Халит Зия Ушаклыгиль
Запретная любовь
Хотя это и было так, она всё равно не могла найти слов, чтобы рассказать о своём счастье на бумаге. Она передумала писать. Она собиралась написать утром и была уверена, что сможет спокойно сделать это после того, как утихнет волнение; но утром под щедрыми лучами солнца, напротив синего моря смогла написать лишь пару строк.
«Мадемуазель!» – говорила она. – «Ваша маленькая Нихаль, наконец, передумала жить одна, протягивает руку тому, кто хорошо Вам знаком и так счастлива, так счастлива, что не может найти, что написать, кроме этих нескольких слов.»
Пока Нихаль одевалась, в дверь постучали, и тётин голос сказал:
– Нихаль, откроешь? – Когда Нихаль открыла дверь, вошла тётя с несчастным лицом и непричёсанными седыми волосами и сказала:
– Нихаль, ты не знаешь! Беширу было плохо ночью… Он, должно быть, замёрз вчера вечером, ночью у него был жар и только сейчас он уснул.
Нихаль побледнела, в её глазах пробежала дрожь. Старая тётя грустно покачала головой и добавила, опираясь на кровать Нихаль:
– Думаю, что этот ребёнок…
Она не смогла закончить. Они с Нихаль смотрели друг на друга. Сцепив руки, Нихаль сказала с большим сожалением:
– Лекарство, тётушка, лекарство! Оно же должно спасти Бешира, тётушка, Бешир поправится, верно?
Нихаль была настолько взволнована, её просьба о помощи была такой жалобной, что старая тётя вдруг успокоилась и почувствовала необходимость заверить: ничего страшного не было. Врачу уже сообщили. Лекарство с запахом дёгтя все го за пару дней хорошо подействовало. Но вчера ночью кашель, должно быть, из-за сырости усилился. Было ясно, что после сна кашель смягчится.
Они обнаружили обессиленного Бешира спящим. Нихаль, не говоря ни слова и глядя на осунувшееся и побледневшее за ночь лицо Бешира готовыми заплакать глазами, стояла у его кровати и с нетерпением ждала пока не прибывшего врача. В какой-то момент Бешир открыл глаза, увидел Нихаль тусклыми, как будто ещё спящими глазами; захотел невероятным усилием подняться с подушки, потом медленно, рассеянно ей улыбнулся и снова уснул. Нихаль оглянулась, прося о помощи. Тогда она вспомнила о Бехлюле. Где он был? Шайесте сообщила: он ушёл на пристань и не придёт к обеду.
После долгого, нескончаемого ожидания прибыл доктор. Всё время ожидания Нихаль стояла у кровати и глядела на спящего Бешира. Но у неё не хватило сил присутствовать при осмотре. Она ждала у двери комнаты. Доктор обнадёжил её и сказал:
– Зря он Вас напугал! Ему следует быть осторожным, избегать холода и особенно – доктор говорил с улыбкой – ночных прогулок…
Он не закончил, сжал руку Нихаль с незаметной улыбкой, словно оставляя слабую надежду на выздоровление и сказал:
– Отныне, маленькая госпожа, комната больного ни для кого не является очень хорошим местом. Вы понимаете, верно?
Нихаль не слушала и не слышала. Она снова вошла в комнату Бешира, где он проснулся и сидел в постели. Увидев Нихаль, он улыбнулся. Казалось, что Беширу стало лучше от того, что в комнате побывал доктор. Нихаль спросила:
– Как ты, Бешир?
Прежде чем ответить, Бешир огляделся и, не увидев в комнате никого, кроме Шаейсте, сказал Нихаль:
– Уедем отсюда, маленькая госпожа!
– Конечно, уедем, но через несколько дней; тебе нужно немного поправиться, – сказала Нихаль. Бешир покачал головой. Он хотел уехать сегодня, прямо сейчас. У него ничего не было, он встанет, если захочет. Нихаль улыбалась и отвлекала его расплывчатыми словами, которые заставляют ребёнка надеяться, ничего не обещая.
За обедом Нихаль сидела напротив старой тёти, не говоря ни слова, все её мысли были о Бешире, она почти ничего не ела.
***
Нихаль вышла из комнаты после дневного сна и спускалась справиться о Бешире, когда вдруг услышала, что перед особняком остановилась бричка, через минуту раздался голос Бюлента и она бросилась туда:
– Бюлент! Это ты, Бюлент?
