Хаим Калин
По ту сторону нуля
Тут к самолету подкатил еще один автомобиль – джип с затемненными окнами. В отличие от соседа, доставившего обслугу, новыми действующими лицами он действо не обогатил. Даже водитель, откинувшийся на спинке кресла, был едва различим.
Член экипажа стремительно вышел из кабины, приглашая подполковника подойти к нему. Сблизившись, они где-то минуту шептались, при этом летчик то и дело жестикулировал в сторону автотранспорта, припаркованного у самолета.
– С вещами на выход, – холодно объявил подполковник, подойдя к Алексу вплотную.
– У нас что, не дозаправка? – недоумевал дипломированный лингвист, не бравший в толк, к какому племени отнести забравшихся на борт аборигенов и, соответственно, вычленить их регион обитания.
– Сам пойдешь или как? – тихо, но предельно веско уточнил вояка, занимая стойку повышенной готовности и сбрасывая фальшивый декор дружелюбия.
– Без проблем, только у меня два условия: ответь, в какую Тмутаракань нас занесло и гарантируй по прибытии бутылку водки, поллитровки не предлагать… – отозвался Алекс.
– Всего понемногу, главное, мы у друзей, – вернулся к исходной личине – дружелюбной ахинее – подполковник. По-свойски протянул руку, которая отнюдь не дружественно впилась в ладонь встающего.
При посадке в джип, прежде чем вояка накинул ему на голову мешок, Алекс успел рассмотреть номера обоих авто с национальной эмблемой – красный флаг с продольной зеленой полосой, ему незнакомый. Этот символ, наложившись на парадоксальную лексику аборигенов, подтолкнул переходящего из рук в руки заложника к лихорадочному поиску ответа, где он. Но единственно связное предположение о месте приземления, за время поездки его посетившее, была родная ему Буковина. Та, которая в двадцатом веке четырежды меняла хозяев, вследствие чего практиковала трехъязычие – украинского, румынского и русского языков; флаг там ныне, правда, отличный от местного, да и версия переноса российской проблематики в Украину казалась сомнительной.
В общем и целом, регион был угадан им верно, хоть и отклонялся от места приземления на двести пятьдесят километров, и там царило идентичное трехъязычие. При всем том Алекс, похоже, в делах постсоветских поотстал или до конца не отошел от снотворного. Иначе он, полиглот и политический аналитик, должен был координаты своего места назначения на раз-два расшифровать.
Алекс то жмурился от яркого света, то выкатывал шары от увиденного. Снятый мешок обнажил чуть ли не километровый ангар, забитый боеприпасами – снарядами, авиабомбами, минами, прочими атрибутами самоистребления рода человеческого. Не меньше изумляли и военнослужащие в российской униформе, изъяснявшиеся на похожем, что и самолетная обслуга суржике с вкраплением присущих румынскому интонаций.
– Зря я на поллитровку бочку катил, без нее не разобраться… – посетовал Алекс своему эскорту – подполковнику, формально знакомому, и капитану, должно быть, из подразделения, к этому объекту прикрепленному.
Капитан выразительно взглянул на коллегу, но, не дождавшись пояснений, изобразил мину недоумения, а может, осуждения. Подполковник произвел странный жест – либо паразит, либо, возможно, означающий «Все под контролем». Вскоре депутация уткнулась в пост – вооруженный рядовой, контролирующий спуск в подземное помещение. Рядом стол с монитором. Ответив постовому, отдавшему честь, капитан стал спускаться. Остановился на полпути и дважды пригласил подполковника и Алекса плавным движением руки.
Алекс замер, как некогда при посадке в вертолет в Шереметьево-2, прихваченный приступом аэрофобии. Но тут в чем беда? Запоздалый выбрык подсознания, не справившегося с перегрузками дерзкого киднеппинга? Или шок от поселка городского типа из тротила?
Заметив неладное, подполковник придвинулся и с тревогой вглядывался в визави. Опустил ладони на плечи подопечного и осторожно потряс его со словами:
– Вам плохо?! Врача?
