Хаим Калин
По ту сторону нуля
Вскоре Игорь допетрил, что кандидат в тести не только мент, но и агент украинских спецслужб. Он и не собирался на дочь влиять, пробуждая симпатии к завидному жениху. Напротив, воспользовавшись его слабостью, цинично поимел. Потому на ближайшей встрече Игорь капитана культурно, но однозначно сориентировал к его близким и дальним предкам. Впрочем, безуспешно. Капитан принялся нести всякий вздор о неисповедимых путях сердечных и между делом, как бы активируя семейные ролики, озвучил запись одного из недавних «откровений» Игоря. Вдобавок ко всему, при прощании, будто в качестве проездных, всунул в нагрудный карман жениха свежую версию брюссельской зелененькой. Не отторгнув «проездной», Игорь тем самым свое место в шпионской комбинации занял.
Так в Киеве узнали, что на складе боеприпасов в селе Колбасна – объекте, представляющем СБУ интерес (потенциальный фактор дестабилизации юга Украины) – создан секретный бункер гостиничного типа. Туда время от времени заселяют таинственных постояльцев, судя по внешним данным, весьма авторитетных граждан, изъясняющихся на нормативном русском. В результате Игорю вручили камеру для потайной съемки, вменив постояльцев лежки фотографировать.
Те негативы выявили нечто невероятное: жильцы бункера – россияне с громкими именами, как правило, крупные бизнесмены, банкиры, чиновники. Объединены они общим признаком – рекордным воровством государственных и корпоративных активов. Вследствие чего были разоблачены, но изловчились от Фемиды скрыться. Чуть позже выяснится: дабы перебраться в юридические убежища Европы. Как правило, нелегально, но под своим именем, но и нередко – под чужим, с фальшивыми документами. Что означало: падая на приднестровское дно, они дожидаются либо новых документов, либо окна на румынской границе.
Вызвав поначалу ажиотаж, проект в какой-то момент притормозил, ибо ни с одной из стратегических задач СВР Украины не стыковался. Возникла, правда, идея русских коррупционеров закулисно подоить, но председатель не дал тому хода. Ведь первая же попытка шантажа привела бы к прикрытию бункера и, возможно, к разоблачению агента. Да и не факт, что объект повелся бы на угрозу – у проекта контрабандной переброски ВИП-персон могла быть прочная европейская крыша. Он казался с перебором дерзким, аналогов не имея.
Единственная плоскость, все еще таившая шпионскую интригу: кто именно пристроил малину для беглых мультимиллионеров под сенью российского госучреждения, да еще стратегического? Но главное, не получалось понять, кому эту инфу продать. Кремль, будто явный здесь интересант, не столько недоговороспособен, сколько узловой генератор коррупции сам. Поди разбери, кто стоит за проектом трансграничного экспорта казнокрадов – не сам ли двор?
Как бы то ни было, бункер в Колбасна оставался в поле зрения украинской СВР в качестве объекта разработки, судьбу которой решит время.
Тут в объектив Игоря Кислюка, перебравшегося с гряды романтической на шпионскую, попадает Алекс Куршин. Его фото сразу же переправляется в епархию Гончарука.
Рутинная процедура устанавливает личность нового постояльца бункера, зажигая индикаторы принципиальной новизны персонажа. Комплексная проверка отсвечивает рядового публициста, знакомого узкой прослойке специалистов и… полное непонимание, как в вотчину секретной номинации Форбс этот классический приблуда, да еще не российский гражданин, затесался. При этом Куршин, израильтянин с тридцатилетним стажем, урожденный Украины, выпускник украинской средней школы и, вообще, этнический украинец наполовину.
Кроме того, расставшись с Украиной без малого полвека назад, Алекс Куршин в четырнадцатом поворачивается к географической родине лицом, круто меняя свои предпочтения. Сбросив фрак прозаика, усаживается в болид либеральной публицистики, публично подчеркивая, что смена жанра продиктована шакальим надругательством России над украинским суверенитетом.
