Георгий Тимофеевич Саликов
Василеостровский чемодан
Пламя в печке осело и угасло. Чёрные угли виднелись едва живыми. Линии судьбы сгоревших досок переменчиво светились бледными и тонкими красными прожилками.
– Ну, я пошёл. Пока, – профессор проворно выпрыгнул из прибежища Босикомшина и ловко переметнулся на берег. А потом также решительно скрылся в дверях музыкальной школы.
– Это хорошая идея, – продолжил говорить профессор, но уже вроде себе, – хорошая идея устроиться на работу в детскую музыкальную школу. Пойду-ка прямо немедля к директору.
ГЛАВА 9
Босикомшин тоже вышел. Тоже перебрался на берег. Тот оказался безлюдным.
– Вот и хорошо.
По Неве туда и обратно ходили местные кораблики, поднимая волну. Босикомшин брёл по нижней набережной вдоль уреза воды, вниз по течению и наблюдал за волнами. Перехлестнёт или не перехлестнёт? Нет, ни одна из волн не доходила до верха гранитного уступа, а лишь брызги от их ударов создавали невысокую завесу вдоль всего берега. Так, не страшась быть залитому, наш пешеход приблизился к обрезу нижней набережной и остановился около огромной стальной кнехты. Толстый канат, привязанный к ней, нехотя удерживал огромный сухогруз, под завязку заполненный, ушедший под воду ниже ватерлинии. И оттого заметно провис, опустив тяжкий живот в воду. А об этот живот беззвучно постукивала знакомая ему, даже нельзя не сказать, родная ему доска. Ага. Это ли не судьба! И настолько близко, что не достать её было равносильно преступлению. Полностью и окончательно целиком незнакомый ей человек, если бы таковой тут оказался, тот мог бы равнодушно пройти мимо и не обратить на неё ровно никакого внимания. Босикомшин же, когда увидел такую родимую вещь, то просто с крайним энтузиазмом бросился её доставать, будто спасал на водах самое близкое ему живое существо. И достал. И спас. Ключ висел на гвоздике и никуда не делся.
Что же стало происходить в голове нашего героя, нашего пожизненного пешехода при виде ключика? Образ этого символа проникновения за всяческие пределы ближних и дальних пространств почти воплотился и прямо-таки схватил за руку и принялся уводить Босикомшина в сложные сплетения предполагаемых событий. Понятно, это ключ от его квартиры. Там его бумаги. Бумаги с описанием инструмента. Всех частей. Преобразователь. Это звёздная энергия в чемодане. Орган. И звёздная музыка. Забрать. Чудесный эпизод. Что с героем сейчас происходит? Куда сопровождают его случайно подвернувшиеся тут бестелесные крылатые существа? Что ему делать? Естественно. Что же ещё должно предпринять, как не выследить профессора, подглядеть, где он живёт, а там… Та первая мысль, посетившая вечного пешехода тогда, у Кунсткамеры, ещё не ведая о способностях чемодана, на сей момент поглотила остальные живущие в нём соображения и воспламенилась единым желанием: овладеть. Всё. Ждём, когда маг выйдет из дверей музыкальной школы.
