Хайдар Маратович Байзаков
Пасынки Степи
Через столетия после Тохтамыша, его далекий родственник, Касым-хан объединил все племена и народы в одно государство – Казахское ханство. Однако единство ханства опиралось на личную власть Касым-хана, и после его смерти между потомками Джанибек-хана началась междоусобная война за престол.
Снова жгли аулы и кочевья, снова кровь реками лилась, снова безумными становились жители Степи.
Снова появлялись небольшие стаи разбойников. Нападали на далекие малочисленные аулы, угоняли скот, брали добычу, захватывали жителей в плен и растворялись в бескрайней Степи. Потом продавали невольников на далеких рынках. Молва о таких безумцах передавалась в Степи от аула к аулу. Воины Сарайшыка истребляли всех, кто мешал торговле, кто нападал на караваны. Поэтому разбойники опасались находиться рядом с караванным путем и нападали только на малочисленные аулы, находящиеся в глубине Степи.
Трудно было поймать разбойников. Выжившие в кровавых войнах, они небольшими группами по одному десятку всадников совершали молниеносные набеги и растворялись в Степи. Иногда правитель Сарайшыка отправлял войска, чтобы поймать разбойников. И сами жители Степи, подвергшиеся нападению, объединялись для уничтожения грабителей. Некоторые такие походы были успешны, и тогда отрубленные головы безумцев насаживались на пики и выставлялись для демонстрации власти.
***
Когда звезды рассыпались на небе, Едиль-батыр вышел из юрты, чтобы проверить свой табун. Перед тем, как выйти, он поцеловал свою жену и двух малышей-близнецов. Улыбаясь, он нюхал сыновей, блаженно закрывая глаза. Счастливый, перешагнув порог и подняв голову, он в который раз восхитился ночным небом. В Степи всем, независимо от возраста, хочется лечь навзничь, на землю, чтобы посмотреть на звезды. Их в небе видимо-невидимо. Кажется, будто падаешь, но не вниз, а вверх. В звездную пропасть над головой.
Одинокой юртой батыр кочевал со своей женой, красавицей Сарой и двумя маленькими сыновьями. Сиротой он вырос. Его родители и почти весь род погиб в междоусобной войне.
Пришла прохладная осень, лошади набрали силу на летнем корме. Скоро курултай. Все мужчины с оружием должны присутствовать там. На совете кочевников будут приняты решения, как жить дальше. Нельзя оставлять жену и детей одних на это время. Нужно перевезти семью в аул жены на время. Хоть какое-то спокойствие будет на сердце главы семьи на время отлучки.
Так размышлял Едиль-батыр, оглядывая в сумерках опасную землю. Утробные рычания больших кошек и протяжные вои волков разносились по ночной Степи. Невидимые гулкие шаги слышались вокруг. Это злые духи просыпались в темноте, причиняя вред роду человеческому. А осенью особенно беспокойно. Далекие соседи могли прийти и совершить угон, кражу лошадей. Поэтому чутким сон был у батыра, поэтому всегда колчан с луком и стрелами находился рядом с ним. Поэтому священный огонь всегда ярко горел в темноте, отгоняя шайтанов и других обитателей темного мира.
Этой ночью восточный ветер нес далекие тучи, которые готовились пролиться долгим дождем на Степь. До этого много дней и ночей стояла засушливая погода, превратив почву в высохшее, почти каменистое покрытие. Поэтому любые звуки на твердой земле гулко отдавались и хорошо разносились по Степи.
Чуткий слух кочевника услышал далекий многочисленный топот коней. Медленно опустившись на колени, успокоив дыхание, закрыв глаза и прижавшись полностью всем телом к земле, батыр стал слушать ее и читать звуки, которые передавала она.
Копыта не были обернуты мягкими шкурками, чтобы бесшумно прокрасться, как это делают угонщики чужих табунов. Больше десятка лошадей, с тяжелыми всадниками, не спеша, не скрываясь, ничего не боясь, шли на одинокую юрту. Расстояния до них было примерно четыре средних полета стрелы.
