Виталий Гладкий
Окаянный талант
Глава 26
Иностранец позвонил на вторые сутки.
Все это время Олег безбожно пил. Едва протрезвившись, он снова спускался в бар или в ресторан гостиницы – дальше идти было лень, да и ноги не тянули – и глотал спиртное в огромных количествах. Ему хотелось умереть от водки, умереть во сне, внезапно, чтобы долго не мучиться.
Но в это утро художник проснулся с единой мыслью – надо уезжать. Прямо сейчас. Все остальное, в том числе и мысли о смерти, – глупости. Жизнь прекрасна, даже если в ней нет места настоящей любви.
И пошел этот Карла куда подальше…
Карл Францевич словно подслушал мысли Олега. Художник уже собрал свою дорожную сумку, когда раздался зуммер телефона. «Не буду подходить», – решил про себя Олег, и начал чистить туфли. Судя по их внешнему виду, по ним кто-то потоптался – скорее всего, слон.
Телефон звонил, не переставая. Его настырность выводила из себя. «А чтоб тебя!…» – выругался Олег, бросил сапожную щетку и поднял трубку.
– Здравствуйте, милейший Олег Ильич!
От слащавого голоса немца художника даже передернуло. Он хотел бросить трубку, но что-то его удержало от этого необдуманного шага.
– Наше вам, – ответил художник не очень приветливо.
– Как ваше драгоценное здоровье?
– Здоровье в порядке, спасибо зарядке, – ответил Олег штампованной фразой.
Иностранец его не понял.
– О-о, вы даже в спортзал ходите? Это хорошо, это правильно. Как у вас в России говорят – в здоровом теле, здоровый дух. Чтобы тело и душа были молоды.
– Именно так. Закаляюсь, как сталь, – мрачно ухмыльнулся художник.
– Простите за нескромный вопрос, но что там у вас случилось?
– Вы о чем? – прикинулся непонятливым Олег. – Лично у меня все в порядке.
– Речь идет о заказе. Заказчик нервничает, торопит. А вы не являетесь на свое рабочее место.
– Мы с заказчиком не сошлись характерами, – дерзко сказал художник.
– Этого не может быть. Никак не может. Заказчик очень воспитанный человек. Возможно, вас смущает то, что вам еще не выплатили аванс? Так за этим дело не станет. Сегодня вы деньги получите. Это уже мой вопрос.
– Деньги мне не нужны. Я не хочу иметь дела с этим человеком. И баста.
– Но позвольте, Олег Ильич, а как же наш уговор? Вы не можете подставить меня. Это, по меньшей мере, неэтично. Я не могу выглядеть перед заказчиком записным болтуном. Вы уже знаете, кто этот человек, и, наверное, понимаете, что с такими людьми шутки плохи.
– Я не буду писать портрет! Не хочу… не могу! Я устал. Я смертельно устал… от всего.
– Смертельно? Ну, это проясняет картину. Это, знаете ли, все ставит на свои места. Что ж, если смертельно… Интересная мысль… До свидания, Олег Ильич. И все же, я надеюсь, вы измените свое решение. Очень надеюсь.
С этим «очень надеюсь» иностранец и пропал из эфира. Что касается Олега, то он долго и бессмысленно таращился на телефонную трубку, словно продолжая мысленный диалог с Карлом Францевичем.
Прощальные слова иностранца почему-то неприятно поразили художника. Несмотря на любезный тон Карла Францевичах, в его последних фразах прозвучала скрытая угроза. Но Олег пока еще не понял, в чем она заключалась.
«Надо уезжать отсюда, – думал он, наполняясь решимостью. – Надо! Я не марионетка, которой можно управлять одним пальцем. Лучше существовать впроголодь, на копейки, и в полной безвестности, чем чувствовать себя лакеем, которым может помыкать кто угодно. Я мастер – и этим все сказано. Как-нибудь проживу и без высоких покровителей…»
Такси, которое он вызвал, не опоздало. Бросив сумку на заднее сидение, Олег сел рядом с водителем и сказал:
– В аэропорт… – Билет на самолет Олег уже заказал через гостиничного администратора.
– Нет проблем…
Они уже выехали на кольцевую дорогу, когда таксист вдруг притормозил.
– Что-то случилось? – с тревогой спросил Олег. – Я не опоздаю на рейс?
– Все нормально, ничего такого… – ответил водитель. – Мелочи…
Он открыл капот, поковырялся в движке минуты две, и возвратился в салон.