Теперь предстояло передвигаться так, дабы не только не сталкиваться с профессором, но и вовсе не попадаться ему на глаза. Раньше случай водил их навстречу друг другу. Что же произойдёт в решительный час? Как поступит неведомая участь? Босикомшин снял, наконец, ключ с гвоздика, спрятал его в кармане пальто, и ласково уложил доску возле гранитной стены берега. «Попозже подберём». Потом он чуть-чуть прошёл вдоль каменной вертикали, подпирающей верхнюю набережную, и поднялся по ступенькам лестницы до уровня, с которого видны фасады домов до низа. Там, за гранитным столбиком ограды он ждал, когда профессор покажется на той, противоположной стороне набережной, выйдя из дверей детской музыкальной школы. Ждал недолго. В момент появления профессора в створе его взгляда, преследователь даже вздрогнул. Потом, ещё немого повременив, когда тот пройдёт подальше вперёд, он вышел из засады на лестнице и двинулся параллельным курсом, чуть приотставая, подобно тому, как делал сначала Александринский ангел, а затем Румянцевский орёл. И когда преследуемый свернул на Одиннадцатую линию, шпик перешёл на Десятую. Здесь хорошо следить. Деревьев много. Можно частично спрятаться за стволом, в случае чего. Несколько раз преследователь инстинктивно так и делал, на миг предполагая, будто профессор оглянется и заметит его. Но тот уже пропал в парадной. Всё. Номер дома запомнили. Дело за квартирой. Хорошо, но потом. Квартир немного, штук десять-двенадцать. При желании ничего не стоит прощупать ключом все замки во всех дверях. Заветной дверью станет именно та, чей замок сойдётся с ключом. Лучше заниматься сыском потихоньку ночами. Но торопиться не будем. А когда найдём нужную дверь, тогда и сообразим, поищем способ овладеть бумагами. Заходить надо будет уже днём. Это просто. Если дверь захлопнута на одну только щеколду, очевидно, дома кто-то есть. А если заперта на два оборота – покинута квартира, и надолго. Верное дело. Но лучше – подкараулить. Выждать, когда жильцы уйдут, и заходить. Ключ один, значит, квартира не коммунальная. В общем, работа впереди большая, но доподлинно продуктивная. Приёмчик отработается сам собой.
Между тем, профессор Предтеченский вновь выскочил из парадной, вспомнив, что ключа от квартиры не имеет, и потому не сможет в неё попасть даже при помощи смекалистого соседа. Он поджал плечи, сунул руки в карманы, и, возводя очи к небу, промолвил: «Придётся временно побыть бомжом». И побрёл он, в поисках уличного счастья, опуская очи долу. И не заметил человека, вобравшего голову в плечи, и с предвкушением караулившего вполне очевидного счастья. Тот стоял поодаль, полупрячась за деревом, и жадно глядел на деревянные створки дверей парадной, выделанных в изящном стиле модерн, однако сильно подпорченных густыми слоями грязно-коричневой краски. «Можно сходить на разведку», – подумал он и, выждав, когда хозяин его преступной цели окажется на достаточном расстоянии, вошёл внутрь, на пару секунд задержавшись в щели между створками и похлопывая их по слоёной красочной поверхности, местами порядком облупившейся.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1
Командир танка в запасе, на котором отлично сидело тщательно выглаженное галифе и свежевыстиранная тельняшка без рукавов, по обыкновению, выносил мусор. На кнопку лифта решил не нажимать и попробовал уподобиться профессору по части предпочтения пешей ходьбы, притом развил ускорение значительнее, чем тот, отдав ногам полную свободу. Он вроде бы струился телом по ступенькам лестницы, быстро и виртуозно перебирая ступнями ног и скользя одной рукой по перилам. В другой руке, заметно оттянутой от туловища, он держал ведро, забитое мусором. Так, мчась вниз и бурча себе под нос песенку про зелёного кузнечика, на предпоследней площадке, в вираже он столкнулся лоб в лоб с Босикомшиным. Ведро занесло, и, резко затормозивший сосед профессора инерционным образом невольно обнял разведчика за талию тою рукой, что удерживала чуть ли не улетевшее ведро. И половина мусора беспрепятственно просыпалась. Часть его попадало на мозаичную лестничную площадку, прибавив ей пестроты, а часть залетела в заранее оттопыренный объёмистый карман пальтишка Босикомшина, где лежал приготовленный ключ от замка профессорской квартиры.
– Ой, – прости, браток, – округлив глаза, сказал командир танка и обнял Босикомшина второй рукой.
Потом он отпрянул от незнакомца, поставил ведро на пол и стал вытаскивать мусор из его кармана.
– Это же надо, как я тебя завалил помоями.
Босикомшин пытался остановить искупительный порыв профессорского соседа, хватая его за руку, будто вора, шарящую в кармане. Однако тот ловко отбивался и продолжал профессиональной хваткой вытаскивать оттуда мусор и складывать его в ведро. Тут и ключик, зацепившийся за очередной кусок бумажного обрезка, обрёл себе новое место. Босикомшин такого перемещения не заметил: он больше следил за рукой. Наконец, он легонько и не больно шлёпнул по запястью командира танка, и тот успокоился.
