Виталий Гладкий
Окаянный талант
Когда стали собираться в обратный путь, Беляй удивил Олега еще больше. Вместо того, чтобы вылить остатки ухи и помыть котелок, он оставил его на плоском камне возле костра. А рядом положил ложку, краюху хлеба и поставил рюмку, наполнив ее до краев ерофеичем.
– Пущай откушает, – ответил он на немой вопрос Олега. – Можа, смилостивится…
– Над кем?
– Над нами, грешными. – Тут Беляй остро взглянул на художника. – А в особенности, над тобой.
– Я что, меченый? Я никого не убил, ничего не украл, старался жить по совести…
– Кто знает, что у него в голове. Но зря людям Дедко не является. Да ты не хмурься! Дедко зла никому просто так не делает. Разве что тем, кто без его соизволения позарится на хранимые им сокровища. Но это совсем другое дело.
– Спасибо, утешили…
– Хе-хе…
Когда рюкзак был упакован, Беляй подошел к самой воде и оставил там на листке лопуха три кусочка сахара-рафинада.
– А это еще зачем? – спросил Олег.
– Всегда так делай, когда придешь к озеру, – назидательно ответил Беляй. – Это угощение для вил. Они сладкое любят.
– С ума сойти… – пробурчал художник, и, подхватив свой улов, пошел вдоль берега, держа курс на деревеньку.
Ему вдруг показалось, что все это происходит не с ним; или он сейчас спит в своей городской квартире и видит сон. Правда, сон этот весьма приятен, хотя и несколько странен, если не сказать больше.
Олег даже хотел себя ущипнуть, чтобы рассеять все свои подозрения и предположения, но тут же оставил эту затею – щипай во сне, сколько хочешь, все равно толку никакого. А с другой стороны его очень заинтересовал и Беляй, человек явно не простой, и Дедко, который на поверку вполне может оказаться местным юродивым, а в особенности рассказ старика о сокровищах, якобы спрятанных в окрестных лесах и на дне озера.
Вдруг все эти бредни – чистая правда? Поди знай…
Глава 5
Остаток дня Олег провел в трудах: наколол дров, несмотря на сопротивление Беляя («Вона сколько их, до зимы хватит…» – бубнил тот), наносил для хозяйственных нужд воды в бочку – колодец был на всю деревеньку один; художник насчитал триста двадцать шагов от него до избы – и отремонтировал крыльцо, заменив подгнившие перильца и одну ступеньку.
– А ты, я вижу, мастеровитый, – с удовлетворением сказал Беляй. – Будто и не городской.
– Это все воспоминания о студенческих годах, – весело ответил Олег. – Летом ездил на заработки. Бетон укладывал, дома строил… С деньгами было туговато.
– Да, в городе без денег не проживешь, – с глубокомысленным видом ответил Беляй. – Не то, что в деревне.
– Неужто крестьяне святым духом питаются?
– Зря шутишь… После войны никто больше червонца в руках не держал, а как-то выжили. В магазине только керосин, соль и спички покупали.
– Натуральное хозяйство… Ваша правда, в деревне деньги не так важны, как в городе. Но все же, все же… Раньше было так, теперь по-иному. Другие времена наступили. Без денег – никуда.
– Плохие времена.
– Почему?
– Народ измельчал.
– Я бы не сказал. Скорее, наоборот. Люди вверх тянутся.
– Не о росте молвлю. Люди душевно измельчали. Вон, сказывали на станции, что молодежь от армии бегает. Это как понимать? Родину в беде бросают, защищать ее не желают. Грабят, убивают… Да, и раньше мазурики водились, но их мало было. А нонче ежели много у народа украл, значит, большим человеком становишься, почет тебе и уважение, в депутаты выбирают, в министры… Разве это по правде?
– М-да… Вы правы. Что-то и впрямь неладно в датском королевстве…
– Я о России говорю.
– Это я к слову. Как по мне, так везде наступает общий раздрай. Что у нас, что в Европе, что в Америке. Человечество начало копать себе яму в ускоренном темпе.
– Насчет ямы нам неизвестно, – снова подал себя во множественном числе Беляй, – а вот воздух точно стал другим.
