Георг Гегель
Философия истории
Из всего этого вытекает, что император есть центр, вокруг которого все вращается и к которому все возвращается, и следовательно от императора зависит благосостояние страны и народа. Вся административная иерархия действует, более или менее следуя рутине, которая при спокойном состоянии государства становится удобной привычкой. Она идет своим путем, однообразно и равномерно, как происходят явления природы, всякий раз одинаково, лишь император должен быть живой, всегда бодрствующей и самодеятельной душой. Если же личность императора не отличается вышеуказанными свойствами, а именно безусловной моральностью, трудолюбием, выдержкой, достоинством и энергией, то все ослабевает, управление сверху донизу приходит в расстройство и во всем проявляются небрежность и произвол. Ведь не существует никакой другой законной власти или порядка кроме этой направляющей сверху и осуществляющей надзор власти императора. Представлять отчет чиновников побуждает не их совесть, не их честь, а внешнее предписание и его строгое соблюдение. Во время революции в середине XVII века последний император царствовавшей тогда династии был очень кроток и благороден, но вследствие его мягкого характера бразды правления ослабели, и неизбежным результатом этого явились восстания. Восставшие призвали в страну манчжуров. Сам император лишил себя жизни, чтобы не попасть в руки врагов, и он написал своею кровью на обшивке платья своей дочери несколько слов, жалуясь на несправедливость своих подданных. Находившийся возле него мандарин похоронил его, а затем убил себя на его могиле. То же самое сделали императрица и ее свита; последний принц императорского дома, который был осажден в отдаленной провинции, попался в руки врагов и был казнен. Все состоявшие еще при нем мандарины умерли добровольной смертью.
Переходя от государственного управления к правовому положению, мы видим, что в силу принципа патриархального правления подданные признаются несовершеннолетними. Нет никаких самостоятельных классов или сословий, которые, как в Индии, должны отстаивать свои интересы, потому что здесь все направляется и контролируется сверху. Все отношения точно устанавливаются правовыми нормами; благодаря этому совершенно уничтожается свободное чувство, моральная точка зрения[8]. Законами формально определено, какие чувства должны питать по отношению друг к другу члены семьи, и нарушение этих законов в некоторых случаях влечет за собой строгие наказания. Вторым моментом, на который здесь следует обратить внимание, является внешний характер семейного отношения, которое становится почти рабством. Всякий может продать себя и своих детей, всякий китаец покупает свою жену. Лишь первая жена свободна, а наложницы являются рабынями и могут, как дети и как всякая другая вещь, отбираться при конфискации.
Третьим моментом является то, что наказания бывают преимущественно телесными. У нас такие наказания являлись бы обесчещивающими, но этого нет в Китае, где еще не развито чувство чести. Побои легче всего переносятся и однако они всего нестерпимее для человека с развитым чувством чести, который, обладая более тонкой чувствительностью, хочет быть телесно не прикосновенным. Но китайцы не сознают субъективности чести; они более подвергаются муштровке, чем наказанию, как у нас дети: ведь муштровка рассчитана на исправление, а наказание подразумевает вменяемость в подлинном смысле. При телесном наказании воздержание вызывается лишь боязнью наказания, а не сознанием несправедливости, так как здесь еще нельзя предполагать размышления о природе самого поступка. У китайцев все проступки как в семье, так и в государстве наказываются телесно. Сыновья, оказывающиеся недостаточно почтительными по отношению к отцу или к матери, младшие братья, оказывающиеся недостаточно почтительными по отношению к старшим братьям, получают палочные удары, а если бы сын вздумал пожаловаться на несправедливость к нему его отца или младший брат на несправедливость по отношению к нему его старшего брата, он получает сто ударов бамбуковой тростью и изгоняется на три года, если он прав; если же он не прав, то его ждет удушение. Если бы сын поднял руку на своего отца, то его присуждают к вырыванию у него кусков тела раскаленными щипцами. Отношение между мужем и женой, как и все другие семейные отношения, весьма уважается, и неверность, которая однако возможна лишь в очень редких случаях вследствие замкнутости женщин, строго порицается. Такому же порицанию подвергается китаец и в том случае, если он обнаруживает бо́льшую склонность к одной из своих побочных жен, чем к своей