Геннадий Левицкий
Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора
Неудачный свадебный подарок
Малочисленность христианского населения Иерусалимского королевства всегда являлось его великим недостатком. Но 2 июня 1129 г. храм Гроба Господнего был переполнен людьми. Тысячи и тысячи жителей и паломников не поместились в стенах святыни, но терпеливо молились у ее подножия на страшной жаре и ждали выхода виновников необычайной многочисленности народа.
И вот появившийся отряд рыцарей с помощью оруженосцев принялся создавать коридор от дверей храма до входа во дворец короля. То был верный знак, что произойдет событие, которого все терпеливо ждали. Из храма вышла чета, брачный союз которой только что освятил патриарх иерусалимский.
Супруг – немало поживший на этом свете – шел с гордо поднятой головой, как и положено графу Анжуйскому. Глаза его столь высоко были вознесены, что, если б на дороге оказалось небольшое препятствие, он, несомненно, грохнулся бы оземь. По большому счету, гордыня тридцатисемилетнего «молодого» сегодня возросла до таких размеров, что закрыла собой все другие его чувства. Опираясь на кажущуюся надежной руку крепко скроенного суженого, шествовала иерусалимская принцесса; глаза ее светились счастьем, и, казалось, им Мелисенда желала поделиться с каждым из жителей ее королевства и с многочисленными западными паломниками. Что ж… Причина для радости у Мелисенды была. Слишком долго выбирался супруг для двадцативосьмилетней принцессы; тщательные поиски достойного претендента грозили никогда не закончиться… и вот, наконец, свершилось. И вдруг печать счастья с лица Мелисенды исчезла, словно ее унес порыв внезапного ветерка. Но не ветер был виною…
Ее взгляд упал на стоящего в толпе графа Яффы Гуго де Пюизе. Высокий стройный черноволосый красавец в мгновенье ока затмил приземистого рыжеволосого графа Анжуйского. Мелисенда ощутила на себе влюбленный взгляд прекрасных глаз, одновременно готовых разразиться слезами от несправедливости судьбы. Королева еле заметно кивнула головой, словно даря обещания; это движение осталось незаметным для многотысячной толпы. Проще говоря, и движения никакого не было, это душа Мелисенды потянулась к графу де Пюизе. Последний узрел обнадеживающее движение любимой души, и ответил своей великолепной улыбкой.
Они познакомились в свою юную пору. Молодой Гуго де Пюизе прибыл в Иерусалим, когда его отец – граф Яффы умер. Он оставался при дворе Балдуина до собственного совершеннолетия. За это время молодой граф и принцесса Мелисенда, которая была на два года старше его, успели полюбить друг друга. Непозволительные чувства молодых (к тому же Гуго де Пюизе был троюродным братом Мелисенды) не ускользнули от наблюдательного Балдуина. Король позвал юношу к себе и долго объяснял, что между ним и принцессой никогда ничего общего быть не может. Благородный молодой человек пообещал не докучать своим вниманием Мелисенду, и как только ему исполнилось восемнадцать лет, вступил во владение отцовским леном. На прощание Балдуин попросил своего вассала как можно скорее жениться. И послушный юноша исполнил это пожелание короля с необычным рвением. По прибытии в Яффу он взял в жены племянницу иерусалимского патриарха и одновременно богатую вдову Евстахия де Гранье. (Прежний муж Эммы был одним из самых влиятельных баронов Святой земли и занимал высший военный пост – коннетабля Иерусалимского королевства.) Партию можно было бы признать хорошей, если закрыть глаза на то, что избранница Гуго де Пюизе имела двух сыновей – почти одного возраста с мужем.
Вернемся к свадьбе нынешней…
Вот Мелисенда прошла мимо мужчины своей мечты и снова надела на себя маску необыкновенно счастливой невесты.