Бюлент был с Бехлюлем. Он пожалел, что не приехал вчера вечером и сегодня отправился на пристань, чтобы поехать к сестре. Когда Бюлент говорил, в его лице было что-то, присущее актёрам заученной комедии и казалось, что иногда он улыбался Бехлюлю. Нихаль, не обращая внимания, и даже совсем не слушая, рассказала им про Бешира:
– Теперь Бешир! Кто знает? – она сцепила руки в характерной нервной манере и не закончила фразу, оставляя её в форме ужасного, повисшего в воздухе вопроса. Бюлент отправился в комнату Бешира, Нихаль тоже cобралась пойти, но Бехлюль протянул руку и остановил её:
– Нихаль! – сказал он, – я вынужден оставить тебя здесь одну, мне нужно уехать в Стамбул.
На Нихаль странное впечатление произвела скорее не сама фраза, а то, насколько сухим был его голос. После короткой паузы она сказала:
– Я думала, Вы сегодня останетесь здесь.
Тогда Бехлюль пояснил длинными, уклончивыми фразами. Было дело, о котором он совсем забыл, но внезапно вспомнил, когда оказался на пристани. Он бы сразу уехал на пароходе, если бы не считал необходимым получить разрешение от маленькой Нихаль. Завтра вечером, конечно, уже не останется причины, мешающей ему…
Нихаль воскликнула, не в силах сдержаться:
– Значит, Вы приедете завтра вечером! – Потом она вдруг покраснела, устыдившись наивности своего сердца, и добавила, чтобы казаться равнодушной:
– Если я обращусь с просьбой, Вы сделаете, верно? Письмо, которое нужно опустить в почтовый ящик! Вы же знаете, кому?
Нихаль не хотела, чтобы Бехлюль заставил её сказать больше. Когда он говорил и объяснял минуту назад, она почувствовала что-то, причинявшее ей боль. Похожее чувство забралось в её сердце и чуть раньше, когда она не очень внимательно слушала Бюлента. Она поднялась в комнату, чтобы взять письмо, Бехлюль последовал за ней. Он спросил:
– Что тебе привезти, Нихаль?
Она небрежно ответила, запечатывая конверт:
– Ничего не привозите; но не забудьте про письмо.
Говоря это, она вдруг подумала о письме. Её сердце на миг вздогнуло и она обнаружила, что это письмо, листок бумаги, уполномоченный сообщить приятную новость о её счастье, в некоторой степени стало ложью. Но это ощущение прошло так быстро и оставило такой неясный след, что не смогло помешать Нихаль протянуть письмо Бехлюлю. Он вытащил из кармана бумажник, сделал вид, что ведёт себя очень осторожно и посчитал необходиым положить крохотное письмо Нихаль в надёждное место.
– Здесь, – сказал он, – письмо маленькой Нихаль не сможет потеряться. Бехлюль может потеряться на земле, а земля в небесах, но письмо мадемуазель Де Куртон не сможет потеряться.
Нихаль незаметно улыбалась, но не отвечала. Когда Бехлюль вытаскивал бумажник, из него медленно выскользнула маленькая записка и упала прямо к его ногам. Увидев это, Нихаль собиралась сказать:
– Вы уронили записку! – Но внезапно появившееся чувство остановило её. Нихаль захотела прочесть записку. Она подумала, что записка расскажет ей, почему Бехлюль хотел уехать. Она была уверена, что причины, которые он только что назвал, были придуманы, чтобы скрыть истинную причину, о которой ему не хотелось говорить. Затем в Нихаль началась небольшая внутренняя борьба. Как сможет она протянуть руку к тому, что принадлежало другому? По какому праву она возьмёт то, что от неё скрывали?
Чтобы не отвечать на эти вопросы, она хотела, чтобы Бехлюль больше не стоял там, а немедленно ушёл; после его ухода она останется наедине с запиской, её любопытство победит и она её прочтёт. Это вдруг стало настолько важным, что она решила, что сойдёт с ума и не сможет жить, если не сможет прочитать её.