Будто стряхнув путы шока, Алекс часто замотал головой. Вскоре пошел на поправку: обрел осмысленный взгляд и естественность движений. Стал оглядываться, казалось, в поиске стула.
– Нам лучше спуститься вниз, там кондиционер и устройство для очистки воздуха… – предложил капитан, вернувшийся на нулевой уровень.
Низом оказалось подобие гостиницы, недурственно оборудованной – четыре изолированных друг от друга номера, небольшой зал, совмещенный с кухней. Приятный аромат, озонированный воздух.
Будто пришедший в себя, но явно озабоченный Алекс придирчиво обследовал кухню с залом, словно принимая жилье у подрядчика. Заглянул в холодильник, кухонные шкафчики и, наконец, уткнулся в сервант с представительным набором крепкого алкоголя. В возбуждении распахнул створку и потащил ближайшую бутылку, казалось, не вникая, какова она, а с нижней полки – массивный стакан. В мгновении ока скрутил пробку и налил, «озонируя» пространство экзотикой шотландского края, будто давно заслужившего самоопределения… Тем временем подполковник с капитаном наблюдали за действом со смесью недоумения и свалившегося бремени, надо полагать, удовлетворившись возвращением подопечного в конвенциональную систему координат.
За считанные минуты Алекс дважды махнул по полстакана и, как бы вернувшись к нашим баранам, надменно оглядел орган опеки, к тому моменту усевшемуся напротив и, казалось, наготове к любому повороту событий. Не зря.
– Охренеть… – подал голос Алекс, потянувшись в очередной раз к бутылке. – Какому гению конспирации это в голову пришло – климатизированный схрон под Хиросимой на паузе? Фюрер-бункер отдыхает… Но есть и аналогия – его охраняли французы.
Опека переглянулась, похоже, не осилив засилье ссылок и иносказаний, но подвоха не усмотрев. Тут Алекс отставил стакан и потянулся к стопке газет на журнальном столике, за которым вместе с эскортом расположился. Вытащил верхнюю под титулом «Приднестровье», замер, после чего торопливо перелистывал, оказалось, в поисках адреса. Обнаружив г. Тирасполь, ул. Манойлова дом 28, присвистнул. Обвил правой ладонью лоб, а левой – подобрал со столика стакан, но пить не стал, казалось, застряв на пересортице смыслов.
– Я в семьдесят шестом в Тирасполе дошел до финала зонального турнира по настольному теннису, где проиграл Александру Раделису, чемпиону Европы среди юношей под стягом СССР, будущему тренеру сборной Израиля и, оказалось, по совместительству советскому шпиону, – глядя в пол, заговорил, словно делясь сокровенным Алекс. – Так вот судьба Раделиса – это пример того, когда преуспевание в одной из престижных сфер человеческой деятельности уживается с общежитейским идиотизмом. Когда за ним в девяносто пятом в Рамат-Гане пришли, то не могли поверить двум вещам: ламповому передатчику, подлинному шпионскому антиквариату, но еще больше тому, что этот передатчик не был, с оглядкой на крах СССР, уничтожен. Все же глупость этого индивидуума не столь удручающая, по сравнению с участью региона, где мы с ним когда-то мирно состязались, а ныне я «гощу». Не забыть репортаж из Бендер, в который попала бывшая хлебовозка, на треть заполненная трупами. Всякого мало-мальски образованного человека причина той трагедии изумляет: бывшим колонизаторам тупо не хотелось двигать извилинами, усваивая азы профильного в регионе языка! Свою темень они здесь, в Приднестровье, в девяностые кинулись отстаивать Калашниковыми и за четверть века не поумнели ни на грамм, воссоздавшись в Лугандонии. То, что я здесь, хоть и злая ирония, но и весьма символично: в постсоветском мире прогрессивное и косное, претерпев синтез, воплотилось в субкультуру-мутанта, которая ногами в двадцать первом веке, разум при этом во власти морали средневековья…
– Господин, Куршин, поужинаем или только чай? – миролюбиво перебил подполковник, точно вся драма момента – плохой аппетит или некошерное меню заведения.