Очарованный народ стал напирать на стороживших проход рыцарей; те, несмотря на тяжесть вооружения, не могли устоять; и не могли они применить оружие на пороге храма, тем более, в столь знаменательный момент. Свободное пространство, оставленное для супружеской пары, катастрофически уменьшалось. Счастливые граждане Иерусалима и гости, вот-вот, помимо своей воли, готовились раздавить обожаемую принцессу и ее жениха. Положение спасли герольды иерусалимского короля и графа Анжуйского: они принялись сыпать в толпу горсти серебряных монет, среди которых попадались и отчеканенные из полновесного золота. И в следующий миг радостные крики «Золото! У меня золото!» расчистили дорогу великолепной паре гораздо скорее, чем это смогли бы сделать лучшие рыцари Востока и Запада.
А далее был пир в королевском дворце. Хотя на нем присутствовали только бароны и рыцари, получившие свои титулы и рыцарские шпоры не сегодня и не вчера, зал был настолько переполнен, что некоторые, среди всеобщего веселья, от недостатка воздуха начали зевать. Заметив досадные движения знатных ладоней к не менее знатным ртам, Балдуин приказал раскрыть все двери дворца. Приятный сквозняк немного взбодрил гостей.
– Молодых положено на свадьбе одаривать, – поднялся с наполненной чашей иерусалимский король. – Мой главный подарок вы получите не сейчас и совсем не в радостный день.
В огромном зале воцарилась полная тишина. Гости понимали, что король не закончил речь. Балдуин на некоторое время затянул паузу, и вот, когда терпение баронов начало сдавать, произнес:
– Объявляю графа Фулька и принцессу Мелисенду моими преемниками на иерусалимском троне.
– Живи сто лет, отец! Пью за твое здоровье! – Граф приник губами к наполненной вином огромной чаше. Фульк долго пил под одобрительные возгласы пирующих, и не прекратил этого занятия до тех пор, пока чаша не повернулась в его руке кверху дном. В таком положении Фульк продолжал держать чашу, чтобы гости убедились, что из нее не выпало и капли, а значит, он добросовестно выпил за здоровье тестя.
Поздравляющие голоса разделились. Анжуйские рыцари принялись кричать здравицы в честь своего графа; поскольку Фульк высадился в Палестине во главе ста рыцарей, то и тосты в его честь были слышны даже за пределами столицы королевства. Иерусалимские бароны, вслед за Фульком, желали Балдуину здравствовать многие лета, не сильно волнуясь о том, что такое пожелание может не понравиться жениху. В конце концов, все утонуло в громком шуме, и гости уже не могли расслышать слова сидящих рядом. Вино текло не только в рот, но и по одежде присутствующих, по столу и под ним.
Герольд узрел, что король желает ответить зятю, и протрубил в рог. Только это и заставило замолчать гостей.
– Мы знаем, граф, что у тебя было много владений на Западе, но все земли ты передал своему сыну Жоффруа. Ты оставил все, чтобы посвятить себя служению Святой земле. У меня, дорогой Фульк, не столь большие владения, чтобы достойно одарить тебя, но скромный лен на первое время я хочу поднести… – продолжил говорить король.
Внезапно Фульк перебил его:
– Отец, позволь мне самому выбрать подарок.
Балдуин не ожидал такой наглости от человека, несколько часов назад ставшего его зятем. Король оказался в некоем тупике, и смог только произнести:
– Что ж… назови его.
– Дамаск!
– Дамаск? – удивился король. – Но он не принадлежит мне.
– Значит, будет принадлежать, – заверил Фульк. – Разве этот город – не главная угроза королевству? Разве ты уже не пытался овладеть им? Теперь, когда из Франции прибыло много славных воинов, когда множество паломников пришли в Иерусалим не только с крестом, но и с мечом – самое время завершить дело с Дамаском.
– На Дамаск! Дамаск завоюем для графа! – кричали анжуйские рыцари.
В этот раз с ними были единодушны иерусалимские бароны, недавнее поражение под стенами этого города мешало им спать спокойно; их честь требовала: позор должен быть смыт кровью неверных на улицах Дамаска.