собственной супруге, и если последняя обвиняет его в этом. В Китае каждый мандарин может быть приговорен к наказанию ударами бамбуковой тростью, и даже высшие и знатнейшие министры, вице-короли, даже любимцы императора наказываются ударами бамбуковой тростью. После этого император по-прежнему проявляет к ним дружеское расположение, и сами они по-видимому нисколько не смущаются этим. Когда принцы и их свита провожали английское посольство из дворца домой, церемониймейстер, чтобы расчистить себе дорогу, без дальних околичностей, отгонял всех принцев и вельмож ударами плетки. Что касается вменения, то не делается различия между умышленными и неумышленными поступками, между действиями, в которых кто-либо действительно виновен, и случайными поступками, так как случайное действие так же вменяется в вину, как и умышленное, и тот, кто является случайной причиной смерти человека, присуждается к смерти. Это отсутствие различия между случайными и умышленными поступками вызывает всего больше споров между китайцами и англичанами. Так, если китайцы нападают на англичан и если английский военный корабль, который считает себя подвергшимся нападению, стреляет и гибнет китаец, то китайцы обыкновенно требуют, чтобы стрелявший англичанин был казнен. Всякого, находившегося в какой-нибудь связи с преступником, в особенности если дело идет о преступлениях против императора, ждет гибель: все ближайшие родственники замучиваются до смерти. Те, которые печатают какое-нибудь преступное сочинение, равно как и те, которые его читают, одинаково подвергаются каре, установленной законами. Оригинально, как этим пользуются частные лица, желающие кому-нибудь отомстить. О китайцах можно сказать, что они чрезвычайно чувствительны к оскорблениям и мстительны. Чтобы отомстить, оскорбленный не может убить своего врага, потому что в таком случае было бы казнено все семейство преступника; поэтому он сам себя убивает, чтобы таким образом погубить другого. Во многих городах пришлось сузить отверстия колодцев, чтобы люди перестали топиться в них. Ведь когда кто-нибудь убивает себя, то законы требуют, чтобы было произведено строжайшее следствие относительно того, что было причиной этого поступка. Все враги самоубийцы привлекаются к следствию и подвергаются пыткам, а когда наконец выясняется, кто был обидчик, то его и всю его семью казнят. В таком случае китаец предпочитает убить самого себя, а не своего врага, так как он ведь должен умереть, но в первом случае он еще удостоивается погребальных почестей и может надеяться, что его семья получит имущество врага. По отношению к вменению или невменению ужасно то, что отрицаются всякая субъективная свобода и наличность морального элемента при совершении какого-нибудь поступка. В моисеевых законах, где также еще не проводится точного разграничения между dolus, culpa и casus[9], все же для виновного убийцы открыто убежище, в которое он может удалиться. При этом в Китае не обращают внимания на высокий или низкий ранг. Один весьма отличившийся полководец был оклеветан перед императором и в наказание за тот проступок, в котором его обвиняли, на него была возложена обязанность замечать, кто не выметает снега на улицах.
Говоря о юридических отношениях, следует упомянуть еще об изменениях в праве собственности и о связанном с ними установлении рабства. Земля, составляющая важнейшую часть богатства китайцев, стала лишь сравнительно поздно считаться государственною собственностью. С тех пор было постановлено, что девятая часть всех доходов с имений принадлежит императору. Впоследствии возникла и крепостная зависимость, установление которой приписывается императору Ши Хуан-ди, тому самому, который в 213 г. до Р.Х. построил стену, приказал сжечь все книги, в которых были изложены древние права китайцев, и покорил многие независимые китайские княжества. Именно благодаря его войнам завоеванные земли стали частной собственностью, а их жители – крепостными. Однако в Китае не может существовать большого различия между рабством и свободой, так как перед императором все равны, т. е. все одинаково бесправны. Так как отсутствует честь и ни у кого нет особых прав по сравнению с другими, то преобладает сознание униженности, легко переходящее в сознание низости. Отсюда вытекает глубокая безнравственность китайцев: известно, что они обманывают при всякой возможности; друзья обманывают друг друга, и никто из них не видит ничего дурного в поступке своего друга, если его обман не удастся или становится известным другому. При этом они так хитрят и плутуют, что европейцам приходится быть очень осторожными при сношениях с ними.