– Ладненько, – сказал бывший командир и принялся собирать то, что просыпалось ниже кармана Босикомшина, то есть на пол, украшенный мозаикой, и далее, несколькими ступеньками вниз.
Босикомшин, получив независимость, развернулся и, незаметно обойдя на ступеньке озабоченного местного жителя сзади, отправился обратно вниз, чтоб выбраться на улицу. Перед выходом из парадной, сунув по пути руку в карман и поводив ею по днищу и по углам, не случилось там соприкоснуться в просторном вместилище с привычным холодом остывшего металла, золотистого, матового. Зато сердце оледенело от неожиданности. «Что же теперь делать? Этот тип, конечно же, вынул ключ вместе с помоями, – решил про себя наш первый герой и приостановился, – надо же, хлопоты прямо-таки одолевают меня отовсюду, заставляют ходить и ходить; придётся теперь и неловкого кавалериста-десантника тоже выслеживать».
Тем временем, человек с мусорным ведром, вовсе не погонщик лошади, а настоящий командир танковой брони, вышел в чёрную дверь и оказался во дворе, который был двойным, да к тому же проходным, и трусцой направился к помойке, что расположилась за соседней аркой, во втором дворе, ближе к следующей улице. Там, возле мусорного контейнера как раз дежурило двое бомжей с мешками. Мало ли кто выбросит что полезное. Один был с редкой седой растительностью на толстых щеках, похожий на китайца, другой, – ровно обросший благородной бородой, выдававшей в нём бывшего аристократа.
ГЛАВА 2
«А может быть, это просто не-судьба, и нечего мне гоняться за таинственным ключиком, открывающим заветное счастье», – продолжал философствовать Босикомшин. Он стоял, немного согнув колени и спиной прислоняясь к холодной печи вестибюля парадной. Та сохранила только название «печь», а топилась последний раз много десятков лет назад, и была уже лишь украшением интерьера. Пешеход вытаскивал из кармана остатки отбросов командира танка, складывая их в одну руку, и вертел глазами вокруг себя, не зная, куда это выбросить (устье печи было заложено кирпичом). Из помещения уходить особо не хотелось: ни ради поиска мусорного бачка с выброшенным туда профессорским ключиком, ни ради вообще чего-нибудь. «Должно быть, прав маг-музыкант, говоря, что все изобретения приносят беду и более ничего», – праздно перемещающийся по пространствам обычный горожанин пытался убедить себя чужой мыслью, а заодно и потратить бесполезное время. Но не убеждал его столь слишком лёгкий вывод. И время скоро не тратилось. И чувствовал он себя какой-то неподвижной взвесью неизвестного вещества.
Далее в голове у него, как и в кармане, откуда он вынул всё, даже нужные бумажки с номерами телефонов случайных знакомых, оставалась одна пустота.
– Может быть, может быть, – по обыкновению повторил он вслух ни для кого совершенно ничего не значащие слова, и также совершенно безотчётно для себя дрогнул, развернулся, изменив прежний маршрут, как и ранее на лестничной площадке. И вышел через чёрный ход во двор.
