Генрик Ибсен
Росмерcхольм
Росмер. Все по поводу того же?
Кролл. Нет. В первый раз она уверяла, что ты на пути к отпадению. Готов отпасть от веры отцов.
Росмер (горячо). Это невозможно, Кролл! Это совершенно невозможно. Ты, верно, ошибаешься.
Кролл. Почему?
Росмер. Да потому, что при жизни Беаты я все еще сомневался сам и боролся с собой. И эту борьбу я довел до конца один-одинешенек, не говоря никому ни слова. Не думаю даже, чтобы Ребекка…
Кролл. Ребекка?
Росмер. Ну да… фрекен Вест. Я запросто зову ее Ребеккой.
Кролл. Я уже заметил.
Росмер. Поэтому для меня и непостижимо, как Беате могли прийти такие мысли. И почему она не заговорила об этом прямо со мной? Она ни разу этого не сделала. Ни словечка никогда не проронила.
Кролл. Бедная… она просила, молила меня поговорить с тобой.
Росмер. И почему же ты этого не сделал?
Кролл. Мог ли я тогда хоть на минутку усомниться, что она ненормальна? Подобное обвинение против такого человека, как ты!.. Потом она пришла опять… так с месяц спустя. Была с виду спокойнее. Но уходя, сказала: «Теперь в Росмерсхольме скоро могут ожидать белого коня».
Росмер. Да, да. Белый конь… она часто о нем говорила.
Кролл. И когда я попытался отвлечь ее от таких грустных мыслей, она ответила: «Мне уж теперь недолго остается, Йуханнесу нужно немедля жениться на Ребекке».
Росмер (почти лишаясь языка). Что ты говоришь. Мне жениться на…
Кролл. Это было после обеда в четверг. А в субботу вечером она кинулась с мостика в водопад.
Росмер. И ты не предупредил нас!..
Кролл. Ты же сам знаешь, как часто она намекала, что вот-вот непременно умрет.
Росмер. Знаю, знаю. Но все-таки… ты должен был предостеречь нас!
Кролл. Я и думал было. Но оказалось уже поздно.
Росмер. Но почему же ты с тех пор?.. Почему молчал обо всем этом?
Кролл. Да к чему было являться и расстраивать тебя, мучить еще больше? Я же принимал все это за пустые, дикие фантазии… вплоть до вчерашнего вечера.
Росмер. А теперь, значит, не принимаешь?
Кролл. Разве Беата не здраво судила, когда говорила, что ты готов отпасть от веры детских лет?
Росмер (вперив взгляд в пространство). Да, этого я не понимаю. Это для меня всего непостижимее.
Кролл. Постижимо или непостижимо, но это так. И вот я спрашиваю тебя, Росмер, много ли правды во втором ее обвинении? Я имею в виду – в последнем.
Росмер. Обвинении? Так это было обвинение?
Кролл. Ты, пожалуй, не обратил внимания на то, как она выразилась. Она сказала, что ей надо умереть… Почему? Ну!..
Росмер. Чтобы я мог жениться на Ребекке…
Кролл. Она не совсем так выразилась. Она сказала: «Мне уж теперь недолго остается. Йуханнесу нужно немедля жениться на Ребекке».
Росмер (смотрит на него с минуту, затем встает). Теперь я понимаю тебя, Кролл.
Кролл. И?.. Что ты ответишь?
Росмер (все так же тихо, вполне владея собой). На такое неслыханное?.. Единственным правильным ответом было бы указать тебе на дверь.
Кролл (вставая). Хорошо.
Росмер (становясь перед ним). Слушай. Больше года… с самой смерти Беаты… мы с Ребеккой Вест живем одни в Росмерсхольме. Все это время ты знал, в чем обвиняла нас Беата, и ни разу ничем не дал мне заметить, что считаешь наше совместное житье тут предосудительным!
Кролл. До вчерашнего вечера я не знал, что тут живут вместе отступник и… женщина свободных взглядов.
Росмер. А! Ты, значит, не веришь, чтобы у отступников и свободомыслящих людей можно было найти чистоту нравов? Не веришь, чтобы они подчинялись законам нравственности в силу естественной потребности своей природы?