Едиль вбежал в юрту и коротко произнес: «Разбойники». Сара без лишнего звука стала быстро собирать детей. Прежде, чем пуститься в бег, батыр, сидя на коне, направил свой огромный лук в сторону разбойников. Мало, у кого в Степи хватало сил, чтобы натянуть его тугую тетиву, только редкие джигиты могли управлять им. Настолько оружие было тяжелым, крепким, трудносгибаемым.
– Не надо, – тихо произнесла Сара, – может они только возьмут скот и уйдут? – с надеждой она попросила, не поднимая глаз с маленьких сыновей.
Но чувство обиды за бегство, да и как предупреждение разбойникам, что хоть и бежит сейчас, но он воин, и еще что-то, похожее на гордыню, заставило батыра поступить по-своему. Подняв высоко вверх лук, он далеко направил стрелу.
Днем ранее лазутчик разбойников выяснил, что юрта одиноко стоит в урочище, рядом хороший табун лошадей и множество овец. Отверженные решили забрать весь скот себе. Предполагая, что один мужчина не станет биться с ними и убежит со своей семьей, они не хотели захватить в полон для продажи в рабы этих кочевников. Им достаточно было и живности, скота, чтобы пережить надвигающуюся суровую, голодную зиму. Поэтому открыто, почти предупреждая о своем появлении, ночные грабители, не торопясь, приближались к одинокой юрте.
Тонко просвистев в ночи, не слышно для неожидающих сопротивления, стрела глубоко вошла в грудь центрально едущего всадника. Тот, захрипев, громко рухнул с коня на землю, подняв облако пыли. Резкий клич, вперемежку с дикими проклятиями раздался среди разбойников.
Расположившись полукругом, как месяц в ночном небе, охватывая как можно больше пространства, разбойники повели свою охоту на людей.
Первые капли ночного дождя упали на сухую землю.
Муж и жена, да два маленьких, еще грудных сына, каждый из которых был укутан и привязан крепким арканом по отдельности к животам матери и отца, мчались на двух быстрых конях, и еще на поводу сзади не отставали две сменные лошади. Бросив юрту, взяв только оружие, семья уходила от погони. Вся их молодая жизнь уместилась на четырех лошадях. Задыхаясь от злого осеннего ветра, они пытались раствориться бесследно в ночной Степи.
Хоть и ночь была, для кочевников это не имело никакого значения для чтения следов. Все жители Степи умеют видеть в темноте, умеют читать знаки, оставленные на земле. Поэтому беглецам нельзя останавливаться – все увидят.
Жена батыра, красавица Сара, смелая, как и все жительницы Степи, на быстром ходу крикнула своему мужчине: «Надо разделиться»! При этом она с тоской посмотрела на маленький сверток, привязанный к груди мужа. Там безмятежно, несмотря на скачку, спал ее старший сынок. Младший ее сынок, привязанный к ее груди, бойко смотрел черными глазами снизу-вверх на свою мать. Малыши-близнецы, как и все дети Степи, привыкли к постоянному перемещению на лошадях, к верховой качке. Едиль-батыр связал поводья двух запасных лошадей вместе. Сам с семьей ушел в направление реки, а запасных коней направил в другую сторону.
Оторвавшись от погони, на мгновение они остановились в темноте, чтобы прислушаться ко звукам. Вдали зажглись огоньки. Это разбойники тоже остановились. Преследователи, услышав два направления звука от топота копыт, поняли, что беглецы разделились. И теперь внимательно, при помощи зажжённых факелов, осматривали следы места, где лошади побежали по разным направлениям. Самый опытный воин осторожно, не топча следы, ладонями притрагивался к пожухлой, осенней траве, которую примяли копыта лошадей. Пальцами больших рук сравнивал глубину следов на осенней, влажной мягкой земле, чтобы понять, где нагруженная лошадь прошла, а где свободная. Подняв голову, носом, как дикий зверь, нюхал воздух по двум направлениям. Потом уверенно показал рукой в направлении реки.
Погоня продолжилась.
А дождь усиливался, мокрыми следами стекал по лицам мужа и жены. А может это были слезы бессилия и страха? Предательницы молнии освещали Степь, раскрывая беглецов.
