась от пропущенных ударов, все равно окружали его, чтобы схватить, либо сбить на пол ударами ног. Как бы все закончилось неизвестно. Но драка была остановлена взрослыми, семейными людьми.
Беженцы с Таджикистана, они жили здесь же, но этажом ниже. Гражданская война заставила многих покинуть родные края. Глава семьи, на родине служивший в милиции, в России тоже устроился в органы правопорядка и ему дали жилплощадь в виде целых трех комнат в студенческом общежитии. Прикрикнув на дерущихся, он пообещал всем проблемы, если драка повторится.
После того инцидента в общежитии больше никто не наезжал на Аманжола, потому что он умел наносить удары, и самое главное – что он сам бросился на троих, первым начал драку.
Закончилась первая чеченская война. Всем российским пацанам, которые там отслужили, дали возможность бесплатно, без конкурса поступать в ВУЗы России. Большинство деревенских ребят выбрали строительные факультеты, рассуждая своим крестьянским умом и родительским наказом, что после получения именно строительной специальности можно будет легко стать обладателем квартиры в городах.
Когда пятеро молчаливых, хмурых пацанов заселились в общежитие, то никто не почувствовал перемен. Только Аманжол, иногда встречая их взгляды, немного напрягался. Потому что смотрели они не прямо в глаза, а куда-то в точку на лбу, или на груди, как будто сквозь прицел. При этом абсолютное равнодушие читалось во взоре.
Вскоре в общежитии установилось новое правило: «с пацанами, вернувшимися с чеченской войны, не пить. А если сидишь с ними за одним столом, то после первого же стакана водки их нужно сразу «вырубать», «отключать» любыми подручными средствами: табуреткой, ножкой от стола, всем чем, что попадется под руку». Потому что голыми руками их не возьмешь. Потому что буйными они становились после алкоголя. Прошлое войны не отпускало их, пряталось в глубине израненных душ, а после выпитого настигало их, и тогда злость на весь мир пробуждалась в молодых пацанах. Выбитые двери в комнатах, сломанные шкафы – это были пустяки по сравнению с пробитыми головами, свернутыми набок носами пострадавших от их рук.
Шум за стенкой мешал Аманжолу, отвлекал от учебы. Неожиданно смех прервался резкими криками, шумом от падения. Аманжол поморщился с мыслей: «Напились. Теперь слабых первокурсников бьют».
Через пять минут дверь широко и с шумом распахнулась, и трое старшекурсников внесли окровавленного и связанного белобрысого паренька. Приглядевшись, Аманжол узнал в лежащем без сознания одного из участников чеченской войны. Саша, вспомнил он его имя.
– Аман, полежит он у тебя, – кратко сказал один из соседей.
– Без проблем.
– Выпить хочешь?
– Нет, спасибо, готовиться надо.
– Ну сам смотри. Только не развязывай его.
Тихо подойдя к лежащему, Аманжол убедился, что тот жив, но без сознания. Кровь запеклась на разбитой губе и скулах. «Наверное, сзади по башке стукнули, больше царапин нету, ран нету», – осмотрел светловолосого паренька он.
Через короткое время увлеченный учебой первокурсник услышал шум на полу.
Это, придя в сознание, парень осматривался по сторонам, мутными, покрасневшими глазами оглядывался по сторонам. Со стоном попытался взяться за больную голову, но связанные сзади руки не давали это сделать. Осознав, что лежит связанный по рукам и ногам, он дико закричал.
– Боец, развяжи меня! – жилы на шее натянулись, как и веревки, которые он пытался безуспешно разорвать. Сам он извивался, пытаясь освободиться от плена.
– Боец, развяжи меня! – страшно вращая глазами в красных прожилках, не прекращал орать он.
– Тихо ты. А то пацаны придут, – спокойно сказал Аманжол, не поднимаясь из-за стола.