А здесь не выдалось обычного с ним происшествия: его ни с кем не столкнуло в чистом безлюдье двора. И внутренняя пустота продолжала поглощающее действие, съедая всё околочеловеческое пространство Босикомшина. Немного помялся он там, на притоптанном снегу, потом повертелся по сторонам, завидел мусорный контейнер и запустил в него скомканное содержимое руки наподобие снежка. Не попал. Затем, не зная, куда бы ещё развернуться, приметил сбоку двора проход с аркой и последовал туда, нечаянно обнаружив себя на одном из проспектов. Он вроде не понял, на который из проспектов попал, а так, побрёл, побрёл, опустив голову, и всё ускорял и ускорял движение. Немного даже пробежался, свернув наудачу за угол, но изжога опять остановила его. «Надо хорошенько отдохнуть», – подумал он и стал искать глазами, где бы такое сделать немедленно. О доме с очагом и прочими удобствами почему-то в голову мысль не приходила. И где вообще его дом? Если наш герой сам не слишком уверен в наличии у него настоящего надёжного прибежища в этом городе, мы тоже не намерены навязывать ему и вам недостоверную и случайную версию. «Пойду опять на мёртвый пароход, а по дороге и дровишек поищу», – продолжилась дума потенциального искателя. И тут же он увидел под ногами короткий брусок. Поднял. На стороне, ранее прижатой к асфальту, оказалась какая-то надпись. «Интересно, о чём пишут». Буквы, конечно же, ничего толком не провозглашали. Они принадлежали то ли бывшей бирке, то ли фрагменту чьего-то автографа на почерневшей от времени деревянной поверхности давно утраченного сооружения в этом мире. Босикомшин выкинул брусок, позабыв, что поднимал вещь с мостовой не для прочтения слов, а для отопления железной каморки на кладбище кораблей. Брусок отскочил от поребрика тротуара и пропал в открытом люке технического колодца. «А если бы я туда провалился, – подумал Босикомшин с лёгким испугом, – а вообще-то…».
Далее в голове у него стали мелькать соображения, не оформленные словом. Но их смысл явно был направлен на выявление пользы от случайно увиденного колодца. «Если бы за ним оказалось ещё и тёплое подземелье, где ничто не мешает хорошо отдохнуть, не утруждая себя лишней ходьбой», – такими словами примерно оформились бы наилучшие соображения. Но подземелий, да к тому же тёплых, на Васильевском острове нет, не считая метро. При упоминании общественного транспорта Босикомшин поморщился и тяжело вздохнул. Затем его мысль, ни с того и ни с сего, перескочила сразу на далёкие воспоминания, и в них также не потребовалось слов. Извлекались одни лишь картинки. Вот первое посещение Петербурга в ранней юности. Тогда он, с приятелем-попутчиком, тоже искал, где бы отдохнуть и вообще переночевать. И быстро нашли они такое место недалеко от Николаевского вокзала. Кроватями тогда послужили широкие и тёплые подоконники на лестничной клетке огромного дома где-то на Лиговке. Хороший оказался дом, и жильцы хорошие – не сновали туда-сюда по лестнице, не беспокоили. Все пользовались лифтом, а тот исправно действовал. Босикомшин снова поморщился. Трудно сказать, от чего. То ли опять возникли неприятные ассоциации в связи с общественным транспортом, пусть даже себе и вертикальным, то ли коробили кожу лица все неудобства пребывания на нетопленой улице. Он стал озираться вокруг себя, ища подходящую парадную, но вошёл в ближайшую дверь, изготовленную в изящном стиле модерн, однако сильно подпорченную густыми слоями краски. Она оказалась чем-то знакомой. «Ну да, я же здесь был недавно, в этом доме живёт изобретатель чемодана», – удивился Босикомшин. Он словно заблудился в незнакомых каменных джунглях и прошёл по кругу. Однако удивление не возымело верха над прежним намерением погреться. Взгляд стал искать не заветную дверь профессора, а подоконник. Широкий и тёплый. «Всё испортили», – заметил он, когда взошёл на первую лестничную площадку, где недавно столкнулся с мусороносом. Там обнаружилась безрадостная картина: подоконник, не столь и широкий, да и тот – большей частью срезан вместе с простенком, и вся эта дыра использована для входа в нововозведённый наружный эркерный лифт. «Здешние жильцы тоже не мешают отдыхающим гражданам ходьбой по лестнице, но при этом вообще ломают места для отдыха в угоду прирождённой лености. Надо же, лифт им нужен! Современный! Ладно, пусть нужен им лифт, но почему именно здесь и почему надо портить подоконники»? – Думая примерно такими словами, нажал кнопку вызова лифта. Никакого результата не последовало. «И всё равно не работает; ни себе, ни людям; дурацкий дом, дурацкие жильцы; совсем не то, что на Лиговке, даже наоборот». И Босикомшину вдруг стал противным сам профессор, просто в связи с тем, что и тот причислен к жильцам этого дурацкого и негостеприимного дома. А вместе с ним сразу осточертело и не менее дурацкое его изобретение, вернее, не само изобретение, а отношение изобретателя к нему, которое тоже дурацкое: ни себе, ни людям – взял да выкинул в Неву.