– Ну, что там? – Олег нетерпеливо ерзал по сидению.
– Уже едем, – загадочно улыбнулся таксист.
С этими словами он поднял руку и распылил в лицо Олегу содержимое баллончика, который был спрятан у него в рукаве.
Художник резко отпрянул назад, ударившись головой о дверь, хотел крикнуть, позвать на помощь (кого?), но его дыхание сбилось, в глазах сначала заискрило, а потом помутилось, и он начал терять сознание. И как будто в насмешку в его голове прозвучал вопрос «Кто наступает дважды на одни и те же грабли?», за которым тут же последовал ответ «Иванушка-дурачок».
Его взяли таким же способом, как и в первый раз, когда он едва не был погребен под грудами мусора на свалке…
Очнулся Олег от гула моторов. Открыв глаза, он увидел, что лежит на гофрированном полу небольшого транспортного самолета, а на скамейках по бортам сидят четверо парней в камуфляже и в черных масках. Оружия у них не было.
Это обстоятельство почему-то немного приободрило Олега. Он хотел спросить парней, куда они летят, но тут обнаружил, что руки и ноги у него связаны, рот заклеен скотчем, а талию обхватывал широкий пояс монтажника со скобами для крепления карабинов.
«Меня похитили!» – это была первая связная мысль, которая посетила его голову спустя пять-шесть минут после пробуждения. До этого там царили туман и полный разброд. Видимо, та гадость, которой он надышался по милости таксиста, напрочь отшибла способность здраво размышлять.
Но кто и зачем его похитил? Террористы? Смешно… Кому нужен художник? Разве что в Ираке. Там теперь по милости американцев воруют все подряд. Сначала разворовали музейные ценности, а теперь перешли на иностранцев – для получения большого выкупа.
И неизвестно, кто этим занимается: или оккупационные войска, действуя через подставных лиц из местного населения, или сами иракцы, по собственной инициативе, – чтобы прокормить семьи.
Но я ведь в России, подумал Олег. Хотя это еще ничего не значит, вспомнил он Чечню. Художник попытался переменить позу, но его без особых церемоний прижали грубым армейским ботинком к полу. А затем Олегу многозначительно продемонстрировали десантный нож.
Он тяжело вздохнул и закрыл глаза. Все понятно – лежи и не трепыхайся. И все-таки, куда летит самолет?
Объяснение пришло раньше, чем он думал. В какой-то момент его подняли, отклеили рот, и поставили перед открытой дверью самолета. Далеко внизу голубела узкая лента реки, зеленели рощи и радовали глаз четкой геометрией разноцветные поля.
– Полетаем? – услышал он над ухом веселый звонкий голос.
Олег обомлел. Он всегда боялся высоты, хотя и старался себя превозмочь. Но сейчас, глядя на далекую землю внизу, художник почувствовал внезапную слабость и тошноту. И потом – у него ведь нет парашюта!
– Полетаем, – ответил звонкоголосому чей-то бас.
И художник не успел опомниться, как оказался за бортом самолета.
Дикий ужас охватил все его естество. Он дико заорал, чувствуя, как его охватывает безумие. Страх пожирал Олега изнутри, словно червь яблоко. Глаза вылезали из орбит, ветер хлестал его, бил по лицу, ворочал в воздухе, как тряпичную куклу… а земля все приближалась, и приближалась.
Когда он почувствовал, что еще немного и у него разорвется сердце, чьи-то сильные руки обхватили его поперек туловища, раздался щелчок карабина, замыкающегося на скобе монтажного пояса, затем послышался хлопок вытяжного парашюта, и Олег, подвешенный к парашютисту на прочном фале, плавно приземлился.
Чтобы тут же потерять сознание…
Его привели в себя достаточно быстро и бесцеремонно, с силой отхлестав по щекам.
– Очнись, тетеря! – раздался знакомый бас. – Да живой ты, живой. Приедешь домой, трусы поменяй. Штаны, вроде, не мокрые, но проверять не будем.
Послышался чей-то смех.
Олегу помогли встать (путы уже были сняты). Перед ним стоял обладатель баса, худощавый мужчина с удивительно широкими для его небольшого роста плечами. Он так и не снял маску.
– Просили передать тебе всего три слова – больше не шали, – пробасил он внушительно. – От себя добавлю – в следующий раз при десантировании тебя могут и не поймать. Очень неприятное зрелище, когда человек разбивается о землю, если у него не раскрывается парашют. Это даже не человек, а окровавленный мешок с костями. Бывай… счастливчик.