Король, внимательно выслушавший крики своих вассалов и гостей, произнес следующее:
– Хорошо, дорогой граф, возьми то, что просил, – и добавил: – Если Господу будет угодно. Только одно условие: не начинай никаких действий без моего на то разрешения.
– Разве я могу не подчиниться королю и отцу моей супруги?! – склонил в почтении голову граф. Впрочем, выражение его лица настолько было самодовольным, словно Дамаск уже отняли у сарацин, да и вообще пол-Азии оказалось в его власти.
После свадьбы Фульк часто заводил разговор с королем о подарке, который надо было завоевать, но Балдуин всегда пресекал его нетерпеливость традиционным пояснением: «Еще не настало время».
Дамаск был одним из древнейших городов мира. По утверждению арабского историка, первой стеной, сооруженной после Всемирного потопа, была Дамасская стена. Мысль захватить этот великолепный город приходила в голову не только Фульку Анжуйскому. В 1124 г. король Балдуин, пользуясь тем, что Сирия была разделена на многие, часто враждебные друг другу эмираты, повел наступление на мусульман.
Первым подвергся нападению еще один известный город с длиннейшим на этой планете историческим путем. В мае франки обложили седой Тир со всех сторон. С трудом из города вырывались гонцы и скакали в Египет с мольбою о помощи. Но ее не пришло ни в каком виде. Тем временем в осажденном городе подходили к концу запасы продовольствия. В июне правитель Тира был вынуждены принять условия капитуляции франков: каждый житель мог покинуть город с оружием и имуществом – забрать разрешалось ровно столько, сколько каждый мог унести.
Ободренные удачей франки обложили крупный сирийский город – Алеппо. Вначале все шло как с Тиром: у осажденных мусульман закончилось продовольствие, и катастрофа неумолимо приближалась. Но тут на помощь Алеппо пришел эмир Мосула с огромным войском. Крестоносцы не выдержали натиска свежих сил и побежали. До самой Антиохии сарацины преследовали армию иерусалимского короля; все отставшие уничтожались либо попадали в плен, потому что негде было укрыться.
В следующем, 1125 г. Балдуин предпринял поход на Дамаск. Его войско опустошало подвластные дамасскому эмиру земли, когда навстречу выступила мусульманская армия. Она была огромной по численности: на этот раз призыв правителя Дамаска был услышан, к нему присоединились воинские отряды и неопытные ополченцы из жителей соседних городов, с гор спустились разбойничьи банды, известные своей дерзостью и бесстрашием.
Сарацины, обозрев свои бесчисленные ряды и маленькое войско христиан, настолько уверились в своей победе, что начали ее праздновать до начала битвы. Первыми в атаку пошли две тысячи туркменских всадников – опытных и смелых воинов, считавших войну с христианами священной.
Они ударили во фланги христиан и опрокинули их. Не знающие страха туркмены и стоявшее за ними огромное войско поселили среди франков панический ужас. Все христиане помышляли только об отступлении, а иные о бегстве. На марше отряд туркмен захватил обоз франков, в том числе их походную церковь. И тогда вся сарацинская армия бросилась на христиан, надеясь, по примеру туркмен, овладеть богатой добычей.
Но потеря обоза сильно разозлила франков; тем более, они попали в безвыходное положение: тяжеловооруженные рыцари не могли убежать от легкой мусульманской конницы. Цвет тяжелой франкской конницы собирался в единый кулак, пока сарацины грабили остатки обоза и гонялись за кнехтами. И вот благородные бароны и рыцари построились и нанесли свой, красивый и ужасный для противника, знаменитый удар. В один миг мусульманская конница была сметена, словно ее и не существовало. А рыцари, гремя железом и сверкая на солнце начищенным металлом, уничтожили вражескую пехоту, оказавшуюся на их пути, и понеслись дальше, громя бегущих перед собой воинов.