На склоне, где земля резко обрывалась, где внизу протекала река, Едиль с Сарой нашли укрытие. Снова они попытались запутать свои следы. Отправив своих оставшихся двух коней в разные стороны, дав им сильных ударов камчой, чтобы они сами, без всадников, умчались как можно дальше друг от друга, беглецы спрятались в овраге. Дав младенцам грудь, чтобы они молчали, чтобы своими криками не выдали укрытие, Сара зажмурила глаза, а Едиль-батыр, держа наготове свою саблю, ждал приближения погони. Через мгновение прям над их головами промчались всадники, обдавая горячим воздухом и покрывая грязью из-под копыт.
Долго находиться в яме нельзя. До рассвета нужно перебраться на другой берег. И вдруг дождь неожиданно прекратился, словно кто-то наверху резко перекрыл потоки воды. Теперь снова тишина установилась, и все звуки отчетливо стали слышны в ночной Степи.
А погоня будет искать и вернется обратно по оставленным следам.
Как будто услышав мысли беглецов, разбойники вернулись. И разбили свой небольшой лагерь далеко от них. Разожгли костер, готовя захваченного барана и суша промокшие свои вещи. Ветер дул в сторону беглецов, донося запахи жаренного мяса. Быстро текущая река хорошо переносит звуки. Едиль с Сарой обрывками фраз слышали, как разбойники сожалели о гибели своего, как планировали с утра искать и отомстить. Потому что нашли они лошадей беглецов. И поняли разбойники, что семья рядом, и не могли они уйти далеко. Всю землю поутру вокруг перероют, но отыщут и убьют всех.
Страшно от услышанного стало беглецам. Как не силен и ловок был Едиль, но против десятка обученных воинов он не мог выйти победителем. Когда взойдет солнце, увидят тогда их разбойники. Горькое сожаление испытывал батыр. Если бы не его гордыня, не пусти он стрелу, то не преследовали бы тогда всю семью разбойники и не жаждали бы мести, и не клялись бы они убить всех. Молча корил себя глава семьи и мучился.
Дети, убаюканные скачкой, да и после накормленные грудью матери, сладко спали на руках родителей. У каждого из младенцев во рту были мягкие кожаные полоски, до этого надолго замоченные в смеси молока и сока сладких степных трав. Обычные соски для новорожденных Степи.
Шепотом на уши, а больше на пальцах муж и жена друг другу передавали сообщения.
– Нужно перебраться на тот берег, пока не рассвело, – показывал пальцами на небо и горячо шептал Едиль.
– Укрытие не надежное. Утром нас найдут. А на том берегу камыши, там спрячемся, – кивала жена.
– Как детей заберем? – показал рукой на близняшек глава семьи.
– Одного ты заберешь, другого – я, – объяснила на пальцах жена.
– Может я обоих на себе потяну? А ты одна плыви рядом. Тебе тяжело будет с ребенком. Не вытянешь. Течение реки осенью сильное.
– А если все стрелы будут пущены только в тебя? Я одна останусь в этом мире? Я не смогу жить тогда. Я сразу же там утону. Сама.
– Тогда ты с двумя детьми плыви одна. Я крепкую палку тихо найду, будешь держаться за нее.
– Нет. Надо разделиться. Кто-то должен выжить, – заключила жена.
Ей было всего четырнадцать лет, когда будущий муж, впервые увидев ее, несущей воду, схватил за косу, просто перекинул через седло и увез к себе. Но счастливую семейную жизнь он ей подарил.
В те века ислам не имел большого влияния на семейную жизнь степняков, не было обряда венчания невесты в присутствии муллы. Супружеские узы скреплялись общим одобрением народа, пением хоровых песен, исполнявшихся на свадебном торжестве. Едиль-батыр хороший табун лошадей отдал отцу Сары, как выкуп.
Мирно, вкусно и сладко жила молодая семья.