Сознание моральной испорченности проявляется и в том, что весьма распространена религия Φо, в которой Ничто признается высшим и абсолютным началом, богом, и презрение к индивидууму выдается за высшее совершенство.
Теперь мы переходим к рассмотрению религиозной стороны китайского государства. В патриархальном состоянии религиозное возвышение человека само по себе является простой моральностью и праведностью. Само абсолютное является отчасти абстрактным простым правилом этой праведности, вечною справедливостью, отчасти ее мощью. Кроме этих простых определений все дальнейшие отношения мира природы к человеку, все требования субъективного чувства отпадают. Китайцы при их патриархальном деспотизме не нуждаются в таком посредничестве перед высшим существом, так как это посредничество заключается в воспитании, в законах моральности и вежливости, а затем в приказаниях императора и в его правлении. Император является как главой государства, так и главой религии. Вследствие этого религия здесь по существу дела является государственной религией. От нее следует отличать ламаизм, так как он не стал государственным, но содержит в себе религию как свободное, духовное, незаинтересованное сознание. Итак, вышеупомянутая китайская религия не может быть тем, что мы называем религией. Ведь для нас она является внутренним миром духа в себе, так как дух внутри себя представляет себе то, что оказывается его сокровеннейшею сущностью. Итак, в этих сферах человек избавлен и от зависимости от государства и он может, уходя во внутренний мир, освободиться от светской власти. Но религия не стоит в Китае на этой ступени, потому что истинная вера становится возможной лишь там, где индивидуумы внутри самих себя, для себя независимы от внешней принудительной силы. В Китае индивидуум не оказывается независимым ни в одном из этих отношений; поэтому и в религии он находится в зависимости, а именно от существующих в природе существ, высшим из которых является небо. От них зависят урожай, время года, преуспеяние, неурожай. К Небу приближается лишь император как глава, как власть, а не индивидуумы как таковые. Он приносит жертвы на четырех праздниках, благодарит во главе всего двора за урожай и испрашивает благословения для посева. Это Небо можно было бы понимать в смысле нашего бога как повелителя природы (мы говорим например: да хранит нас небо), но в Китае отношение еще не таково, потому что там единичное самосознание выступает как субстанциальное, сам император как мощь. Итак, Небо имеет лишь значение природы. Правда, иезуиты согласились называть в Китае христианского бога Небом, Тянь, но другие христианские ордена донесли на них за это папе, и папа послал кардинала, который там умер. Посланный после этого епископ приказал, чтобы вместо Неба говорилось Владыка небесный. Об отношении к Тяню существует и такое представление, что хорошее поведение индивидуумов и императора влечет за собой преуспеяние, а их прегрешения – беду и всякие несчастья. В китайской религии еще заключается момент волшебства, поскольку поведение человека является абсолютно определяющим фактором. Если император поступает хорошо, то не может быть ничего кроме хорошего: Небо должно допускать хорошее. Другую сторону этой религии составляет то, что в императоре сосредоточена общая сторона этого отношения к Небу, и в его же руках всецело находится и особое отношение к нему. Это особое отношение связано с благоденствием отдельных индивидуумов и провинций. У последних имеются гении (Chen), подчиненные императору, который чтит лишь общую силу Неба, между тем как отдельные духи царства природы подчиняются его законам. Таким образом он является в то же время и настоящим законодателем для Неба. Для гениев, из которых каждому поклоняются на особый лад, установлены изваяния. Это ужасные идолы, которые еще не являются