Отдыха в тепле не предвиделось.
Босикомшин, с готовностью, тихо раздосадовался. Но в сей же момент случай готовил ему сколь приятный, столь же и неприятный сюрприз. Хлопнула дверь чёрной лестницы, и внизу показался отставной командир танка в тельняшке без рукавов и с ведром, полным дров. Дрова торчали ещё и из-под голых рук, прижатых к полосатым бокам. Из карманов галифе тоже выглядывало по чурбачку. Он примечательно продрог. Ну, это он сам делал заметным телесное переохлаждение: потряхивал плечами, прижимал подбородок и произносил прерывистое «брр».
– О! – бодренько воскликнул отставной военный, завидев Босикомшина, и осветился тёплой улыбкой, – Уже возвращаетесь? Что же, выходит, не застали своих дома?
Искатель тёплого приюта на подоконниках тоже чуть повеселел и не отрывал влюблённого взгляда от обилия дров вокруг всей фигуры командира танка.
– Что, кажется странным, да? – продолжил бывший военнослужащий, – вот, несу дровишки для печки. Ни у кого в доме печек не осталось, а у меня есть. Батареи, сами знаете, чуть тёплые, вот печка и выручает. Я тут разные местечки знаю, где дощечек вволю. Но ближайшее – под окнами школы. Школа специфическая, с юридическим уклоном, но и уроки труда имеет, физического, стало быть, мастерскую. А она как раз, хе-хе, с уклоном производства деревянных изделий. Обрезки выкидывают в окно…
Босикомшин потупил взгляд. Его посетило то же состояние, что и возле решётки Соловьёвского сада – снова не он стал пользователем ожидаемого законного положения. Тогда не он стал пассажиром, а наглый узор. Теперь опять воцарилась несправедливость: не он обзавёлся желанными дровами, но ими владеет кто-то другой, кому таковые ясно и определённо не нужны. Так, для баловства. Подумаешь, батареи чуть тёплые. Но тёплые же. Сосед профессора по-своему оценил очевидную грустинку и сказал:
– Не расстраивайтесь. Ваши, наверное, не надолго вышли. Обязательно скоро вернутся.
– О! – незаконный обладатель дров немедля вспомнил о непреднамеренной вине пред Босикомшиным за недавнее не слишком приятное происшествие с помоями, и ему захотелось сделать доброе дело. – Пойдёмте ко мне. Посидим немного, погреемся, вы заодно подождёте своих. А вы вообще, если не секрет, к кому гостить прибыли?
– Ну, да, – он сам счёл неуместным прозвучавший вопрос, – ну, да, я вас заболтал. Пойдёмте. А в тепле и познакомимся. Вы мне сразу понравились, – он уверенно нажал кнопку лифта. Хлопнуло реле, и лифт открылся. Только одному бывшему военному командиру здешнее подъёмное устройство и подчинялось.
А что отказываться-то? Почему бы ни пойти? Глядите-ка, мечты уже начинают сбываться. И тепло, и отдых – сами предлагают себя. А главное – доступны знания о музыканте. Ведь, судя по одежде, этот человек – отставной военный. А отставные ратники обязательно обо всех соседях всё знают. В том и состоит новая мирная профессия. И он покорно согласился с человеком в тельняшке-безрукавке. Или подчинился. Как лифт.
– Я пешком дойду, ладно?
– Ладно. Лифтик-то узковатый, с дровами вдвоём не уместиться. Но и подниматься не дюже высоко. Ступайте на четвёртый этаж. Я вас на площадке подожду.