Ползком, подальше от костра разбойников, уходили муж с женой. Когда ушли достаточно, чтобы быть укрытым темнотой, они согнувшись пополам, прижимаясь к земле, с детьми на руках, неслышно побежали. Благо земля после дождя стала мягкой. Бежали тихо, аккуратно переставляя ноги и удерживая равновесие, чтобы не разбудить младенцев. Бежали, как можно дальше, не жалея себя. А рассвет уже близился. Скоро солнце взойдет и озарит всю Степь. Солнце предатель.
– Пора! – запыхавшись от непрерывного бега, произнес Едиль, оглядывая светлеющее небо, – скоро разбойники проснуться и продолжат нас искать.
Мучительный выбор встал перед родителями. Кого из детей кто возьмет? Кто может остаться живым? Едиль первый попадет под град стрел, но он ловок и силен, может быстро переплыть. Сара – не главная цель, но и в то же время самая легкая. Любой, не спеша, может сбить ее.
Касым, младший из близнецов, такой ласковый, тянулся ручонками к своей маме. Старший, непонимающе вращал крупной головой, оглядывая строго своих родителей. От обоих детей одинаково вкусно пахло. Пахло молоком, детским потом, домашним костром, юртой. Никого не хотелось выпускать из рук. Обоих покормила на рассвете грудью мать. Слегка качаясь вперед-назад, с сыновьями на руках, тихо мелодию напевала она. При этом не отрывала глаз она от обоих, только на мгновения закрывала мать глаза, стараясь запечатлеть это короткое счастье.
Вспоминала она, как шевельнулись под сердцем они, словно цветки распустили свои лепестки, вспомнила, как в муках рожала она, как услышала их первые крики, возвестившие о появлении на свет божий, вспоминала, как приложила впервые к груди теплые дорогие комочки, как впервые они произносили слово «мама». Смотрела она в родные лица.
«Пусть они останутся живыми. Прошу тебя. Все они. Все мои сыновья», – бесчисленное количество раз шептала мама, глядя на детей. Даже утренние морщинки на заляпанном грязью лице вокруг ее глаз складывали ладони.
Покачала головой Сара, прислушиваясь в своим думам, и нерешительно передала младшего сына мужу. Слезы застилали глаза матери, сквозь туман слез она смотрела, как муж привязывает Касыма к себе. Еще раз она подошла, поцеловала ручки, смеющееся личико. Словно прощаясь, полностью целовала своего младшего ребенка, от маленьких пальчиков на ножках до самой макушки.
Чтобы не быть единой целью для стрел, подальше друг от друга заходили муж и жена с привязанными детьми, в осеннюю беспокойную реку. И чтобы не выделяться на серой утренней воде Сара сняла свой белый платок, повязала его вокруг руки, а свои длинные черные косы скрутила на голове. Вода и холод заставили проснуться и заплакать малышей. Громкий плач раздался над рекой. Вместе с детьми неслышно плакала и мать, прячась под сухим деревом на воде и плывя, держась за крепкие ветки. Гребя, как можно скорее, не оглядываясь назад, беглецы упорно плыли. До спасительных камышей на другом берегу оставалось совсем уже не много. Скоро уже можно будет нащупать ногами дно.
Первая стрела попала Едилю в плечо. От резкой боли на мгновение он погрузился полностью в воду вместе с привязанным сыном. Захлебнувшись водой, Касым от страха закричал на весь голос:
– Мама! – отчаянный визг младенца разнесся по осенней реке.
– Сынок! – не видя его, Сара откликнулась на режущий материнское сердце крик младшего сына. Три стрелы тупыми звуками вонзились в мокрое дерево рядом с ней.
– Мама! – плача, не переставая, призывал к себе младший. Захлебываясь в воде, испуганный, он жалобно кричал.
– Потерпи, сынок! Я рядом! – кричала на расстоянии мать, сплевывая желтую речную воду.
Стрелы с гулом втыкались в мокрое дерево.
Потом ее голос резко оборвался.
На берегу, укрывшись среди зарослей камыша, отец и сынок плакали, глядя в реку. Отец плакал, смотря, как белый платок одиноко плывет по реке. Этот шелковый платок он когда-то обменял на трех лошадей в Сарайшыке. Это был последний подарок для Сары.