Саша попытался молча встать, но не смог. Неожиданно он стал биться затылком об пол, ритмично, с каждым разом все сильнее и сильнее. Аманжол вначале недоуменно смотрел на него, потом до него дошло. «Он так хочет потерять сознание, забыться», – неожиданная мысль прилетела в голову. Аманжол, стремительно, разбрасывая бумаги конспектов, выскочил из-за стола, просунул руку под голову, удерживая от ударов.
Связанный заплакал, горько заплакал. Все лицо сморщилось, губы обиженно вытянулись у молодого студента. Каждый человек в своем горе некрасив. Голова Саши лежала на руке Аманжола, слезы стекали по щекам, оставляя грязные разводы на запекшейся крови на скулах.
Аманжол приподнял и посадил Сашу на пол. Смочил полотенце водой из чайника и стал утирать лицо пленника. Слезы не останавливались.
Потом Саша заговорил. Язык его монолога был простой. Небогатый словарный запас деревенского паренька не позволял передать все эмоции. Но тем не менее Аманжол полностью погрузился в рассказ.
«Отец у меня всю жизнь в совхозе на тракторе работал. А я с детства в кабине играл. А как в пятый класс пошел, так и сам за руль сел. Мотоцикл, папина «Нива», трактор – для меня все они одинаковы были. В последних классах я самый первый механизатор и водитель на весь район был. На сенокос, на уборку урожая меня, уже как взрослого, привлекали. Трактор, комбайн, грузовик. Все это я мог с закрытыми глазами разобрать, собрать, завести и поехать. В институт не хотел. Думал, так всю жизнь на земле и проведу.
В армию призвали. В учебке, как увидели, что я любую машину могу оживить, так и посадили за БМП. В роте я первый водитель, лучшая машина у меня была.
А тут война.
Короче, дали нам приказ, выйти в квадрат такой-то, указанный на карте. Одно село надо захватить рано утром. Я первый в колонне, ротный со мной в машине. Тихо, туман утренний, горный. Разведка молчит. Уже у цели. Вижу впереди что-то серое большое. Присмотрелся я в оптику. У меня волосы зашевелились от ужаса.
Там наши пацаны. Живые, мертвые, раненные. Все вместе связанные друг с другом лежат. Из них баррикаду сделали и ими дорогу перекрыли. Друг на дружке лежат, в несколько рядов. Мертвые с живыми. Не объедешь их.
Самое страшное, знаешь что!? Вой оттуда идет, от них. Дикий, нечеловеческий вой. Мертвые с живыми воют.
И тут нас заметили, обстрел начался. Я-то знаю, что в таких случаях «духи» сначала первую машину подрывают и последнюю. И все, колонна в замке. Потом уже можно всех спокойно утюжить.
Ротный в рацию кричит, докладывает, что впереди творится. Оттуда мат, приказывают вперед. Приказ надо выполнять! Вперед! По нашим. Капитан плачет: «Суки, суки! Вперед, бл…ть! Спасай колонну!».
Я по газам. Вперед, на баррикаду. По нашим. Живым и мертвым.
Как бой прошел, не помню. Гонял по селу на автомате.
После боя я вернулся к баррикаде. Надо было собрать останки солдат с поля – руки, ноги, головы… Это же я раскидал их тела по квадрату такому-то…
А после возвращения на гражданку мне снится один и тот же кошмар: ко мне приходят окровавленные солдаты, чьи части тел я подбирал, и говорят: «Спасибо, товарищ сержант».
Моя машина. Я сам всегда ее чистил. Лишнюю грязь на гусеницах убирал. А в тот раз куски тел, намотаные на гусеницы, снимал. И веревки разорванные».
– Не связывай меня, боец, – плача, закончил Саша свой рассказ.
Аманжол молча развязал его.
– Я и за руль теперь не сажусь. Не могу, – прощаясь у двери, поделился полуседой молодой парнишка, ровесник Аманжола.
Аманжол часто вспоминал Сашу, переломленного войной, намотанного на колесо Истории. А какой выбор у него был? Развернуть БМП и уехать назад? А потом? Трибунал? Может вышел бы через несколько лет с тюрьмы и его не преследовали бы демоны войны.
Аманжол пытался найти Сашу в социальных сетях. Но нигде не находил.
