Генрик Ибсен
Росмерcхольм
Росмер. Да. Проносясь во мраке… в тишине.
Ребекка. И из-за этого злосчастного бреда больного мозга ты готов отказаться от живой жизни, за которую уже было ухватился?
Росмер. Ты права – это тяжело. Тяжело, Ребекка. Но выбор не в моей власти. Как мне справиться с этим?
Ребекка (все стоя за его стулом). Создав себе новые условия жизни.
Росмер (пораженный, поднимая голову и глядя на Ребекку). Новые условия жизни!
Ребекка. Да, новые отношения к окружающему миру. Жить, действовать, работать. А не сидеть тут, ломая себе голову над неразрешимыми загадками.
Росмер (встает). Новые отношения? (Идет по комнате, останавливается у двери и возвращается обратно.) Мне приходит на ум один вопрос. Ты не задавала его себе, Ребекка?
Ребекка (тяжело дыша). Скажи… какой…
Росмер. Как, по-твоему, должны сложиться наши отношения с сегодняшнего дня?
Ребекка. Я думаю, наша дружба может устоять, что бы там ни случилось.
Росмер. Я не совсем в таком смысле. Но то, что с самого начала сблизило нас с тобой… что так тесно связывает нас… наша обоюдная вера в возможность чистых отношений между живущими вместе мужчиной и женщиной…
Ребекка. Да, да… так что же?
Росмер. Я хочу сказать, что такие отношения… как вот наши… скорее всего уместны, когда люди живут мирной, счастливой жизнью…
Ребекка. Значит…
Росмер. Мне же теперь предстоит жизнь, полная борьбы, тревог и сильных душевных волнений. Я ведь хочу прожить свою жизнь, Ребекка! Я не дам свалить себя, сбить себя с ног какими-то жуткими предположениями. Я не позволю предписывать себе, каким путем мне идти в жизни… не позволю ни живым ни… кому бы то ни было.
Ребекка. Да, да! Не позволяй! Будь до конца свободным, Росмер!
Росмер. Но знаешь, что мне тогда приходит на ум? Не знаешь? Не видишь, каким образом я лучше всего могу отделаться от всех мучительных воспоминаний… от всего этого печального прошлого?
Ребекка. Ну?
Росмер. Противопоставив ему новое, живое настоящее.
Ребекка (хватаясь ощупью за спинку стула). Живое?.. Что же… это?
Росмер (подходя к ней). Ребекка… если бы я теперь спросил тебя… хочешь ты быть моей второй женой?
Ребекка (с минуту не может выговорить ни слова, затем радостно вскрикивает). Твоей женой! Твоей!.. Я!
Росмер. Хорошо. Попытаемся же. Мы двое сольемся в одно существо. Здесь не должно оставаться пустого места после умершей.
Ребекка. Я… на месте Беаты!..
Росмер. Тогда она будет вычеркнута из нашей жизни. Совсем. Раз навсегда!
Ребекка (тихим дрожащим голосом). Ты думаешь, Росмер?
Росмер. Так должно быть! Должно! Я не могу… не хочу прожить всю жизнь с трупом за плечами. Помоги мне сбросить его, Ребекка. И давай заглушим все воспоминания свободой, радостью, страстью!.. Ты будешь моей женой… единственной, какую я когда-либо имел.
Ребекка (овладев собой). Никогда больше не заговаривай об этом. Я никогда не буду твоей женой.
Росмер. Что! Никогда! Или ты думаешь, что никогда не смогла бы полюбить меня? Да разве в нашей дружбе нет уже проблесков любви?
Ребекка (закрывая в ужасе уши). Не говори так, Росмер! Не произноси этого!
Росмер (схватив ее за руку). Да, да… в наших отношениях есть зерно любви, готовое пустить росток… О, я вижу по твоему лицу, что и ты это чувствуешь. Разве нет, Ребекка?
Ребекка (овладев собой, снова твердо). Слушай. Вот что я скажу – если ты будешь настаивать, я уеду из Росмерсхольма.
Росмер. Уедешь! Ты! Не можешь. Это невозможно.
Ребекка. Еще невозможнее мне – стать твоей женой. Никогда в жизни не бывать этому. Я не могу.