Франки преследовали врага до самого Дамаска. И тут они остановились. Лошади крестоносцев едва дышали под тяжестью седоков после бешеной скачки. Мусульмане также не могли продолжать битву, так как их многочисленные уцелевшие силы разбежались по всей округе в страхе перед блистательной рыцарской атакой.
Правитель Дамаска отложил бой с франками на утро следующего дня. А когда оно настало, сарацины нашли лагерь крестоносцев пустым. Дамаск остался за мусульманами, а с Балдуином продолжила жить надежда – его взять.
И во время пира король столь скоро согласился отдать зятю Дамаск отнюдь не по причине легкомыслия, а потому что он давно и планомерно подбирался к этой жемчужине Востока. Как ни удивительно, иерусалимскому королю удалось заключить тайный союз с исмаилитами; их называли еще ассасинами. Фанатики, о которых на Востоке ходили жуткие легенды, обязались доставить прямо в руки Балдуина Дамаск, а взамен хотели город Тир.
Секта профессиональных убийц вскоре опутала паутиной весь Дамаск. На сторону ассасинов перешел визирь Абу Али Тахир, они заняли ответственные в городе посты, устраняя предшественников своими излюбленными способами. В полном их распоряжении оказалась крепость Баниас на границе с Иерусалимским королевством. Внезапно умирает эмир Дамаска. И вот исмаилитам осталось лишь объявить Дамаск своим. Балдуин уже начал готовить Тир к обмену, как заговор был раскрыт. Сын почившего эмира внезапно перебил в Дамаске всех исмаилитов. Конец людей, готовивших погибель Дамаску, был ужасен, судя по описанию арабского автора:
«…городское ополчение Дамаска вместе с толпой черни обнажило сабли и кинжалы и предало смерти всех батинитов и их последователей, которые попались им в руки, а также всех, кто был с ними как-либо связан. Они находили их в их домах, выволакивали оттуда, разрубали на части саблями или закалывали кинжалами и бросали их тела на мусорные кучи, как падаль. Многие из их числа, кто пытался укрыться в богатых кварталах, надеясь найти там спасение и покровительство, были насильно схвачены, и их кровь была пролита без оглядки на последствия. На следующее утро кварталы и улицы города были очищены от батинитов, а собаки выли и дрались над их трупами и отрубленными конечностями». Один вольноотпущенник, которого признали первопричиной всех несчастий и зла в Дамаске, получил «ужасное наказание, которое успокоило сердца многих правоверных». Его вместе с несколькими членами секты распяли на городской стене Дамаска, так что казненные далеко были видны: как из города, так и с внешней стороны стен.
Уцелели только те исмаилиты, что захватили Баниас; они передали крепость франкам и убрались в свое логово – неприступный замок Аламут. В эти дни Балдуин пожалел о некоторых своих словах, вырвавшихся на свадебном пиру. Он не мог, по крайней мере, не попытаться исполнить обещание, потому что король, который не держит данного слова, теряет уважение подданных. Пришлось в очередной раз вступать в борьбу за Дамаск и начинать очередную эпопею с чистого листа.
Настала осень 1129 г. Однажды в келью Великого магистра ордена Храма вошел Балдуин. Гуго де Пейну можно было б обрадоваться визиту высочайшей особы, но он лишь насторожился, несмотря на свою искреннюю приветливую улыбку. Появление короля говорило об одном: властителю Иерусалима нужно от магистра что-то действительно очень важное; в иных случаях он вызывал магистра к себе во дворец.
Но вежливости никто не отменял, и Гуго де Пейн постарался встретить друга с тем радушием, с каким всегда его принимал. Так как знак вопроса не исчезал с лица Великого магистра, то король решил начать с главного:
– Гуго, ты помнишь, на свадьбе Мелисенды я пообещал зятю Дамаск.