***
Асем встретила в аэропорту своего мужа, вернувшегося с командировки.
– Какой-то ты не такой, – внимательным женским взглядом окинула она лицо Аманжола.
– Устал, наверное.
– Нет, не усталость тут. Что-то другое. Не могу понять. Черты лица какие-то другие стали.
– Похудел?
– Не это главное. Подумаю, скажу.
Поздно вечером, когда уснули дети, Аманжол рассказал жене про свое видение, а также не утаил, что накануне очень сильно выпил. Как и любая женщина, чуткая к деталям, Асем обратила внимание на упоминание странного вкуса воды.
– Тебя опоили. Наркотиком. Там в аулах столько травы растет. Странный старик, ты говоришь. Наверное, местный дурачок. Под кайфом ходит. Еще и тебя отравил. От этого такой сон был у тебя, – прагматично разложила все по полочкам жена.
Аманжол неожиданно для него быстро уснул. Сразу, как только закрыл глаза.
Глава 5 – Выбор
Аул просыпался.
Как только первые лучи солнца озарили весеннюю Степь, Касым вышел из юрты. Аксуйек спокойно пощипывала ярко-зелёную траву у жилища, стреноженная за передние ноги, чтобы не смогла убежать. То, что ее могут украсть кочевники из других аулов, джигит не боялся. Весной и степняки, и скот ослаблены для краж. Лучшее время для баранты, угона скота у чужих аулов – это осень. Именно осенью ночи так темны и длительны. А лошади после летнего корма набирают силы и способны выдерживать быстрые и большие перегоны. С осенних пастбищ кочевники совершают далекие набеги на соседей.
Взяв с собой кожаный мешок для воды и куски вяленного, соленого мяса Касым вместе со своей кобылицей направился в сторону реки. Аул находился на расстоянии полета стрелы от юрты Едиль-батыра, и зрение Касыма, еще не успевшее испортиться чтением книг, свитков и пребыванием в замкнутом пространстве, позволяло увидеть в деталях утро жителей.
Девочки, девушки без головных уборов и молодые женщины с повязанными платками подметали землю вокруг юрт сломанными, оторванными весенними прутьями и ветками. При этом они не трогали арканы, связанные из конских хвостов и разложенные вокруг жилищ. По весне вся живность просыпается, в том числе и змеи, которые могут пробраться к обитанию человека, а конские волосы отпугивают их. Не только чистота заботила аульчан, но и страх перед злыми духами. Джины, пери, албасты и другие темные обитатели большой Степи бродили ночью, сея раздор и смуту. Так верило все женское население Степи. Поэтому в чистоте нужно держать жилище и вокруг. Убирать грязь и очищать огнем. Все подметальщицы внимательно оглядывали землю вокруг жилища и мусор, которые убирали. Если видели рядом с юртами следы человека, появление которого не могло быть ночью, то это вызывало беспокойство. А если находили остатки золы, либо связанные узелками нити, или сломанные иглы для шитья, деревянные, костяные, то это вызывало тревогу у женщин. «Ой бай, колдовство, порча», – шепотом и с ужасом передавали друг другу они. Кто-то навел порчу на соседа. Кто-то, кто не мог вызвать на честный поединок, либо открыто разрешить спор, обращался в темный мир за помощью. Это наводило ужас на всех жителей аула. Потому что одно мгновение открытой войны лучше постоянного скрытого недовольства и накапливающегося раздражения. Конец мирному сосуществованию, ослаблен аул тогда будет. Косо друг на друга начинали тогда смотреть аульчане. Это могло вызвать даже уход семей от рода. Вольные степняки могли спокойно уйти, не было обязательств. Малый спор потом становился большим за территорию.
Это утро было спокойным.
Касым, не тревожа молодую Аксуйек, набрал в кожаный мешок чистой воды, оставил куски вяленного мяса под камнем в реке, чтобы избавить от соли и пошел собирать сухие ветки для очага. Набрав с запасом побольше веток, с отмытыми кусками мяса и с чистой водой Касым вернулся в юрту отца. В слабо тлеющий, угасший огонь он подкинул веток. Еще и укрыл ворохом одеял отца. По весне земля и воздух еще не прогрелись, поэтому холодно по утрам было в жилищах.