ГЛАВА 3
После того, как бывший командир танка высыпал мусор в контейнер и с пустым ведром последовал дальше, бомжи воспрянули духом. Один из них, щекастый, начал ковыряться в новой порции бытовых отходов, второй благородной походкой последовал за командиром на уважительном удалении от него, желая выследить, куда тот направился дальше с пустым ведром, а не домой. Может быть, ещё дополнительная помойка где-то стоит себе поблизости, да получше этой, и десантник берёт оттуда ещё более полезные вещи, чем выбрасывает здесь. Или вдруг этот, который с ведром, не военный вовсе? Тельняшку с галифе, небось, тоже на помойке нашёл, везунчик. Не конкурент ли он по охоте за выброшенными вещами? Бомж есть бомж: для него теперь вообще все люди – конкуренты. И нельзя отказать в прозорливости бездомного. Действительно, бывший танкист уже набирал в ведро обрезки сухих досок, сваленные у брандмауэра соседнего дома. Вещи те выброшены, но от них есть польза. Однако польза та предназначена исключительно тем, у кого не только есть дом, но ещё и печка в доме функционирует, как в прежние времена. Оказалось, что существует в нашем мире и в наше время замечательная деятельность, почти не имеющая конкуренции среди свободных промыслов. Преследователю-бомжу пришлось разочароваться – зачем ему дрова. Его интерес к преследуемому угас, не без сожаления, он подул из оттопыренной нижней губы, развернулся, оставив типа в тельняшке позади себя, и, несколько виляя задом, воротился к брошенному сотоварищу. Тот ещё продолжал искать счастье в контейнере.
Первый, тот, что копался в свежем мусоре, тоже восторга не испытывал. Когда их взгляды встретились, у него сверкнула тусклая искра, и он показал пустые руки. Вернее, в одной из них лежал ключ от чьей-то квартиры. Золотистый и изрядно потёртый.
Когда сосед профессора, нагруженный дровами, проходил мимо них обратно домой, первый бомж быстро сжал ту ладонь, где схоронился ключ, и спрятал её на груди за воротом несоразмерного с ним пальто. А напарник, уже набравшись опыта слежки, сделал следующую попытку в поисках удачи. Он так же, на уважительном удалении от обладателя дров для пары-тройки затопок, пошёл за ним. Потом, стоя у чёрной двери и одновременно у эркерного лифта, отсчитал количество секунд, за которые законный местный жилец преодолел несколько этажей. Стёкла эркера были настолько замазаны, что глазами проследить за движением подъёмного аппарата оказалось непосильным. Поэтому пришлось воспользоваться внутренним секундомером. Возвратясь к напарнику, он тихо сказал:
– В первом дворе, четвёртый этаж.
ГЛАВА 4
А профессор, композитор и изобретатель Клод Георгиевич Предтеченский тем же временем взял в руки будущее и начал менять кое-что в нём. Уже набрасывал он поверх его путаной мазни свежую штриховку. Такое намерение у него, мы знаем, возникло чуть раньше, но – видимо, сомнение, всегда готовое трудиться, пересилило. Теперь Клод Георгиевич снова пошёл к набережной и вернулся в детскую музыкальную школу, из дверей которой недавно вышел, постояв тогда за ней у порога недолго и в раздумьях: несерьёзной показалась ему затея без видимой причины податься в учителя. Из консерватории. Почему он не любил консерваторию, мы не знаем. Возможно, нелюбовь у него к ней отдалённо такая же, как и к партеру в Капелле. И ещё, на сей раз, вместе с намерением своевольно поменять судьбу, возвращение произошло отчасти и в известной нам связи с тем, что, по-прежнему, не удалось ему попасть в собственную квартиру, и ещё, касательно того, что он оказался будто бы временным бомжом и беспризорником. И он шагал с почти окончательным решением поступить на работу именно туда, куда позвал его неожиданный порыв ещё при выходе из металлической каморки Босикомшина, что на импровизированном кладбище кораблей подле набережной Большой Невы Васильевского острова. На всём протяжении теперешнего пути профессор с лёгким остаточным сомнением раздумывал об управлении судьбой. И ни разу не столкнулся с Босикомшиным.