– Кто бы спорил… Заводы дымят, автомашин стало как саранчи, ракеты озоновый слой буравят…
– Ты опять меня не понял. И раньше печные трубы дымили, сажа летала. Но тогда воздух был пользительным, целебным, он лечил. А таперича стал каким-то чужим – густым и вязким. Полной грудью его не вдохнешь. Даже в наших краях.
– Не замечал, – честно признался Олег.
– Молод ишшо, – снисходительно улыбнулся Беляй.
Олег все порывался напомнить ему про обещание показать «кой-чего» – скорее всего, какую-то ценную вещицу, но что-то его сдерживало. А сам Беляй не торопился удовлетворить любопытство художника, словно дразнил Олега.
Рассказ о кладах, которые охраняет мифический Дедко, разбередили воображение впечатлительного художника, и он загорелся идеей найти хоть что-нибудь. Если, конечно, Беляй не привирает.
Дело оставалось за малым – увидеть собственными глазами подтверждение россказней Беляя…
После ужина Беляй вышел во двор, а когда вернулся, в руках у него был берестяной туесок с крышкой. Обычно с подобными коробами деревенские бабы ходят собирать лесные ягоды. Но у Беляя туесок служил шкатулкой.
Открыв с таинственным видом крышку туеска, Беляй достал из него какую-то вещицу и положил на стол перед Олегом.
– Мотри… – сказал он почему-то шепотом.
Олег едва не чертыхнулся – тоже мне сокровище! Перед ним лежала медная лабораторная ступка; в таких дореволюционные химики толкли различные минералы для своих исследований и опытов.
Ради приличия повертев ступку в руках (тяжелая!), Олег вернул ее Беляю со словами:
– Да… очень ценная вещь.
Скепсис Олега не прошел мимо ушей Беляя.
– Гляди зорчей, – сказал он настойчиво. – Вон, тама…
Олег присмотрелся. И увидел у основания ступки клеймо: три короны, виньетка и год – 1705.
– Старинная, – резюмировал он свои наблюдения. – Но к сокровищам эта ступка не имеет никакого отношения. Обычная медяшка. Ее можно разве что в антикварный магазин снести. Ей там самое место. Есть любители, которые собирают подобные вещицы. Но много за нее все равно не дадут.
– Экий ты… – Беляй сокрушенно махнул рукой.
«Наверное, хотел назвать меня болваном», – мысленно рассмеялся Олег. Похоже, старику медная ступка казалась чем-то вроде волшебной лампы Аладдина.
Беляй сердито схватил ступку со стола и вернул ее обратно в туесок. Когда его темная, будто обожженная на костре, рука вынырнула из глубины туеска, в ней что-то блеснуло.
– А что теперь скажешь? – Беляй победоносно улыбался щербатым ртом.
Монета, которую он передал Олегу, была золотым червонцем Петра I выпуска 1706 года. Она великолепно сохранилась – словно совсем недавно вышла из-под чекана. Видимо, червонец припрятали в виде клада сразу после того, как золотой кругляшек покинул монетный двор.
– Здорово! – Олег тер монету между пальцами, словно не веря в ее реальность. – Это раритет. Радуйтесь, вы богатый человек. За нее могут дать столько тугриков, что вам хватит еще на одну жизнь.
– А пошто мне вторая жизнь? Мне и одной вполне достаточно.
– Это… из озера?
– Хе-хе… Любопытный ты, паря. Поди, хошь немного поправить свои денежные дела?
– Я любопытный, а вы догадливый. Действительно, богатством я не страдаю. И если мне упадет в руки что-то наподобие этого червонца, то отказываться не стану.
– В этом-то и вся беда… – Беляй поскучнел, нахмурился. – Эх, люди-человеки… Все вам мало. Вот мне бы твой талант… я бы жил и радовался каждому дню. Быть отмеченным особым знаком свыше – это ли не клад? Смекай.
– Да уж… смекаю… – У Олега тоже испортилось настроение. – Вашими бы устами да мед пить. Жизнь гораздо сложнее неких моральных установок. Может, все ее искушения и происходят от нечистого, но больно уж они сладостны. Как устоять?
– Ежели внутри нет стержня – не устоишь. И то верно – праведником могеть быть не всякой. А касаемо богатства, так ить человек сам по себе великая ценность.