Маленький мальчик плакал, тянув руки к воде, откуда должна появиться его мама, где недавно он слышал ее голос. Касым кричал, звал маму, брата. От крика сорвал голос, стал хрипеть. Лицо от натянутых тоненьких вен посинело. На руках у отца от непонимания бил он того по лицу своими маленькими ручонками. Потом затих. Протягивал руки к тихой воде. Молча, глазами, просил вернуть обратно, к реке.
Устав, безмолвно поник на руках плачущего отца.
Разбойники не стали переплывать реку. Пустив стрелы в камыши, они развернули коней, сами опасаясь ответных стрел.
А белый платок унесло течением.
Едиль не нашел свою жену и старшего сына.
Батыр с сыном на руках бежал в сторону леса, где бы он мог разжечь костер и согреться. Горькие слезы, сопли, слюни вырывались из мальчика. Жарким от внутреннего огня стало маленькое тельце.
Касым в холодной осенней воде подхватил болезнь.
Батыр готов был все отдать за то, лишь бы младший сын выжил. Таким его и встретил шаман. Ни слова не говоря, он взял Касыма на руки и зашел с ним в свое маленькое жилище. Едилю он запретил входить. Через короткое время шаман вышел и стал ходить кругами вокруг своего жилища, где лежал мальчик. Ускоряя скорость и создавая круг-воронку. Казалось, что шаман пляшет в серой дымке. На самом деле так шаман путешествует в других мирах. Бегая вокруг жилища, он собирал духов болезни больного. А после расправлялся с ними в мире духов.
У жителей Степи этот обряд называется айналайын. «Айналу» – бегать кругом вокруг чего и кого-либо. Если поблизости не было шамана, то этот обряд брались делать близкие люди тяжелобольного. В основном, старики, так как считали так, всё равно скоро умирать, так лучше дорогого человека излечить. Потому что обычный человек духов болезни забирал на себя и, соответственно, сам заболевал. Иногда за большую плату соглашались и чужаки, а особо хитрые аулы просили иноземцев свершить этот обряд.
Поэтому «айналайын» в Степи имело ласковое значение – буквально, «я готов взять на себя твои болезни, беды, несчастья, так сильно я тебя люблю».
А Едиль-батыр все шептал:
«…Я каждый день проживаю тот проклятый осенний день. Если бы не моя гордыня, не пусти я стрелу, то не потерял бы я свою красавицу Сару и своего старшего сына. Зимой я это специально бросился в замерзшую реку. Не волков преследовал я. Это было то место, откуда я когда-то вышел с Касымом на руках. Я снова хотел вернуться, туда, где меня ждут Сара и мой старший сын».
Глава 6 – Другой выбор
Аманжол проснулся в слезах. Во сне он плакал, переживал за Касыма и его семью. События в далеком средневековье были так близки и чувствительны, как будто он сам незримо присутствовал там.
Ранним утром, сидя на кухне один, он мысленно примеривал жизнь степняков на себя. И в то же время сравнивал ее со своей. Приходилось ли ему делать выбор? Да, приходилось, – отвечал он себе. Приходилось ли ему горько раскаиваться? Да, приходилось. Он думал, что он закопал глубоко внутри себя эти события и даже метки и следов не оставил, чтобы не возвращаться. Но через много лет прошлое настигло его.
***
Аманжол, первокурсник, заселился на восьмой этаж высотного общежития. С первого по седьмой этажи должны быть заселены студентами, гражданами России. С восьмого и до двенадцатого последнего этажа уже проживали студенты из разных стран.
Так как Аманжол приехал почти в середине августа, то общага была пустой. Кроме девятого этажа, где жили студенты из Афганистана. Они учились по несколько лет на младших курсах, не стараясь получить диплом. В середине 90-х все занимались коммерцией, купи-продай. Афганцы в этом плане были впереди остальных жителей студенческого городка. Благодаря землячеству, связям они были довольно-таки успешны по средним меркам. Иномарки часто останавливались у подъезда общежития. Съезжать с общежития никто не хотел. Зачем тратить деньги, когда все это было бесплатно? Они занимали целый этаж.