Тот одновременно тоже ведь размышлял о судьбе и потому отвлёкся в другую сторонку: в зависание и в пустоту. Мы же знаем, в голове у него в тот же час была действительно пустота. И она водила вечного пешехода таинственными кругами. Вероятно, рукава жизненных пространств наших двух героев перестали туго переплетаться. Надо полагать, воля города – властным броском теперь уже наоборот, разводит известных нам горожан, и возникшие круги судьбы разбегаются шире и шире, потихоньку затухая.
Ну, о кругах профессор не думал.
Кстати, он уже сидел за одним столом с директором детской музыкальной школы, и тот оказался ему знаком. Директор тоже узнал профессора. Оба ведь когда-то вместе учились в этой же музыкальной школе, правда, по разным специальностям. Один – аккордеонист, другой – пианист, Имён друг друга коллеги, пожалуй, не помнили, и мы тоже не будем их здесь обозначать. После коротких воспоминаний и взаимных расспросов о потоках вольных ветров их жизней, оба собеседника и специалиста по клавишным инструментам, ничего главного о себе не рассказав, молчали. Они, по-видимому, невольно погрузились в самооценку того самого главного в себе, о чём промолчали во время разговора, что ещё более подвигло профессора на мысль об изменении русла жизни. Сомнение уже не затуманивало глаза. И мысленно он пробовал угадывать пока что не совсем конкретные черты обрисовывающегося будущего. «Больше так жить нельзя», – думалось ему. «А меньше так жить разве можно, – продолжил он, умышленно будто насмехаясь над собой, – меньше жить, вообще не хочется».
– Может быть, возьмёшь оркестр? – неуверенно сказал директор-аккордеонист, тоже вроде бы угадывая слабые чёрточки в мыслях профессора об изменении жизненной направленности, – у нас тут возникли трудности: руководить оркестром некому. Савелий, ты его тоже знаешь, шаловливый такой был скрипач, помнишь? Так он и теперь не изменился, но ушёл с дополнительной нагрузки, а Серёжа, есть у нас такой, приходящий, так тот слишком приходящий, у него ещё пара оркестров имеется, и, похоже, наши детишки ему в тягость.
Профессор чуть-чуть и коротко покивал головой, одновременно помаргивая опущенными веками и собирая кожу на лбу гармошкой. Но явных слов не произносил, продолжая угадывать достоверные перемены в продолжительной и несуразной жизни. «Отвлечься бы надо, отвлечься, – думал он, уговаривая себя окончательно решиться на то, о чём предположил перед заходом в кабинет, – а с детьми такое намерение получится наилучшим образом». Отвлечься на свежесть.
– Немножко можно, – человек, рождённый потенциальным импрессионистом, впечатляюще улыбнулся, а потом и засмеялся, но только, в нос и почти беззвучно, – ты угадал, я именно за этим к тебе и пришёл.
Оба собеседника почти одновременно глубоко вздохнули. Думается нам, с этого действа уже и началось у них согласие. Они молча рассматривали друг друга и улыбались. На них приятно было посмотреть со стороны и тоже задуматься вообще о согласии, в сущности.
Пожалуй, в таком положении дозволительно их оставить на малое или долгое время. Хорошо, когда согласие продлевается подолее – оно имеет надежду сохраниться и у нас, по крайней мере, ещё на протяжении нескольких страниц, пока мы на то же продолжение времени оставляем приятную сцену, чтобы перейти к другой.
Так что же сейчас происходит у соседа нашего музыканта?
ГЛАВА 5
Босикомшин поначалу заробел. Странное дело. Тайком вламываться в чужую квартиру ему почему-то представлялось вполне обычным занятием. А тут, когда он вошёл тоже в чужую квартиру, и не тишком, не со страхом от того, что его кто-то увидит за неприличным занятием, а в качестве легального гостя, приглашённого на чай, – и почему-то заробел. Похоже, несмелое ощущение пришло из-за увиденной им слишком большой квартиры с упрятанными повсюду многочисленными востренькими глазами. Однако и до того, как он переступил порог, тупоконечная конфузливость уже щекотливо подбиралась под рёбра – это ещё в момент, когда поддался на приглашение. Поддался, но сконфузился. А квартира могла только добавить уже заранее приобретённого им неуюта: и величиной своей, и повсеместным духом отторжения, по обычаю витающим средь коммунального населения.