Парашютисты быстро запрыгнули в УАЗ цвета «хаки» без номеров, мотор микроавтобуса взревел, и Олег остался один среди чистого поля.
Жив… Жив! Чувствуя, что подкашиваются ноги, Олег сел. Над головой жужжали пчелы, занимаясь своим повседневным трудом, в рощице неподалеку щебетали какие-то птички, солнце каталось по небу колобком, уворачиваясь от мелких тучек, дел легкий низовой ветерок…
Жизнь передвигалась по наезженной колее, как прежде. Она казалась простой, ясной и радостной. И в то же время что-то было не так.
Это сомнение словно заноза больно кололо под сердце; Олег пытался понять, что его смущает, но голова стала пустой и звонкой, и мысли никак не могли нащупать верную тропинку среди только что испытанных переживаний и убийственно неприятных эмоций.
Наконец в воздухе раздалось что-то наподобие «бамц!», и художник вдруг начал мыслить вполне логично и содержательно. Правда, от этого ему легче не стало.
Олег вдруг понял, что ему никуда не спрыгнуть с той телеги, в которую запряжены взбесившиеся кони и которая несется неизвестно куда, скорее всего, в пропасть. И что если он и дальше будет упрямиться, то его ждут страдания, которые трудно представить.
Кто мог заказать это «десантирование» без парашюта? Папаша Маргариты, Георгий? Вряд ли. Столь изощренный способ привести в чувство зарвавшегося слугу им бы и в голову не пришел.
Максимум, на что способны эти господа, это послать двух-трех крепких парней из личной охраны, чтобы они хорошо намяли ему ребра. Очень убедительный аргумент, и чаще всего срабатывает безотказно.
Нет, полет в бездну придумал кто-то поумней, настоящий садист. Карлуха, сволочь, фриц недобитый! Как он сказал: «Смертельно?… Это, знаете ли, все ставит на свои места… Интересная мысль…»
Немец уже тогда знал, как и чем укоротить строптивца. Ожидание близкой смерти, страшнее самой смерти.
Что ж, поживем – увидим. Как писал один поэт – когда помрешь, тогда поймешь. А пока…
Олег с трудом поднялся на ноги, которые стали какими-то чужими и ватными. За перелеском, куда вела проселочная дорога, по идее, должно быть шоссе.
А пока нужно добраться до города, закончил свою мысль художник. Это сейчас главное. Переставляя дрожащие ноги, как ножки большого циркуля, Олег медленно поплелся туда, где начиналась цивилизация.
Он еще не видел ее, но чуял – запах выхлопных газов машин вперемешку с дымом горящих мусорных свалок…
Таким пьяным Олег еще никогда не был. Сначала он пил в баре при гостинице. Потом вышел на улицы ночной Москвы и начал отмечаться во всех питейных заведениях, которые попадались ему по пути.
На Тверской к нему начали приставать проститутки, и он уже было повелся, но тут налетел милицейский наряд, путан запихнули в микроавтобус, а ему дали пинка под зад, но почему-то даже не спросили документы и – что самое удивительное – не обшарили карманы.
В конечном итоге Олег оказался на какой-то незнакомой улице, где гудел шалман с цыганами, притом до самого утра. Здесь он и окопался, швыряя деньгами направо и налево.
А потом его, пьяного вдрызг и совсем беспамятного, привезли к гостинице и даже занесли в номер. Кто? Это было тайной. На следующий день художник не только не узнал бы своих благодетелей, но и себя опознал с трудом, когда посмотрел в зеркало.
На него таращила глаза похмельная физиономия блудливого сатира; только не хватало волосатых козлиных ног. Олег даже с испугу отпрянул от зеркала.
Потом он долго приводил себя в чувство под контрастным душе, но все равно, даже будучи тщательно выбритым, его лицо казалось постаревшим лет на десять.
После косметических процедур Олег полез в холодильник, достал оттуда бутылку холодного шампанского и вылакал ее до дна как заправский пьянчужка. «Шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты», – вспомнилась ему фраза одного киношного героя.
Буду считать себя аристократом, решил Олег. Все-таки, имею дворянское звание, почти принц. Он горько улыбнулся. И наконец вскрыл запечатанный конверт, в котором находился ключ от ячейки бронированного гостиничного сейфа, где лежала большая сумма в долларах – аванс, как и обещал Карл Францевич.