– Помню, но, признаться, надеялся, что разгоряченное вином воображение остыло и ошибка четырехлетней давности, стоившая нам немало доблестных рыцарей, не повторится, – разочарованно промолвил Гуго де Пейн. – И ведь прошло несколько месяцев с момента, когда за пиршественным столом прозвучало слово «Дамаск». Я начал забывать о том злосчастном разговоре во время свадебного торжества…
– Увы! Ни я, ни мой зять не забывали о нем ни на мгновение. Дамаск действительно представляет огромную угрозу для приморской полоски земли, именуемой Иерусалимским королевством. Ничего не стоит эмиру Дамаска перерезать тонкую нить, соединяющую наши земли в Палестине, а то и, в союзе с соседями, опрокинуть нас в море. Признаюсь, я надеялся овладеть Дамаском не столько с помощью войска, сколько хитростью. Но ничего не получилось.
– С соседями нужно жить в мире. Ведь ты понимаешь, король, что мусульманские земли необъятны и бескрайни, и бесполезно пытаться их завоевать. Мир – он всегда был разным. Его хотели покорить целиком не менее великие, чем ты, военачальники: Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь, да и наш король, Карл Великий, имел такую надежду…
– Гуго, я веду речь всего только о Дамаске, обладание которым существенно обезопасит наше королевство. Этот величайший город Азии может и должен стать нашим сейчас, когда силы сарацин разобщены, когда сунниты ненавидят шиитов, не менее чем христиан, когда каждый значимый их город имеет своего эмира, никому не подвластного.
– Я не буду с тобой спорить, Балдуин, потому что король всегда прав. В конце концов, ответственность за королевство лежит на тебе, – сдался Великий магистр.
– Твое мнение мной услышано, и я благодарен за честность. – Балдуин также не имел намерений продолжать спор. – Видишь ли, дорогой друг, нет смысла даже рассуждать о целесообразности или нежелательности похода на Дамаск. Я дал обещание зятю пред лучшими баронами королевства и многими именитыми гостями Запада. Теперь я не имею права от него отказаться.
– Тем более наша беседа не имеет смысла. – Магистр надеялся закончить неудобную тему, махнув рукой на Дамаск с мыслью: «Делай, что пожелаешь». Однако пьяный каприз Фулька Анжуйского многомесячной давности продолжал доставать Гуго де Пейна.
– Я хотел попросить тебя о помощи, – глядя в глаза другу, как можно мягче произнес король.
– Какой именно помощи ты желаешь? – насторожился Гуго де Пейн, подозревая, что просьба будет связана с тем же злосчастным Дамаском.
– Мне очень нужно видеть тамплиеров в войске, идущем на Дамаск.
– Но орден рыцарей Храма создан только для того, чтобы защищать пилигримов и дороги, по которым они идут в Иерусалим! – невольно возвысил голос Гуго де Пейн.
– Так было до твоей поездки на Запад. А сейчас благодаря ей ты имеешь войско, сопоставимое с армией иерусалимского короля. Прибывшие на Святую землю тамплиеры жаждут подвигов во славу Господа. Ведь так?
– Но дело ли монашеское: завоевывать чужие земли? – мягко возразил другу магистр.
– Подумай, Гуго, речь идет о Дамаске, с которого начал свои проповеди апостол Павел, который привел в лоно церкви множество языческих народов. Как только Дамаск окажется в наших руках, ты будешь водить дорогой святого Павла множество паломников. – Балдуин вовремя вспомнил, с каким благоговением де Пейн рассказывал о посещении церкви Святого Павла в Тарсе, а потом о необычном видении в пути.
Не сказать, что доводы короля убедили Великого магистра. Но… Гуго де Пейн помнил, как он, потративший все деньги на дорогу к Святой земле, с такими же нищими собратьями появился в Иерусалиме и был принят королем, получил от него кров и средства для жизни. Именно Балдуину орден обязан сегодняшней силой и могуществом. Причем король никогда не напоминал о своих великих благодеяниях.
– Госпитальеры согласились присоединиться к моему войску, – между прочим, промолвил Балдуин.
– Хорошо, ты увидишь тамплиеров в своих рядах, – из чувства благодарности сдался Гуго де Пейн.