Росмер (пораженный, смотрит на нее). Ты говоришь: не могу. И так странно. Почему же ты не можешь?
Ребекка (схватив его за обе руки). Дорогой друг… и ради тебя и ради меня – не спрашивай почему. (Выпускает его руки.) Так-то, Росмер. (Идет к двери налево.)
Росмер. С этой минуты у меня будет один вопрос – почему.
Ребекка (оборачиваясь). Тогда все будет кончено.
Росмер. Между нами?
Ребекка. Да.
Росмер. Никогда между нами не может быть кончено. Никогда ты не уедешь из Росмерсхольма.
Ребекка (взявшись за ручку двери). Нет, я, пожалуй, и не уеду. Но если ты будешь еще спрашивать – все-таки все будет кончено.
Росмер. Все-таки кончено? Как же так?
Ребекка. Да. Я последую за Беатой… Теперь ты знаешь, Росмер.
Росмер. Ребекка!..
Ребекка (в дверях, медленно наклоняя голову). Теперь ты знаешь! (Уходит, затворяя за собой дверь.)
Росмер (как потерянный, глядит ей вслед и говорит про себя). Что же… это… такое?
Действие третье
Гостиная в Росмерсхольме. Окно и дверь в переднюю открыты. Солнечное утро.
Ребекка, одетая, как была в первом действии, стоит у окна, поливая цветы. Ее вязанье лежит на кресле. Мадам Хельсет, с метелкой и тряпкой, обмахивает и вытирает пыль с мебели.
Ребекка (после небольшой паузы). Странно, что пастор сегодня так долго не спускается вниз.
Мадам Хельсет. Ну, он ведь часто так. Да теперь, верно, уж скоро сойдет.
Ребекка. Вы его видели?
Мадам Хельсет. Мельком. Когда я принесла ему кофе, он одевался у себя в спальне…
Ребекка. Я потому спрашиваю, что вчера ему нездоровилось.
Мадам Хельсет. Да, это заметно было. Хотелось бы знать, не вышло ли у них чего с шурином.
Ребекка. Что же такое, по-вашему, могло выйти?
Мадам Хельсет. Где ж мне знать. Пожалуй, это Мортенсгор рассорил их.
Ребекка. Очень возможно… Вы немножко знакомы с этим Педером Мортенсгором?
Мадам Хельсет. Вот уж нет! Как можно, фрекен! С таким-то?
Ребекка. То есть потому, что он издает такую гадкую газету?
Мадам Хельсет. Нет, не только из-за этого… Фрекен, верно, слыхала, что он прижил ребенка с замужней женщиной, от которой муж сбежал?
Ребекка. Слыхала. Но это, кажется, давно было, задолго до того, как я сюда приехала.
Мадам Хельсет. Еще бы! Он тогда совсем еще был молоденький. И ей-то бы впору было быть поумнее его. Он было и жениться на ней собирался. Да куда! Разве позволили? Ну и солоно же пришлось ему потом, поплатился за это… А потом он вдруг как-то в гору пошел. Теперь, говорят, многие ходят к нему на поклон.
Ребекка. Да, маленькие люди охотнее всего прибегают к нему со своей бедой.
Мадам Хельсет. Ну, пожалуй, и не одни маленькие…
Ребекка (украдкой поглядывая на нее). Разве?
Мадам Хельсет (около дивана, усердно обмахивая метелкой и вытирая пыль). Пожалуй, и такие, на каких ни за что никто и не подумал бы, фрекен!
Ребекка (возясь с цветами). Ну, это вам только так кажется, мадам Хельсет. Вы же не можете знать ничего такого наверное.
Мадам Хельсет. Вот как? Фрекен думает, что не могу? А вот могу. Коли на то пошло, так я сама раз носила письмо Мортенсгору.
Ребекка (оборачиваясь). Да неужели?
Мадам Хельсет. Право. И письмо-то было вдобавок написано здесь, в Росмерсхольме.
Ребекка. В самом деле, мадам Хельсет?
Мадам Хельсет. Ей-богу! И на такой тонкой бумаге. И запечатано самым лучшим красным сургучом.
Ребекка. И вам его доверили снести? Тогда, дорогая мадам Хельсет, не трудно угадать, от кого оно было.
Мадам Хельсет. Ну-у?
