Густав Майринк
Ангел западного окна
Надобно поискать заправилу и подстрекателя среди знатных господ нашего королевства, а то и среди властей предержащих. Может статься, это один из них, а именно известный Джон Ди!
Дабы простой люд Уэльса совратить и власти дьявола предать, учинили разбойники намедни осквернение чудотворного святого места последнего упокоения его преосвященства господина епископа Дунстана Бридрокского[19], склеп разорили и разграбили, святые реликвии по ветру пустили охальники, о чем с глубочайшем прискорбием докладываю вашему преосвященству. Учинили же богохульники сие непотребство, потому как все добрые католики веруют, что гробница святого Дунстана пребудет в целости и сохранности во веки веков и гнев Господень, а тако же молния небесная поразит насмерть всякого нечестивца, кто дерзнет протянуть кощунственную руку к святыне сей. Бартлет же, глумясь и поносные слова изрыгая, святыню осквернил при народе – многие толпы простого люда сие видели.
Далее спешу сообщить вашему преосвященству вести, дошедшие до моих ушей ныне: якобы прибывший к нам из Московии престранный путешественник, о коем по секрету рассказывают самые диковинные вещи, в недавние времена тайно встречался с Бартлетом Грином и вел с ним подозрительные конфиденциальные переговоры.
Имя же носит сей московит чудное – Маски, и сдается, не подлинное то имя оного путешественника, а прозвище, а что оно значит, не ведаю. Величает себя магистром царя московского, телом тощ, волосом сед, лет ему, должно быть, более пятидесяти, а рожа татарская. Говорят, будто бы негоциант и в страну нашу прибыл, чтобы торговлю вести разными раритетами да безделицами русскими и китайскими. Может, так и есть, но подозрителен торговец весьма, никто не ведает, кто он таков и откуда на самом деле явился.
К прискорбию моему, доныне не увенчались успехом попытки схватить означенного магистра Маски, потому как неуловим наподобие дыма.
Касаемо магистра сего имеется одно обстоятельство, кое может послужить уликою и делу его скорейшего арестования пособить. В Бридроке нашлись дети, видевшие, как приблизился московит к разбитому и оскверненному склепу, пошарил руками меж развороченных каменных плит и достал из-под них два блестящих шара, один красный, другой же белый, небольшие, предназначенные, похоже, для игры какой-то и выточенные из драгоценной слоновой кости. Московит, доносят, с видом полного довольства оглядел сии шары, после чего, спрятав оба в карманы, поспешно удалился. К сему осмелюсь высказать предположение, что шары магистр присвоил, усмотрев в них курьезные раритеты, а как сам он таковыми торгует, то и сбудет их вскорости покупателю. Учредил я сыск, дабы местонахождение сих шаров установить, но покамест ни шаров, ни самого магистра сыскать не удалось.
Напоследок полагаю настоятельно необходимым поделиться с вашим преосвященством, духовником моим пред Господом, тревогою, коя не оставляет меня в последнее время. Суть же такова. Попали ко мне некоторые письма господина моего и властителя, губернатора. Порешив, что сие есть знамение свыше, я оставил их, негласно, у себя. А среди писем обнаружился доклад одного ученого доктора, нынешнего наставника в науках Ее Высочества леди Елизаветы, принцессы Английской. Доклад же содержание имеет весьма удивительное. Прилагаемый к докладу особливый пергаментный лист, не навлекая на себя подозрений и не нанося ущерба посланию, изъял я из письма доктора и вместе с настоящим донесением предаю в руки вашего преосвященства. В письме же господину губернатору ученый наставник Ее Высочества сообщает нижеследующее.
На четырнадцатом, ныне завершившемся году жизнь леди Елизаветы протекала наилучшим образом. Произошла чудесная перемена в ее поведении, дотоле, как известно, весьма необычном, – принцесса обратилась к занятиям, кои приличествуют юной леди. Кулачные бои, лазание по деревьям, обычай щипать и потчевать колотушками служанок и подруг, да еще забавы, состоявшие во вспарывании животов и прочих истязаниях мышей и жаб, по всей видимости, утратили в глазах принцессы былую прелесть, леди Елизавета замкнулась, предалась молитве и прилежному изучению Священного Писания. Но, видно, подбил ее к тому нечистый со своими пособниками!