– Спасибо, друг, я знал, что могу рассчитывать на твоих воинов.
Лишь только ушел король, Великий магистр взял ключ, отпер сундук и бережно достал из него хитон Спасителя. Тамплиер положил святыню на стол, встал на колени, попросил у Господа, по примеру царя Соломона, мудрости и принялся молиться. Гуго де Пейн столь сильно тянулся к Господу, что, казалось, покинул этот мир. Он не услышал, как несколько раз – сначала несильно, потом громче – стучали в дверь, как она распахнулась, и на пороге появился друг-иудей.
Понтию не то чтобы надоело ждать разрешения войти, либо запрета на это действие, он начал подозревать, что с магистром случилось что-то неладное. Застав друга за разговором с Богом, Понтий успокоился и встал на колени рядом. Едва он мысленно проговорил «Отче наш», как магистр перекрестился, бережно поднес к губам край хитона и только теперь заметил, что он не один в келье. Однако теперь уже Гуго де Пейн не стал тревожить Понтия, пока тот не отдал должное хитону, который тысячу лет берегли его предки.
– Замечательно, что ты пришел, – обрадовался магистр. – Я только что дал согласие участвовать в деле, которое мне совершенно не по душе. Хотелось бы услышать твое мнение.
– Как-то слишком поздно давать советы в поступке, который, судя по твоему предисловию, уже свершился.
– Все верно, – согласился де Пейн, – но боюсь, это лишь начало. Все будет повторяться, если, конечно, первое дело для меня не станет последним.
– Я буду благодарен, почтенный Гуго, если ты будешь выражать свои мысли более понятно. По крайней мере, попробуй начать свой рассказ сначала, – попросил друга Понтий.
– Иерусалимский король настойчиво попросил, чтобы мои тамплиеры присоединились к христианскому войску в походе на Дамаск.
– Значит, король решил исполнить обещание, данное зятю на пиру, – пришел к выводу Понтий. – Печально, печально… Особенно сейчас, когда у нас с Дамаском мир. Впрочем, этого и следовало ожидать.
– Понятно. Значит и ты против этой войны?
– Конечно. Уже три десятка лет минуло, как христиане пришли в Палестину. И все это время льется кровь. Франки и мусульмане безжалостно истребляют друг друга. Иной раз мне кажется, что Святая земля превратилась в некое чудовище, непрерывно пожирающее людей. Все новые и новые пилигримы прибывают сюда, чтобы принять участие в войне с неверными; а из внутренних мусульманских областей подтягиваются новые поколения сарацинов, чтобы противостоять христианам. Да разве этому учил Иисус?!
– Но ведь невозможно, чтобы ошибались все: Петр Пустынник и Бернард Клервоский, епископы и простые священники, бароны и короли? – только и смог спросить Гуго де Пейн.
– Чаще всего такое и возможно, – с горечью произнес Понтий. – Подумай сам, Гуго, если бы не ошибались все, разве Иисус оказался бы на кресте?
– Но я не могу не помочь королю. Он мой друг, без него не существовало бы ордена. Я ему обязан всем.
– Тоже верно, – согласился Понтий. – Вот потому я и не могу дать тебе совета.
Гуго де Пейн устремил задумчивый взор на хитон Всевышнего.
– Господь, боюсь, не одобрит затею короля с Дамаском.
– И я думаю, что дело это не богоугодное, – опять разделил мнение магистра иудей. – Но хитон обязательно возьми с собой.
– Зачем?! Если мы с тобой единого мнения, что Господь не поможет нам завоевать Дамаск.
– Возможно, ты получишь Его совет в другом вопросе. Господь всегда окажет помощь, если верить и уметь ждать. Тебе, Гуго, необходимо часто советоваться с Богом, потому что в твоем подчинении много людей. И если ты их пошлешь на дело, не угодное Господу, большой грех падет на твою душу, и много людей может пострадать.
– Спасибо, Понтий!
– За что же? Я ничем тебе не помог.