– Наверное. Спорить не буду. – Олег остро посмотрел на Беляя, немного поколебался, но все-таки высказал мысль, которая мучила его весь вечер: – Что-то я вас не пойму. С какой это стати вы так раскрываетесь перед незнакомым человеком? Рассказываете о кладах, показываете очень ценную монету… Вы не боитесь, что я могу вас ограбить?
– Хе-хе… Паря, я так долго живу, и так много видел в своей жизни, что мне ужо ничего ить не страшно. Но ты прав, тут я допустил промашку… – Беляй, хитро улыбаясь, взял монету и пошел к выходу. – Пойдем, касатик…
Недоумевающий Олег потопал вслед за ним. Так гуськом они и подошли к деревенскому колодцу. Солнце уже спряталось за горизонт, но вечерние сумерки были ясны и прозрачны.
– Слушай, – сказал Беляй, поднял руку с червонцем над срубом… и разжал ладонь!
– Что вы делаете?! – вскричал Олег.
– Говорю тебе – слушай. И помолчи.
Насчет молчания Беляй мог бы художника и не предупреждать. Олега на какое-то время переклинило. Он лишь зевал широко открытым ртом, пораженный до глубины души поступком «лешего». Бросить воистину бесценную золотую монету в колодец!
Звук падения монеты почему-то запаздывал. Наконец внизу тихо булькнуло. Олег с недоумением посмотрел на Беляя. Старик был очень серьезен.
– Энто чтобы не смушшать тебя, – предельно просто объяснил он свой поступок. – Человек ты порядочный, сразу видно, но блазнить неокрепшую душу – грех.
– Ваша монета – вам и решать, как с ней поступить, – сделав над собой усилие, ответил Олег. – Но почему она так долго падала? Колодец вроде не очень глубокий.
– А, заметил… Молодца. Сие есть великая тайна. Никто не ведает.
– Неужто не пытались разгадать? – машинально спросил Олег, который в этот момент думал: «Верить – не верить… Бред какой-то…»
– Почему не пытались? Пытались, а как же. Были такие смельчаки. Тока опосля первой же попытки слазать в колодец некоторые ума лишились, а особо удачливые – поседели. Так-то.
– Разве они ничего не рассказывали?
– Хе-хе… Эх, паря. Говорю же тебе – больными становились. Что могеть сказать слабый на голову?
– А другие – те, что стали всего лишь седыми?
– Они все позабыли. Чудеса…
– Но ведь колодец нужно время от времени чистить. Не так ли?
– Так.
– И что?
– Ничего. Энтот колодец чистить не нужно. Он бездонный. Как-то пытались измерить его глубину, веревки не хватило. На том и успокоились.
– И все же, кто-то ведь его копал.
– А как же, копали. Хе-хе…
– Кто и когда?
– Ну, насчет когда – никто не помнит. А вот кто… – Беляй нагнулся к Олегу и прошептал: – Бают, что сам Дедко…
– Бросьте! – рассердился Олег. – У вас, как только что, так сразу Дедко. Хорошая отговорка, на все случаи жизни. Все, пора на боковую. Я устал слушать ваши сказки.
Он круто развернулся и пошел к избе.
– Экий ты сердитый, паря, – раздалось позади.
И тут Олегу послышался чей-то смех. Казалось, что смеется какой-то великан: «Хо-о, хо-о, хо-о…»; обычно такие звуки издают в старых кузницах ручные меха, которыми раздувают горн. Смех раздавался как бы со всех сторон – будто были включены невидимые звуковые колонки очень мощной стереосистемы.
Олег резко тормознул и посмотрел на Беляя. Старик ответил ему удивленным взглядом.
– Вы слышали? – спросил Олег.
– Что я должен был слышать?
– Смех.
– Я не смеялся. Тебе почудилось.
– Нет, правда, – настаивал художник. – Я ведь не глухой. И не о вас речь. Смех был богатырским, на всю округу. Как можно было его не слышать?
Беляй многозначительно ухмыльнулся и ответил:
– Ну, не знаю, что тебе сказать… Ваще-то догадка лежит близко, но в Дедко ты не веришь, а другого объяснения у меня нетути.
Олег впился взглядом в безмятежную физиономию старика. И ему неожиданно показалось, что за внешней простотой и добротой посконной деревенщины скрывается другой человек – моложе, умнее и жестче.