Леди Эллинор, дочь лорда Хантингтона, шестнадцати лет от роду, жалуется, мол, принцесса нередко во время игр так пылко на нее набрасывается, что остаются синяки и царапины на деликатнейших частях тела. В минувший день святой Гертруды леди Елизавета, принцесса Английская, изъявила желание поехать кататься верхом со своими подругами по Эксбриджскому лесу, откуда забывшее о приличиях веселое общество помчалось по пустошам, уподобясь ведьмам дьявольской свиты, не знающим ни стыда, ни благопристойных манер, в точности как поганые язычницы амазонки!
Помянутая леди Эллинор на другой день сообщила по секрету, что в Эксбриджском лесу леди Елизавета разыскала тамошнюю старую колдунью и, заклиная грязную ведьму Пресвятою Кровью Христовой, просила предсказать судьбу, подобно тому как некогда выспрашивал у ведьм о своей доле покойный предок леди Елизаветы король Макбет[20].
Леди Елизавета, принцесса Английская, не токмо услышала многие пророчества, изречения и невнятное бормотание, но еще и получила от чертовой старухи приворотное зелье, должно быть, дьявольский любовный напиток, и тотчас, не сходя с места, выпила до последней капли, обрекая тем самым бедную свою душу на адские муки. После чего ведьма написала свои предсказания на пергаменте; прилагаемый к сему corpus delicti[21], без сомнения, и есть ведьмовская каракула, в коей я не сумел понять ни единого слова, по моему разумению, написанное есть не что иное, как богомерзкая галиматья. Листок пергаментный к настоящему письму подшит.
О сем счел необходимым незамедлительно донести вашему преосвященству, радея о службе, засим остаюсь и проч.».
Вместо подписи стоял знак )+(.
Рукой моего кузена Джона Роджера здесь же сделана приписка с пояснением, что свое донесение тайный осведомитель составил для страшного Кровавого епископа сэра Боннера, а пергаментный лист, приложенный к нему, – вероятно, и в самом деле запись, сделанная рукой эксбриджской ведьмы, предсказание судьбы принцессы Елизаветы, впоследствии взошедшей на английский престол. Вот этот текст:
Вопрошала я Гею, Черную Матерь[22],
нисходила в темную бездну
по семижды семидесяти ступеням.
«Взвеселись, королева Елизавета! —
вещала Черная Матерь. —
Испила ты питья себе на великое благо!
И разделит питье, и накрепко свяжет:
мужа с женой разлучит и сызнова свяжет.
Здравым нутро пребудет,
хворь его не затронет,
целое устоит, коль половина погибнет.
Я оберегу, я свяжу, я заколдую!
На ложе твое уложу жениха ночною порою,
станете с ним едины! День вслед за ночью грядет —
не распадется единство,
„я“ и „ты“ – словеса пустые его не разрушат!
Ни на земле, ни за гробом не расстанутся венценосцы!
Мой напиток чудесный создаст из двоих одного,
взор устремившего и пред собою, и вспять,
глаз не смыкающего властелина.
Тысячелетия для него – что мгновенья.
Духом воспрянь, королева Елизавета!
Черный кристалл породила Черная Матерь,
Камень спасение принесет престолу,
части короны разъятой
соединит он навеки.
Половина венца – твоя, мужу вручи другую,
победоносцу, вонзившему
меч серебряный в холм зеленый.
Ждет плавильная печь, ждет и брачное ложе,
пусть же злато и злато сплавятся в слиток,
и засверкает корона цельнолитая».
Тайный осведомитель тоже снабдил пергамент пояснением, на отдельном листке, подшитом к предсказанию колдуньи. Суть в том, что предводитель разбойников Бартлет Грин, упомянутый в письме к епископу Боннеру, был схвачен и брошен в темницу:
«В понедельник на Святой неделе после Великого праздника Воскресения Господня, в лето 1550-е.