Аманжол познакомился с афганцами в лифте. Заходя в лифт для того, чтобы спуститься на первый этаж, он увидел, что там стоят трое хмурых мужчин. Аманжол, семнадцатилетний парень, по сравнению с ними, выглядел худым. Мужчины, крупные, упитанные, внимательно глядели на него. Тощий маленький азиат, с узкими глазами в полутемном кабине лифта.
– Излаоса? – услышал Аманжол громкое обращение к нему.
– А? – не понял он, напрягаясь. То, что перед ним афганцы, он уже догадался. В его представлении из советского детства, из пропаганды, они все были душманами, бандитами, головорезами.
– Из Лаоса? – раздельно спросил один.
– Нет. Из Казахстана, – облегченно ответил первокурсник, радуясь, что правильно услышал.
– Мы из Афганистана, – ответил самый старший и тут же они потеряли интерес к нему. Весь недолгий путь они разговаривали на своем языке.
Аманжол жил один в комнате. Днем ходил по городу, изучал его. А вечером возвращался в пустую комнату. Никого не было вокруг. Он тосковал по родному дому, по матери, по сестренке.
Лежа на койке, уставившись открытыми глазами в потолок, каждую ночь он не мог уснуть. Не только от тоски, но и от громкой музыки. С верхнего этажа, где жили афганцы, на него обрушивалась только одна и та же песня. «Доктор Петров», в исполнении Натальи Сенчуковой. Непрерывно она крутилась. Тонкий девчачий голосок очень нравился брутальным афганцам. В первую ночь Аманжол насчитал двенадцать повторов этой песни, прежде, чем уснул. В следующую ночь насчитал девять раз. В третью ночь он, злой от надоедливой песни, от тоски по дому, поднялся на девятый этаж.
В отличии от остальных пустых этажей здесь гремела жизнь. На полную катушку. Полураздетые или полуодетые девушки, не из Афганистана весело смеясь, ходили по коридору. Все двери в комнаты были раскрыты настежь. Отовсюду слышался смех, звон бокалов. Знакомый, чуть сладковатый запах опаленной травы с родной Чуйской долины учуял казах. Аманжол добрался до комнаты, из которой доносился уже ненавистный для него голос певицы Натальи Сенчуковой. В комнате сидели четверо мужчин, руками ели плов, запивали водой, разведенной с порошком-подсластителем «ZUKO». Еще перед ними стояла наполовину пустая бутылка коньяка. Телевизор с включенным «видиком» беспрерывно транслировал один и тот же клип.
– Можете сделать потише? – стоя на пороге, громко крикнул в комнату Аманжол.
– Э, иди отсюда, – лениво махнул рукой один, оценив коротким взглядом неопасность визитера. Остальные мужчины, сытые, пьяные, недоуменно смотрели на него красными глазами.
– «Э» будешь кричать, когда в туалете свет погаснет, – вспомнил дворовые разборки Аманжол, – а сейчас быстро вырубили песню!
Стычка в узком коридоре была короткая. Афганцы просто смяли Аманжола, прижали его к стенке и надавали пинков, ударов. Еще и измазали всего с головы до пояса маслянистыми руками от плова.
Спрятав под подушку голову, побитый Аманжол плакал у себя в комнате. Плакал от обиды, от тоски по дому.
Следующей ночью песня повторилась.
Через несколько дней к нему в комнату постучали. На пороге стоял пухлый афганец с круглым, добрым лицом.
– Ассаламалейкум! Меня зовут Гулам, – улыбаясь радостно, представился он.
Аманжол не успел испугаться, увидев афганца, благодаря искренней улыбки Гулама.
– Меня послали, чтобы сказать, что тебя в гости приглашают. К нам.
У Аманжола настроение сразу испортилось. Еще и испугался он. Визитер, увидев, как резко изменилось лицо, произнес, все также улыбаясь:
– Не бойся. В гости. Кушать будем, пить будем.
– Нет, не хочу. Спасибо, – стал отнекиваться Аманжол, пытаясь закрыть дверь.
– Пошли, пошли, – мягко, но настойчиво не отставал афганец, потом просто взял за плечи и повел бедного первокурсника с собой.