Алекс с осуждением обвел глазами эскорт, подобрал со столика бутылку и, чуть пошатываясь, поплелся к ближайшей комнате. На полпути подполковник его нагнал, одной рукой приобнял, а другой вкрадчивым движением изъял пузырь. Затем, приземлив бутылку на пол, открыл дверь. Провел подопечного к кровати, куда тот повалился кулем, не выказав какого-либо желания разоблачиться. Разыскав в платяном шкафу запасное одеяло, он прикрыл Алекса. Будто вспомнив об обуви, которую не мешало бы снять, перевел взгляд на изножье кровати. Но обнаружил только тапки, слетевшие на пол при приземлении. Те, в которых Алекс был вчера из консульства Израиля в Москве похищен.
***
Там же: Приднестровье, село Колбасна, склад боеприпасов СА в Восточной Европе, на следующий день
Алекс азартно жал на пульт телевизора с кинескопом, каким-то образом дошкандыбавшего до наших дней. Номер при этом прочные две звезды. Тот, в который вчера ночью заселился. Между делом он отпускал замечания на языках активируемых каналов. Украинском и румынском.
– Де ж Росія!? – воскликнул он, подустав от регионального засилья в эфире. Спустя минуту в номер постучали.
– Заходьте, відкрито, – откликнулся Алекс, продолжая эксплуатировать пульт. Но будто опомнившись, резко обернулся. Его пронзило: шок позавчерашней драмы не выветрился, коль он ни к селу, ни к городу по-украински в российском анклаве говорит.
В дверном проеме – подполковник, который вчера так и не представился. Впрочем, ничего нового – в духе родной одиссеи, ушедшей на очередной круг. Тут в коридоре некто мелькнул, похоже, следуя на кухню.
– Как спалось, господин Куршин? – бодро обратился подполковник, забыв или не посчитав важным поздороваться. Уточнил: – В ванной все, что нужно?
– Доброе утро, товарищ надсмотрщик! – звонко откликнулся Алекс, глухо добавив: – Героев авантюрного жанра…
Подполковник краешками губ улыбнулся, мимически передавая: мне пофиг, как и почему ты выеживаешься. Но тотчас помрачнел, казалось, предостерегая: не дай бог тебе пересечь черту… После чего буднично изрек:
– Завтрак готов. Поторапливайся, пока не остыл.
Алекс зевнул, казалось, выказывая дефицит энтузиазма – то ли к месту обитания, то ли к приему калорий. Неуверенно встал со словами:
– Как говорится, на пустой желудок – мир горбат и глупостью снедаем, а на полный – весел и афоризмами богат…
Подполковник спешно кивнул, утонченно передавая средний палец, устремленный вверх.
Шутейно-насмешливый запал Алекса улетучился, когда на кухне он столкнулся с мужчиной за пятьдесят, судя по спортивному костюму, коллегой по «постою»; отталкиваясь от прежнего опыта, он полагал, никаких «сокамерников» здесь быть не могло. Но еще больше его смутил имидж соседа – потомственного директора – из семьи, несколько поколений которой распоряжались чужими биографиями. Нет, не высокомерного барина и не лощеного аристократа, а именно потомка примитивного низкосословного волюнтаризма, последние сто лет правящего на его родине бал. Некогда в лице старшин продразверстки, ныне – налоговиков, таможенников, силовиков ну и люда рангом повыше.
В чем их отличие, скажем, от западных управленцев, Алекс формулировать не пытался, но всеми органами чувств ту инаковость ощущал. При этом с этой публикой он был знаком опосредственно – через журналистику и литературу. Год российского карантина, понятное дело, те знания принципиально обогатить не мог.
– Интересно… – надменно протянул «директор». – Вы оба, кто? Как понимаю, еще вчера заехали. Я на базу вернулся только под утро…
– Знакомиться нам необязательно, господин Степанов, – твердо заявил подполковник, демонстративно повернувшись к Алексу, точно он единственный адресат директивы. Продолжил, на сей раз обращаясь к постояльцу-ветерану: – Вас должны были предупредить.