По мере проработки кейса Куршина Гончарук выясняет, что Алекс год уже в родных палестинах не бывал, место его жительства в этот период – неизвестно, но статьи под его именем до недавних пор регулярно выходили в свет.
При этом он прибыл в Приднестровье на российском военном самолете в сопровождении ни много ни мало подполковника, что поднимало капитализацию разрабатываемого в разы, но еще больше – нагнетало тумана загадки. Ведь, ко всему прочему, режим секретности в бункере гостиничного типа с момента заселения в нем Алекса Куршина был усилен.
Гончарук залазит в карман ведомства, напрягая его бюджет. Вложившись в разработку, врезается в линии связи начальника и его заместителя, курирующего охрану бункера в городе боеприпасов.
Прослушка обнаруживает у климатизированной берлоги могущественных хозяев, которые ни с Кремлем, ни с частными подрядчиками, которые будто бы специализировались на экспорте беглых ВИП, не ассоциируются, рачительно соблюдая инкогнито. Гнездятся покровители схрона именно в России, причем припрятывают коррупционеров не всех подряд, а выборочно, тенденции не обнажая.
Вскоре Игорь Кислюк, крот Украины в городе боеприпасов, сигнализирует: Алекс Куршин, в отличие от его компаньона по постою, к трансграничному перемещению не предназначен. Более того, с момента его заселения охрана свела контакты с постояльцами к минимуму, только передавая продукты.
Таким образом, перескакивая из одних дебрей в другие, разработка теряла целесообразность. Гончарук хотел было задвинуть ее в долгий ящик, но для полной «выработки скважины» решил запросить экспертное заключение у киевского «Центра изучения России»: «Алекс Куршин и его место в современном политическом комментарии».
К огромному удивлению просителя, ответ поступил через считаные дни. Оказалось, в Центре никому потеть не пришлось, ибо двумя месяцами ранее вышла в свет монография Николая Калиниченко, их сотрудника, посвященная творческой новации Алекса Куршина: политический прогноз и его обоснование посредством долговременной полемики с объектом исследования, не подразумевающей обратной связи.
В монографии отмечалось: концепция Куршина полуторагодичной давности о нулевых шансах ВВП-отставника остаться на свободе, не воспользуйся он единственным противоядием – досрочной отставкой, которая компенсируется убежищем в одной из европейских стран – незаслуженно обойдена вниманием специалистов. Хотя бы потому, что, судя по ряду признаков, ей заинтересовался сам адресат, российский президент, который в той или иной форме привлек Куршина к сотрудничеству. В пользу чего говорит настоящий переворот авторского стиля Куршина, последний год апеллирующего не к читателю, а к самому президенту, что буквально прет из всех его умозаключений. Это не компиляция риторических приемов, а прикладная аналитика точечного назначения.
Логическая цепь гипотезы замкнулась, когда Калиниченко предъявил доказательства исчезновения Куршина из его привычной среды: телефон и мейл не отвечают, страницы в соцсетях окаменели, по адресу, приводимому МВД Израиля, его нет.
Но то был лишь фрагмент в системе доказательств, в ее основе – дотошный разбор и систематизация текстов Алекса Куршина – дабы оттенить его прием общения с заказчиком, когда личный контакт по тем или иным причинам нежелателен или невозможен. И Калиниченко с этим блестяще справился, на десятках примеров доказав, что канал односторонней связи между Куршиным и ВВП существует.