Шайка Бартлета Грина разбита, сам же он схвачен, однако не ранен, что поистине чудом почитать должно, ибо сражение вышло прежестокое. Теперь сей преступник, душегуб и злостный еретик надежно закован в цепи, а сторожат его и днем и ночью, так что ни один из послушных ему демонов, ни сама Черная Исаида, кумир поганый, вызволить его не сумеют. Над кандалами его, как ручными, так и ножными, троекратно возгласили „Изыди, сатана!“, сопроводив сии слова крестным знамением и щедро окропив железа святою водой.
Посему возношу истовую молитву Господу, да исполнится по Его воле пророчество святого Дунстана, в согласии с коим осквернитель святого праха, подстрекавший чернь к святотатственным деяниям, – уж не известный ли Джон Ди? – не избегнет кары, но будет подвергнут гонениям, преследованиям и мукам до скончания века. Аминь!»
Вместо подписи тайный осведомитель поставил свой значок )+(.
В новой связке бумаг, которую я наугад вытащил из посмертного архива моего кузена Джона Роджера, оказался дневник нашего далекого предка сэра Джона Ди. Я сразу это понял, как и то, что дневниковые записи служат продолжением сюжета, завязка которого находится в доносе тайного осведомителя, и относятся к тем же годам.
Из дневника, начатого Джоном Ди, баронетом Глэдхиллским, в день торжественного присвоения ему звания магистра.
«В день святого Антония[23], лета Господня 1549-го.
…Да будет день посвящения нашего в магистры днем превеликого пьянства пред лицом Господа! Ах, как ярко воссияют в хмельном пылу носы и плеши отменнейших ученых мужей нашей Англии! Ну да я их проучу, узнают, каково со мной тягаться!..
…Ох, окаянный денек… Окаянная ночь!.. Нет, благословенная ночь, если я заслужил такое!.. Перо нещадно рвет бумагу, все оттого, что рука моя до сих пор пьяна, да-да, пьяна! А разум? Он ясен, как никогда. Снова бранится: проспись, свинья, довольно колобродить! И яснее ясного, светлее солнца мысль: я властитель над всеми следующими поколениями. И вижу нескончаемый ряд моих потомков – королей! Королей на английском престоле!..
…В голове наконец просветлело. Но как вспомнишь минувшую ночь, ее события, голова начинает трещать немилосердно, того и гляди расколется. Надобно все обдумать без спешки и хорошенько понять. После обильных возлияний в честь новоиспеченного магистра Гилфорда Толбота слуга приволок меня домой, а уж как – одному Богу ведомо. Если сия попойка не была наихмельнейшей из всех, случившихся с тех пор, как стоит Альбион, то… Довольно! Скажу лишь, что пьян я был как никогда еще за всю мою жизнь. Праотцу Ною далеко до меня…
Ночь выдалась теплая и дождливая. Должно быть, потому и вино так крепко ударило в голову. Платье мое испорчено, не иначе я вывалялся в грязи, когда на четвереньках добирался до дому.
Очутившись наконец в опочивальне, слугу прогнал с глаз долой, потому как не терплю, чтобы меня, как малое дитя, обихаживали, когда борюсь с бесами опьянения, и уж тем паче не желал бы уподобиться хмельному старцу Ною, на постыдную наготу коего пришлось набросить одежды.
Итак, я стал разоблачаться без помощи слуги. И поскольку преуспел, то с изрядной гордостью взглянул в зеркало.
Что же узрел в нем? Из зеркала с кривой ухмылкой смотрела самая жалкая, убогая, несчастная харя, какую только можно вообразить, – персона с высоким лбом, однако с низко зачесанными пегими, некогда темными волосами, поневоле заподозришь, что скрытое под ними чело есть обиталище низменных страстей, рождаемых пришедшим в упадок рассудком. Взор голубых глаз отнюдь не поражает царственной властностью – он сален, мутен от пьянства, притом нагл. Раззявленная слюнявая пасть и неряшливая козлиная борода, полная противоположность губам – тонким, привычным приказывать, губам истинного потомка Родрика[24], да еще жирная шея, обвислые плечи… – словом, позорный, издевательский портрет отпрыска рода Ди, Глэдхиллских баронетов!