Кролл. Я не очень-то полагаюсь на такого рода нравственность, которая не заждется на церковной вере.
Росмер. И ты прилагаешь эту мерку и ко мне с Ребеккой? К нашим взаимным отношениям?
Кролл. Я не могу ради вас двоих отступиться от мнения, что едва ли существует сколько-нибудь широкая пропасть между свободомыслием и… гм…
Росмер. И чем?..
Кролл. …и свободной любовью, – раз тебе непременно хочется узнать.
Росмер (тихо). И тебе не стыдно говорить это мне! Ты же знаешь меня с самой ранней моей юности.
Кролл. Именно потому. Я знаю, как легко ты подчиняешься влиянию окружающих. А эта твоя Ребекка… ну, эта фрекен Вест… мы ее, в сущности, не знаем, что она за человек. Словом, Росмер… я от тебя не отказываюсь. И ты сам… постарайся спастись вовремя.
Росмер. Спастись? Каким образом?..
Мадам Хельсет выглядывает из двери слева.
Вам что?
Мадам Хельсет. Мне надо бы попросить вниз фрекен.
Росмер. Фрекен нет наверху.
Мадам Хельсет. Нету? (Озирается.) Что за диковина! (Уходит.)
Росмер. Ты сказал?..
Кролл. Слушай. Насчет того, что происходило тут втихомолку при жизни Беаты… и что продолжалось затем – я не стану особенно допытываться. Ты был глубоко несчастен в браке. И, пожалуй, это отчасти оправдывает тебя…
Росмер. Ах, как плохо ты, в сущности, знаешь меня!..
Кролл. Не прерывай. Я хочу сказать вот что: если это сожительство с фрекен Вест должно непременно продолжаться, то положительно необходимо, чтобы ты молчал о том перевороте… о печальном своем отпадении, до которого она тебя довела. Дай мне договорить! Дай мне договорить! Я скажу, что, если уж на то пошло, думай, мысли и веруй с богом, как тебе угодно… и в том и в другом направлении. Но держи свои мнения про себя. Это ведь чисто личное дело. Нет никакой необходимости благовестить об этом повсюду.
Росмер. Мне необходимо выйти из фальшивого, двусмысленного положения.
Кролл. Но ты связан долгом, традициями своего рода, Росмер! Помни это! Росмерсхольм с незапамятных времен был своего рода священным очагом, поддерживавшим поря-док и закон… уважение ко всему, что установлено и признано лучшими членами общества. Вся местность получила свой отпечаток от Росмерсхольма. Если пройдет слух, что ты сам порвал с тем, что я назвал бы фамильным образом мыслей Росмеров, это произведет зловредную, непоправимую смуту в умах.
Росмер. Дорогой Кролл… я не могу так смотреть на дело. Я считаю своим непременным долгом внести хоть немножко света и радости сюда, где фамилия Росмеров распространяла духовный мрак и гнет в течение столь долгих, долгих времен.
Кролл (строго смотрит на него). Нечего сказать, достойная задача для человека, с которым угасает род. Брось это! Это неподходящее для тебя дело. Ты создан для тихой жизни кабинетного ученого.
Росмер. Весьма возможно. Но я все-таки хочу хоть раз вмешаться в жизненную борьбу, и я тоже…
Кролл. В жизненную борьбу?.. А ты знаешь, чем она окажется для тебя? Борьбой не на жизнь, а на смерть со всеми твоими друзьями.
Росмер (тихо). Не все же, верно, такие фанатики, как ты.
Кролл. Как ты наивен, Росмер… неопытен. Ты и не подозреваешь, какая гроза обрушится на тебя нежданно-негаданно.
Мадам Хельсет (выглядывая из двери налево). Фрекен велела сказать…
Росмер. Что?
Мадам Хельсет. Там кто-то пришел на пару слов к пастору.
Росмер. Не тот ли самый, что был вчера вечером?
Мадам Хельсет. Нет, этого зовут Мортенсгор.
Росмер. Мортенсгор!
Кролл. Ага! Так вот до чего дошло! Значит, вот до чего!