Возможно, в этом наваждении сыграло роль освещение – глубокие сумерки сгладили морщины на лице Беляя и заставили молодо засветиться белки глаз, на которых днем были видны многочисленные прожилки кровеносных сосудов.
– Не верю! – отрезал Олег и начал подниматься на крыльцо.
После ночных бдений и всех дневных перипетий сон буквально валил его с ног. Едва добравшись до топчана, Олег рухнул на медвежью шкуру и уснул словно убитый.
Ему было совершенно безразлично, существуют в природе Дедко и его сокровища или нет. Он настолько умаялся, что в эту ночь даже сны обошли стороной его тяжелую голову.
Глава 6
Олег постарался проснуться пораньше – чтобы не встретиться с Беляем. Он все еще злился на старика, так как считал, что тот его обманывал. К надувательству можно причислить и трюк с монетой (похоже, старый прохиндей бросил в колодец камешек – это элементарный детский фокус), и когда раздались странные звуки, похожие на смех, а Беляй с невинным видом снова начал кивать на Дедку.
Именно похожие, в этом Олег уже не сомневался. Он вспомнил, как однажды в Карелии уже слышал нечто подобное, когда ездил туда на этюды – еще во время учебы в художественном институте. Местные жители объяснили этот феномен «дыханием» болота. Это когда из его глубин неожиданно поднимаются наверх большие пузыри болотного газа.
Прихватив с собой краюху хлеба, луковицу и несколько жареных рыбешек, Олег перекинул через плечо этюдник, достал из своей объемистой сумки раскладной стул, и потихоньку, чтобы не разбудить Беляя (старик, как и в первую ночь, спал крепким сном младенца, и, на удивление, даже не храпел), вышел во двор.
Утренняя заря занимал полнеба. Олег шел, любовался феерической красотой небесной сферы и по профессиональной привычке прикидывал, какие бы краски он употребил, чтобы написать картину рассвета: там немножко краплака, там пару мазков вермильона, а чуть ниже красный, оранжевый и желтый кадмии…
Засмотревшись на небеса, он едва не грохнулся, зацепившись за камень. Чертыхнувшись, Олег поправил на плече ремень этюдника и пошел вперед гораздо быстрее, не забывая смотреть под ноги. Он еще вчера наметил невысокий пригорок неподалеку от озера, откуда открывался прекрасный вид.
Там он и намеревался заняться тем делом, ради которого забрался в эту глушь…
Работа спорилась. Олег полностью отключился от окружающей действительности. Все его внимание было поглощено белыми грунтованными картонами, на которых он штамповал этюды как полиграфическая машина.
Олег всегда работал быстро. Особенно когда к нему приходило вдохновенье (что, впрочем, случалось не так уж и часто). Тогда он становился просто одержимым и мог сидеть за станком или мольбертом сутки напролет, иногда забывая даже о еде.
Сегодня был именно такой момент. Красоты окрестных видов пьянили его как самое хмельное вино, кровь в жилах не бежала, а бурлила, кисть порхала над палитрой бабочкой-махаоном, роняя свою разноцветную пыльцу на картон, где расцветали цветы, вырастала трава, а деревья выходили такими натуральными, что казалось еще миг, и ветки заколышутся, затрепещут листьями под тихим верховым ветерком.
Неожиданно Олегу стало неуютно. Ему показалось, что спина покрылась инеем. Холод моментально сковал его движения, и художник уронил кисть. Что это?!
Едва задав себе этот вопрос, Олег тут же нашел на него и ответ. Кто-то за ним наблюдал. И скорее всего, наблюдатель находился позади.
Олег был очень чувствителен к человеческим взглядам, особенно недобрым. Он чуял их кожей. Уже в детстве он узнал, что такой сглаз. Иногда ему ни с того, ни с сего, без видимых причин, становилось очень плохо, и только дед мог помочь мальчику, которого трясло как в лихорадке.
Он брал внука на руки, прижимал к груди, и долго что-то нашептывал. Постепенно Олег успокаивался, жар уходил, и он крепко засыпал, чтобы проснуться вполне здоровым, будто и не было таких странных проявлений.