Холодная ярость охватила меня, я приосанился и крикнул уроду за зеркальным стеклом:
– Свинья! А кто же ты, коли не отвратный боров, с головы до пят замаранный уличной грязью? И ничуть не стыдишься? Или никогда не слыхал – “и вы будете, как боги“?[25] Сюда смотри, на меня! Где в тебе хотя бы малейшее сходство со мною, потомком Хьюэлла Дата? Нет и в помине! Негодный ты, потасканный и грязный призрак, а не баронет, человек благородного звания. Потрепанное пугало огородное, а не магистр свободных искусств. Довольно, хватит скалиться пренагло в лицо мне! И ты, и зеркало сие пусть тысячей осколков падут ниц предо мной!
И я занес руку для удара… тут некто в зеркале тоже поднял руку, и почудилось, будто молит он о пощаде, хотя, может статься, сие лишь померещилось моей воспаленной хмельной фантазии.
Глубокая жалость к приятелю из зеркала внезапно пронзила мою душу, и я сказал:
– Джон! Хотя навряд ли ты, свинья, заслуживаешь сего почтенного имени… Джон, заклинаю тебя колодезем святого Патрика[26], одумайся! Обрати помыслы свои к добру, возродись в духе, ежели хочешь и впредь оставаться верным моим спутником. Воспрянь же наконец, чертов пропойца!
И в тот же миг отражение в зеркале горделиво расправило плечи, чего и следовало ожидать, коли поразмыслить о том на трезвую голову, но в хмельном угаре я порешил, что зеркальный мой приятель и впрямь вознамерился изменить нрав свой к лучшему, а потому, взволновавшись до глубины души, я воскликнул:
– Ах, свинский собрат мой, стало быть, ты уразумел, что отныне не должно тебе жить по-прежнему! Отрадно мне, друг дорогой, видеть твое стремленье к духовному возрождению, ибо… – тут из глаз моих хлынули слезы умиления и жалости, – ибо в ином случае что станется с тобою?
Тот, к кому обращался я с речами, в свой черед лил слезы, что еще более укрепило меня в нелепом заблуждении, будто бы изрек я слова изумительно мудрые, и я продолжал речь, обращенную к кающемуся грешнику:
– По великой милости Всевышнего, падший собрат мой, ты ныне явился мне в прискорбной своей бедственности. Пробудись же и сверши столь многое, что тебе под силу, а я… обещаю!.. я впредь не буду с тобой, нынешним, знаться и… и… – Судорожная икота, вызванная выпитым вином, сдавила горло и принудила меня умолкнуть на полуслове.
Но тут – ужас леденит душу! – в ответ раздался голос моего зеркального двойника, ровный и мягкий, однако прилетавший словно бы издалека и как бы шедший через длинную трубу:
– …и не найду ни покоя, ни отдыха, пока не взяты будут прибрежные земли Гренландии, страны под небесами, озаренными северным сиянием… Пока не ступит нога моя на ту землю, пока не покорится Гренландия моей силе… Завладею Гренландией – завладею королевством заморским и короной Англии!
Голос умолк.
Как добрался я, нетрезвый, до постели, не помню. Смятение в мыслях настало великое, противиться ему не было силы. Мысли кипели и бурлили надо мной, как бы до меня самого не касаясь.
Они были превыше меня, однако же я их направлял.
Из зеркала ударил вдруг яркий луч… вот она, суть роившихся надо мной мыслей, – падучая звезда! Луч поразил меня и пронизал насквозь, но заскользил в будущее, он озарил всех ныне еще не рожденных моих потомков! Вспышка сия есть посыл в грядущие столетия.
Я поспешил запечатлеть сей феномен и дрожащей рукой описал его, насколько сумел, в дневнике. После чего, мысленным взором оглядевши таинственным образом представшую в моем воображении долгую галерею венценосцев, которым суждено продолжить мой род, я, не расставаясь с сими образами, погрузился в сон.
Ныне постиг: коли стану я королем Англии – а что может воспрепятствовать осуществлению чудесного, сверхъестественного и все ж таки явившегося моим чувствам откровения? – коли стану королем Англии, то на троне, на каковой первым взойду я, будут в дальнейшем восседать мои сыны, внуки, правнуки. Хо-хо! Я вижу пред собой святую истину! Клянусь знаменем святого Георгия, вижу и путь к ней! Я, Джон Ди.
В день святого Павла[27], лета 1549-го.