Росмер. Что ему надо от меня? Отчего вы ему не отказали?
Мадам Хельсет. Фрекен велела мне спросить, нельзя ли ему подняться к вам.
Росмер. Скажите ему, что у меня гость…
Кролл (обращаясь к мадам Хельсет). Ничего, ведите его сюда, мадам Хельсет. (Когда мадам Хельсет уходит, он берет шляпу.) Я уступаю поле… пока. Но решительная битва еще не дана.
Росмер. Клянусь тебе, Кролл… у меня нет никаких дел с Мортенсгором.
Кролл. Я тебе больше не верю. Ни в чем. Отныне я не верю тебе ни в каком отношении. Война не на живот, а на смерть! Мы попытаемся обезоружить тебя… сделать безвредным.
Росмер. Ах, Кролл… как глубоко… как низко ты опустился.
Кролл. Я? Не тебе бы говорить это. Не такому, как ты. Вспомни Беату!
Росмер. Ты опять хочешь вернуться к этому!
Кролл. Нет. Предоставляю тебе разгадку смерти в водопаде поискать у себя на совести, – если у тебя еще осталось что-либо в этом роде.
Педер Мортенсгор входит тихо и скромно из двери налево. Он небольшого роста тщедушный человек с реденькими рыжеватыми волосами и бородкой.
(Бросая на него взгляд, полный ненависти.) Ну, значит, «Маяк»… зажжен в Росмерсхольме! (Застегивая сюртук.) Да, мне нечего больше колебаться, какой взять курс.
Мортенсгор (смиренным тоном). «Маяк» всегда готов осветить ректору путь восвояси.
Кролл. Да, вы давно уже доказали, что готовы. А ведь есть заповедь, запрещающая нам лжесвидетельствовать против ближнего.
Мортенсгор. Ректору нечего учить меня заповедям.
Кролл. Даже седьмой?
Росмер. Кролл!..
Мортенсгор. Если в этом есть нужда, то скорее всего это следовало бы пастору…
Кролл (с иронией). Пастору? Да, бесспорно, это скорее всего следовало бы сделать пастору Росмеру… Желаю вам успеха, господа. (Уходит и захлопывает за собой дверь.)
Росмер (долго смотрит на дверь и говорит как бы про себя). Да, да… так тому и быть. (Оборачиваясь.) Угодно вам сказать, господин Мортенсгор, что привело вас ко мне?
Мортенсгор. Я, собственно, искал фрекен Вест. Хотелось поблагодарить ее за милое письмо, которое я получил от нее вчера.
Росмер. Я знаю, она писала вам. Так вы поговорили с ней?
Мортенсгор. Да, немножко. (Чуть заметно улыбаясь.) Говорят, в Росмерсхольме произошли некоторые перемены во взглядах.
Росмер. Мои взгляды во многом и многом изменились. Пожалуй, почти во всем.
Мортенсгор. Фрекен так и сказала. Вот она и нашла, что мне следовало бы немножко потолковать с пастором насчет этого.
Росмер. Насчет чего, господин Мортенсгор?
Мортенсгор. Не разрешите ли вы мне сообщить в «Маяке» о перемене в ваших взглядах и о том, что вы теперь за свободу мысли и прогресс?
Росмер. Охотно разрешаю. Даже прошу вас объявить об этом.
Мортенсгор. Так это появится завтра же утром. Это будет крупной, важной новостью, что пастор Росмер из Росмерсхольма держится таких взглядов и считает возможным принять в этом смысле участие в борьбе эа дело просвещения.
Росмер. Я не совсем вас понимаю.
Мортенсгор. Я хочу только сказать, что наша партия приобретает сильную моральную поддержку в лице каждого нового сторонника – из серьезных, верующих людей.
Росмер (несколько удивленный). Так вы не знаете?.. Разве фрекен Вест не сказала вам всего?
Мортенсгор. Чего, господин пастор? Фрекен, вероятно, некогда было. Она сказала, чтобы я поднялся к вам и выслушал остальное от вас самих.
Росмер. В таком случае могу сообщить вам, что я освободил свою мысль вполне. Во всех отношениях. Я по-рвал с учением церкви окончательно. Отныне мне нет до нее дела.