Ребекка. Разумеется, кто же это мог быть, как не бедная фру Росмер в своем болезненном состоянии.
Мадам Хельсет. Это все вы говорите, фрекен, а не я.
Ребекка. Но что же было в этом письме? Впрочем, откуда же вам знать.
Мадам Хельсет. Гм!.. Пожалуй, все-таки и это было бы возможно.
Ребекка. Так она вам сказала, о чем писала?
Мадам Хельсет. Нет, этого-то она не сказала. Но когда тот, Мортенсгор, прочел письмо, он принялся выспра-шивать меня и вдоль и поперек, ну, я и могла смекнуть, в чем было дело.
Ребекка. В чем же? Ну, милая, славная мадам Хельсет, скажите!
Мадам Хельсет. Нет, нет, фрекен. Ни за что на свете.
Ребекка. Ну, мне-то вы могли бы сказать. Мы с вами такие друзья.
Мадам Хельсет. Боже меня сохрани сказать вам хоть что-нибудь об этом, фрекен. Скажу только, что бедной больной вбили в голову очень дурные вещи и больше ничего.
Ребекка. Кто же, кто вбил ей это в голову?
Мадам Хельсет. Нехорошие люди, фрекен Вест. Нехорошие люди.
Ребекка. Нехорошие?..
Мадам Хельсет. Да; и еще раз повторю: очень нехорошие люди.
Ребекка. А кто же они, как вы думаете?
Мадам Хельсет. О, я-то знаю, что думаю. Но боже меня упаси!.. Известное дело, в городе есть одна такая особа… гм!..
Ребекка. Я вижу, вы намекаете на фру Кролл.
Мадам Хельсет. Да, она таки себе на уме. Передо мной всегда нос задирала. И вас никогда не жаловала.
Ребекка. По-вашему, фру Росмер была в полном разуме, когда писала это письмо Мортенсгору?
Мадам Хельсет. Да ведь разум – мудреное дело, фрекен. А только совсем сумасшедшей она не была, по-моему.
Ребекка. Да ведь у нее же совсем как будто помутилось в голове, когда она узнала, что не будет иметь детей. Ведь тогда еще это с ней началось.
Мадам Хельсет. Да, это ужасно расстроило ее, бедняжку.
Ребекка (берет вязанье и садится к столу). Впрочем, разве вы не находите, что для пастора это, в сущности, было к лучшему, мадам Хельсет?
Мадам Хельсет. Что было к лучшему?
Ребекка. Да вот, что у них не было детей. А?
Мадам Хельсет. Гм!.. Вот уж не знаю, что и сказать на это.
Ребекка. Да поверьте, что так. Для него это было к лучшему. Пастор Росмер не такой человек, чтобы ходить да слушать тут детский писк.
Мадам Хельсет. В Росмерсхольме детки не кричат, фрекен.
Ребекка (смотрит на нее). Не кричат?
Мадам Хельсет. Нет. Тут в доме никогда этого не бывало, чтобы детки кричали, – сколько люди помнят.
Ребекка. Вот странно.
Мадам Хельсет. Не правда ли? Но такой уж род. И еще одна странность есть. Пока малы – не кричат, а как подрастут – не смеются. Никогда не смеются. Всю жизнь.
Ребекка. Вот удивительно…
Мадам Хельсет. Разве фрекен слыхала когда-нибудь, хоть раз, чтобы пастор смеялся?
Ребекка. Нет… как подумаю, так готова поверить, что вы правы. Да и вообще здесь, в ваших краях, люди не очень-то много смеются, мне кажется.
Мадам Хельсет. Да. Говорят, что начало этому положено в Росмерсхольме. Отсюда уж кругом разошлось, словно поветрие какое.
Ребекка. Вы очень глубокомысленная женщина, мадам Хельсет.
Мадам Хельсет. Ну, нечего вам насмехаться… (Прислушиваясь.) Тсс… пастор идет. Он не любит, когда тут с метелками… (Уходит в дверь направо.)
Йуханнес Росмер с палкой и шляпой в руках входит из передней.
Росмер. Здравствуй, Ребекка.
Ребекка. Здравствуй, милый. (Немного погодя, продолжая вязать.) Ты уходишь?
Росмер. Да.