«Директор» сощурился, будто в возмущении, но неким усилием подавил афронт. Постучал пальцами по столу, казалось, переосмысливая ситуацию, и откликнулся:
– Подполковник, коль тебе моя фамилия известна, простим на первый раз. Кстати, ты манку готовил? Витька, капитан, намного лучше…
Алекс вопросительно, с налетом скепсиса взглянул на подполковника, словно транслируя: сложновато тут, не правда ли? Тот ответил заставкой невозмутимости, которую чуть расцвечивал лучик пофигизма. И как ни в чем не бывало, уплетал творог со сметаной. Но в какой-то момент преобразился, принимая деловой вид.
– Вот что, господа ВИПы, я с вами еще день-два, не больше, – уверенно заговорил подполковник, покончив с чашкой кофе. – Вам же какое-то время сосуществовать. Зная, что люди вы непростые, начальство решило разъяснить, что к чему и как. Итак, запомните: общение друг с другом выборочное. Кто вы такие, чем занимались – молчок об этом, в том числе о том, что косвенно выводит на ваше прошлое. Кстати, даже я не знаю, каково оно, за исключением статуса ВИП, разумеется. Далее. В бутылку, независимо от повода, не лезть, размером извилин, прочих конечностей не меряться. Разговоры о чем угодно, кроме политики и национального вопроса. Следим за речью и эмоциями, не хамим, тупые анекдоты не травим. Лучше о спорте и искусстве, имейся такие наклонности… О детях, если без имен и возрастов, сойдет тоже. Вот что еще: я убрал коллекцию бухла, отныне сухой закон. О причинах не спрашивайте… На ближайшее время – режим полной изоляции, вылазки к телкам отменяются, – «инструктор» назидательно взглянул на Степанова, – кроме того, доступ к вам постовых и их командира, капитана, отныне ограничен. Что означает: завтрак, ужин, как и мыть посуду – по очереди…
– Служивый, ты вообще кто такой? Если посыльной Центра, я кому-то там не завидую. Чем они думали, эту хрень затевая!? – Степанов вызывающе откинулся на спинку стула. – Какого раскомандовался? Мне никто о подсадных не сообщал! А звонили бы, послал бы туда, куда Макар телят не гонял! После чего купил бы каждому поваренную книгу. Вместо месячной зарплаты, а то и двух. Посуду мыть… Может подмывать еще!?
– Не устраивает – добро пожаловать в «Матросскую тишину», где тебя ждут, не дождутся, Степанов. С моим бортом и доставлю, – бесстрастно заметил служивый, вытаскивая левой рукой зубочистку.
С зазором в секунду его правая метнулась к Степанову и заломила пальцы одной из ладоней. Раздался рык, от которого Алекс вжал голову в плечи и сдвинулся в сторону от служивого, сидевшего рядом. Тем временем подполковник несколько ослабил хватку, вследствие чего Степанов сменил рык на протяжный стон.
– Так вот, сегодня по кухне дежурный ты, – назидательно бросил, оказалось, не широкого профиля эскорт, а матерый костолом. Затем отпустил поврежденную руку, одновременно хлопая Степанова по плечу. Сеанс показательной порки завершил словами:
– Расходимся. Через час-полтора я к каждому зайду. Но ты, Степанов, пока наводишь блеск. Зубной щеткой – необязательно. Время пошло.
Алекс с опаской встал со стола и неуверенно осматривался. В конце концов, потянулся к своей тарелке, нацелившись прибрать после себя. Но был остановлен жестом подполковника: не твоя, мол, печаль.
Алекс поочередно кивнул сотрапезникам, надо полагать, так благодаря за компанию, и бочком, точно сливаясь с пейзажем, устремился к себе. За свою пеструю, порой за гранью риска жизнь он не соприкасался со столь изощренным насилием, свидетелем которого только что стал. В результате банально струхнул, но куда трагичнее – совершенно запутался. Кто его похитители? Влиятельная политическая сила, оппонирующая Кремлю и потому в той или иной мере предсказуемая? Или шайка социопатов, которая задумала сорвать за его персону куш, на каком-то этапе отправляя к праотцам?..