Касым не долго отваривал в воде куски вяленного мяса, а в конце варки закинул сушенные травы и коренья, которые ему дал лекарь в Сарайшыке. Именно в утреннее время нужно было дать больному отвар на мясе с травами. А когда появятся звезды на небе, тогда нужно дать отвар просто на воде с другими кореньями. Так объяснял лекарь, подавая разные мешочки с исцеляющими растениями.
Морщась, с трудом выпив жирное мясное, но отдающее горьким вкусом от трав, питье, Едиль-батыр ослабленно откинул голову на старое, потертое седло и внимательно глядя на Касыма, произнес:
– Сынок, я благодарен тебе за заботу. Эти травы, наверное, должны помочь. Но не мне.
– Отец, почему так говорите? – опечалился сын.
– Ты не дослушал меня, Касым, – грубо прервал его Едиль-батыр. Как и все степняки он был резок на движения и на речи. А с болезнью у него появилось раздражение от осознания своей немощи, от потери сил. Старость она не для всех, только для сильных духом. Потому что с возрастом мало побед достигаешь. И немощь в суровой Степи ранит одинаково всех. Только духовно сильный человек может быть снисходителен и терпимым. А для батыра потеря физических сил приводила к утрате духа. Поэтому он становился грубым и недовольным.
– В наших краях появился шаман-баксы. Давно его не было. Аульчане говорят, его следы видели недалеко. Отыщи его и пусть он попробует вылечить меня, – дал наставления больной.
– Хорошо, отец, – почтительно ответил сын.
Снова Касым отправился в путь верхом на своей кобылице. В ауле он узнал, в какой стороне видели шамана. Ему дали маленькую рыжую лошадь, отощавшую за зиму. Для целителя, колдуна.
С тревогой и надеждой провожали аульчане Касыма, сына Едиль-батыра.
Каждый участок кочевания был родовой собственностью, в Степи не было безымянных пастбищ. Урочища закреплялись за каждым аулом по соглашению между старейшинами родов и были постоянной причиной раздора между отдельными аулами и целыми родами.
Теперь, когда Едиль-батыр умрет, отодвинут их более сильные рода в сторону. Прогонят на скудные пастбища, где мало травы и воды. Так каждый в ауле думал. Вся история Степи доказывала, что покорить соседа и забрать его богатства, его земли – это хорошо.
Еще издалека Касым заметил серый дымок, поднимающийся тонкой струей к небу. Маленькое остроконечное жилище, сложенное из крепких веток, да накрытое шкурами коров, верблюдов, не походило на традиционную степную юрту. Только для одного было это укрытие от ветров, от дождя. Вокруг были разбросаны рыбные кости и чешуя.
«Одну рыбу ест, отшельник. Ни баранов у него нет, ни лошадей. Ничего нет. В ауле накормлю его мясом, все время буду его теперь кормить. У нас аул богатый, все мясо едят. А диких зверей он не боится? А он же шаман, он может в животное обратится. Звери его сами боятся. И все люди боятся. И я его боюсь», – мысли от волнения и от страха, как зайцы, беспокойно бегали в голове Касыма.
Высокий, как жердь, одетый в рванный зимний тулуп, шаман держал в руке медный кувшин для воды.
– Ты пришел, айналайын? – ласково спросил баксы. Но темное, морщинистое лицо, на котором ярко горели красными угольками узкие глаза, внушало страх.
– Почему назвали меня «айналайын»? Меня так только отец называет, – с испугом спросил Касым.
Ничего не ответил ему шаман, только подошел ко второй лошади и легко взобрался на нее.