предметом искусства, потому что в них не выражается ничего духовного. Поэтому они оказываются лишь устрашающими, ужасными, отрицательными. Как у греков речные боги, нимфы и дриады, они охраняют отдельные стихии и предметы, встречающиеся в природе. У каждой из пяти стихий есть свой гений, отличающийся особым цветом. И господство царствующей в Китае династии зависит от гения, которому присущ желтый цвет. Но и у каждой провинции и у каждого города, у каждой горы и у каждой реки имеется определенный гений. Все эти духи подчиняются власти императора, и в ежегодно издающейся государственной адресной книге перечисляются как чиновники, так и гении, заботам которых вверяется такой-то ручей, такая-то река и т. д. Если происходит несчастье, то гений подобно мандарину отрешается от должности. Гении имеют бесчисленное множество храмов (в Пекине их около 10 тыс.) с множеством монастырей и жрецов. Эти бонзы не вступают в брак, и китайцы обращаются к ним за советом во всех затруднительных случаях. Но кроме этих случаев ни они, ни храмы особенно не почитаются. Английскому посольству лорда Макартнея даже были отведены помещения в храмах, так как ими пользуются как гостиницами. Один император секуляризировал несколько тысяч таких монастырей, заставил бонз вернуться к гражданской жизни и обложил имущества налогами. Бонзы пророчествуют и заклинают; ведь китайцы чрезвычайно суеверны; в основе этого суеверия лежит именно внутренняя несамостоятельность, и она предполагает нечто противоположное духовной свободе. При всяком начинании, например при выборе места для постройки дома или гробницы и т. п., спрашивают совета прорицателей. В И-цзине указаны известные линии, обозна чающие основные формы и основные категории, а потому эта книга называется книгой судеб. Комбинации таких линий приписывается известное значение, и на этом основаны прорицания. Или в воздух подбрасывается несколько палочек, и судьба определяется соответственно тому, каким образом они падают. То, что мы считаем случайным, естественной связью событий, китайцы стараются вывести или осуществить путем волшебства, и таким образом в этом также выражается их бессмысленность.
В связи с этим отсутствием собственного внутреннего содержания находится и характер китайской науки. Когда идет речь о китайских науках, указывают на то, что Китай славится их развитием и древностью. При ближайшем рассмотрении оказывается, что к наукам относятся с глубоким уважением, причем им оказываются официальное почтение и поощрение со стороны правительства. Сам император стоит во главе литературы. Особая коллегия редактирует декреты императора, для того чтобы их стиль был наилучшим, и таким образом это также является очень важным государственным делом. Мандарины должны заботиться о таком же совершенстве стиля в сообщениях, так как превосходному содержанию должна соответствовать и превосходная форма. Одним из высших государственных учреждений является академия наук. Ее членов экзаменует сам император; они живут во дворце и состоят частью секретарями, частью государственными историографами, физиками, географами. Если вносится предложение издать какой-нибудь новый закон, то академия должна представить свои доклады. Она должна изложить во вступлении историю древних учреждений, или если дело касается отношений к иностранным державам, требуется описание этих стран. Сам император пишет предисловия к составляемым там трудам. Из последних императоров особенно отличался научными познаниями Куэн-Лонг (Цянь-Лун): он сам много писал, но он особенно замечателен изданием главных произведений китайской литературы. Во главе комиссии, которая должна была исправлять опечатки, стоял императорский принц, а после того как сочинение прошло через все руки, оно опять возвращалось к императору, который строго наказывал за всякую сделанную ошибку.