Мортенсгор (ошеломленный, глядит на него). Нет… свались луна на земли», я бы не так… Сам пастор отрекается!..
Росмер. Я пришел туда, где вы стоите уже давно. Так и сообщите это завтра в «Маяке».
Мортенсгор. И это? Нет, дорогой господин пастор… Вы меня извините, но этой стороны дела лучше не касаться.
Росмер. Не касаться?
Мортенсгор. То есть на первых порах.
Росмер. Но я не понимаю…
Мортенсгор. Да, видите ли, господин пастор… вы, пожалуй, все-таки не так осведомлены относительно всех обстоятельств дела, как я. Ведь если вы теперь перешли на сторону либералов… и если вы – как сказала фрекен Вест желаете принять участие в движении, то, вероятно, вы имеете в виду принести направлению и самому движению посильную пользу.
Росмер. Да, мне этого от души хотелось бы.
Мортенсгор. Ну вот, так я и хочу только поставить вам на вид, господин пастор, что если вы сразу раскроете свои карты насчет этого вашего разрыва с церковью, вы тотчас же сами себе свяжете руки.
Росмер. Вы думаете?
Мортенсгор. Да, можете быть уверены, что немного вам тогда удастся сделать в наших краях. И кроме того… вольнодумцев в наших рядах и так уже достаточно, господин пастор. Я готов сказать – слишком даже много этого народа. Партия нуждается в христианском элементе… в членах, к которым бы все относились с уважением. По этой части у нас большая нехватка. Поэтому целесообразнее, чтобы вы сохранили про себя то, до чего публике нет дела. Вот мое мнение.
Росмер. Так. Значит, вы не (рискуете иметь со мною дела, если я открыто сознаюсь в своем отречении?
Мортенсгор (качая головой). Рискованно, господин пастор. В последнее время я взял за правило не поддерживать ничего и никого, кто против церкви.
Росмер. Разве вы сами в последнее время вернулись в лоно церкви?
Мортенсгор. Это статья особая.
Росмер. Ага, так. Ну, в таком случае я вас понимаю.
Мортенсгор. Господин пастор… вам не следовало бы забывать, что я… именно я… далеко не вполне свободен в своих действиях.
Росмер. Что же вас связывает?
Мортенсгор. Меня связывает то, что я человек заклейменный.
Росмер. А… вот как.
Мортенсгор. Да, заклейменный человек, господин пастор. Вам-то надо бы крепко помнить это. Потому что ведь это вы главным образом меня заклеймили.
Росмер. Держись я тогда тех взглядов, как теперь, я бы осторожнее отнесся к вашему проступку.
Мортенсгор. И я так думаю. Но теперь уже поздно. Вы заклеймили меня раз навсегда. На всю жизнь заклеймили. Вы, верно, даже не вполне сознаете, каково приходится такому человеку. Но теперь, пожалуй, скоро сами испытаете на себе.
Росмер. Я?
Мортенсгор. Да. Не думаете же вы, что ректор Кролл и весь его кружок спустят вам такой разрыв? А «Областной вестник» будет больно кусаться, – как говорят. Весьма возможно, что и вас заклеймят, и вас тоже.
Росмер. Я лично чувствую себя неуязвимым, господин Мортенсгор. Мое поведение не дает никаких поводов для нападок.
Мортенсгор (с лукавой усмешкой). Сильно сказано, господин пастор.
Росмер. Весьма возможно. Но я имею право говорить так.
Мортенсгор. Даже если бы вы покопались в своей личной жизни так же старательно, как однажды в моей?
Росмер. Вы говорите это так странно. На что вы намекаете? На какой-нибудь факт?
Мортенсгор. Да, на один факт… на один-единственный. Но пронюхай о нем злобствующие противники, дело может принять довольно скверный оборот.
Росмер. Так не угодно ли вам будет сообщить мне, что это за факт?
Мортенсгор. Неужто пастор сам не догадывается?
Росмер. Решительно не догадываюсь. Никоим образом.