Ребекка. Погода такая славная.
Росмер. Ты не заглянула ко мне наверх утром.
Ребекка. Нет, не заглянула… сегодня.
Росмер. И впредь не будешь?
Ребекка. Не знаю еще.
Росмер. Ничего нет с почты для меня?
Ребекка. «Областной вестник» прислали.
Росмер. «Областной вестник»!..
Ребекка. Лежит на столе.
Росмер (положив шляпу и палку). Что-нибудь есть?
Ребекка. Да.
Росмер. И ты не прислала мне наверх?
Ребекка. Успеешь еще прочесть.
Росмер. А, так. (Берет газету и читает стоя.) Что?.. «Особенно надо остерегаться бесхарактерных перебежчиков…» (Смотрит на нее.) Они называют меня перебежчиком, Ребекка.
Ребекка. Имени не названо.
Росмер. Это все равно. (Читает дальше.) «…тайных изменников хорошему делу… Людей с натурой Иуды, которые нагло сознаются в своем отступничестве, как только полагают, что настал удобный, наивыгоднейший момент… Это беззастенчивое покушение на почтенную память предков… в чаянии, что господа данной минуты не постоят за приличной наградой». (Кладет газету на стол.) И это они пишут обо мне! Они, знающие меня так давно и так близко. Сами они этому не верят. Знают, что в этом нет ни слова правды, – и все-таки пишут.
Ребекка. Это еще не все.
Росмер (снова берет газету). «Извинением может служить недисциплинированное мышление… пагубное влияние, пожалуй, простирающееся и на такие области, которые мы пока не хотим делать предметом публичного обсуждения или осуждения…» (Смотрит на нее.) Что же это?
Ребекка. Намек на меня, понятно.
Росмер (снова откладывая газету). Ребекка, это нечестно с их стороны.
Ребекка. Да, по-моему, они не уступают Мортенсгору.
Росмер (ходит по комнате). Необходимо принести спасение людям. Все хорошее, что есть в них, погибнет, если оставить дело так. Но этого нельзя допустить. О-о, как я был бы рад, как счастлив, если бы мне удалось хоть немножко рассеять этот мрак безобразия… внести сюда хоть луч света.
Ребекка (вставая). Не правда ли? Вот тебе великая, прекрасная задача; есть для чего жить.
Росмер. Подумай, если бы мне удалось пробудить в них самосознание, довести их до раскаяния, до того, чтобы им стало стыдно самих себя. Заставить их сблизиться между собою на почве терпимости… любви, Ребекка.
Ребекка. Да, только напряги для этого все свои силы, и ты увидишь, что победишь.
Росмер. Мне кажется, это должно удаться. О, как радостно будет жить тогда! Никакой вражды, ожесточенной борьбы. Только благородное соревнование. Все взоры направлены на одну цель. Воля всех, умы всех устремлены вперед… ввысь… Каждый идет своим, естественным для него, необходимым путем. Счастье для всех – создаваемое всеми. (Случайно взглянув в окно, вдруг весь содрогается и мрачно произносит.) О-о!.. Только не мною.
Ребекка. Не?.. Не тобой?
Росмер. И не для меня.
Ребекка. Ах, Росмер, не поддавайся таким сомнениям!
Росмер. Счастье, дорогая Ребекка, счастье – это прежде всего тихое, радостное сознание, что совесть твоя свободна от вины.
Ребекка (глядя перед собой). Да, это – насчет вины.
Росмер. Ах, ты не можешь судить об этом. Но я…
Ребекка. Ты – меньше всего.
Росмер (указывая в окно). Водопад!
Ребекка. О Росмер!..
Мадам Хельсет заглядывает в дверь справа.
Мадам Хельсет. Фрекен.
Ребекка. Потом, потом. Не сейчас.
Мадам Хельсет. На одно слово, фрекен.
Ребекка подходит к двери. Мадам Хельсет что-то сообщает ей, и они шепотом обмениваются несколькими словами. Затем мадам Хельсет кивает головой и уходит.
Росмер (с беспокойством). Не ко мне ли кто?
Ребекка. Нет, это по части хозяйства… Ты бы прошелся теперь подышать свежим воздухом, Росмер. Хорошенько прогулялся бы. Подольше.