Алексу захотелось спрятаться, укрыться. Как ни парадоксально, в качестве такого убежища ему представился следственный изолятор немецкой контрразведки, беспристрастность норм которого контрастировала с воцарившемся в его жизни произволом. Но для оного он персона нон грата как всякий неписаного закона дурак, невольно поломавший стоившую немалых усилий операцию.
Забравшись в свой номер, Алекс плюхнулся в кресло и какое-то время переводил взгляд с одного колена на другое. Между тем каких-либо внятных мыслей за собой не замечал.
В таком вакууме ума он просидел некоторое время, пока дверь номера не распахнулась – Алекс даже не зафиксировал, предварял ли вторжение стук. Влетевший подполковник всучил планшет с включенным экраном, распоряжаясь:
– С вами переговорят, отвечайте! Когда разъединитесь, аппарат мне вернуть. Я пока подожду снаружи, – и столь же стремительно вышел.
Обескураженный Алекс не брал в толк, о чем речь, видя на экране спинку кресла, повернутого к письменному столу у стены. За ней (спинкой) будто просматривалась макушка чьей-то головы. Тут он услышал:
– Акклиматизировались, господин Куршин? Здравствуйте, во-первых!
– Привет, – неуверенно отозвался Алекс, все еще не понимая, в чем суть события; ожидал, что сюжет одушевиться.
– Для начала принесу извинения за потрясения, которые вам довелось испытать, – продолжил закадровый собеседник. – От имени людей, которых я здесь представляю. Об оправданиях речь не идет, дань вежливости, так сказать…
Алекс пожал плечами, казалось, не зная, уместен ли отклик на сказанное, как впрочем, и само извинение. Перевернул планшет в надежде хоть как-то оживить картинку. Но тщетно, та же пугающая своей недосказанностью расстановка. Но закадровый голос прочно уцепился за экспозицию:
– Вы сегодня неразговорчивый, ну да ладно. Поясню, почему вы здесь. Причин несколько, но главная кроется в вас самих – не на ту лошадь поставили, причем необеспеченными векселями. Так что долговая яма была вопросом времени…
– Вы произвели неплохое впечатление. Один из немногих, кто за последний год, знакомясь со мной, поздоровался. Но, боюсь, со мной что-то не так, коль назвать свое имя вы не захотели, впрочем, как и почти все ваши предшественники, – дождавшись паузы, деликатно попенял Алекс.
– Промашка вышла, виноват. Я – Борис, отчество пропускаю. Как в целях безопасности, так и уважая принятую на Западе модель общения, – принес извинения «голос» с именем, то выходящим из моды, то вновь на слуху. Продолжил: – Но, признаться, обрисованная вами закономерность удивления не вызывает. Вас, Алекс, угораздило вляпаться в затяжной катаклизм и сопутствующую ему «интенсивную терапию», где кризис на кризисе и кризисом погоняет. Так что в кривую вашего похождения нам сирым не вписаться. От набора проблем и факторов риска, сопутствующих вам, голова кругом.
– Может быть и так, – Алекс тяжко вздохнул. – Только не меньше бесит еще одна тенденция: ведомственную принадлежность моих опекунов порой приходится клещами вытаскивать и не всегда успешно.
– Я думал, вы мудрее, Алекс, – после многозначительной паузы откликнулся Борис. – Посудите сами: вас прихватила воронка форс-мажора – и не одномерного, а перетекающего из одной среды в другую. Кодекс выживания здесь прост: кормиться чужими активами, не задействуя собственных. При этом укрывать помыслы, насколько это возможно. Был бы кто-то другой, я бы на ремарку не отреагировал, дискутировать с лицом случайным, простого звания – себе дороже. Но для человека с аналитическими задатками, как у вас, не понимать базовых принципов конкурентной среды, да еще не делая скидок на человеческий фактор, не знаю, что и сказать…
– Не очень-то вяжутся ссылки на житейскую мудрость с ожерельем трупов, усыпляющим газом, смирительной рубашкой, прочими атрибутами террора, которые плотно за мной увязались с недавних пор. Выживание и мудрость – категории разной модальности, оттого едва совместимы, не правда ли? – предложил свой угол зрения склонный к философствованию патентованный заложник.