Если гипотеза Калиниченко верна, раскрывал Евдокимову суть проекта Гончарук, то вербовать Куршина в традиционном смысле, скорее всего, не придется – он и так в лагере адептов Украины. Не столько из патриотических, сколько из гуманистических побуждений; для либертарианца любая жертва взывает к состраданию, но жертва бесчестной агрессии, как Украина, к реальному, граничащему с самоотверженностью участию. Куршин в своих текстах и без того громит российский экспансионизм, не ограничивая себя в эпитетах и без оглядки на состоявшуюся между ним и Кремлем смычку. Так что напрашивается всего лишь усиление его оптики и прикорм диапазона…
При этом Алекс Куршин, продолжал Гончарук, только мостик к перспективным разработкам. Но тот, который привел к огромному в своей значимости открытию – симптомов антикремлевского заговора, вызревающего в недрах пресловутой вертикали РФ. То есть сулит выход к оппонирующей Кремлю силе, чью значимость в качестве теневого правительства РФ на низком старте невозможно переоценить. Треть отдела брошена на этот участок.
Между тем Гончарук решительно не понимал, зачем ВВП, а затем мятежникам понадобился Алекс Куршин, на его взгляд, личность рядовая, не вписывающаяся в параметры большой политики. Но этим он пренебрег, осознавая, что в растворе затеянной им кладки, по большей мере, умозрительные сопли. Однако у таковых, ему казалось, огромная подспудная кинетика, да еще пьянящий привкус фортуны.
Увлекшись шпионским кубиком Рубика, председатель с завотделом проспали конец рабочего дня, что, впрочем, было для них делом обыденным. При расставании Евдокимов предложил Гончаруку личное содействие – поднапрячь свои (никогда не озвучиваемые) источники в Москве, дабы подобраться поближе к живой ткани заговора, по всем признаком надежно законспирированного. Согласились, что, окажись те усилия тщетными, Служба возьмет в оборот Куршина, с немалой долей вероятности нанося Кислюку неприемлемый ущерб, если чего-то из ряда вон изобрести не выйдет…
***
Москва, Кремль-9, штаб-квартира Федеральная служба охраны, 22 октября 2019 г.
Полковник Лев Митрофанов, заместитель директора, колебался, утаить от начальства итоги своего расследования или нет. Скрыть – влекло за собой риск подставиться, инициируй Кремль параллельную проверку, а отрапортовать (фактически, продукт интуиции) грозило навлечь на себя служебное несоответствие. Ведь режим безопасности президентского аппарата в Кремле – зона личной ответственности полковника.
Был бы прокол контура безопасности случаен, не повлекший осложнений, Митрофанов получил бы нагоняй, не более. Тут же, не вызывало сомнений, попытка торпедировать престол, коль о факте аварии только директор ФСО и его зам оповещены и запрещено привлекать к «раскопкам» персонал. Иными словами, на повестке чрезвычайное происшествие, прохлопанное теми, чей долг любое покушение на экстерриториальность трона предвидеть и заблаговременно, без привязки к предполагаемым взломщикам, предупредить.
Митрофанов аки безусый курсант три недели травил зрение, самостоятельно просматривая километры записей из приемной президента РФ. И только на четвертой воскликнул: «Стоп, машина! Попался, фраерок…» На тот момент он был на грани полного истощения – физических сил и воли.
Между тем итог изыскания – версия, подкрепленная одной чуйкой, которой он, однако, доверял, хоть и не безоговорочно. Фигурант версии – Владислав Сурков, помощник президента РФ, приближенный к телу, подбросивший в приемной, нет, не жучок, а несанкционированный текст.
Никто не разъяснил полковнику, какая магия заключена в той целлюлозе, чтобы после полуторагодичной паузы вдруг вызвать переполох. Не понял этого и сам Митрофанов, замученный зудом предположений. Но, как-то прочувствовав токи события, понял: всё крайне серьезно, жизненно важно для трона.
При всем том его версия даже у басманного правосудия прокатить не могла – он знал это совершенно точно. Ведь выстроена она не на фиксации проступка или хотя бы подготовки к нему, а на сравнительном анализе десятков эпизодов, разбросанных в пределах двухлетнего отрезка времени. Эпизодов, раскрывавших специфику привычек и поведения Вячеслава Суркова. Лишь уйдя в этот мирок с головой, Митрофанов в какой-то момент рассмотрел: вот, как и когда это произошло и как готовилось.