Бехлюль положил бумажник в карман и по-прежнему не видел записку:
– Ты же не обиделась на меня, Нихаль? – спросил он. Нихаль не смогла найти сил ответить и лишь кивнула головой. Она была бледна. Когда Бехлюль выходил, Нихаль бессильно прислонилась к стене. В конце конце записка осталась там. Её значение росло с каждой минутой. У неё как будто была коварная улыбка, сулившая много странных тайн. В ушах Нихаль гудело, она слушала с замиранием сердца и не двигалась. Она ждала, когда Бехлюль выйдет из дома. До этого она не осмелится. Прошли долгие минуты. Затем послышался шум брички. Нихаль подбежала к окну. Бехлюль повернул голову, помахал ей рукой из брички и через минуту исчез в облаке пыли. Тогда Нихаль подбежала к записке, подняла и раскрыла её. Сначала она прочитала мутными глазами, как будто в облаке, ничего не понимая. Там было всего две строчки: «Она во всём призналась. Эта идея невозможна. Непременно будьте здесь сегодня вечером.»
Нихаль облегчённо вздохнула. В записке ничего не было, но после секундного облегчения она подумала, что в её сердце вонзили раскалённую спицу. Эти две строчки внезапно открыли ужасную правду. Она прочитала ещё раз. Подписи не было. Мелкий почерк из букв, похожих на высохших детей, будто не сумевших подрасти, женский почерк, почерк Фирдевс Ханым…
Да, это была записка от Фирдевс Ханым. Теперь Нихаль видела под парой строк не подпись, а саму Фирдевс Ханым, её лицо, её глаза, казалось смотревшие коварным взглядом из тёмного колодца.
Что это за невозможная идея? Кто во всём признался? Глядя на записку в руке, Нихаль сказала, словно желая узнать из неё ещё больше тайн: «Скажи! Почему молчишь? Теперь ты тоже можешь во всём признаться!»
Вдруг записка будто разорвалась и в центре возникло лицо Бихтер. Бихтер, да, это была Бихтер, это она призналась. В мозгу Нихаль как будто разорвалось облако, которое окутало всё дымом и заволокло чёрной пеленой. Она больше не могла думать, теперь она старалась не слышать вопросы, которые хотели сломать ей голову, и гвозди, которые будто вонзались в её затылок во время нервных припадков, снова бурили её мозг как свёрла, медленно вращавшиеся и вонзавшиеся всё глубже.
Она встала, сжала записку в руке и громко сказала: «Я тоже поеду!» Она оделась и в голове у неё не было ничего, кроме решения уехать. Что она скажет тёте? Конечно, она найдёт, что сказать. Она крикнула Шайесте. Когда та пришла, Нихаль решительным голосом сказала:
– Мы уезжаем! – В ответ на её удивление Нихаль рассердилась, пришла в ярость и крикнула хриплым голосом:
– Что стоишь? Почему так смотришь на меня? Говорю, мы уезжаем, ты что, не понимаешь? Прямо сейчас!
Старая тётя прибежала, услышав голос Нихаль. Она не поняла внезапного решения и хотела от Нихаль объяснений, посчитав, что та обиделась. Продолжая собираться, Нихаль сказала:
– Нет, нет! Нет никакой причины, как мне убедить Вас, тётушка? У меня же иногда бывают странные идеи. Это одна из них! Я вернусь завтра утром.
Она говорила страстно, прерывисто, потом на ходу поцеловала тётю, которая непонимающе смотрела на неё, и у двери крикнула Шайесте:
– Как же ты долго, Шайесте? Всегда ты так.
Когда дел не осталось, Нихаль в чаршафе села напротив тёти и ждала, глядя на неё сухими глазами, не говоря ни слова и быстро стуча правой ногой по деревянному полу. Тётя снова спросила:
– Значит, никакой причины нет?
Нихаль, прищурив глаза и качая головой, хотела беззвучно сказать «Никакой! Никакой!» В комнату вошёл Бюлент и, ничего не говоря, посмотрел на сестру. Нихаль его как будто не увидела. Ребёнок, помогавший, пусть невинно, в этой игре, был в положении преступника, который был заодно с теми, кто хотел её огорчить. Не совсем понимая, Бюлент пришёл к выводу, что внезапный отъезд сначала Бехлюля, а теперь Нихаль связан с тем, что Фирдевс Ханым послала его сюда, чтобы передать маленькую записку. Что же это была за маленькая записка, раз она внезапно устроила бурю в спокойном тётином особняке?