Мортенсгор. Хорошо. Так, видно, придется мне выложить вам его… У меня хранится странное письмо, написанное здесь, в Росмерсхольме.
Росмер. То есть письмо фрекен Вест? Разве оно такое странное?
Мортенсгор. Нет, это письмо не странное. Но я однажды получил другое письмо из вашего дома.
Росмер. Тоже от фрекен Вест?
Мортенсгор. Нет, господин пастор.
Росмер. Так от кого же? От кого?
Мортенсгор. От покойной хозяйки дома.
Росмер. От моей жены! Вы получили письмо от моей жены?
Мортенсгор. Да, получил.
Росмер. Когда?
Мортенсгор. Незадолго до ее смерти. Теперь этому будет года полтора. И вот это-то письмо и странно.
Росмер. Вы, верно, знаете, что жена моя была в то время больна психически.
Мортенсгор. Да, я знаю, что многие так думали. Но едва ли можно было заметить что-нибудь такое по ее письму. Если я говорю, что письмо это странное, то совсем в ином смысле.
Росмер. И что же такое вздумала написать вам моя бедная жена?
Мортенсгор. Письмо у меня дома. Начинается оно приблизительно с того, что она живет в страхе и трепете, потому что здесь, в этих краях, столько злых людей. И эти люди только и думают, как бы повредить вам.
Росмер. Мне?
Мортенсгор. Да, так говорится в письме. И затем следует самое странное. Сказать ли вам это, господин пастор?
Росмер. Непременно! Все, все! Безусловно.
Мортенсгор. Покойная фру Росмер просит и умоляет меня быть великодушным. Ей известно, – говорится в письме, – что меня отрешили от должности учителя по милости пастора. И вот она упрашивает меня не мстить.
Росмер. Какого же рода мести она опасалась с вашей стороны?
Мортенсгор. В письме говорится, что если до меня дойдут слухи о каких-то греховных делах в Росмерсхольме, то чтобы я не доверял им; это все злые люди распространяют, чтобы погубить вас.
Росмер. Так и сказано в письме?
Мортенсгор. Пастор может сам прочесть его при случае.
Росмер. Но я не понимаю… что именно она себе вообразила? О чем могли ходить эти дурные слухи?
Мортенсгор. Во-первых, о том, что пастор будто бы отпал от веры своего детства. Это фру Росмер отрицала категорически – тогда. А затем… гм…
Росмер. Затем?
Мортенсгор. Да, затем она пишет… довольно-таки сбивчиво… что не знает ни про какие греховные отношения в Росмерсхольме. Что ее тут никогда не обижали. И если такие слухи пойдут, она умоляет меня не касаться их в «Маяке».
Росмер. Ничьего имени названо не было?
Мортенсгор. Нет.
Росмер. Кто доставил вам это письмо?
Мортенсгор. Этого я обещал не выдавать. Оно было мне доставлено вечером, в сумерки.
Росмер. Если бы вы сразу навели справки, вы узнали бы, что моя бедная, несчастная жена была не совсем вменяема.
Мортенсгор. Я и расспросил. Но, должен признаться, мое впечатление было несколько иным…
Росмер. Иным?.. Но почему, собственно, вы сообщаете мне теперь об этом давнишнем, бессвязном письме?
Мортенсгор. Чтобы посоветовать вам быть крайне осторожным, пастор Росмер.
Росмер. В частной своей жизни, что ли?
Мортенсгор. Да. Вы не забывайте, что с этих пор вы уже не такой человек, которого никто не осмелится затронуть.
Росмер. Так вы все остаетесь при том, что мне есть что скрывать от людей?..
Мортенсгор. Не знаю, почему бы свободомыслящему человеку не пользоваться жизнью вовсю, насколько это возможно. Но, повторяю, будьте впредь осторожны. Если пройдет слух о чем-либо, что идет вразрез с предрассудками, – можете быть уверены, что это дурно отразится и на всем деле духовного освобождения. Прощайте, пастор Росмер.
Росмер. Прощайте.
Мортенсгор. Я отправлюсь прямо в типографию, чтобы поместить важную новость в «Маяке».
Росмер. Поместите все целиком.