Ныне долго размышлял о пути моем к престолу.
Грей[28] и Болейн[29] – сии имена наличествуют в нашем родословии. Стало быть, королевская кровь течет в моих жилах. Король Эдуард[30] хвор и немощен. Скоро уж кровохарканье уложит его в гроб. За престол будут бороться две женщины. Где же знамение Господне?.. Мария?[31] – Игрушка в руках католиков. Уж если кто вовек не признает меня своим другом, так это попы. Вдобавок Марию точит тот же недуг, что и брата ее, Эдуарда. Чахотка. Кашель. Тьфу ты, пропасть! И руки у нее всегда влажные и холодные.
Стало быть, судьбе и Богу угодна другая – Елизавета. Наперекор всем козням врага рода человеческого восходит ее звезда.
Каковы мои диспозиции? Я был представлен ей. Дважды в Ричмонде и в третий раз в Лондоне. В Ричмонде я для нее достал из пруда лилию, испачкав при сем туфли и чулки.
А в Лондоне… Ну что же… Прикрепил ленточку на ее платье, как раз на бедре, за что она отблагодарила меня пощечиной. Думаю, для начала немало.
Отправил в Ричмонд надежных лазутчиков. Надобно найти какой-то предлог…
О расположении и умонастроениях леди Елизаветы поступили добрые вести. Ей надоели ученые занятия, она жаждет приключений. Знать бы, где нынче обретается московит Маски!
Нынче прислали карту Гренландии, ту, что я выписал из Амстердама, увраж любезного друга моего, мастера картографии Герарда Меркатора[32].
В день святой Доротеи[33].
Нынче объявился у меня Маски. И сразу вопросил, не может ли чем услужить. У него, мол, имеются новые диковины азиатские. Приход московита поверг меня в изумление, ибо в недавнее время тщетно пытался я его разыскать. Маски упросил меня сохранить в тайне это посещение. А пребывание московита в моем доме ныне дело нешуточное, может и головы стоить. У епископа Боннера во всех щелях доносчики и шпионы.
Маски показал два шарика из слоновой кости, красный и белый, каждый состоит из двух полусфер, соединяемых посредством резьбы. Никакой особой ценности я в них не усмотрел, но оба купил, отчасти по причине собственной ретивости, отчасти желая Маски к себе расположить… Он обещал мне всяческое содействие. Я попросил его приготовить действенный любовный эликсир, колдовской напиток, что пробуждает любовь испившего сего зелья и дарует счастие тому, кто, посылая напиток своей возлюбленной, сотворит молитву. Маски сказал, он, мол, эликсир не приготовит, но раздобудет. Мне-то какая разница? Я иду напролом, побыстрей бы цели достичь. На шарах же слоновой кости, купленных у Маски, я шутки ради нацарапал какие-то знаки. И отчего-то вдруг шары сии вызвали во мне страх и отвращение, странное дело! Я выбросил их за окно, вот так-то…
Маски, царский (сие верно ли?) магистр, для приготовления любовного „фильтра“ потребовал дать ему моих волос, крови, слюны, да еще… тьфу! Получил все, что ему надобно. Мерзостно, однако годится, ибо приведет к заветной цели!
В день святой Гертруды[34], лета 1549-го.
Заметил нынче, что не могу хотя бы на минуту отвлечься от сладостных мечтаний о леди Елизавете. Сие мне незнакомо. Раньше леди Елизавета сердцу моему была вполне безразлична… Нет-нет, я должен исполнить то, что предрек глас зеркальный… Обмануться я не мог. События той ночи, бывшие столь поразительными в своей действительности, поныне жгут мне душу, как и в то памятное утро после пробуждения.
Но нынче все мои помыслы устремились к моей… клянусь святым Георгием, я доверю сие бумаге: невесте! К Елизавете!
Что же ей известно обо мне? Ничего, вероятно. Быть может, помнит, как я промочил ноги, срывая водяные лилии, пожалуй, еще – что однажды дала мне пощечину.
Не более.
А мне что известно о леди Елизавете?