– Ладно, господин Куршин, – сворачивал коврик риторики Борис-невидимка. – Нам есть, о чем поговорить, помимо общих слов. В частности, вы осознаете свой юридический статус здесь у нас, в России?
– Наверное, у вас, – уточнил Алекс. – Там, где я сейчас нахожусь – никем непризнанная республика, зажатая между Молдовой и Украиной… Россия тут представлена одним миротворческим контингентом, да и то, похоже, рекрутированным из местных жителей.
– Ну, вы же понимаете, – выразительно хмыкнув, ехидно заметил «закадровый», – география в эпоху глобализма – категория относительная. Продолжил, посерьезнев: – По факту, вы консультировали – и не вообще, а по крайне чувствительному поводу – одного из самых опасных преступников века, помогая ему уйти от наказания…
– Что-то новенькое, хоть и немалый прогресс: в работе на японскую или там польскую разведку уже не обвиняют, – заметил «приспешник».
– Не советовал бы паясничать, Алекс, – предостерегал Борис. – Не в вашей ситуации. Ведь кто только в вашей истории не отметился – и американцы, и израильтяне, и немцы, большего того, запустили в нее свои коготки. Чего достаточно, чтобы упечь вас на очень долго, с учетом возраста – то, возможно, до скончания дней. Но сие обстоятельство меркнет на фоне главного греха: в ущерб национальным интересам России вы проталкиваете формулу ухода президента от уголовной ответственности, как и защиту его состояния, преступно нажитого.
– Борис, вы готовите свою версию списков на люстрацию, конкурируя с Форумом Свободной России, который учрежден так называемой демшизой? – дался диву Алекс. – У них мало того, что весь массив российских управленцев поражен в правах пожизненно, для головной колонны вертикали уже камеры расписаны. Если я в этот отряд определен, то делать нечего. Как говорится, был бы кандидат, а статья найдется. Только уместно ли меня отфильтровывать, неся нешуточные расходы? Денежные, логистические, кадровые – потянули-то вы откровенную пустышку…
– Не кажется ли вам, что ваше внедрение в ближний круг президента – отнюдь не цепь чудодейственных случайностей, а изощренный план противостоящих режиму сил? Если взглянуть трезво, то проникнуть туда иностранцу – без серьезной поддержки! – перспектива нулевая, – огорошив Алекса, ссылался на теорию вероятности «голос». – Кроме того, судя по вашим репликам, вы всерьез верите в свою миссию мыслителя, будучи, по факту, провинциальным, хоть и хватким борзописцем…
Алекс торопливо облизался, после чего застыл с полуоткрытым ртом, точно при вчерашней газовой атаке. Только тогда мозг был словно рубильником отключен, а сегодня – ослеплен невероятным открытием.
Последнее время Алекса то и дело покалывало, что в его феерии явно что-то не то – она не втискивается в самые растяжимые рамки допустимого. Ведь у детективщиков обострен инстинкт реализма – он, можно сказать, основной параметр дарования. Не ощущая мироздания на тактильном уровне, не купить читателя на свои придумки. Вся остросюжетная проза зиждется на иллюзии достоверности. Ее конструкции – продукт придирчивых тестов на логический разрыв.
Так вот, в осмыслении авантюры, его пленившей, Алекс то и дело упирался во рвы, преодолевать которые, не включив фантазию сочинителя, не выходило. Шла бы речь о чем-то второстепенном, этим можно было пренебречь: без отслаивания чешуи до мякоти истины не докопаться. В его же истории – избыток логических сбоев, пусть не лишенных обаяния обманчивой достоверности.