Если таким образом, с одной стороны, науки по-видимому в высшей степени уважаются и ими усиленно занимаются, то, с другой стороны, в них не обнаруживается именно той свободы, которая является основой глубокого внутреннего содержания, и в них отсутствует подлинный научный интерес, благодаря которому науки становятся теоретическим занятием. Здесь нет свободного, идеального царства духа, и то, что здесь можно назвать научным, имеет эмпирический характер и по существу дела утилизируется государством для удовлетворения государственных и индивидуальных потребностей. Уже характер письменного языка является большим препятствием для развития наук; или, лучше сказать, наоборот, так как не оказывается истинного научного интереса, у китайцев не существует и лучшего орудия для выражения и сообщения мыслей. Известно, что наряду с звуковым языком у китайцев существует такой письменный язык, который не обозначает, как наш язык, отдельных звуков, не представляет глазу выговариваемых слов, а выражает самые представления при посредстве знаков. С первого взгляда это кажется нам большим преимуществом, и это приводило в восхищение многих великих людей, в том числе Лейбница; но это вовсе не преимущество, а нечто противоположное. Ведь если мы рассмотрим влияние такого рода письменного языка на звуковой язык, то мы прежде всего установим, что последний, именно вследствие этого разделения, у китайцев весьма несовершенен. Ведь наш звуковой язык получает определенность главным образом благодаря тому, что в нашей письменности имеются знаки для отдельных звуков, определенному произношению которых мы выучиваемся благодаря чтению. Поэтому у китайцев, у которых нет такого средства для формирования звукового языка, из видоизменений звуков не развивается определенных тонов, выразимых посредством букв и слогов. Их звуковой язык состоит из незначительного количества односложных слов, которые употребляются в нескольких значениях. Различие значений определяется только отчасти связью речи, отчасти интонацией, быстрым или медленным, тихим или звонким произношением. Уши китайцев очень чутки в этом отношении. Так например оказывается, что «по», смотря по интонации, имеет одиннадцать различных значений: стекло, кипятить, провевать зерновой хлеб, расщеплять, орошать, приготовлять, старая женщина, раб, щедрый человек, умная личность, немного. Что же касается письменного языка, то я укажу лишь на препятствие, заключающееся в нем для развития наук. Нашему письменному языку очень легко выучиться, так как мы разлагаем язык звуков приблизительно на 25 звуков, и посредством этого анализа определяется язык звуков, ограничивается число возможных звуков, устраняются неясные промежуточные звуки; нам приходится лишь выучить эти знаки и их соединение. Вместо таких 25 знаков китайцам приходится выучивать несколько тысяч; насчитывают 9353 употребительных знака, даже до 10516, если прибавить недавно вошедшие в употребление, а всего в книгах встречается от 80 до 90 тыс. знаков, служащих для выражения представлений и их соединений.
Что же касается самих наук, то история китайцев обнимает собой лишь совершенно определенные факты без всяких суждений и рассуждений. Правоведение также только формулирует определенные законы, а мораль – определенные обязанности, не давая им внутреннего обоснования. Однако у китайцев существует и философия, основные определения которой очень древни, так как уже И-цзинь, книга судеб, трактует о возникновении и исчезновении. В этой книге излагаются совершенно абстрактные идеи единства и двойственности; таким образом философия китайцев по-видимому исходит из той же основной мысли, как и учение пифагорейцев[10]. Принципом является разум, Дао, эта лежащая в основе всего сущность, которая все производит. И у китайцев высшей наукой считается изучение форм этой сущности; но эта наука не находится в связи с дисциплинами, ближе касающимися государства. Произведения Лао Цзы, в особенности; его сочинение Дао Де-цзин, знамениты. Конфуций посетил в VI веке до Р.