Поистине – престранная отроковица. Вместе и сурова, и мягка. Весьма искренна и прямодушна, но притом загадочна, как старинная книга. Припоминаю ее обхождение с камеристками и подругами. Иной раз мнится, будто не дева то была, а дерзкий мальчишка в девичьем платье, коего не мешало бы приструнить.
Однако мне пришелся по сердцу ее смелый и твердый взор. Должно быть, она не упускает случая наступить кое-кому из святых отцов на мозоль, а почтения не выказывает ни перед кем.
Если же надобно, ластится, словно кошка, и добивается своего. Иначе и я не полез бы в грязный пруд за лилиями.
Ручка у нее тяжелая, судя по той пощечине, но притом мягкая, точно кошачья лапка.
In summa[35], как говорят логики, королева!
О да, я решился изловить не простую кошечку, а царского зверя – при мысли этой прямо-таки в жар бросает.
Маски опять скрылся.
Нынче от одного верного человека узнал я о прогулке принцессы верхом, вызвавшей много толков да пересудов. И ведь как раз в тот день – день святой Гертруды – посетили меня столь странные сладостные мечтания… Принцесса в Эксбриджском лесу сбилась с дороги, и магистр Маски указал ей и ее спутникам хижину матушки Бригитты[36] на болотах.
Елизавета выпила любовный эликсир! Да благословит Господь сей напиток!
Леди Эллинор Хантингтон замышляет недоброе, клянусь спасением души, она хочет помешать нашей будущей свадьбе, потому и попыталась в возмутительном высокомерии вышибить из рук принцессы чашу с напитком. Не тут-то было…
Ненавижу эту надменную, жестокосердную особу.
Сгораю от нетерпения: когда же можно будет посетить Ричмонд? Как только улажу все необходимые дела и развяжусь с некоторыми обязательствами, не мешкая подыщу предлог, объясняющий мою поездку в Ричмонд.
Итак, Елизавета, до свидания!
В день Богородицы скорбящей.
Мучат тревоги. Недавние предприятия Воронов внушают большие опасения.
В день святого Квирина[37].
Равнодушие правителя Уэльса окончательно сбивает меня с толку. Почему не принимаются меры к защите Воронов? Почему не использовать вместо них какую-то другую шайку?
Неужели движению евангелистов пришел конец? Неужели лорд-протектор готов предать своих верных подданных?
По всей видимости, я совершил глупость. Нельзя, ох нельзя было идти на союз с чернью. Дело не выгорит, только замараешься.
И все же, если тщательно все взвесить, мне не за что корить себя. Ибо сведения, поступающие ко мне из лагеря реформаторов-евангелистов, вполне надежны. Пути отступления им отрезаны.
Лорд-протектор… (здесь листок оборван)… на завоевание Гренландии. Какое войско, если не сию ораву отчаянных матросов и отслуживших свое наемников, я смогу снарядить незамедлительно, как только начнутся сборы в опасный поход, на завоевание северных земель?
Звезда меня выведет! Незачем отвлекаться пустыми размышлениями.
В четверг на Страстной неделе.
О проклятые страхи! День ото дня гложут все злее. Поистине, сумей человек превозмочь свой страх, раз и навсегда отбросить робость, причем и ту, что потаенно обитает в душе, он стал бы чудотворцем – вот что я думаю. Силам тьмы пришлось бы подчиниться такому смертному… Все еще нет известия от Воронов. Все еще нет известия и от „магистра русского царя“. И ни единой весточки из Лондона!
Последние денежные отчисления в походную казну Бартлета Грина – о, если бы никогда в жизни не слыхивал я сего имени! – превысили мои возможности. Если из Лондона не придет ответ, я буду связан по рукам и ногам!
Нынче прочитал о дерзком разбойничьем набеге Бартлета Грина на вертеп папистов. Подобного этому удалому налету еще не бывало. Не иначе сам черт сделал душегуба неуязвимым для пуль и клинков, однако про других головорезов из его шайки этого не скажешь. Безрассудная вылазка!
Если Бартлет будет и впредь одерживать победы, чахоточной Марии не видать трона как своих ушей. На престол взойдет Елизавета. И тогда – вперед к вершинам!
В Страстную пятницу.
Неужто проснулась та свинья в зеркале? Снова на меня пялится пьяная харя? Напился, негодяй?
С бургундского на ногах не стоишь?