Он вопросительно смотрел на Нихаль, не решаясь сказать ни слова. Нихаль избегала его взгляда. Только когда вышла одетая Шайесте, Бюлент осмелился спросить:
– Сестра! Возьмёшь меня с собой?
– Нет! – твёрдо и категорично ответила Нихаль.
Они расцеловались с тётей:
– Я снова буду здесь через один-два дня, тётя! Не трогайте мою белую комнату, – сказала Нихаль.
Потом вспомнила что-то уже внизу лестницы, повернулась к тёте, спускавшейся за ней, и добавила:
– Тётя, Вы же позаботитесь о моём Бешире? Я вернусь в основном из-за Вас, но немного и из-за него.
В дверях гостиной Нихаль последний раз помахала тёте рукой и остановилась с удивлённым возгласом. Напротив стоял Бешир. Он тоже собирался поехать с ними, на нём была верхняя одежда, которая сидела очень свободно, как балахон, его высохшие бледные губы открывали в счастливой улыбке белые зубы, а улыбка в глазах воскрешала, пробуждала искру новой жизни.
– Невозможно! – сказала Нихаль. Бешир, лучезарно улыбаясь, впервые не подчинился Нихаль и, не говоря ни слова, взял её сумочку с силой человека, уверенного в том, что делает. Все настояния оказались бессильны против его упрямства.
Он окрикнул проезжавшую бричку и спустился по леснице особняка, не желая никого слушать.
Нихаль и Шайесте последовали за ним. На пароход они не успели. Нихаль не подумала об этом.
Только по стечению обстоятельств они не оказались на одном пароходе с Бехлюлем. В окружении носильщиков на пристани они долго ждали отправления следующего парохода. До тех пор, пока пароход не отчалил от пристани, что-то мешало Нихаль думать. Шайесте два-три раза хотела заставить Нихаль говорить, но она, подняв брови, молчала. Её мучала боль в затылке, пронзавшая мозг. Когда пароход тронулся, шум машины как будто пробудил её ото сна.
Она выпрямилась и огляделась. Рядом была Шайесте, которая смотрела на неё и ещё раз спросила:
– Почему Вы вдруг решили уехать? Пришло известие из особняка?
Нихаль сначала спокойно ответила:
– Нет, ничего нет.
Потом разозлилась, что её подвергают допросу. Невозможно было сделать шага, не столкнувшись с множеством вопросов. Все вмешивались в её дела. Ей захотелось уехать, она уезжает, дальше что? Почему они вмешивались во что-то обычное? Дома тоже все будут спрашивать. Прежде всего отец…
Ах! Ей нужно будет именно ему объяснить причину своего желания уехать. И она крикнула в лицо Шайесте: «Слышишь? Именно ему…»
Вдруг что-то застряло у неё в горле. Сначала она подумала, что заплачет, потом ком сжался у неё в горле и, не в силах заплакать, не добавляя ни слова, она откинула голову назад, закрыла глаза и захотела подумать, покачиваясь на волнах в такт с пароходом.
Да, почему она уехала? Для чего? Увидев эти две строчки, ей прежде всего пришла в голову идея уехать с острова и вернуться домой, после чего она не смогла найти время подумать о чём-то другом. Что теперь она будет делать? Когда этот вопрос возникал у неё в голове, она видела себя перед отцом. Смяв в ладони записку, она бросит её отцу в лицо и скажет:
– Так Вы скомкали, превратили в ветошь жизнь дочери; а теперь можете выбросить её из окна.
Значит, женщина, пришёдшая на смену её матери, жена отца, существо, которое медленно и с безжалостной решимостью одно за другим отняло у неё всё, наконец протянуло когти, чтобы забрать и последнюю надежду на счастье. Значит, её обманули? Значит, эта женитьба действительно была шуткой? Это была ужасная игра, подготовленная для её убийства!