Мортенсгор. Я помещу все, что нужно знать добрым людям. (Кланяется и уходит.)
Росмер стоит в дверях, пока тот спускается с лестницы. Слышно, как запирается входная дверь внизу.
Росмер (в дверях зовет негромко). Ребекка. Ре… Гм… (Громко.) Мадам Хельсет, фрекен Ребекка внизу?
Мадам Хельсет (снизу, из передней). Нет, господин пастор, ее тут нет.
Портьера в глубине комнаты раздвигается, и показывается Ребекка.
Ребекка. Росмер!
Росмер (оборачивается). Как? Ты была в моей спальне? Дорогая, что ты там делала?
Ребекка (подходя к нему). Подслушивала.
Росмер. Что ты, Ребекка! Как же ты могла?
Ребекка. Да, могла. Так у него это гадко вышло… насчет моего утреннего платья, что…
Росмер. А-а, значит, ты была там, и когда Кролл?
Ребекка. Да. Я хотела знать, что такое он затаил в душе.
Росмер. Я бы ведь рассказал тебе.
Ребекка. Едва ли рассказал бы мне все. И, конечно, уж не его собственными словами.
Росмер. Так ты все слышала?
Ребекка. Большую часть, я думаю. Мне пришлось спуститься на минутку, когда Мортенсгор явился.
Росмер. А потом опять поднялась?..
Ребекка. Ты не сердись, друг мой.
Росмер. Поступай всегда во всем, как сама находишь правильным и справедливым. Ты ведь вполне свободна. Но что же ты скажешь теперь, Ребекка?.. Ах, никогда, кажется, я так не нуждался в тебе, как теперь.
Ребекка. Да ведь мы с тобой были готовы к тому, чего и следовало ожидать.
Росмер. Нет, нет… не к этому.
Ребекка. Не к этому?
Росмер. Я, правда, думал, что рано или поздно наши прекрасные, чистые, дружеские отношения будут заподозрены и забросаны грязью. Но не Кроллом. От него я никогда не мог ожидать ничего подобного. Другое дело – от всех этих людей с грубой душой и нечистыми взглядами. Да, да… недаром я так ревниво скрывал наш союз. Это была опасная тайна.
Ребекка. А очень нужно обращать внимание на то, как нас судят другие люди! Мы-то сами ведь знаем, что на нас нет никакой вины.
Росмер. Я? На мне нет вины? Да, я так и думал – до сегодня. Но теперь… теперь, Ребекка…
Ребекка. Что теперь?
Росмер. Как объяснить себе ужасное обвинение Беаты?
Ребекка (не выдержав). Ах, да не говори о Беате! Не думай больше о Беате! Ведь ты уже вышел было из-под ее влияния, отделался от покойницы!
Росмер. Как только я узнал все это – она как будто вновь ожила… и мне жутко.
Ребекка. Нет, нет… не надо поддаваться этому, Росмер! Не надо!
Росмер. А я тебе говорю – надо. Надо попытаться выяснить это вполне. Как могла она так заблуждаться, впасть в такое роковое недоразумение?
Ребекка. Не начинаешь же и ты сам сомневаться в том, что она была почти безумная?
Росмер. Да, знаешь… вот в этом-то я и не могу больше быть вполне уверенным. И кроме того… если бы даже и так…
Ребекка. Если бы и так? Ну, что же тогда?
Росмер. Я хочу сказать – тогда в чем нам искать главную причину того, что ее болезненное душевное состояние перешло в настоящее безумие?
Ребекка. А, да к чему тебе теперь мучиться такими думами! Какая от этого польза?
Росмер. Я не могу иначе, Ребекка. Я не могу отделаться от этих мучительных сомнений, как бы мне ни хотелось.
Ребекка. Но ведь это же опасно – вечно думать об одном и том же, да еще столь тяжелом.
Росмер (беспокойно-задумчиво ходит по комнате). Верно, я выдал себя как-нибудь. Она, должно быть, заметила, каким счастливым стал я чувствовать себя с тех пор, как ты вошла в наш дом.
Ребекка. Но, дорогой друг, если бы и так?..