– За то, что есть с кем поговорить. Плохо, что мы редко встречаемся. Слишком много стало вокруг меня людей, они отнимают все мое время. Но меня преследует странное ощущение: чем больше я занят делами ордена, его людьми и заботами, тем больше чувствую себя одиноким. И особенно, когда рядом нет тебя. У всех иные мысли и желания… чужие мне…
Иерусалимский король умел убеждать: к нему присоединились отряды из всех христианских государств Востока, а именно: из Триполи, Эдессы и Антиохии. Из Иерусалима вышла армия численностью в двадцать тысяч воинов.
Жаркое палестинское солнце в прежние походы доставляло немало неприятностей одетым в броню рыцарям. Но… В ноябре 1129 г. оно было уже неярким, и войско иерусалимского короля бодро шло в сторону Дамаска. Казалось, Балдуин учел даже особенности здешнего климата. Однако в это время года погода редко бывает комфортной во всех отношениях; избежав жары, можно подвергнуться действию более неприятной напасти. За три перехода до Дамаска на землю обрушился проливной дождь.
Укрыться было негде, и войско продолжало упрямо брести в сторону заветного города. Лошади первыми стали выдыхаться, их ноги утопали в сплошной полосе грязи, в которую превратилась дорога. Всадники спешились, чтобы облегчить участь животных. Вскоре уже рыцари едва переставляли ноги. Наконец небо смилостивилось: ближе к вечеру дождь прекратился и даже выглянуло скупое осеннее солнце, успевшее слегка просушить промокшие одежды воинов. Но согреть их у ноябрьского солнца не хватило ни сил, ни времени.
На привал в тот день расположились раньше обычного, потому что закончились силы у людей и лошадей, даже любимый сокол короля отказался лететь за добычей.
Как все, Великий магистр упал на сырую землю. Спустя немного времени, холод сковал все его члены. Воины пошли собирать хворост для костров. Кнехты услужливо сложили кучу дров вблизи дрожавшего магистра. С первыми искрами разожженного костра тело Гуго де Пейна успокоилось, дрожи как и не бывало. Прошло слишком мало времени, чтобы огонь мог произвести подобное действие, а потому необычное спокойствие магистра возбудило тревожные подозрения. Кнехты склонились над своим, давно уже немолодым, военачальником; их опасения оказались напрасными, дыхание магистра было ровным и спокойным.
В то время, когда языки огня начали лизать дрова, Гуго де Пейн увидел свой яркий свет на небесах. Нечто светящееся спускалось все ниже и ниже, приближаясь к магистру, блуждавшему в собственном сне, пока не превратилось в маленького мужчину с плешью и черной бородой. От этого тощего человека дышало великой силой…
Магистр сразу узнал видение и радостно воскликнул:
– Святой Павел!
– Зачем ты здесь, Гуго? – грустно спросил внезапно возникший человек.
– Я иду по твоим следам.
– Несчастный, ты идешь туда, куда идти не следует.
– Как может быть такое? Ведь твой путь из Иерусалима лежал в Дамаск?
– Да. И на этом месте, где ты сейчас лежишь, на меня упал великий свет неба, и я ослеп. А потом услышал голос: «Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?» А я не мог ничего видеть и только спросил: «Кто Ты, Господи?» Господь же сказал: «Я Иисус, Которого ты гонишь… встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать».
– Ты счастливый Павел! Тебя направил Господь… а я долго просил перед походом совета у Него…
– Да как ты смеешь так говорить, когда слово Божие отныне известно каждому? Оно лежит в кельях рыцарей Храма. Ведь так? Ты же читал о моем разговоре с Господом?
– Конечно. Много раз, – согласился Гуго де Пейн.
– Вот видишь! А я шел во мраке, пока свет Господа не озарил мне путь. Ты ведь знаешь, что я сторожил одежды тех разгоряченных людей, которые убивали камнями святого человека – епископа Стефана. Тогда я был уверен, что жестокие люди поступают правильно, и мысленно я вместе с ними бросал камни. Господь простил, Он избрал меня, чтобы принести в мир Его слово.