Х. этого философа, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Хотя каждый китаец может изучать эти философские произведения, но для этого все же существует особая секта, называющая себя Дао-цзяо, или почитателями Разума. Они удаляются от гражданской жизни, и к их представлениям примешивается много фантастических и мистических элементов. А именно они полагают, что тот, кто познает Разум, обладает универсальным средством, которое безусловно может быть признано могущественным и дает сверхъестественную силу, так что благодаря ему становится возможным подниматься на небо и стать бессмертным (вроде того как у нас прежде говорили об универсальном жизненном элексире). Теперь и мы ближе ознакомились с сочинениями Конфуция; ему Китай обязан редактированием Цзинов, а кроме того многими им самим написанными сочинениями о морали, составляющими основу образа жизни и поведения китайцев. В главном сочинении Конфуция, которое переведено на английский язык, правда, встречаются верные моральные изречения; но в нем содержатся длинные рассуждения, не возвышающиеся над уровнем обыденности. Что касается остальных наук, то они признаются не как таковые, а скорее как познания, служащие для достижения полезных целей. Китайцы очень отстали в математике, физике и астрономии, хотя прежде они славились своими достижениями в этих науках. Они знали многое, например магнит, искусство книгопечатания, тогда, когда европейцы еще не открыли их, но они не умели применять этих знаний. А именно в книгопечатании они не пошли далее гравирования букв на деревянных таблицах и их отпечатания; им неизвестны подвижные буквы. Они утверждают, что и порох они изобрели до европейцев, но иезуиты должны были отлить им первые пушки. Что касается математики, то они очень хорошо умеют считать, но им неизвестна более высокая сторона этой науки. Китайцы долго считались и великими астрономами. Лаплас выяснил их сведения по астрономии и нашел, что у них имеются некоторые древние заметки и упоминания о лунных и солнечных затмениях, что конечно еще не составляет науки. К тому же заметки настолько неопределенны, что они, собственно говоря, вовсе не могут считаться познаниями; ведь в Шу-цзине за период в 1500 лет упоминаются два солнечных затмения. О том, как поставлена астрономия у китайцев, всего лучше свидетельствует то, что там уже в продолжение нескольких сот лет календари составляются европейцами. В прежние времена, когда календари составлялись еще китайскими астрономами, часто бывало, что делались неверные указания относительно лунных и солнечных затмений, и это влекло за собой казнь составителей календарей. Телескопы, полученные китайцами в подарок от европейцев, выставлены напоказ в виде украшения, но они не умеют пользоваться ими. Китайцы занимаются и медициной, но она имеет у них лишь эмпирический характер, и к ней примешивается грубейшее суеверие. Вообще этот народ отличается необыкновенной способностью к подражанию, которая сказывается не только в повседневной жизни, но и в искусстве. Ему еще не удалось изображать прекрасное как прекрасное, так как в живописи у него нет перспективы и теней, и хотя китайский художник хорошо копирует европейские картины и все вообще, хотя у него имеются точные сведения о том, сколько чешуи у карпа, сколько зубчиков в листьях, какой вид имеют различные деревья и как изгибаются их ветви, однако его искусство не выражает возвышенного, идеального и прекрасного. С другой стороны, китайцы слишком горды для того, чтобы учиться чему-либо у европейцев, хотя они часто бывают вынуждены признавать их преимущества. Так, один купец в Кантоне заказал себе европейский корабль, но по приказанию наместника он был немедленно уничтожен. Европейцы считаются нищими, так как они вынуждены покидать родину, чтобы зарабатывать себе средства к жизни на чужбине. Наоборот, европейцы, именно потому что они умны, также еще не могли научиться подражать внеш нему и совершенно естественному искусству китайцев. Ведь их лакированные изделия, обработка металлов и в особенности искусство придавать им при отливке чрезвычайно тонкую форму, фарфоровые изделия и многое другое остаются недосягаемыми.
Таков характер китайского народа со всех сторон. Его отличительной чертой является то, что ему чуждо все духовное: свободная нравственность, моральность, чувство, глубокая религиозность и истинное искусство. Император всегда обращается к народу с величием, отеческой добротой и нежностью, но народ всегда проявляет лишь наихудшее самомнение и считает себя созданным лишь для того, чтобы влачить колесницу мощи императорского величия; отягощающее его бремя представляется ему его неизбежной участью, и ему не кажется ужасным продавать себя в рабство и жить в неволе. Самоубийство как средство мщения, подкидывание детей как обычное и повседневное явление свидетельствуют о недостаточно развитом уважении к самому себе и к людям. И если не существует различий, обусловливаемых происхождением, и всякий может достигнуть высших должностей, то именно в этом равенстве сказывается не признание глубокого значения человеческого достоинства, достигаемое путем борьбы, а низкое самомнение, еще не дошедшее до установления различий.