В комнате стояли те же самые четверо мужчин, которые его избили. На полу, устланным ковром, была накрыта скатерть, где дымился плов, рядом стояла бутылка коньяка. Каждый из мужчин уважительно поздоровался двумя руками с Аманжолом. Предложили сесть. Как будто не было недавней стычки, мужчины запросто задавали вопросы про житье-бытье приезжего. Кушали плов руками, пили коньяк. Постепенно Аманжол оттаял. Вместе с ними смеялся. Предметом шуток афганцев был безобидный, постоянно улыбающийся их земляк, Гулам. Он, как и все остальные, по несколько лет задерживался на одном курсе. Но не специально. А потому что был невезуч, простоват и недалек. Земляки относились к нему, как к дурачку, но любили его за доброту и никому не давали его в обиду.
Самый главный афганец по имени Хасан рассказывал, что однажды Гулам стоял в очереди, к нему подошла женщина и спросила:
– Вы последний?
– Нет, я Гулам, – ответил он ей.
Оглушительный смех сотрясал стены комнаты, унося грусть-печаль Аманжола.
Позже Гулам украдкой поделился с ним, что так как Аманжол пришел к афганцам один против толпы на разборку, а после того, как получил взбучку, никуда не пожаловался, ни в деканат, ни в милицию, то его зауважали. Поэтому и пригласили к себе на ужин, чтобы познакомиться.
Вначале Гулам спускался каждый день к нему, приглашая на ужин, а потом и Аманжол стал сам подниматься к ним на этаж, не ожидая приглашения. Аманжол почти все вечера стал проводить с афганцами. Но песню «Доктор Петров» он так и не полюбил тогда. Не понимал он, чем им так понравилась Наталья Сенчукова. Ему же просто интересно с ними было. В любом возрасте полезнее проводить время с теми, кто старше тебя или младше. Все афганцы были старше, на восемь-двенадцать лет. Они практически не учились. Занимались перепродажей водки, зерна, подсолнечного масла, одежды. Вечерами готовили вкусные блюда, пили коньяк. Про религию, про запреты на алкоголь никто не поднимал вопрос. Каждый вечер был веселым, пьяным.
Однажды один из вечеров был особенно веселым и шумным. Афганцы планировали на следующий день ехать в Москву за товаром. Это событие и отмечали. Аманжол не заметил, как сильно напился. Утром он непонимающе ощутил себя на верхней полке купе в поезде. Это накануне он навеселе сходил к себе в комнату за паспортом и утром вместе с ним поехал на вокзал. Так впервые он оказался в Москве. Ему там понравилось все. Метро, огромные здания, большие расстояния. Афганцы заехали на склад, где их земляки уже подготовили товар. После этого он регулярно стал ездить с ними, просто за компанию, в Москву. Это не мешало его учебе.
Все чаще и чаще он стал общаться с Хасаном. Аманжол узнал, что Хасан из богатой семьи, у себя на родине они владели несколькими магазинами. Что никто из родственников не воевал против шурави. А в гражданской войне воевали. Друг против друга.
Хасан очень удивлялся, что Аманжол не струсил, пришел один тогда, чтобы прекратить музыку.
– Ты в курсе, что здесь люди летали с окон и балконов общежития? – допытывался афганец у юного первокурсника, передавая папиросу.
– Нет. Летали!? – удивленно спрашивал казах, с придыханием затягиваясь.
– Летали, – отвечал утвердительно самый главный. И смеялся при этом, казалось, что он вспоминал что-то веселое.
А впрочем, они все и всегда смеялись в одном кругу, когда встречались.
Потом Аманжол узнавал, как летали. Сбрасывали. С какого этажа неизвестно, но все шепотом передавали друг другу: «это афганцы их скинули». Это была середина 90-х годов. Поэтому старались по-быстрому замять эти происшествия, ссылаясь на алкогольные опьянения разбившихся.
Когда все в общаге и в универе узнали, что Аманжол дружит с афганцами, то его статус, как пацана, сильно возрос.