Она видела Бехлюля у своих ног, слышала его дрожащий, умоляющий голос. На опушке леса, отворившего теплое любовное гнёздышко под зелёной луной, Бехлюль как будто говорил: «Я люблю тебя, маленькая Нихаль!» Но теперь, да, теперь, особенно с момента его отъезда утром, она тоже любила Бехлюля; она даже понимала, что всегда любила его. Счастье для неё было возможно только в этом браке. Как она была счастлива до сегодняшнего утра! Она подумала о письме мадемуазель Де Куртон, где написала: «Маленькая Нихаль так счастлива, так счастлива!» Спустя полчаса маленькая Нихаль стала так несчастна, так несчастна…
Ох! Лживое письмо! Странным образом это письмо было сейчас в кармане Бехлюля и тайком посмеивалось над лживой новостью о счастье. Скоро рука Бехлюля бросит его в почтовый ящик.
Неизвестно, что случится здесь с Нихаль, когда через несколько дней это лживое письмо обманет того, кто думал о ней вдали?
Значит, этому браку не суждено состояться? Она повторила про себя те две строчки. «Она во всём призналась. Эта идея невозможна. Непременно будьте здесь сегодня вечером!»
Внезапно её сердце дрогнуло в надежде. Может это была ерунда! Может речь шла о том, что никак её не касалось, о какой-то другой идее. Затем, вопреки надежде, она услышала в сердце издевательский смех и почувствовала, будто её грудь пронзила железная рука и вырвала лёгкие. За секунду, в проблеске озарения, возникшего из-за внезапного столкновения неведомых шальных мыслей, она увидела страшную правду, скрытую в этих двух строках. Эта было лишь секундное озарение. До этого она не видела ничего, кроме коварного лица женщины, которая пыталась сделать её несчастной. Теперь за этим лицом она увидела страшное лицо отвратительной, уродливой правды.
Вот, значит, как было!
Она открыла глаза и посмотрела на Шайесте. Может быть, та всё знала. Не только она, все, все знали, но скрывали от неё. Был ещё один несчастный, которого обманули вместе с ней, чтобы сделать её ещё несчастнее и убить более действенным оружием: её отец! Бедный мужчина! Она вдруг нашла странное утешение в том, что стала несчастна вместе с ним, в результате того же смертельного удара. Этот удар убил бы её, но она бы отомстила отцу… Это наполняло её сердце таким диким наслаждением, что она благославила удар, который убьёт её, но отомстит отцу.
Наконец она бы победила; умерла, отдала жизнь, но её бы, наконец, поняли… Она, улыбаясь, побежала бы к отцу и показала записку:
– Вот! – сказала бы она. – Видите? Бехлюль не сможет стать мужем Вашей дочери, потому что он – любовник женщины, пришедшей на место моей матери. Это в некоторой степени убьёт Вашу маленькую Нихаль, но что с того? Раз Вы стали обладатателем самой изысканной женщины Стамбула…
Она скажет это с улыбкой, потом упадёт к ногам отца и умрёт, счастливая и смеющаяся. Да, именно ради этого она хотела сбежать с острова и вернуться домой. Ей следовало умереть, чтобы сполна отомстить отцу. Она с лёгкостью поднялась на ноги, найдя утешение в этой мысли. Затем посмотрела в окно, чтобы больше не думать. Пароход неспешно принимал на борт пассажиров с острова Хейбели. Она долго смотрела на них. Когда пароход отчалил, она продолжала смотреть на волны, бегущие у неё перед глазами. Утром было ясно, а теперь стало пасмурно и собирался дождь. Она посмотрела на погоду с равнодушием, свойственным тем, кто ни о чём не думает, долго следила за сгущавшейся мглой, предвещавшей дождь, потом повернуоась к Шайесте и сказала:
– Наверное мы попадём под дождь; жаль новый чаршаф!
Ей было жаль чаршаф из тёмно-зелёной ткани в незаметную зелёную крапинку, который они с Бихтер сшили на весну. Потом она вдруг сказала себе: «Раз уж я умру!» Значит маленькая Нихаль теперь действительно умрёт. Тёмно-зелёный чаршаф отдадут девочке-сироте. Потом она вспомнила одно за другим с любовью сшитые платья, чаршафы и всевозможные мелочи, заполнявшие ящики её комода. Теперь это были бесполезные вещи, которые выбросят или отдадут сиротам. Хотя в них были скрыты желания её сердца и между ними была тесная связь.
Нужно было забыть их и то, что было задумано. Вдруг перед её взором открылась большая, обтянутая бархатом коробка, которая смотрела на неё с яркой улыбкой в зелёных глазах. Она откажется и от этого комплекта украшений с изумрудами; ведь теперь она не станет невестой.