– Ко мне вот сюда, – командир танка указал на вторую дверь в длинном коридоре.
Робость не прошла и после перемещения в комнату, небольшую, и без лишних глаз. Всё кругом чужое. Оно-то и вызывает неприятное чувство. И, кроме того, из-под какого-то подобия дивана вылез небольшой, почти круглый, словно мяч, пудель дымчатого окраса. Он лаять не стал, а, по-видимому, из-за воспитанности, присущей породистым псам, подозрительно и нарочито внюхивался в воздух, – думал определить по запахам, исходящим от незнакомца, стоит ли вообще с ним иметь дело. Поняв, что не стоит, пёс опять спрятался под диваном и слился с густой тенью. Босикомшин собак не любил.
– Я пойду чайку поставлю, – сказал хозяин и, подхватив мизинцем армейский чайник, отправился на кухню в конец коридора.
Гость ничего в помещении не рассматривал. Он прямо прошёл к окну, не двигая головой, и стал глядеть на улицу. Там сновали пешеходы и редко проезжали автомобили. Улица тихая.
– Садитесь на диванчик, – вошедший хозяин особо не радовался гостю, но и не показывал брезгливого неприятия – сам ведь пригласил. Хотя, зачем он ему? Горевать, он и так не горевал. Быть отставным командиром не означает безделье или скуку. Военные вообще никогда не скучают, особенно отставные. У них ведь вместо сердца – пламенный мотор. Оттого-то у них постоянно работает внутренний деятельный зуд, и наиболее актуальное занятие на любой данный момент находится без причины, выстраивается совершенно не из чего. Даже если, допустим, военный просто сидит, и со стороны видно, будто вроде бы ничего не делает ни руками, ни ногами. Но голова-то у него точно в ту пору активно занята решением задач разного умственного уровня и различных широт охвата. Ну, например, чтоб центральное отопление от районной котельной работало исправно, чтоб во всей стране воцарился порядок, чтоб сердце особо не барахлило, чтоб мухи не залетали, чтоб, не дай Бог, комета вместе с хвостом не врезалась в землю, а главное, – чтоб иностранная разведка не выхватила из государства наиважнейшие секреты…
Босикомшин сел на краешек сооружения, похожего на диван, подальше от того места, куда заполз пудель, но слов не вымолвил, даже «спасибо» или «благодарю».
– Этот диванчик я сам построил, из подножного материала, так сказать. Материала для мебели, и дров тоже, вокруг поблизости хватает. Места надо знать, хе-хе. А дело всегда найдёшь, если руки привыкли к работе. Да вы не сковывайтесь, пальтишко снимите, – сказал хозяин, видя нервоватенькую настороженность в глазах гостя, – о, чайник уже, наверное, готов, – и командир опять вышел на кухню.
Гость расстегнулся, но раздеваться не стал. В голове у него по-прежнему продолжало чем-то сквозить, он откровенно ничем не интересовался, даже не утруждал себя личными оценками собственного поведения. Но и неопределённая натуга владела им, не отпускала. «Просто подождём немного», – примерно такое состояние мыслей испытывал он, сидя расстёгнутым на диване. Однако первая часть ожидания продлилась недолго. Хозяин с помятым парящим чайником вернулся и без промедления наполнил кипятком две фаянсовые чашки, покоящиеся без дела на столе, напоминающем верстак. Окунув туда пакетики с заваркой, он без обиняков и не глядя на собеседника, заговорил:
– Я вижу, вы обеспокоены. Спрашивать ни о чём не буду. Вопросы для обеспокоенного – сущая пытка. Похуже китайской. Позвольте, я вас, наоборот, развлеку. Сосед у нас тут есть один интересный – в квартире напротив. Музыкант. Обычно он меня развлекает, когда в настроении моём не всё в порядке, разлад, так сказать. Я к нему приду, а он развлекает. Так я от него кое-чему немного научился. Сейчас.