Главное: вероятность знакомства президента с его творчеством – и не вообще, а с точечным исследованием – стремилась к отрицательной величине. То есть не просто хромала первопричина его найма, ее не удавалось рассмотреть в начальной, приземленной оптике. Ибо любая домысливаемая – от лукавого.
Сложившееся сей момент уравнение говорило: в его авантюре никакой органики не было и быть не могло. Он не более чем марионетка, неким демиургом подобранная для передела института власти. Функция марионетки: подсадить президента РФ на определенные представления, эксплуатируя его юридическую уязвимость в связи с истечением мандата на власть.
Поскольку зависимость состоялась, наступил цикл ее манипулирования, суть которого – удерживать президента в некоем психологическом ошейнике. Как? Очень просто: отсечь его от иглы индокринации, то есть изъять конфидента-советника. Тут тебе и сверхчувствительный удар по престижу сакральной власти, и физическая ломка.
При этом дерзость и размах провокации изумляли: надо же, ментально захомутать владыку седьмой части суши! Между тем напрашивалось, ввергая в унынье: для столь грозной когорты заговорщиков судьба подсадного сродни канцелярской принадлежности, как правило, одноразового пользования…
Таков был не прогноз, а, ему казалось, отутюженный до стрелок факт.
– Что я должен делать? – обреченно спросил Алекс, будто выбрасывая белый флаг перед раздавившим его открытием.
Между тем действий от Алекса не ожидалось, разве что попрактиковаться в экскурсе в советское прошлое. Ибо Борис поведал Алексу новую, отдающую нафталином авантюру президента, который, оказалось, вознамерился изнасиловать российскую конституцию. Причем самым наглым в своем примитивизме образом: обнулить предыдущие каденции, законодательно закрепляя свое право избираться еще два срока. Над этим в режиме жесточайшей секретности якобы трудится весь его аппарат.
Алекс поначалу испытал недоверие к сказанному, возможно, оттого, что при такой расстановке его прогноз о неизбежности сложения ВВП полномочий – ошибочен. Впрочем, таких, как Алекс, ставивших на этический НЗ президента, без коего, казалось бы, в современной политике не прижиться, хватало. Но по мере развития Борисом темы Алекс понял: похоже на то. В немалой степени потому, что такой поворот хоть и конфликтовал с буквой его прогноза о будущем ВВП, его духу соответствовал.
Притом что Алекс Куршин, по мнению некоторых аналитиков, вплотную подобрался к нерву мотиваций президента, выходило, что он недооценил его намерения. Дело в том, что Алекс прогнозировал будущее ВВП, задействуя критерии минимальной цивилизованности. Принимал в расчет и мессианские позывы президента – войти в историю новоявленным Петром I. Кроме того, полагался на свойство, без которого профессиональному спортсмену не состояться: трезвая оценка того, что тебе по плечу.
На выходе, однако, обнаружилось незатейливое создание, для которого не только место в пантеоне великих до лампочки, но и судьба нации, верности которой он будто своими декларациями и делами присягал; животное, дивным образом паразитирующее на зацикленности правящего класса сохранить все, как есть; субъект, страшащийся казенного дома, весьма похоже, не только для себя, но и для ближайших родственников – настолько его шайка-лейка, охреневшая от золотой лихорадки по-русски, набедокурила.
Невзирая на крах своей самооценки из-за двух пропущенных прямых, Алекс, довольно быстро совладал с собой и к огромному удивлению собеседника в какой-то момент озвучил:
– Я, признаться, ваш генеральный план, едва он прозвучал, недопонял. Скорее всего, фактор внезапности сделал свое. Тогда… не понимаю, зачем понадобилось меня похищать. Отговорить президента от обнуления, учитывая химию, возникшую между нами? Не проще ли было на меня выйти, никого не убивая и не ставя в раскорячку посольство не меньше вас безбашенной страны? Как бы меня плотно не пасли… Ведь узнай я о конституционном перевороте, попытался бы президента переубедить. Хотя бы потому, что эта идея не только ничего не решает, но и задирает планку его рисков до небес, стало быть, и мою собственную. Ему невдомек, что лимит подгонки под себя реальности выбран и пора договариваться. Да, в качестве просителя, хоть и упакованного по максимуму…
– Не пойму, о чем вы, – перебил Борис. – Выравниваете линию фронта?