– Слишком все сложно в этом мире… – сокрушаясь, промолвил магистр, и попросил: – Помоги, святой Павел!
– Каждый должен найти свой путь к Богу, каждый должен сам исполнить Его волю. Мне нужно уходить, Господь будет недоволен…
Видение исчезло, оставивши Великого магистра наедине с множеством вопросов, которые рыцарь Храма не успел произнести. Некоторое время он пытался разбираться с ними во сне, но и это занятие прервалось по независящей от тамплиера причине. Гуго де Пейн открыл глаза оттого, что кто-то вежливо, но настойчиво толкал его в плечо. Магистр увидел, что будит его оруженосец, но не смог на него разозлиться, потому что в трех шагах стоял иерусалимский король.
– Как ты можешь спать в грязи, на жутком холоде? – удивился король. – Почему слуги не позаботились о твоем отдыхе?
– Видно, так было угодно, чтобы я обрел сон в этом месте, и слуги не посмели потревожить мой покой, – признался де Пейн.
В иное время Балдуина заинтересовало бы это странное объяснение, но теперь было время отнюдь не решения загадок и объяснения странностей.
– В окрестностях появились туркмены. Пока их немного, но ждать нападений следует в скором времени. Тамплиеры имеют большой опыт сопровождения пилигримов. Хочу, Гуго, попросить, чтобы ты занялся защитой нашей колонны от внезапных нападений, – поделился своими волнениями король.
– Хорошо, я сделаю, все, что смогу.
Тамплиеры привычно рассредоточились по всей колонне. Самый большой отряд рыцарей с тяжелым вооружением занял место во главе ее. Другой отряд ушел в арьергард. Слева и справа по ходу движения в пустыню отправились одинокие всадники и небольшие группы воинов на резвых арабских скакунах в облегченных доспехах. Одни возвращались, принося сведения магистру, который находился в центре колонны, другие скакали им на смену в неизвестность.
Едва тамплиеры заняли отведенные Великим магистром места, как сарацинские отряды начали кружиться вокруг устало бредущей армии Балдуина. Хвост колонны обычно был самым уязвимым местом; чаще всего подвергались уничтожению отставшие и обессилевшие воины. На сей раз летучие туркменские всадники получили достойный отпор от арьергарда тамплиеров. Тогда враги сменили тактику: нападению подверглись всадники, отправленные в разведку; на огромном пространстве началась облавная охота, только на месте дичи оказались воины ордена Храма – они и понесли первые потери в этом походе.
Все медленнее и медленнее продвигалась вперед армия франков, наконец, в шести милях юго-западнее Дамаска она остановилась лагерем. Ей требовался отдых; а еще король проверил обоз и с ужасом обнаружил, что на исходе продовольствие.
На следующее утро равнина перед христианским лагерем заполнилась вооруженными людьми: здесь собрались туркмены и арабы, войско дамасского эмира и городское ополчение. Враги построились для боя и рассчитывали, что франки поступят так же. Но ни один рыцарь, ни один пеший воин не покинул лагеря, никто не ответил оскорбительно на вызовы сарацин. Несколько дней мусульмане оставались на своих позициях, пока не выяснили причину нерешительности франков. Оказалось, в одну из ночей Балдуин направил запастись продовольствием и зерном в окрестных деревнях отряд самых храбрых рыцарей и самых здоровых пехотинцев с мулами. Теперь франки ожидали добычу, призванную вернуть их силы и недавнюю решимость взять Дамаск.
Лучшие мусульманские воины выступили на поиск фуражиров врага. Долго искать не пришлось, ограбленные крестьяне с радостью подсказывали путь отряда франков. Последние были настигнуты на привале; многие погибли от стрел, не успев вскочить на коня. Но выжившие не растерялись и под градом стрел принялись строиться в боевую фалангу. Франки сомкнули щиты, и теперь их тела стали недоступными для мусульманских стрел.