Росмер (берет шляпу). Пойдем вместе.
Ребекка. Нет, милый, я сейчас не могу. Придется тебе одному. И стряхни ты с себя все эти тяжелые думы. Обещай.
Росмер. Никогда мне, верно, не стряхнуть их – вот чего я боюсь.
Ребекка. Но как может нечто, до того неосновательное, так захватить тебя!..
Росмер. К сожалению, это, пожалуй, не так уж неосновательно. Я всю ночь лежал и думал об этом. Беата, пожалуй, все-таки не так уже ошиблась.
Ребекка. В чем?
Росмер. Не так уже ошиблась, когда решила, что я люблю тебя, Ребекка.
Ребекка. Не ошиблась в этом?
Росмер (кидает шляпу на стол). Я все хожу и мучусь этим вопросом – не обманывали ли мы себя сами все время, называя наши отношения дружбой?
Ребекка. Ты разве думаешь, что их с таким же основанием можно было бы назвать…
Росмер. …Любовными отношениями. Да, думаю. Еще при жизни Беаты все мои мысли принадлежали тебе. К тебе одной тянуло меня. Возле тебя я ощущал эту тихую радость, это не знающее желаний блаженство. Если пораздумать хорошенько, Ребекка, то сблизившее нас вначале чувство было похоже на тайную влюбленность детей. Ничего не требующую, ни о чем не мечтающую. Разве не было и у тебя такого ощущения? Скажи!
Ребекка (борясь с собой). Ах… не знаю, что и сказать.
Росмер. И эту-то задушевную нашу жизнь друг в друге и друг для друга мы принимали за дружбу. Нет… знаешь, наши отношения были духовным браком… пожалуй, с самых же первых дней. Вот в чем и грех мой. Я не имел права на это… не должен был позволять себе этого из-за Беаты.
Ребекка. Не должен был позволять себе быть счастливым? Ты так думаешь, Росмер?
Росмер. Она смотрела на наши отношения глазами своей любви. Судила о них, мерила их меркой своей любви. Вполне естественно. Беата и не могла судить иначе.
Ребекка. Но как же ты можешь обвинять себя самого в заблуждении Беаты!
Росмер. Из любви ко мне… своеобразной, но все-таки любви… она бросилась в водопад. Это непреложный факт, Ребекка. И через него мне никогда не перешагнуть.
Ребекка. Ах, да не думай ты ни о чем, кроме той великой, прекрасной задачи, которой ты решил посвятить свою жизнь!
Росмер (качая головой). Задачу эту, верно, никогда не удастся решить. Мне не удастся. После того, что я теперь знаю.
Ребекка. Почему же тебе не удастся?
Росмер. Потому, что никогда не восторжествовать тому делу, начало которому положено во грехе.
Ребекка (порывисто). Ах, эта родовая мнительность… родовая робость… родовая щепетильность! У вас тут ходит поверье, что мертвецы возвращаются на землю в образе вихрем проносящихся белых коней. По-моему, и все, о чем ты сейчас думаешь, – это в том же роде.
Росмер. Пусть будет, чем угодно. Не все ли равно, раз я не могу отделаться от этого. И ты поверь мне, Ребекка, – оно так и есть, как я говорю. Дело, которое должно восторжествовать, одержать прочную победу, может быть совершено лишь человеком с радостной, свободной от вины совестью.
Ребекка. Разве тебе так уж необходима радость, Росмер?
Росмер. Радость? Да, именно.
Ребекка. Тебе? Ты даже никогда не смеешься!
Росмер. Тем не менее. Поверь, во мне живет подлинная склонность к радости.
Ребекка. Ну, теперь тебе пора, дорогой друг. Пройдись хорошенько, подальше… как можно дальше. Слышишь?.. Вот твоя шляпа. А вот и палка.
Росмер (берет от нее). Благодарю. А ты не пойдешь со мной?
Ребекка. Нет, нет, мне теперь нельзя.
Росмер. Ну, хорошо. Ты все равно со мной. (Уходит, через переднюю.)
Ребекка (немного погодя выглядывает в открытую дверь. Затем идет к двери направо. Отворяет ее и говорит вполголоса). Ну, мадам Хельсет, теперь можете впустить его. (Идет к окну.)