Вот, значит, как было!
Этот вопрос опять появился у неё в голове, она сидела и думала с закрытыми глазами, слегка покачиваясь на волнах. В её памяти всплывали мелкие детали. Она вспомнила слова Шайесте и Несрин, которые были не понятны в то время, а теперь обрели смысл, затем увидела, как Шакире Ханым сказала «Ну и?», указав краем глаза на кого-то отсутствующего, когда говорили о её планировавшемся браке. Вдруг она вспомнила о носовом платке. Мокрый носовой платок, который был в руке у Бехлюля в его комнате… Тогда этот платок ничего не значил, но всё равно заинтересовал её. Не думая ни о чём, она лишь беспокоилась, что платок Бихтер оказался в руке Бехлюля, а потом забыла об этом. Почему сейчас, через несколько месяцев, в эти мучительные часы она вспомнила то мгновение и эти мысли?
Значит, Ьихтер всё время ходила в комнату Бехлюля. Тогда зачем её, ни о чём не знающего ребёнка, обманули? Значит, Бехлюль её не полюбил и не любил; он лгал у её ног вчера вечером.
Она ощутила, как когти вырвали лёгкие у неё из груди, выпрямилась, открыла глаза и скорчилась, чтобы подавить крик, рвавшийся из ноющей раны в душе. Рядом с ней дремала Шайесте.
Ох! Рядом с ней всегда спали. Но теперь она разбудит их, особенно отца, да, встряхнёт его и скажет:
– Просыпайтесь, Вы убили свою дочь.
Она не могла плакать, в горле был комок, который хотел удушить её. Она прижимала руки к груди, сухими глазами глядя на дремавшую Шайесте, и спрашивала себя в смятении, среди беспорядочных мыслей, заполнявших голову, изредка вздрагивая:
Вот, значит, как было!
***
Она свободно вздохнула, оказавшись на пароходе по Босфору. Они, наконец, прибывали. Она то и дело поворачивала голову и смотрела в окно. Рядом находились говорливые дамы, мешавшие ей думать. Одна дама, севшая в Бешикташе, через минуту после знакомства с двумя женщинами, севшими на мосту вместе с Нихаль, рассказывала о трагедии девочки, умершей от чахотки, и плакала. Глядя в окно на большую чёрную тучу, висевшую над Бейлербейи и готовую пролиться, Нихаль говорила себе: «Как хорошо умереть, умереть от чахотки, когда ты молода, ещё ребёнок!» – и видела отца плачущим.
Потом она увидела дворец Кючюксу, долго смотрела на устье реки Гёксу в поисках чего-то и вспоминала устроенный там пикник. В тот день утром она вышла из себя. Бедная мадемуазель Де Куртон так спешила помешать вспышкам гнева Нихаль. Она тоже, да, тоже знала всю правду.
Это она сказала ей на ухо фразу. «Остерегайся Бехлюля!» Нихаль слышала, как голос старой гувернантки произносил эту фразу и именно в ту минуту поняла смысл этих двух слов, сообщавших о смертельной опасности. В тот день на реке Гёксу, под деревом, когда Нихаль говорила о маленьких горестях, лежавших камнем у неё на сердце, старая дева утешила её ласковым взглядом. Теперь это была уже не одна из тех маленьких горестей, которые мучали и разрывали её сердце, а внезапное крушение её жизни и счастья. Значит Бехлюль, мужчина, который ещё вчера вечером на крыльях пьянящей мелодии унёс её на только что открывшийся яркий горизонт, был монстром, которого следует опасаться потому, что он хотел разорвать её бедное, невинное сердце и выпить кровь до последней капли. И Нихаль полюбила этого монстра. Полюбила ли? Она сказала себе:
– О! Сейчас я, наоборот, питаю к нему неприязнь.
Гёксу и стены старой крепости уже остались позади, но её взгляд всё ещё был рассеянным.
Шайесте сообщила о прибытии. Да, они, наконец, приехали. На пристани Бешир шёл впереди, ёжась в свободном костюме, чтобы не закашлять. Нихаль смотрела на окна особняка. Вдруг она спросила себя:
– Что если не так, если я ошиблась из-за неуместного подозрения!