При этом для любых оргвыводов судебная процедура – дело лишнее, достаточно подозрений. Но и тут было не разгуляться: субъективную оценку, высиженную Митрофановым в многодневных бдениях, непросто внушить начальству, сторонящемуся глубоких размышлений. Ведь, не считая мелких отступлений от поведенческой нормы, причем тщательно «мотивированных», Сурков никаких прегрешений не совершал. Более того, событию предшествовал цикл искусного притворства, дабы внушить потенциальному следователю, что у Суркова свои человеческие вольности.
Случилось следующее. Где-то за месяц до события полуторагодичной давности Сурков стал просить, чтобы ВВП его принимал во время, совпадавшее с обеденным перерывом одной сотрудницы секретариата. Той, которая курировала информационное обеспечение президента, формируя, наряду с прочими, папку «Актуальная аналитика». Поскольку в правилах ВВП – мариновать всех, кто с ним взаимодействует, то скука/утомленность на лицах его посетителей – общее место; «выдержка» в предбаннике доходит до двух часов. Вследствие чего случаются даже посещения удобств и наведение марафета. Но прогулки по секретариату, дабы отечные ноги размять, уже редкость, позволяют себе только приближенные.
Сурков в тот период обратил на себя внимание тем, что боролся со скукой, прислонившись задом к столу уходившей на обед сотрудницы. Ничего подобного за ним прежде не замечалось, более того, зная о проблемах президента с пунктуальностью, он сам грешил – относительно графика приема – опозданиями. При этом не заставлял президента себя ждать, неким образом угадывая, когда тот освобождается.
Так вот, полтора года назад Сурков стал появляться в приемной раньше, чем прежде, за полчаса до ухода упомянутой сотрудницы на обед. Когда же она уходила, занимал позицию у столешницы, держась за спину, словно у него приступ радикулита. Стоял так недолго – минуты две-три, будто массажируя позвоночник. После чего возвращался в кресло посетителя.
Нельзя не учесть, что видеонаблюдение сектор за спиной Суркова не покрывало, этот ракурс он собою закрывал. Так что характер проделываемых им манипуляций лишь угадывался, со всеми погрешностями, присущими соотношению между воображением, пространственным мышлением и реальностью.
Сурков прислонялся к столешнице не как придется, а к участку с папками, касаясь их ягодицами. Что его и выдало, наряду со сменой привычек.
В день закладки, при всей виртуозности и невозмутимости исполнения, Сурков наследил – его телодвижения у стола на разминание спины не тянули. Но! В камеры, как и при потешных представлениях, не попало ничего – ни доставание из-под рубашки листов бумаги, ни открытие-закрытие самой папки, ни ее «отоваривание». То есть никакого криминала, если не считать непристойного на публике подтягивания трусов…
Поиску лазутчика предшествовала проверка сотрудников приемной, ведь им подкинуть левый документ дело плевое. Но надежный, хоть и не безгрешный полиграф их причастность исключил. Следовательно, ничего не оставалось, как перлюстрировать гигабайты жизни императорского двора, оказалось, пересоленной чинопочитанием при явном дефиците церемоний.
Здесь в сачок дотошного служаки с двумя высшими образованиями и попал Сурков, дважды серый кардинал властной вертикали, законченный негодяй и интеллектуал в одной молекуле, которого не без оснований побаивался весь российский политический бомонд. Так что, наряду с прочими издержками кейса, Митрофанову совершенно не улыбалось с ним схлестнуться, держа в уме хлипкость его доказательной базы.
Полковник примерялся к раскладу долго, но способ, как преодолеть дилемму одинаково порочных решений – скрыть или доложить – нашел. Определившись, закатал налокотники бюрократа.