Нет, жалкий слабак, признайся: ты пьян от страха.
О Господи, ведь предчувствовал я! Воронам конец. Их окружили.
Губернатор… я плюну ему в лицо, да, харкну в проклятую физиономию господина лорда!
Опомнись, приятель! Ты сам, на свой страх и риск, поведешь Воронов в бой! Вороны, дети мои! Эгей!
Не трусь, старина Джон, не трусь!
Не трусь!
В день Воскресения Христова, лета 1549-го.
Что же теперь делать?..
Вечером я изучал карту Меркатора, как вдруг дверь словно сама собой отворилась и вошел незнакомый человек. Ни каких-либо знаков, ни оружия, ни письма, удостоверяющего личность, при нем не было. „Джон Ди, – сказал он, – пора покинуть эти места. Обстоятельства неблагоприятны. Все дороги перекрыли враги. Твоя цель недоступна. Остался лишь один путь – морем“. И, не попрощавшись, незнакомец ушел. А я был не в силах шевельнуться.
Наконец вскочил и бросился бежать по коридорам и лестницам, но нигде не обнаружил моего таинственного посетителя. Дойдя до ворот, я спросил кастеляна: „Ты кого это, любезный, пустил в дом в столь поздний час?“ Кастелян ответствовал: „Никого, ваша светлость, никого не видел!“ С тем я и вернулся в комнаты, теряясь в догадках, и вот сижу один и все думаю, думаю…
В понедельник на Святой неделе по Воскресении Господа нашего Иисуса Христа.
До сих пор не решился бежать.
Морем? Это означает, что я должен покинуть Англию, расстаться с моими планами, надеждами… эх, напишу честно: с Елизаветой!
Хорошо, что меня предостерегли. Вороны, как я слышал, потерпели новое поражение. Навлекли на себя беду тем, что посмели осквернить склеп святого Дунстана… именно так скажут католики. Что, если святотатство сие и мне принесет несчастье?!
Пусть! Надо мужаться! Кто посмеет заявить, что я в тайном сговоре с бандитами? Я, баронет Глэдхиллский Джон Ди!
Признаю, это было безрассудством. Да хоть бы и глупостью. Только не трусь, Джонни! Я безвылазно сижу дома, занимаюсь humaniora[38], и вообще я почтенный человек, дворянин и ученый!
Нет, не оставляют меня сомнения. Сколь многообразны орудия ангела, имя коему – страх!
Не лучше ли покинуть на некоторое время Альбион?
Черт бы побрал эти последние денежные пожертвования, из-за них я гол как сокол. Не беда! Попрошу взаймы у Толбота. Он даст.
Решено! Завтра утром я…
Господь Всемилостивый, что такое? Что за шум за дверьми?.. Кто там?.. Я слышу звон оружия! Что это значит? И голос… это же голос капитана Перкинса, он командует, да, вне сомнений, это капитан Перкинс, начальник стражи Кровавого епископа!
Стиснув зубы, пишу, я должен все записать, что бы ни случилось. Молоток грохочет, стучит по дубовым дверям… Уймись, волнение, – не так-то просто вышибить двери, я буду писать, буду, я должен записать все до последнего слова…»
Дальше я увидел приписку, сделанную рукой Роджера, в ней говорилось, что Джон Ди, наш с ним предок, был арестован, что подтверждается письмом:
«Подлинное письмо, доставшееся мне, Джону Роджеру, в наследство от Джона Ди, донесение капитана епископской охраны Перкинса его преосвященству епископу лондонскому Боннеру.
<Дата неразборчива>
„Настоящим доношу вашему преосвященству, что Джон Ди, эсквайр, находившийся в своем замке Дистоун, взят под стражу. Означенный Джон Ди был обнаружен нами при открытой чернильнице и с пером в руке за столом с географическими картами. Ничего написанного его рукой, однако, найти не удалось. В замке мной учинен обыск.
Арестант той же ночью доставлен в Лондон.