Записка могла прийти не сегодня. Неизвестно, к какому времени и вопросу она относилась.
Может быть, Бехлюль действительно вспомнил о важном деле, чтобы уйти от неё. Может быть, она через минуту обнаружит, что в особняке всё, как обычно, Бехлюля там нет и даже ночью он не приедет. Как она будет счастлива. Она посмеётся над этим ребячеством и попросит у Бехлюля прощения, не назвав, конечно, причины:
– Простите меня, прошу у Вас прощения, только и всего! – скажет она. Она даже полюбит Бихтер и забудет ребячество, до сих пор мешавшее любить её, когда обнаружится её невиновность.
В особняке она спросила у Несрин, бежавшей по лестнице, чтобы их встретить:
– Бехлюль Бей приехал?
Несрин удивилась. Бехлюль Бея не было видно уже несколько дней. Разве он был не на острове?
Нихаль не ответила на вопрос Несрин. Он не приехал. Это и было ей нужно. Она собиралась броситься на шею Несрин и поцеловать её. Он не приехал и не приедет. Теперь Нихаль была в этом уверена. Она сказала про себя: «Какое ребячество!» – и с улыбкой бросила Несрин свой чаршаф.
Аднан Бей и Бихтер были с Фирдевс Ханым. Все удивились, когда Нихаль появилась в холле. Она, улыбаясь, сказала отцу:
– Я приехала ради Вас – потом, посмотрев на остальных, добавила – ради всех Вас! Утром Нихаль опять уедет.
Они расцеловались с Бихтер. Нихаль подставила лоб Фирдевс Ханым, затем с живостью щебечущей птички рассказала о своей белой комнате, старой тёте и прогулках. Она находила странные слова и прыскала от смеха, передразнивая тётю. Она даже рассказала Бихтер о странной встрече, которая произошла, когда они с Бехлюлем вечером направлялись к соснам:
– Угадайте, кого мы встретили? – сказала Нихаль. Мертвенно-бледная Бихтер спросила, чтобы не показалось, что она обратила внимание на прогулку Нихаль и Бехлюля:
– Кого?
Аднан Бей, улыбаясь, спросил:
– Значит, вчера вечером жених и невеста отправились на прогулку!
Нихаль лишь засмеялась в ответ и рассказала Бихтер про встречу. Вдруг она обнаружила, что вернулась в счастливое состояние. Она была так рада, что это подталкивало её расцеловать отца, Бихтер и Фирдевс Ханым, а потом сказать:
– Вы не знаете из-за какого ребячества я приехала…
Она приняла решение, когда рассказывала Бихтер:
– Завтра утром снова на остров… Он, несомненно, вернётся на остров, не заезжая сюда.
Потом вдруг на весёлом, счастливом лбу возникла горестная морщина:
– Ах! – сказала она. – Я не упомянула о Бешире, а ведь он умирает.
Она подробно рассказала. Они захотели увидеть Бешира, послали Несрин, Аднан Бей попросил Бихтер сообщить доктору. Несрин сообщила, что у Бешира закружилась голова и он, даже не раздеваясь, лёг в постель.
Все заволновались. Аднан Бей и Бихтер побежали, Нихаль последовала за ними, но вдруг вернулась, подошла к Фирдевс Ханым и наклонилась к её уху:
– Скажите отцу, что Нихаль согласилась, – сказала она и убежала.
21
Объяснение матери и дочери произошло быстро и бурно. Со времени последней встречи с Бехлюлем, когда её любовь, какое-то время казавшаяся развлечением и уже надоевшая, была оскорбительно брошена ей в лицо как нечто грязное, в этой женщине начало жить только одно чувство: месть… Отомстить ему, им! Она объединяла Бехлюля и Нихаль, хотела задушить их в тисках гнева и враждебности.
Эта любовь была для неё всем. Она вложила в неё все надежды, обманутые в браке, отдала ей всю душу, всю себя. Любовь к Бехлюлю началась также, как брак с Аднан Беем. Женщине, унаследовавшей при рождении ценности команды Мелих Бея, нужен был особенный брак, с которым бы шёл маленький золотой ключик. Этот брак был возможен с Аднан Беем; она протянула ему руку и не подумала ни о чём другом; но успела понять, что, протягивая руку, не отдаёт сердце. Маленький золотой ключик открыл двери всех её желаний, но сердце осталось закрыто для кусочка золота, прикосновению которого повиновались железные двери желаний.