Свой отчет он посвятил пошаговому описанию проведенных у экрана дней с указанием задействованных методик отбора информации. При этом где-то в середине рукописи – в качестве примера погружения в материал – он раскрыл, как препарировался один из проблемных эпизодов, герой которого Вячеслав Сурков. То есть, получалось, один из нескольких, при этом обвинений не повлекший, но разложивший действия советника президента по полочкам. Дескать, вот вам черный ящик, снимайте данные и шевелите извилинами! Завершив образчик постмодерн-канцелярита, Митрофанов передал отчет директору службы генералу Дмитрию Кочневу.
Ни шеф, ни шеф шефа за разъяснениями ни на следующий день, ни когда-либо к полковнику не обращались, отгородившись некой стеной умолчания. Как ни в чем не бывало, продолжал входить в президентскую обойму и Вячеслав Сурков, словно проделанный им трюк – первоапрельский розыгрыш или тест системы безопасности. При этом отношение директора к Митрофанову стало подчеркнуто никаким – не плохим и не хорошим, но явно необременительным; ответственные миссии на него больше не возлагались, в то время как оклад прирос добавкой за какую-то вредность. Тут Митрофанов реально струхнул, осознав, что он причастен к некой огромной токсичности тайне. Понятное дело, как нулевой пациент.
Глава 8
Приднестровье, село Колбасна, склад боеприпасов, 23 октября 2019 г.
Работа не клеилась – ни вдохновения, ни актуальных наработок. Голод аллюзий, синдром опущенных рук. Жвачка затертых идей, невзирая на потуги себя взъерошить.
А всё от большой тоски, понимания, что на постсоветском материке он надолго, весьма похоже, до скончания дней.
Между тем три недели очередного в его судьбе карантина бесцельно прожитыми не назовешь. Под рукой лэптоп, через день свежие газеты, распечатки из интернета, хотя доступа к нему нет. Но это так – оснастка времяпровождения, хоть и немаловажная. Видео сеансы с собеседником, заслоняемым спинкой кресла – некий смысловой узел новой версии бытия в кредит.
С недавних пор собеседников двое. Помимо Бориса, некто Толя, мощная личность.
Виртуальное общение, разумеется, отдушина, но не более того. Чем глубже он погружается в свою новую ипостась, тем сильнее чувство, что необратимо катится по наклонной.
Он на чужой войне – таков стержень перемены. Ее дыхание жжёт душу и тело – и не отползти, не отвернуться. Он уже не заложник, а лицо интернированное, под пятой военного времени, в то время как ни противоборствующих лагерей, ни линии фронта не рассмотреть. Уготованный ему статус – подобие межклановой валюты, чей обменный курс в стадии становления. Согласна ли с этим сама «валюта», не озадачивались, что в той или иной степени оправданно. Ведь предложенная интеграция предлагает нечто новое – атмосферу крепко сбитой мужской артели, где за каждым закреплена своя уникальная роль. Да и сама миссия, отталкиваясь от безумной динамики его кейса, приемлема, хоть и конфликтует с кремлевским подрядом.
Уже на второй видео встрече Борис посвятил Алекса в детали, как подсаживали ВВП на него, откровенно разъяснив замысел психологической торпеды заговора и его реализацию. Оказалось, на роль охмурителя ВВП отобрали несколько кандидатур. Не считая Алекса, еще двоих. Двоица – ученые-политологи, которые с зазором в месяц-второй, но независимо друг от друга выдвинули и обосновали концепцию юридической беззащитности ВВП-отставника. Чему посвятили целые монографии, прибегая к академической, малодоступной для среднего ума аргументации и терминологии. Стало быть, адресовали свои внушительные тексты научному сообществу, что таило как плюсы, так и минусы.