И в это время в дверь номера постучали.
«Если это Карла, – мстительно подумал художник, – я выскажу ему все, что думаю о нем, о его родителях и вообще о всей родне этого сукиного сына. А может?… – Он посмотрел на пустую бутылку из-под шампанского. – Дать ему по башке, чтобы забыл, как меня и звать… Стоп! Этого еще не хватало. Пить надо меньше, чтобы в голову дурь разная не лезла. Не все так просто, парень…»
В дверь стучался водитель «мерседеса». Олег уже знал, что его зовут Никита.
– Вас внизу подождать? – будничным голосом спросил водитель.
– Да… подожди.
«Вот гад! – бушевал Олег. – Сволочь немецкая! Все просчитал, выродок. Все мои реакции. Был на сто процентов уверен, что я больше не буду брыкаться. Что ж это он лично не позвонил или не зашел? Душевед гребаный… Как поживаете, милейший Олег Ильич? Хорошо ли идет шампанское под опохмелку? Прекрасно, майн либер хэр[51]! Не хотите ли за компанию?…»
Пока ехали, Олег весь кипел. Он унял эмоции лишь в своей импровизированной мастерской. Наверное, на него успокаивающе подействовал знакомый запах красок и лаков.
Едва он приготовил все необходимое для рисунка, как в павильон стремительно вошла – нет, влетела – Маргарита. Она с тревогой начала всматриваться в бледное лицо художника.
– Что с тобой?! – воскликнула она встревожено.
– Со мной все нормально, – с деланным спокойствием ответил Олег. – Голова немного побаливает.
– Ты пил… – Она не спросила, а констатировала.
– Расслаблялся, – ответил художник, криво ухмыляясь. – Не переживай – ты здесь ни при чем.
– Ты как с креста снятый. Таким я еще тебя не видела. Зачем ты так много пьешь?
– Вопрос, как я понимаю, чисто риторический… – Олег снова выдавил из себя улыбку: но тут же нахмурился. – Прошу извинить, но мне некогда болтать. Нужно работать. Время идет, солнце скоро скроется за деревьями, значит, освещенность будет плохой, что скажется на качестве эскиза.
– Почему… почему ты так говоришь со мной?! – На глазах Маргариты вдруг появились слезы.
– Отлично! – воскликнул Олег. – Вот так и сидите. – Он демонстративно перешел на «вы». – Эмоциональное состояние натуры для художника чрезвычайно важно.
Удивительно, но Маргарита на его «вежливость» никак не отреагировала. Она промолчала, закусила губу и села так, как ей подсказал художник.
Олег работал как одержимый. Он полностью отключился от действительности. Иногда казалось, что его рукой водит кто-то другой – настолько стремительными и точными были штрихи, которые он наносил на холст тонкими угольными палочками.
Художник мог бы запросто нарисовать Маргариту по памяти, даже с закрытыми глазами. Он помнил мельчайшие черты ее лица. Но было еще ЧТО-ТО, неуловимое, не относящееся к материальному миру, которое он даже не должен, а обязан был поймать и изобразить только при наличии живой натуры.
Про это «ЧТО-ТО» не было написано ни в одном учебники, о нем не говорили преподаватели (а если и вспоминали, то вскользь, потому как сами не знали, откуда оно происходит), но Олегу его истинная суть приходила сама, непонятно откуда. Стоило лишь немного напрячься…
Больше Маргарита не позировала. Хватило одного сеанса. Олег даже запретил и ей, и всем остальным заинтересованным лицам входить в павильон, когда он работал.
Художник изобразил Маргариту в мехах на фоне зимнего пейзажа. Ей очень шли меха. А что касалось самого пейзажа, то он все время стоял перед глазами художника (как и Маргарита), наравне с видами деревни Зеньки.
Это была та самая зеркальная речушка среди леса, где они жарили сосиски. Только костра на картине не было; не стал Олег писать и мохнатые ели.
Маргарита получилась похожей на Снегурочку – вся белоснежно-розово-голубоватая. В ее немного испуганных глазах, где-то на дне глазных яблок, таились хрустальные слезинки. Она смотрела куда-то в сторону с трепетным ожиданием.
Казалось, вот-вот, и из лесу выйдет Лель…
Закончив работать маслом, Олег готов был дуть с утра до вечера на полотно, лишь бы оно быстрее высохло и он смог бы покрыть его лаком. Художник старался не встречаться с Маргаритой, сидел в мастерской под замком и не откликался, когда его звали.