Вскоре справа входит ректор Кролл и молча, церемонно кланяется, держа шляпу в руке.
Кролл. Так он ушел?
Ребекка. Да.
Кролл. Обыкновенно он далеко уходит?
Ребекка. О да. Но сегодня трудно предусмотреть, что он сделает. И поэтому, если не хотите столкнуться с ним…
Кролл. Нет, нет. Я хотел поговорить с вами. И наедине.
Ребекка. В таком случае лучше нам не терять времени. Садитесь, господин ректор. (Садится у окна в кресло.)
Кролл садится на стул рядом.
Кролл. Фрекен Вест… вы едва ли можете себе представить, как глубоко, как больно поразил меня… этот переворот в Йуханнесе Росмере.
Ребекка. Мы предвидели, что так будет – вначале.
Кролл. Только вначале?
Ребекка. Росмер твердо надеялся, что рано или поздно вы примкнете к нему.
Кролл. Я!
Ребекка. И вы и все остальные его друзья.
Кролл. Вот видите! Какая слабая у него способность суждения, как плохо он понимает людей и житейские условия.
Ребекка. Впрочем, раз он чувствует необходимость стать свободным во всех отношениях…
Кролл. Да, но вот… этого-то именно я и не думаю.
Ребекка. Что же вы думаете?
Кролл. Я думаю, что за всем этим стоите в ы.
Ребекка. Это вас надоумила ваша жена, ректор Кролл.
Кролл. Безразлично, кто бы ни надоумил. Суть в том, что у меня возникают подозрения… чрезвычайно сильные подозрения, говорю я, когда припомню и соображу хорошенько все ваше поведение с тех самых пор, как вы появились здесь.
Ребекка (смотрит на него). Сдается мне, было время, когда вы чрезвычайно сильно верили в меня, дорогой ректор. Верили всем сердцем, могла бы я сказать.
Кролл (глухо). Кого вы не околдуете – раз зададитесь этой целью.
Ребекка. Так я задавалась такой целью?
Кролл. Да. Я уж не так прост теперь, чтобы воображать, будто в вас говорило хоть что-либо похожее на чувство. Вы попросту хотели добиться доступа в Росмерсхольм. Укрепиться здесь. Вот в чем я должен был помочь вам. Теперь я это вижу.
Ребекка. Так вы, значит, совсем забыли, что это Беата просила, умоляла меня переехать сюда.
Кролл. Да, когда вы успели околдовать и ее. Или можно назвать то чувство, которое она стала питать к вам, дружбой? Оно перешло в настоящее обожание… восторженное поклонение! Выродилось – как бы это сказать – в своего рода отчаянную влюбленность. Да, это настоящее слово.
Ребекка. Не угодно ли вам припомнить, в каком состоянии находилась ваша сестра. Что до меня, то я не думаю, чтобы я могла считаться сколько-нибудь восторженной натурой.
Кролл. Нет, разумеется, этим вы не страдаете. Но тем опаснее вы для людей, над которыми хотите приобрести власть. Вам легко действовать с полным сознанием своего превосходства и верным расчетом именно потому, что у вас ледяное сердце.
Ребекка. Ледяное? Вы так уверены в этом?
Кролл. Теперь вполне уверен. Иначе вы разве могли бы так неуклонно, год за годом, преследовать здесь свою цель? Да, да… вы достигли, чего хотели. Вы забрали и его и все здесь в свои руки. И, чтобы добиться своего, вы не остановились даже перед тем, чтобы сделать его несчастным.
Ребекка. Это неправда. Не я, а вы сделали его несчастным.
Кролл. Я?!
Ребекка. Вы навели его на мысль, будто он виновен в ужасной смерти Беаты.
Кролл. Значит, это все-таки глубоко потрясло его?
Ребекка. Сами можете догадаться. С такой мягкой душой, как у него…
Кролл. Я полагал, что человек, освободившийся от так называемых предрассудков, не будет столь щепетилен. Но, значит, все-таки! О да… в сущности, я так и знал. Потомку людей, которые смотрят на вас с этих стен, вряд ли сбросить с себя все то, что неукоснительно передавалось по наследству из рода в род.
Ребекка (задумчиво глядя перед собой). Йуханнес Росмер глубоко врос корнями в свой род. Это неоспоримая истина.