Научный характер исследований, понятное дело, внушал доверие, но он же девальвировал его значимость. Ведь сегодня – торжество А-4, бойкой однодневки, больше чем на десять минут внимание читателя-неспециалиста не привлечь. Следовательно, вполне допускалось, что президент многостраничные тексты не станет даже листать. Да и подложить их было куда сложнее. Кроме того, оба автора, если и видели ниши безопасности ВВП по выходе в отставку, то в пределах РФ. Скорее всего, сторонились конспирологии: президент, ярый патриот России и антизападник, в очереди за видом на жительство где-нибудь в Зальцбурге или Цюрихе – ненаучная фантастика. При этом в планы заговорщиков – оставить ВВП в России – не входило.
Так что эффектная, доступно изложенная статья Алекса Куршина о неизбежной для ВВП-отставника западне, не покинь тот пределы родины, тотчас попала в поле зрения заговорщиков, занятых отработкой инструментов влияния на президента посредством тех или иных психологических техник.
Борису Комарову, модератору психоаналитического проекта, убеждать Суркова отдать предпочтение кандидатуре Куршина не пришлось – тот мгновенно рассмотрел ее преимущества. Их было столько, что лидер заговорщиков то и дело уточнял, не дорисовывало ли портрет объекта воображение, на самом ли деле Куршин столь уникален в преломлении с бэкграундом ВВП; совпадали возраст, достижения в областях спорта и изучения языков, общая припавшая на эпоху зрелого социализма молодость. Следовательно, на взгляд разработчиков, ВВП был обречен проникнуться тезисом Куршина, после чего взглянуть на свой завтрашний день по-иному, в проекции мрачнеющего горизонта.
Это еще не все. Помимо увлечения политическим комментарием, Куршин писал крупную прозу, причем не о современности, а семидесятых-восьмидесятых, окутанных дымкой геополитических тайн. Тексты Куршина рисовали мнимые и вполне достоверные коллизии, где одной из ветвей сюжета выступал КГБ, отчее гнездо ВВП. Так вот при всей самобытности эстетических суждений Куршина его тянуло к шаблону – пафосу самопожертвования и героизма. При этом в его фабулах монополией на подвиг почему-то обладал исключительно русский человек.
Те исполины духа то давили чугуном слепого догматизма, то восхищали изворотливостью и силой интеллекта, но так или иначе расставаться с ними, захлопывая книгу, читателю не хотелось… В каком-то смысле Куршин, сам того не осознавая, был апологетом пропаганды подвига в качестве российской национальной идеи, бывшей, по сути, беспримесной некрофилией.
Таким образом, сцепка двух начал – защемление Куршиным самого чувствительного нерва ВВП-коррупционера и его проза, прославляющая русский героизм, создавали потрясающий кумулятивный эффект доверия к строю мыслей и идей автора со стороны президента.
Как и намечалось заговором, ВВП в этот мудреный капкан психоанализа угодил. Никто, однако, не предполагал, что президент от подметного текста впадет в обложную зависимость, вследствие чего потащит Куршина в Москву, закрывая глаза на контригру недружественных спецслужб. Заговор-то по максимуму рассчитывал посеять у президента панику, подталкивая сложить полномочия раньше срока, за год-полтора до истечения каденции.
По россыпи мелких деталей, поступавших из разных источников, Сурков сотоварищи почувствовали, что их нашпигованное психологизмом блюдо адресата достигло. Причем в одной из бесед президент сам дал Суркову понять о некой переоценке ценностей, навеянной ему малоизвестным автором.
Между тем режим жесточайшей секретности, цементировавший разработку публициста по инициативе ВВП, принес свои плоды – о десанте Куршина в Россию заговор пронюхал только, когда тот обосновался в Москва-сити. По большей мере потому, что в СВР у заговорщиков было «недопроизводство» кротов, отсутствовал и выход на Николая Бондарева, советника ВВП по силовому блоку, куратора проекта по вербовке публициста.