И теперь Олег точно знал, что ему в затылок ввинтился чей-то взгляд. Добрый он или недобрый, художник пока определить не мог. Но что у наблюдателя была огромная внутренняя энергетика, в этом Олег мог бы поручиться, – в его кожу словно впились мириады ледяных иголочек.
Он резко обернулся. И увидел, что немного поодаль, на едва приметной тропинке, вьющейся по пригорку между сосенок и камней, стоит старуха.
Ее морщинистое темное лицо казалось маской, но взгляд старухи – тяжелый, каменный – был жутковат. Внешне – даже старинной одеждой – она напоминала хрестоматийную Бабу-ягу, только без ступы и метлы.
В руках старуха держала лукошко. Одета она была в длинный сарафан; как показалось Олегу, из домотканого полотна, украшенного вышивкой. На голове у старухи красовалась кика – холщовая шапочка с твердой передней частью в виде лопатки. Она была украшена разноцветным бисером.
Взяв себя в руки, что оказалось непросто, Олег встал и сказал, стараясь быть вежливым:
– Здравствуйте, бабушка!
То ли старуха не услышала приветствие, то ли не захотела отвечать, но она еще какое-то время молча изучала лицо Олега, а затем повернулась и достаточно споро для ее возраста пошла по тропинке, которая вела в лощину, поросшую молодым дубняком.
И самое удивительное – едва начав спускаться в лощину, она вдруг исчезла, словно растворилась в воздухе. Ошеломленный Олег даже не поленился проверить, не упала ли старуха, оступившись на крутом склоне.
Однако тропинка в том месте шла полого и была достаточно широкой и удобной, чтобы не сверзиться вниз, где, между прочим, виднелись булыги и камни помельче. Наверное, их принес сюда ледник миллионы лет назад, так как скал или каменных выходов на поверхность в окрестностях не наблюдалось.
У Олега почему-то вмиг испортилось настроение. Ему показалось, что даже богатые краски окрестных пейзажей потускнели, будто их присыпали пеплом или пылью. Работать ему расхотелось, и он, собрав свои вещички, начал спускаться к озеру, где намеревался позавтракать (время уже близилось к обеду).
Он нашел место, где Беляй оставлял еду якобы для Дедки, и озадаченно огляделся по сторонам – на камне ничего не было. А куда же девался котелок?
Олег подошел к берегу и криво ухмыльнулся: надо же, и вилы подсуетились – сахар тоже исчез. Но в этом случае не было никакой тайны; разгадка лежала, что называется, на поверхности. Вокруг листка лопуха на влажном иле виднелись многочисленные следы каких-то мелких зверушек.
Это могли быть и белки, и хорьки, и водяные крысы. Да мало ли разной живности таится в окрестных лесах.
Но вот котелок… Может, его медведь утащил? Представив мысленно такую картину, Олег снова рассмеялся – не чуди, брат, без гармошки. Косолапый мог лишь все вылакать, а сам котелок оставил бы на месте. Зачем он ему?
Упрямо тряхнув головой, Олег полез в те кусты, где шарил в поисках котелка Беляй. И конечно же, долго искать художнику не пришлось. Котелок, тщательно вымытый и даже вычищенный от копоти речным песком, лежал вверх дном (чтобы дождевая вода не скапливалась), прикрытый свежесрезанными ветками.
Надо же, какой умный медведь… Видимо из цирка сбежал.
Посмеиваясь, Олег расположился поудобней и развернул пакет с едой. Наверное, решил художник, кто-то из деревенских – менее суеверный, чем «леший» – проходил мимо и позаботился о чистоте и сохранности котелка. Он ведь находится в общем пользовании, судя по словам Беляя.
Плотно перекусив, Олег развел костер, чтобы вскипятить воду и попить чаю; доставая сигареты, он нашел в карманах своей походной куртки несколько пакетиков растворимого чая и две карамельки. Похоже, все это добро осталось от предыдущей поездки на пленэр.
Взяв котелок, Олег, весело насвистывая, подошел к озеру, снял легкие теннисные туфли и забрел в воду по колени. И остановился, как вкопанный.
Впереди, метрах в семи, из воды выглядывал камень. А подле него на дне лежала целая россыпь золотых монет! Точно таких, как тот червонец, что показывал Олегу Беляй!