– Теперь я не пойму: чью линию, свою или хозяина Кремля? – возмутился Алекс. – Что так, что этак я заложник. Так что самое время озвучить условия выкупа!
– Кто сказал, что вы подлежите обмену? Кроме того, что вам делать на той стороне, уцепившейся за прошлое зубами? Вас же, прогрессиста, выходца из ядреного совка, от его новой инкарнации не может не тошнить, – загнал Алекса в смысловой угол «закадровый». После чего спешно раскланялся, не раздав намеков и авансов.
Глава 7
Киев, штаб-квартира Службы внешней разведки Украины, 21 октября 2019 г.
Глава службы Евдокимов порывался докладчика перебить, но не выходило. Ни темп речи, ни стиль изложения тому причина, а уникальность темы, с которой явился завотделом перспективных разработок Гончарук. Темы огромного, граничащего с мистикой приворота.
При этом Евдокимов понимал, что у предлагаемого проекта скорее литературный контент, нежели осязаемая перспектива. Но в том-то и беда: у творческого воображения нет четкого водораздела – между сухой коркой истины и эклером самообмана. Мятежная душа и рацио – извечный симбиоз, движущий начинаниями высшего порядка. Увы, без всякой гарантии на успех.
Так или иначе, Гончарук разработал нечто, что оживляло ведомственную рутину, пусть пока на уровне планирования; сводилась она к промышленному шпионажу в странах первого мира, и, как ни противоестественно, к внутреннему шпионажу – в бандитских анклавах на востоке страны, откушенных Россией.
Суть новой разработки: в политической надстройке России, до недавних пор недосягаемой, Гончарук нащупал некие, пока воображаемые, источники влияния. Причем настолько самобытные, что было не разобрать: этот проект – шпионская байка или все же редкая удача. Уж больно интригующей казалась комбинация. Стало быть, подсказывала шпионская интуиция, проект заслуживает привилегированного статуса.
Как это нередко в разведке случается, ценная разработка возникла из ничего, разумеется, если любовь воспринимать в терминах летучей неопределенности. Некто Игорь Кислюк, урожденный Рыбницы, контрактник воинского контингента РФ в Приднестровье, потерял голову от одной смазливой девчонки, жительницы Окон, Одесской обл. Без оглядки на расстояние в 70 км, разделяющее село Колбасна, место его службы, и географические координаты пассии. К своему разочарованию, взаимности не обрел. Если бы не его завидная по меркам депрессивного региона (Одесская область-Приднестровье-Молдова) зарплата, то был бы своей Ниной отшит как не отвечающий миру ее девичьих предпочтений. А так удостаивался редких свиданий, обеспечиваемых его дорогими подарками. Без малейших намеков на интимную близость. Поцелуи в щеку, не более.
Отчаявшись, Игорь удумал заручиться поддержкой отца девушки, как и он, служивого, капитана украинской полиции, союз с которым, ему казалось, проторит путь к сердцу любимой. И не просчитался, встретив полное взаимопонимание. Было оно, правда, своеобразным – скорее отдалявшим от обладания Ниной, нежели наоборот. Ведь контакты с пассией переместились в родительскую квартиру в виде официальных ужинов с частотой один-два в месяц, где не выходило даже к Нине прикоснуться, поскольку по прошествии получаса девушка под тем или иным предлогом удалялась. Ее пространство тотчас занимал отец, раздававший между делом туманные авансы о скором воцарении у пары гармонии, но куда чаще – допытывался о структуре российского воинского контингента в Приднестровье в целом и в городе боеприпасов (с. Колбасна) в частности, в охране которого Игорь служил. Женишок хоть и откликался без энтузиазма, но служебную тайну исправно выбалтывал, присяге изменяя…