Проведав о сенсации, заговор добрые полгода принюхивался, дабы убедиться, что Алекс Куршин в Москве отнюдь не кремлевская наживка, чья задача – выдернуть антиправительственный заговор из тины конспирации. Какое-то время ушло и на отслеживание канала сотрудничества «Куршин – ВВП», который не угадывался ни так, ни этак. Считанные встречи между Куршиным и президентом, да еще в спортзале, о которых сообщал крот заговорщиков в ФСО, заставляли усомниться, трепыхается ли минимальная кооперация между сторонами, помимо уроков настольного тенниса. Не поменял ли ВВП хоккейную ориентацию на очередную возрастную причуду?
Ясность внес тот же Николай Калиниченко, младший научный сотрудник «Центра изучения России» в Киеве, опубликовавший монографию о методе Куршина несколько месяцев назад. Лишь тогда, пропустив московский цикл статей Куршина через оптику Калиниченко, аналитики заговора убедились в правомерности оценок киевлянина. Разобравшись, заключили: Куршина можно безоговорочно зачислить в число наиболее ценимых президентом прогнозистов, у которого, не исключено, и вовсе желтая майка лидера. Ибо в окружении ВВП никому прежде не позволялось рубить правду-матку, пусть с момента его переезда в Москву – несколько облегченную. Стало быть, Алекс Куршин – влиятельный актор, который воздействует на эскизы будущего, набрасываемые президентом. Так что обретенный им функционал вышел далеко за пределы одноразовой, узких рамок миссии, требуя кардинальной переоценки проекта.
Ознакомившись с заключением, Сурков углубился в тексты Куршина. Вскоре открыл для себя: неважно, каково влияние Куршина на президента, судя по конституционному путчу, вызревающему в кремлевских недрах, достаточно условное, как и малозначим он как свидетель на гипотетическом процессе над ВВП. Его доподлинная ценность – это обезоруживающая простота и непредвзятость политических оценок, в чем, не исключено, Куршину равных в России нет. Следовательно, усилившись Куршиным, заговор повысит свои котировки на среднесрочных геополитических играх, как и продемонстрирует престолу, кто в национальном доме негласный хозяин или хотя бы комендант.
Сурков был уверен, что долго уламывать/обламывать Куршина не придется. Не оттого, что деваться тому некуда и не потому, что заговор обеспокоен судьбами страны, а президент – проворовавшийся (пробы некуда ставить) ретроград; Куршин примкнет к движению потому, что в эпицентре заговора хоть и рискованно, но невероятно интересно – новая-то эпоха на марше. Ведь во всех своих делах и поступках Алекс, казалось Суркову, по большей части руководствовался жаждой познания, здравым любопытством.
Впрямь по страницам книг Куршина гулял первородный, по-детски незамутненный интерес, выказывая: автор пишет в первую очередь для самого себя, являясь генеральным читателем своих произведений. А поскольку заговор – это сверхсюжет, то все сопутствующие риски, полагал Сурков, Куршин отметет и даст добро на сотрудничество. (Сурков, сам продвинутый литератор, был удивлен прозой Куршина, выдумщика бесподобных сюжетов, но для сочинителя, скверно знавшего родной язык. Стало быть, не имевшего шансов зацепиться за литературный берег. Но все же ценой огромных усилий преодолевшего «родовую травму»; Сурков обнаружил первый литературный опыт Алекса, бывший не подлежавшей переделке тарабарщиной, писаниной).
Между тем Сурков свой аналитический дар в той или иной степени переоценил, ибо Алекс в очередной за последний год слалом без лыж не рвался. И, надо полагать, похерил бы предложение Суркова примкнуть к заговору, оглядываясь на американские горки, во что сподобилось его житье-бытье. Но Сурков не слыл бы койотом политической прерии, если бы в последний момент не сообразил: интерес интересом, заложничество заложничеством, но одним этим такого зубра подполья, как Алекс Куршин, к участию заговоре не склонить. Требовалось нечто еще, должно быть, расслабляющий десерт, чтобы оферта нашла желанный отклик, заселяясь в сектор приоритетов фигуранта.