Олег не мог поверить своим глазам. Все это выглядело настолько дико, нереально, фантастично, что художник каким-то чудом совладал с первым порывом – броситься к камню, чтобы достать монеты – и хрипло сказал, почти прокаркал: «Не верю… Не верю!»
Но видение не исчезло. Оно лишь на мгновение покрылось рябью – ветер наконец залетел и в котловину, на дне которой застыла водная гладь. Ранним утром по озеру то и дело расходились круги и слышались всплески – играла рыба, а сейчас поверхность воды напоминала огромное зеркало.
Тогда Олег сделал шаг, затем другой, третий… Ноги казались тяжеленными колодами, а сам он был словно робот, повинующийся командам извне. Чем ближе подходил художник к камню, тем сильнее сопротивлялся какой-то неведомой силе, которая буквально тащила его вперед.
Олег не понимал, что с ним творится. Еще совсем недавно он мечтал найти клад, чтобы поправить свое финансовое положение. И вот теперь, когда до золотых монет можно дотянуться рукой, его душа почему-то воспротивилась.
Он как бы раздвоился: одна его часть ликовала, предвкушая близкое обогащение, а вторая рвалась на берег, чтобы бежать от озера без оглядки.
Неимоверным усилием воли художник заставил себя остановиться в двух-трех шагах от камня. «Нет! Я этого не хочу!» – мысленно возопил он, пока не осознавая, что подразумевает под словом «этого».
Ему показалось, что он находится внутри сильного вихря. Какие-то неведомые силы рвали его тело на части, и боль была не умозрительной, а настоящей. Олег даже застонал, но все равно не сдался – не сдвинулся с места ни на шаг.
И тут наваждение рассеялось. Даже дышать стало легче. Ветер подул сильнее, по озеру пошла мелкая волна, и Олег увидел, что возле камня лежат никакие не монеты, а круглый плоский галечник желтого цвета.
Тупо поглазев на него некоторое время, Олег развернулся и как истукан – почти не сгибая колени – побрел обратно. Пить чай ему уже расхотелось.
Уходя, он положил конфеты на тот же листок лопуха, где вчера находился сахар-рафинад, а чуть поодаль от воды, на камне, оставил рыбешку и недоеденный хлеб. Все это он проделал машинально, без единой мысли в голове, повинуясь спонтанному внутреннему порыву.
Лишь оказавшись на тропинку, ведущей в деревню, он устало и как-то отрешенно сказал: «Все, братец кролик, ты, кажись, припрыгал…»
Беляй встретил его широкой улыбкой:
– Просыпаюсь, мотрю – на постели никого. Я туды-сюды – нету! Гляжу, сундучок, что с красками, тоже исчез. А сумка на месте. Тут я и сообразил – человек с утра пораньше делом занялси. Нарисовал чего?
– Нарисовал, – хмуро буркнул Олег.
– А пошто такой смурной?
– Да так… ничего. Немного устал.
– И поди, кушать хоцца.
– Не сказал бы… Я брал тормозок.
– Ну, какие-то три рыбешки… – отмахнулся Беляй. – Пойдем, покормлю тебя по-настоящему. Я тут щец сварил – с мясом. Бабка Дарёна петуха зарезала, угостила. Знатный петух. Навар из него получился смачный.
Олег покорно пошел вслед за Беляем в горницу. Он чувствовал, что его душевные силы на исходе. Сейчас бы стакан водки, подумал Олег. Лучше лекарства не придумаешь.
Беляй словно подслушал художника. Не говоря ни слова, он полез в запечек и достал оттуда четверть, заткнутую деревянной пробкой.
– У меня тот с прошлого года малиновая ратафия[14] осталась, – сказал он, заговорщицки подмигивая. – Скусная вещь, доложу я тебе. Да ты сейчас и сам в энтом убедишьси.
Щи под ратафию пошли лучше всяких ожиданий. Олег хлебал так жадно, будто не ел как минимум сутки. Он не хотел даже самому себе признаваться, что процессом насыщения пытается хоть на какое-то время вытравить из головы видение червонцев.
А может, нужно было подойти к камню? Может, он ошибся, и там лежат настоящие червонцы, а не голыши?
К дьяволу! Рассвирепев от собственных мыслей, Олег налил полный стакан ратафии и выпил его одним духом – так, словно это была не водка, а компот.