С путником возвратился в аул Касым. Но в этот раз никто не вышел поприветствовать их, все жители укрылись в своих юртах. Пустынно и тихо стало в ауле. Даже собаки испуганно убежали подальше в Степь. Женщины торопливо попрятали своих детей по жилищам. Украдкой, сквозь щели в юртах, степняки смотрели на шамана, тихо перешептываясь. С шаманом нельзя ссориться, нельзя противоречить ему. Все, что ни попросит, нужно давать, а также исполнять все его поручения. Если будешь сопротивляться, то он может причинить любое несчастье. Поэтому старались не попасться ему на глаза кочевники. Страх – самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх – страх неведомого.
– Ты вернулся, шаман? Я думал, ты покинул этот мир, – не поднимаясь, после приветствия произнес Едиль-батыр, остро пахнущий кислым запахом пота, болезни и страха.
– Нам, проводникам духов, нельзя покидать землю, пока не найдем того, кому свою силу можем передать. Как передадим тайны, тогда и можно будет оставить вас, людей. Такой уговор у нас со смертью, – спокойно объяснил шаман и при этом бросил внимательный взгляд на робко стоящего Касыма.
Касым, при этих словах и обжигающем взоре, испуганно отшатнулся.
– Вырос Касым, – продолжил шаман, глядя на юного джигита.
– Да, в Сарайшыке он теперь, не в Степи с нами.
– Батыр, ты так ему и не рассказал? – спросил колдун.
– Нет, шаман, – отец Касыма виновато опустил небритую, рыжую голову себе на грудь, – я думал еще подождать.
– Настало время.
– Мое время, значит, тоже настало? – вскинул взгляд больной, с надеждой ищя ответ в глазах шамана.
Ничего не ответил ему шаман, а достал из кожанного мешочка траву и бросил в костер. Искры маленькими звездочками устремились вверх, серый туман от домашнего очага пошел по всей юрте, сгущаясь вокруг людей. Скрипучий шепот отца, рассказывающего свою историю, легко доходил до ушей Касыма.
***
В Степи, в землях от Итиля до Яика в течение десятилетий шли самые крупные битвы двух великих Ордынцев, и влиятельных полководцев. Чингизида, хана Золотой Орды Тохтамыша, и темника Золотой Орды, Тимура-Тамерлана. В этих войнах они жестоко уничтожали войска и кочевья друг друга, истребляя захваченных пленных воинов. Убивая и выжигая всех сопротивляющихся вместе с аулами. После этих кровавых десятилетий Степь междуречья Яика и Итиля на сотни лет обезлюдила, имея только остатки кочевников, которые чудом выжили.
У войны нельзя выиграть – ни батыру, ни простому пастуху, ни святому. Всех война сомнет, всех перемелет, как колесо арбы. На каждом уцелевшем война оставит свою печать. Война показывает скрытую сущность, которую все пытаются прятать. Многие убедились на войне, что жизнь человеческая ничего не стоит и можно вести себя, как хищные животные – хватать жирный кусок любой ценой, давить ближнего. Война легко подавляла в человеке извечные принципы добра, морали, справедливости.
Кто единожды вкусил кровь побежденных, тот не мог остановиться. После кровавых столкновений Степь породила псов войны. Потомки гуннов, пивших напитки из чаш, сделанных из черепов побежденных врагов. Война – лучший друг смерти и безумных кочевников. Война для них – как хан для простого степняка, который требует невозможного. Стоит за спиной и без конца повторяет одно: «Сделай, сделай…». Он, однако, вас не благодарит. Он требует ещё больше. Таких, потерянных для мирной жизни, забирали к себе для темных дел правители и вожди. Кто не признавал больше власти над собой, тот уходил в разбойники. Неприкаянные, они бродили по земле, проливая по-прежнему кровь и сея разбой.
Много причин было для ухода в отверженные. Аул сожгли, некуда вернуться. Возвратиться к простой кочевой жизни, к скотоводству уже не было желания. В разбойники ушли те, кто не нашел своего места в мирной жизни и потому всерьез был озабочен только тем, чтобы не умереть своей смертью. Отсюда и безумная дикость, и их непреодолимая тяга к крови. Безумство. Про таких в Степи говорили, что джинны, злые духи овладели их душами.