Кролл. Да, и вам следовало бы принять это во внимание, если бы сердце ваше лежало к нему. Но где же вам было считаться с подобными соображениями! Все ваши исходные данные так бесконечно далеки от его исходных данных.
Ребекка. О каких исходных данных вы говорите?
Кролл. Я говорю о данных, обусловливаемых самою природою. Происхождением… фрекен Вест.
Ребекка. А, так. Да, совершенно верно… я происхожу из очень бедных слоев. Но все-таки…
Кролл. Я не имею в виду сословного, социального положения. Я говорю о моральных данных.
Ребекка. Каких же это?
Кролл. Которые нужны были для того, чтобы вы вообще появились на свет.
Ребекка. Что вы такое говорите!
Кролл. Я заговорил об этом только потому, что эти данные объясняют все ваше поведение.
Ребекка. Я не понимаю. Выскажитесь прямо.
Кролл. Я, право, думал, что вы отлично все знаете. А то как было понять, что вы позволили доктору Весту вас усыновить…
Ребекка (встает). Ах, вот что! Теперь понимаю.
Кролл. …что вы приняли его имя. Фамилия вашей матери была Гамвик.
Ребекка (переходя на другую сторону комнаты). Это фамилия моего отца, господин ректор.
Кролл. Матери вашей, по роду ее занятий, верно, частенько приходилось сталкиваться с уездным врачом.
Ребекка. Это так.
Кролл. И вот он берет вас к себе, как только мать ваша умирает. Обходится с вами сурово. И все-таки вы остаетесь у него. Вы знаете, что он не оставит вам ни гроша. Вам и достался от него всего-навсего ящик с книгами. И все-таки вы терпеливо переносите все. Жалеете его, ухаживаете за ним до конца.
Ребекка (у стола, презрительно глядя на него). И то, что я делала все это, вы объясняете тем, что мое появление на свет было связано с чем-то безнравственным… преступным?
Кролл. Все, что вы делали для доктора, я отношу на счет невольного дочернего чувства. В остальном же вашем поведении я усматриваю отпечаток вашего происхождения.
Ребекка (горячо). Но в ваших словах нет ни крупицы правды! И я могу доказать это. Доктор Вест еще не переехал в Финмаркен, когда я уже была на свете.
Кролл. Извините, фрекен. Он приехал туда за год до этого. Я справлялся.
Ребекка. Вы ошибаетесь, говорю вам! Совершенно ошибаетесь!
Кролл. Вы третьего дня сами сказали, что вам двадцать девять лет. Пошел тридцатый.
Ребекка. Да? Разве я сказала?
Кролл. Да, сказали. И вот можно высчитать…
Ребекка. Стойте! Не к чему высчитывать. Так и быть, скажу вам прямо: я старше, нежели выдаю себя. На целый год.
Кролл (недоверчиво улыбается). В самом деле? Вот новость. Как же это случилось?
Ребекка. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, мне показалось… что для незамужней я становлюсь уж чересчур старой. Вот я и стала скрадывать у себя год.
Кролл. Вы? Свободомыслящая женщина? А предрассудка насчет брачного возраста держитесь?
Ребекка. Да, это было бесконечно глупо… смешно. Но в нас всегда засядет что-нибудь такое, от чего не отделаешься. Таковы уж мы, люди.
Кролл. Пусть так. Но расчет мой все-таки может оказаться верным. Доктор Вест приезжал туда на короткое время за год до своего назначения.
Ребекка (порывисто). Это неправда!
Кролл. Неправда?
Ребекка. Да. Мать никогда об этом не говорила.
Кролл. Не говорила?
Ребекка. Никогда. И сам доктор Вест тоже. Никто ни слова.
Кролл. Не потому ли, быть может, что оба имели свои причины скрадывать год? Как и вы, фрекен Вест. Пожалуй, это семейная особенность.
Ребекка (ходит по комнате, сжимая и ломая руки). Быть не может! Вы просто хотите мне это внушить. Это неправда! Никогда в жизни не может быть правдой! Не может быть! Никогда в жизни!..
Кролл (встает). Но, любезнейшая фрекен Вест… ради бога… почему вы так горячитесь? Вы прямо пугаете меня! Что мне думать, предполагать!..