– Как ты с ними запросто общаешься? А я когда встречаюсь с ними, чувствую себя, как будто в одном бассейне с акулами. Кружат вокруг тебя, – делился сокровенным с ним местный студенческий авторитет.
Афганцев боялись все.
Аманжол замечал, что к его новым друзьям приезжали спортивные парни с бритыми затылками, в коротких кожанках и широких штанах. Приезжали с непустыми руками, уезжали тоже, пряча свертки. Аманжол знал, что любой бизнес сейчас крышуется и регулируется дерзкими пацанами. На родине некоторые его друзья с одного боксерского зала «ушли в движение». «Уйти в движение» – так называлась новая криминальная деятельность. Разборки, стрелки, постановы, наезды, крышевание.
Поэтому он спокойно относился к этому.
Дружба крепла между первокурсником и зрелым, авторитетным взрослым мужчиной. Аманжол успешно сдал зимнюю сессию. На каникулы съездил домой, обрадовав маму и сестренку. Обратно на учебу он возвращался тоже с радостью, предвкушая встречи с друзьями.
– Как часто в голову приходят идеи, которые кажутся гениальными? Мы решаем отложить их на некоторое время. Но потом они кажутся нам простыми или забываются навсегда. Это мозг шутит – он считает: раз сразу не сделали, то и начинать не стоит. Он главный халявщик и знает в этом толк. Помни: если ты не приступишь к реализации задуманного в течение первых двух дней, то твое сознание автоматически запишет план в провальный. Важно сделать хоть первые шаги. Иначе идея, а она может быть гениальной, не будет воплощена. Это касается не только твоей выбранной профессии, но поступков в жизни. Нужно успеть извиниться, успеть попросить прощения, успеть сделать добро, – в один из вечером поучал афганец Аманжола.
– Откуда ты это узнал?
– На войне. Там нельзя много обдумывать. Нужно воплощать. Иначе не выживешь, – просто ответил Хасан.
Мы все копируем кого-то в тот или иной момент жизни, но потом все равно нужно идти своим путем. Аманжол стал подражать Хасану. Во всем: в неторопливой походке, в тихом голосе.
Больше всего Аманжолу понравился рассказ Хасана про веру.
– Знаешь, кто такие Меджнун и Ляйля? – как-то вечером спросил афганец.
– Что-то слышал. Типа, Ромео и Джульетта. Но восточные.
– Молодец. Образованный. Знаешь их историю?
– Нет, только слышал краем уха.
– Тогда слушай внимательно сейчас. Меджнун у нас считается дурачком, безумным. Все из-за своей любви к Ляйле. Он думал только о ней. Ушел из своего племени. Ничего вокруг не замечал. Бродил неприкаянный с мыслями о ней, посвящал ей стихи. Однажды во время намаза, когда все правоверные, преклонив колени, отринув все мирские дела, молились Всевышнему, в это время Меджнун, погруженный в свои мечты, прошел прямо перед молящим. А этого во время молитвы нельзя делать. Потому что закрываешь путь верующему. Тот сделал влюбленному замечание: «ты что проходишь прямо передо мной, гад? Не видишь, я молюсь. Ты совершаешь грех, закрывая путь перед верующим». На что ему дурачок ответил: «Ты сейчас должен был молиться Богу, который создал все на свете: эти пески, эти горы, моря, это небо, все-все. Во время молитвы ты не должен ничего замечать вокруг, твои мысли должны быть устремлены вверх. А что делаешь ты? Ты обращаешь на меня внимание, на того, кто настолько верит в свою любовь, что ничего вокруг не замечает. Чья вера сильнее?».
– Я понял, Хасан! – воскликнул молодой парень, – все должны верить. Не важно во что или в кого. Но нужно отдаваться своей вере полностью! Наполовину веры не бывает.
Однажды весенней ночью Хасан с Аманжолом выехали на машине, чтобы отвезти по домам девушек, с которыми провели нескучный вечер. На обратном пути, как всегда, весело смеясь, обсуждали достоинства каждой из них. Возле общежития из темноты выскочили тени и двух друзей, по-прежнему смеющихся, довольных жизнью, ударили сзади по головам.