Росмер. Поверь, от ее внимания не ускользнуло, что мы с тобой читали одни и те же книги. Искали друг друга и беседовали обо всех этих новых вещах. Но я все-таки не понимаю!.. Я ведь так старался щадить ее. Оглядываясь назад, я вижу, что все время был как бы настороже; скорее жизнь готов был отдать, чем дать ей заметить то, что происходило между нами. Разве не так, Ребекка?
Ребекка. Да, да, так, именно так.
Росмер. И ты тоже… и вот все-таки!.. О, подумать страшно. Так она, значит, бродила тут… томясь своей больной любовью… молча, не говоря ни слова… следила за нами… подмечала все… и перетолковывала все по-своему.
Ребекка (сжимая руки). Ах, лучше бы ноги моей никогда не было в Росмерсхольме!
Росмер. О, подумать только, что она выстрадала молча! Какие ужасные представления складывались в ее больном мозгу… чего только она не приписывала нам! Она никогда не говорила тебе ничего такого, что могло бы навести тебя на какой-нибудь след?
Ребекка (вся встрепенувшись). Мне! Ты думаешь, я после этого осталась бы здесь хоть день?
Росмер. Нет, нет, разумеется. О-о! Какую же борьбу она вынесла. Одна, сама с собой, Ребекка. Полная отчаяния и одна-одинешенька. И наконец эта потрясающая… призывающая нас к ответу победа – в водопаде! (Бросается на стул у письменного стола, опирается локтями на стол и закрывает лицо руками.)
Ребекка (осторожно подходит к нему сзади). Послушай, Росмер. Будь в твоей власти вернуть Беату к жизни… к себе… сюда, в Росмерсхольм – ты бы сделал это?
Росмер. О, разве я знаю, что бы сделал, чего не сделал бы. Я теперь ни о чем другом и думать не могу – только об одном этом невозвратимом, непоправимом.
Ребекка. Теперь тебе предстояло начать жить, Росмер… и ты уже начал жить. Ты стал свободен… во всех отношениях. И чувствовал себя таким счастливым, радостным…
Росмер. Да, да… так и было. И вдруг свалилась на меня эта страшная тяжесть…
Ребекка (стоя позади него и опираясь руками на спинку стула). Как славно было нам с тобой сидеть вдвоем в гостиной, в сумерках… помогая друг другу строить новые планы жизни. Ты хотел вмешаться в живую, кипучую жизнь… в живую жизнь современности, – как ты говорил. Хотел переходить из дома в дом вестником свободы, освобождения. Завоевывать умы и волю людей… создавать вокруг себя благородных людей… все в более и более широких кругах. Благородных людей.
Росмер. Радостных и благородных людей.
Ребекка. Да, радостных.
Росмер. Ведь радость облагораживает душу, Ребекка.
Ребекка. А ты не думаешь, что и горе тоже? Великое горе?
Росмер. Да… если человек сможет пережить его. Превозмочь его. Перешагнуть через него.
Ребекка. Вот это и надо сделать тебе.
Росмер. Через это мне никогда не перешагнуть – совсем. Вечно будет грызть меня сомнение, вопрос. Никогда больше не наслаждаться мне тем, что придает жизни такую чарующую прелесть.
Ребекка (нагибаясь над ним, тихо). Что же это такое, Росмер?
Росмер (взглядывая на нее). Безмятежная, радостная, свободная от вины совесть.
Ребекка (отступая от него на шаг). Да. Свободная от вины совесть…
Краткое молчание.
Росмер (опершись локтем на стол и подпирая голову рукой, глядит перед собою). И как она сумела все это скомбинировать! Как систематически связала все, одно с другим! Сначала стала сомневаться в моей преданности вере и церкви. Как могла она напасть на такую мысль тогда? А вот напала же. И мысль эта разрослась в уверенность. А затем… да, затем ей уж так легко было вообразить себе и все остальное. (Выпрямляется и нервно ерошит волосы.) Ах, эти дикие мысли! Никогда мне от них не отделаться. Я это чувствую. Знаю. Они будут налетать на меня вдруг, ни с того ни с сего, и будить память о мертвой.
Ребекка. Как белый конь Росмерсхольма.