По моему приказу его поместили в нумере 37-м, ибо в Тауэре сия камера самая надежная. Осмелюсь полагать, что арестант отрезан от своих многочисленных влиятельных знакомых, чье местонахождение выявить весьма трудно. Для верности 37-ю камеру, в коей помещен узник, гласно именую нумером 73-м, ибо влиятельность некоторых друзей арестанта необычайно велика. Всецело полагаться на тюремщиков и сторожей нельзя, потому как алчны непомерно, среди же еретиков богатеев премного.
Пособничество Джона Ди разбойничьей шайке Воронов можно почитать доказанным, прочее же покажет допрос с пристрастием.
Вашего преосвященства покорнейший слуга Ги Перкинс, капитан, своей рукой написал».
Колодезь Святого Патрика
Я дочитывал рапорт капитана Перкинса, как вдруг раздался резкий звонок, заставивший меня вздрогнуть. Я открыл дверь. Мальчишка-посыльный принес письмо от Липотина.
Когда меня отрывают от каких-то занятий, я раздражаюсь и поэтому совершил ужасный по нашим понятиям проступок – забыл дать пареньку на чай. Неприятно! А как исправиться? Липотин редко присылает записки с посыльным, и каждый раз их приносит новый мальчишка. Должно быть, среди бездомных шалопаев большого города у Липотина множество приятелей, готовых услужить.
Но что же он пишет?
«1 мая, в день св. Социуса[39].
Михаил Архангелович сердечно благодарит – к нему вызвали врача, сейчас он чувствует облегчение.
A propos[40], чуть не забыл: он просит вас поставить серебряный ларчик в строгом соответствии с земным меридианом. А именно: расположите ларец так, чтобы воображаемая прямая меридиана проходила вдоль китайского орнамента в виде волнистых линий на крышке ларчика.
Зачем это нужно, не могу сказать – у Михаила Архангеловича, когда он объяснял, как надо поставить ларец, опять пошла горлом кровь, я, разумеется, не докучал ему дальнейшими расспросами.
Скорей всего, эта старинная серебряная шкатулка желает именно такого расположения, ибо чувствует себя на меридиане наилучшим образом! Сделайте милость, для вас это сущий пустяк, а ларчику будет приятно. Не взыщите, если, на ваш взгляд, подобная просьба не лезет ни в какие ворота, – видите ли, антиквару, который всю жизнь провел в окружении вещей, похожих на столетних старцев, отчасти известны их привычки и склонности, у нас, знатоков старины, со временем появляется чутье, позволяющее распознавать тайные желания и мнимые хвори антикварных вещиц, капризных, точно старая дева. Наш брат с их причудами считается.
Наверняка вы подумали: эдакой тонкости чувств не было, поди, в старой России и тем более нет в нынешней! О да, людей, разумеется, третируют, ведь их духовная ценность ни гроша не стоит. Но красивые старые вещи далеко не так выносливы, как люди…
Знаете ли вы, что китайский орнамент в виде волны на крышке ларчика есть древний символ даосизма, знак бесконечности, а в известных случаях – вечности? Ну, это так, к слову пришлось…
Преданный вам Липотин».
Я бросил записку в корзину…
Ну и ну, что-то не по себе мне от этого «подарка» умирающего барона Строганова. Ладно, где он, мой компас? Не сразу нашел, потом долго возился, прежде чем удалось определить направление меридиана. И конечно же, оказалось, что письменный стол стоит поперек. Вот славная вещь, преклонных лет стол, а никогда еще не позволял себе капризничать и требовать, чтобы поставили в каком-то соответствии с направлением земного меридиана, якобы для его, стола, благоденствия.
Сколько тайного высокомерия во всем, что приходит с Востока!.. Ну хорошо, я сориентировал тульскую шкатулку по меридиану… Еще не перевелись на свете простаки (и сам я в их числе), уверенные, будто бы у человека есть воля и он ее хозяин!.. Каков же результат моей слабохарактерности? Книги, бумаги на столе, и сам стол, и комната, ее обстановка и давний, привычный порядок – буквально все словно перекошено и меня не устраивает. Уже не я, а разлюбезный меридиан здесь хозяин!.. Или тульский ларчик. Все, что стоит, лежит, висит, – вещи в комнате с ним в раздоре, все не по нутру несносному маленькому азиату! Подойдя к столу, смотрю в окно… Час от часу не легче – похоже, все на свете теперь идет вкривь и вкось!