Беляй испытующе посматривал на художника, но помалкивал. Он ел аккуратно, даже хлебные крошки подбирал со стола и бросал себе в рот.
– Вы все знаете! – обвиняющее сказал опьяневший Олег, не выдержал напора разных нехороших мыслей. – Только не говорите, что вам непонятно, о чем идет речь!
– Знаю, знаю, а как же. Мне ли не знать… – Беляй доел щи и отнес миску на кухонный стоял, где стоял тазик с подогретой водой – чтобы мыть посуду.
– Тогда объясните, что все это значит? Сначала Дедко под окном, потом ваши странные намеки на охраняемые им клады, затем золотой царский червонец… В какую интригу вы пытаетесь меня втащить?
– Я? Что ты, мил человек. Мне уже осьмой десяток. Да и грешно над человеком изгаляться – так или иначе. А в эту… как ее?… ты сам себя втащил.
– Когда?! Что вы такое говорите?
– Когда точно – не ведаю. Но не здесь и не сейчас, а давно. И что будет дальше, я тоже не знаю. Не дано мне это знать. Ты думаешь, приехал к нам случайно? Хе-хе… Это не так. Тебя сюда потянуло. И транспорт в виде Желтопуза подвернулся тебе не по оказии, а намеренно. Я ить совсем не сомневался, что ты приедешь. И приехал встречать.
– Откуда вам об этом стало известно?! Я никому не говорил, куда уезжаю. Если честно, я и сам не знал. Я просто ехал до конечной станции. Мне было все равно, где она находится.
– От Ожеги узнал. Она все ведает наперед. Я ж тебе рассказывал.
– Ожега… А не ее ли я встретил сегодня возле озера? – И Олег рассказал Беляю про старуху в старинной кике.
– Знамо, она, – важно кивнул Беляй. – Корешки, травки разные собирает. С утра в них большая сила, когда роса на землю упадет. Я вот тоже по энтому делу вроде спец, но куды мне до нее… – Тут он заговорщицки наклонился к Олегу и тихо сказал: – Грят, она видела, как папоротник цветет. А энто редкому человеку может быть позволено.
– Еще бы… – Олег скептически ухмыльнулся. – Некоторые утверждают, что груши на вербе могут расти. Сказки все это. Я способен поверить в то, что Ожега хорошая знахарка, и даже вашему утверждению, что у нее есть провидческий дар. А насчет папоротника и других чудес – увольте. Я современный, достаточно образованный человек и не страдаю различными фобиями и суевериями.
– А то, что тебе сегодня в озере возле луды[15] поблазнилось, тоже сказки? – все так же тихо, но с нажимом, спросил Беляй.
– Как… – Олег опешил. – Как вы догадались?!
– Почему ты не взял золото?
– Вы хотите сказать…
– Да, хочу сказать. Под камнем лежали голландчики[16]. И ты их упустил, паря. Такое богатство…
В последней фразе Беляя Олегу послышалась ирония.
– Но ведь там была всего лишь круглая желтая галька! Я в этом уверен.
– А вот и нет. Дедко тебе золото дарил, а ты не взял. Теперь оно ушло, можешь уже не искать.
– Куда ушло? – тупо спросил Олег.
– На энтот вопрос тока Дедко может ответить. Но лучше ему такие вопросы не задавать.
– Вы сказали, что в интригу я втащил сам себя. Как это понимать?
– Спроси у Ожеги. Можа, она тебе расскажет.
– А вы что, не хотите? Отказываетесь?
– Я тока догадываюсь. Энто как чуять запах и по нему определять, что оно такое – какава али чай. А она – знает.
– Вы так запудрили мне мозги, – с отчаянием сказал Олег, – что я уже начинаю верить в Дедко, кикимор, домовых и оракулов.
– А оракул, энто кто? – с детским любопытством спросил Беляй.
– Такой же крендель, как ваша бабка Ожега.
– Ты бы все-таки сходил к ней… Хорошим людям она помогает.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что назвали меня хорошим человеком. В кои-то веки удосужился…
– Да ты не обижайси на меня. Можа чё не то говорю, так ведь я ужо стар. А оно как с лет, так и с ума.
– Что-то вы не очень похожи на старого маразматика, – с горькой иронией сказал Олег. – И вообще, создается такое впечатление, что вы много чего не договариваете.