Олег даже отказался от обеда, приносил с собой бутерброды и уже ставшую привычной бутылку конька. В полном одиночестве он наливался спиртным и желчью.
Смотрины портрета прошли под восторженные «охи» и «ахи». Понаехали какие-то дамы и господа – наверное, друзья хозяина дачи – и Олегу все-таки пришлось посидеть за общим столом. Там он увидел, наконец, и мать Маргариты. По ее лицу совсем не было заметно, что она недавно лежала в больнице после отравления.
Он шел к столу как на Голгофу. Непонятная ненависть к вальяжным господам сжигала его изнутри, вызывая неистовое желание перевернуть стол и побить посуду. Лишь неимоверным усилием воли он сумел утихомирить свои разбушевавшиеся страсти, и даже что-то отвечал на вопросы любопытных мамзелей.
Маргарита была холодна, молчалива и отрешенна. Она лишь несколько раз взглянула в сторону Олега. Когда пошло веселье и мужчины распустили пояса, чтобы влезло побольше еды и напитков, Олег потихоньку смылся. Здесь ему уже было делать нечего.
В гостинице он снова напился. Правда, не до положения риз, а только для того, чтобы уснуть, забыть все и вся.
Проснувшись, художник снова начал собирать свою сумку. Когда он возвратился после «десантирования» в отель, сумка уже стояла в номере. Укладывая вещи, Олег наткнулся на визитки московских знакомых. Он так никого и не посетил, даже не позвонил.
Визитка Алекса, которому он написал портрет по указанию иностранца, словно сама прыгнула ему в руки. Немного поколебавшись, он набрал номер его офиса. Голос секретарши был почему-то не очень приветливым, каким-то мрачным.
«Наверное, Алекс обанкротился и закрывает свою контору», – подумал художник.
– Его нет, – ответила секретарша.
– А когда будет?
За этим вопросом последовала длинная пауза. Потом в трубке раздались всхлипывания, и секретарша ответила, шмыгнув носом:
– Никогда…
– То есть?…
– Он умер.
– Как умер, почему?!
– После непродолжительной болезни. Что за болезнь, врачи так и не смогли определить. Вчера похоронили…
Олег уронил трубку и тупо уставился на телефонный аппарат, выполненный в стиле «ретро» с позолотой.
Алекс умер… После непродолжительной болезни. Не смогли определить… Как это знакомо. Неужели снова сработал его окаянный талант?!
Художник вдруг ужаснулся – что будет с Марго?! Несмотря на то, что он был не в себе от злости на нее, Олег принял все необходимые меры, чтобы ни в коем случае не навредить ей. Он нацепил на шею не только дедов оберег, но и золотой фамильный крест.
Правда, иногда ему казалось, что крест с оберегом не очень ладят, потому что временами кожа под ними разогревалась едва не до ожогов. Но все же, все же…
Зачем, зачем он поддался на уговоры и написал портрет своей любимой?! Дал слабину… Смерти испугался.
Испугался! Это правда. Но останься их отношения прежними, он скорее сам, без понуканий, выпрыгнул бы из самолета без парашюта, нежели сел за мольберт. А так в нем говорили лишь ревность и злость, затмившие все остальные чувства.
Нужно немедленно уничтожить портрет Маргариты! Олег заметался по гостиничному номеру, разыскивая разбросанную одежду, но этот порыв длился недолго. Его вдруг поразило безволие, которое пришло вместе с мыслью: «А кто тебе его отдаст? Тебя даже на территорию, где находится дача, теперь не пустят».
Что я наделал, что я наделал?! – думал он в полном отчаянии. Господи, прости меня, окаянного, и помоги… Помоги! Что делать?
Надо позвонить Марго и предупредить ее! Пусть она сама избавится от портрета.
Олег набирал ее номер добрых полчаса, но телефон не отвечал. Наверное, у нее уже другой аппарат, обречено решил художник. Богачи меняют мобилки и телефонные номера несколько раз в год.
А Маргарита, скорее всего, сменила свой номер, чтобы он не беспокоил ее своими глупыми речами и теперь уже никому не нужными признаниями в вечной любви…
Обхватив голову руками, Олег упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. В номере раздалось тихое, сдавленное рыдание, постепенно переросшее в тоскливый звериный вой.