Поднапрягши извилины, Сурков додумался: председатель товарищеского суда заговора или же на сленге «решала». Ставка, правда, во многом условная, поскольку речь шла о нередко символических отправлениях. Ибо даже теневого правительства в России в ближайшее время не ожидалось. При этом почетная функция была в нагрузку к основной занятости – место в штате политтехнологов заговора.
Суркова, представлявшегося Толей, ответ Алекса удивил как не прогнозировавшийся.
– А знаете, как бы дико это ни звучало, я соглашусь, – после длинной паузы откликнулся Алекс. – Поясню даже почему – притормозить конвейер, плодящий трупы, с чего, собственно, началось наше с вами «знакомство», как и помешать тому, чтобы ВВП разделил судьбу Каддафи и Чаушеску – чудовищное варварство даже по меркам 1989 года. Разумеется, если ваше предложение не измышлизм или провокация. Более того, узнай я о тендере раньше, без ложной скромности предложил бы себя как, не исключено, лучшую кандидатуру…
Даже Сурков, интеллектуал и яркий полемист, пришел в замешательство: не ошибся ли он с выбором? Кто он, Алекс Куршин – свободный от предрассудков, одаренный аналитик или чудаковатый, витающий в эмпиреях идеалист? Но разговор о насущном – арбитраже внутренних конфликтов подполья – рассеял опасения Заговорщика №1.
У Алекса по-прежнему ничего не получалось. Наверное, не столько из-за ползучей меланхолии, сколько оттого, что его последняя ипостась – обслуживание интересов престола в стилистике либерального комментария – давила шаблоном, мешая абстрагироваться. Пусть в дискурсе несистемной оппозиции, Алекс слыл попутчиком, все же к той страте, куда не смотри, принадлежал. При этом осознавал, что там он инородное тело как человек, тяготеющий к практической стороне дела, то есть к общественно полезному труду, либеральным бомондом не привечаемому. Алекса буквально выворачивало от неугасающих пикировок «в» или «на» Украине, вселенского потопа общих слов, череды комиссий, комитетов, надуваемых, точно воздушные шары, под общим девизом «Заграница нам поможет!» В какой-то степени Алекс даже был благодарен ВВП, незримо подталкивавшему к предметности анализа, его практическому КПД. Иначе бы с движением горлопанов-невротиков он давно бы распрощался, сколько бы декларируемая ими философия – контрастом насаждаемому Кремлем новому средневековью – не перекликалась с его системой ценностей.
Так вот, сей момент Алекс в муках творил нечто для себя новое, где у слов и идей – новый контекст, следование которому сродни инструкции по эксплуатации; чуть схалтурил или недоработал – на выходе травматизм, а то и смертность.
Речь шла о политтехнологических инструментах, призванных расшатать монолит российского статус-кво и перезапустить часы на Спасской башне, казалось, обреченные на хроническое отставание. Образно выражаясь, о семенах раздора для пропрезидентского большинства, которые заговор рассчитывал с помощью Куршина и ему подобных посеять.
Таким образом, смыслы, которыми Алекс до недавних пор обращался вольготно, без пиетета, подлежали преобразованию в сухие, математически несгибаемые числительные, не терпевшие приблизительности, обращения навскидку. Их логически выверенная цепь, предполагала верхушка заговора, воплотится в техническую спецификацию, которая раскрошит прокремлевский консенсус – базис политического долголетия ВВП и нейтрализации протестной активности.
Гвоздь проблемы, однако, заключался в том, что Алекс решительно не понимал, почему русские и в нынешнем веке – крушения идеологий и триумфа прагматики – дали себя столь бесхитростно околпачить, позволив загнать себя в стойло выученной апатии с легкой примесью патриотизма. В который раз за похлебку!