– Ты плохо слушал, паря. Я ить поначалу тебе почти все рассказал, а ты мимо ушей пропустил.
– И когда это было? – Олег тупо уставился на Беляя.
– Когда вез тебя со станции.
– Убей Бог, не помню, – вынужден был сознаться Олег.
– Хе-хе… Потому как молод ишшо. В одно ухо влетело, а в другое вылетело.
– Хотелось бы еще раз услышать ваш рассказ. Пожалуйста.
– Что ты, паря! Низзя, не получитси.
– Почему?
– Вот ты седни намалевал картину? Намалевал. Можешь по памяти сделать ишшо одну такую же? Чтобы точь-в-точь.
– Нет, это без оригинала невозможно.
– Вот! И я об этом.
– Так ведь картина – это одно, а рассказать по новой какую-нибудь историю – совсем другое.
– Тут ты прав, но ведь и сама история будет другой. Вот, к примеру, еду я по дороге и вижу пень. И вспоминаю, что там когда-то стояла старая береза, у которой был самый сладкий сок в округе, что я под ней тайком встречалси с Дарёной (когда энто было!) и что у нас не сложилось, потому как пошел на войну, а она меня не дождалась, и что нынче Дарёна за Дедком ухаживает – за тем, что посреди деревни стоит – чистит-блистит, подметает, варенухой угощает… Но бывает, глядя на пень, я припоминаю совсем иное… не буду говорить, что.
– Понятно, – кивнул Олег. – Ассоциативное мышление. По мере появления знакомых объектов у вас возникают воспоминания. И не факт, что они будут одинаковыми. Такой тип мышления сильно развит у кочевых народов и путешественников. Глядя на обычную грязную лужу, можно припомнить, как несколько лет назад отдыхал с девушкой на Карибах. Или как после получки по пьяной лавочке шлепнулся в грязь, а потом жена била мокрым ботинком по физиономии – не за то, что изгваздался, а за то, что пришел домой лишь к утру. Лужа одна и та же, но ассоциации могут быть разными.
– Эка ты завернул. Мудрено. Но смысл присутствует. Главное – ты меня понял.
– Что ж тут непонятного… – Олег пожал плечами. – Попросту говоря, от вас я получил отлуп. Вкупе с настоятельным советом навестить избушку на курьих ножках, в котором живет старая колдунья Ожега. Я прав?
– Хе-хе… Светлая голова у тебя, паря. Я энто сразу заприметил.
– Ладно… – Олег тяжело вздохнул. – Придется мне спуститься в царство Аида[17].
– Куда?
– Это к слову. Я так понимаю, мне нужно идти к Ожеге не с пустыми руками…
– Правильно понимаешь. Отнесешь ей крынку молока, мед и буханку хлеба.
– Может, еще и ерофеича?
– Не ерничай, – строго сказал Беляй. – Ожега варенуху не потребляет.
– Понял. Адресок Ожеги, надеюсь, дадите?
– Куды надо идтить – объясню. Не сумлевайся. Тока будь внимателен, не оступись, не сойди с тропы. Там такая топь… бульк – и нету человека. Возьмешь слегу на всяк случай.
– Что такое слега?
– Длинная жердь. Многим жизнь спасала. Тока не ленись, орудуй ею, дорожку впереди проверяй, щупай.
– Мне прямо сейчас идти?
– Куды спешить? Отдохни. Завтра, на зорьке…
«Понятно, – подумал Олег. – Хочет Ожегу предупредить о моем визите. Но как? – И тут же ответил, мысленно рассмеявшись столь дурацкому предположению: – Звякнет по мобилке, чтобы дастархан готовила… Нет, в самом деле, что тут затевается? Какой нечистый занес меня в эту дыру?»
Потом его мысли потекли по другому руслу. Он задался вопросом: с какой это стати его так резко потянуло на пленэр? Последние три года он не выезжал из города в глубинку и даже не имел такого желания.
Во-первых, билеты сильно подорожали, во-вторых, деревенские начали подозрительно относиться к приезжим и не горели желанием сдавать комнаты внаем, а в-третьих, он уже не мог так спокойно, как в глубокой юности, относиться к неудобствам, которыми изобилует кочевая жизнь.