Рядом с супружеской жиззнью понадобилось создать любовную жизнь, чтобы заполнить пустоту в сердце, возникшую из-за отсутствия любви в браке. Далеко искать не пришлось, рядом был тот, кто смотрел на неё глазами, полными желания. Она сделала шаг и бросилась в объятия Бехлюля. Всего один шаг, но за этим шагом был скрыт край пропасти.
Она не хотела этого видеть. Ей нужна была мечта, которая заставит забыть о пробелах в браке, вот и всё… Она возвращалась к этой мечте, когда закрывала глаза, не желая видеть свою супружескую жизнь. Но это была лишь мечта, так не могло продолжаться вечно. У мечты были свои страхи. Мечта стала настолько необходимой для жизни, что она захотела терпеть эти страхи. Сначала она обманывалась насчёт измен Бехлюля, затем терпела, когда перед лицом неопровержимых доказательств больше не могла обманываться; терпела оскробления, унижения, всё. Такое самопожертвование придавало мучениям дикий привку и делало её счастливой.
Но в глубине души она почувствовала опасность, угрожающую её любовной жизни и воспротивилась этому перед лицом шутки о женитьбе на Нихаль. Этой женитьбы не будет. Бехлюль всегда будет её. Женщина, которая прежде опасалась за свою любовь, за минуту поняла, что эта любовь больше не будет существовать. И она сразу решила: да, эта любовь умрёт, но сея несчастья вокруг…
Ей не было жалко Нихаль, на которую накопились обиды, её прежнее терпение служило поводом для враждебного отношения к девочке и права на месть; но помимо этих причин было то, что Нихаль, которая ещё вчера была ребёнком, сегодня вдруг стала её соперницей. Именно этого она не прощала Нихаль.
Мучительная жизнь, которая начнётся после заключения этого брака, была настолько тяжёлой, что она решила пожертвовать всем, чтобы ему помешать. Прежде, чем пойти к Аднан Бею и признать правду, был ещё один способ, состоявший в том, чтобы руками Фирдевс Ханым, с неугасимой ненавистью следившей за ней с момента замужества, разрушить придуманную ею же игру. Когда на Бихтер обращался глубокий и мрачный взгляд этой женщины, казалось исходивший из души, опечаленной тем, что красота и молодость ушли и не вернутся назад, он обретал свирепость, заставлявшую дрожать молодую и красивую женщину. Два тела, никогда не бывшие матерью и дочерью, были близки к тому, чтобы стать врагами и Бихтер признавала опасностью присутствие Фирдевс Ханым в особняке. Следивший за ней взгляд матери будто думал о предательстве. Она дрожала от чувства, похожего на страх, из-за этих глаз, зелёных кошачьих глаз, сверкавших в темноте.
Однажды она вдруг пришла к убеждению, что её мать обо всём знала. Потом увидела, что вопрос о женитьбе был шуткой, исходившей от Фирдевс Ханым и приняла решение о начале открытого нападения на мать. С тех пор два врага разыгрывали ужасную комедию, пряча под вуалями скрежетавшие зубы.
Когда Нихаль отправили на остров, Бихтер решила, что нужно открыть вуаль. Оставшись наедине с матерью, она подошла к специальному креслу Фирдевс Ханым, села рядом с ней и приказала служанке:
– Оставьте нас!
Мать и дочь пристально посмотрели друг на друга, как смотрят два врага, прежде чем броситься друг на друга. Обе невольно вспомнили взгляд, которым смотрели друг на друга в темноте однажды ночью на лождии светло-жёлтого особняка. Тогда казалось, что враждебность, выраженная этим взглядом, была спрятана в темноте, тогда они ещё были матерью и дочерью накануне спланированного брака. Сегодня враждебность стала явной. Сейчас они были врагами. Бихтер спросила спокойным твёрдым голосом:
– Это Вы отправили Нихаль на остров, верно? Бехлюля тоже, конечно, отправите.
Это было сказано таким тоном, что у Фирдевс Ханым не возникло сомнений в истинном значении сказанного. Она была уверена, чо Бихтер пришла с желанием сражаться, но ответила обычным спокойным голосом, даже с лёгкой улыбкой: