Геннадий Левицкий
Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора
– Увы… Добродетельная Ирменгарда Мэнская скончалась несколько месяцев назад, – со скорбным выражением лица сообщил Балдуин.
– Жаль. Хотя я был знаком с графиней только по рассказам Фулька Анжуйского, но отзывался граф о жене всегда с теплотой и почти с юношеским восхищением.
– Ничего не поделаешь: все мы рождаемся, чтобы когда-нибудь умереть. Господу лучше известно, какой кому отпущен срок. Поговорим о живых, а о мертвых заботятся мертвецы, – закончил минуту скорби по графине Мэнской Иерусалимский король. – Я заметил, что граф Анжуйский несколько раз останавливал на моей дочери взгляд – более долгий, чем дозволяют приличия. Тогда я был готов расценить это как наглость. Теперь на Фулька я не в претензии. Видимо, в отличие от меня, он предчувствовал, что с Мелисендой его еще сведет судьба. Теперь, когда я узнал о смерти Ирменгарды, вдруг вспомнил пристальный взгляд графа. Кстати, очень хорошо, что ты знаком с графом Анжуйским.
– Понятно, теперь ты, Балдуин, предлагаешь человеку, посвятившему себя служению Господу, сделаться сводникам.
– Надеюсь, Господь будет только рад, если с твоей помощью несколько человек станут счастливыми. И еще более ты будешь обласкан Всевышним, если граф Анжуйский поможет христианам сберечь святые места.
– Но я никогда не занимался такими делами.
– Ничего сложного нет, – пытался успокоить друга Балдуин. – Начнем с того, что ты знаешь мнение мое и мнение моей дочери о графе Анжуйском. Сами мы не можем предложить ему руку и сердце, но если ты расскажешь Фульку о нашем к нему отношении, то в этом нет ничего зазорного. Далее на его лице ты легко прочтешь ответ. И если он согласен, то передашь мое приглашение посетить Иерусалим, – и в конце пояснений спросил: – Ведь все просто, Гуго?
– А если он не согласится приехать в Иерусалим?
– Желательно выяснить причину отказа. Но если не получится, забудь об этом поручении.
Отъезд магистра было решено держать в тайне – слишком многое зависело от этой поездки. И Гуго де Пейн только в день отплытия смог проститься с Понтием и рассказать, что отправляется совсем не для защиты пилигримов.
– Твое путешествие займет много времени, – печально промолвил иудей.
– Да. Мне не хочется расставаться с Иерусалимом, Голгофой, руинами Храма Соломона и конечно же с тобой, Понтий. Мои корни в этой земле, и я обязательно вернусь, чтобы остаться здесь навсегда.
– Ты взял хитон? – тревожно спросил иудей.
– Нет. Слишком опасно путешествие. – Гуго де Пейн понимал, что Понтий будет настаивать на необходимости взять с собой реликвию, а потому голосом, не терпящим возражений, сразу же предупредил: – Даже не буду продолжать разговор на эту тему.
– Хорошо, – как-то подозрительно скоро согласился Понтий. – У тебя много забот, не буду тебя задерживать. К отплытию корабля приду проститься еще раз.
Как выяснилось, только магистр решил, что темы хитона они касаться не будут, но не Понтий…
Среди немногих провожающих корабль был и наш иудей. Он поднял руку на прощание, когда судно начало удаляться, и, как показалось магистру, хитро улыбнулся. Де Пейн не придал этому значения, и только далеко в море открылся секрет тайной радости Понтия. Годфруа де Сент-Омер приблизился к магистру с маленьким сундучком, который был закрыт на непропорционально большой замок.
– Что это? – в голосе де Пейна звучала тревога.
– Самое дорогое, что мы имеем, – виновато опустил глаза де Сент-Омер.
– Почему?! Как?!
– Меня обманул этот хитрющий иудей, – признался рыцарь. – Вначале он взял с меня слово, что я исполню его просьбу, а потом произнес саму просьбу. Я и подумать не мог, когда давал обещание, что речь пойдет о хитоне. Ведь Понтий никогда ничего не просил…
Магистр хмуро улыбнулся. Честный бедняга Годфруа попался на ту же наживку, что и он сам в недавнем прошлом.
– Кроме того, Понтий привел столько убедительных доводов, почему хитон должен оказаться на корабле, что я перестал измышлять, как бы вернуть данное слово обратно.
– Например?
– Хитону будет безопаснее во Франции, среди единоверцев, чем здесь, в окружении сарацинских держав. Ведь с нашим отъездом защита Иерусалима сильно ослабла. Я убеждал Понтия, что морской путь небезопасен, на что он только рассмеялся: хитон множество раз пересекал море и не только не тонул, но и спасал того, на ком был надет.
– Хорошо, – согласился Гуго де Пейн, хотя от его согласия ничего уже не зависело (разве что, спокойствие Годфруа де Сент-Омера). – Назначь охранять сундук трех самых сильных воинов, и пусть они не отходят от него ни днем ни ночью.
В 1127 г. оказавшись на родной земле, магистр маленького ордена задумался о дальнейшем существовании своего детища. Иногда Гуго де Пейна посещали мысли: не распустить ли орден, продолжавший оставаться песчинкой в безбрежной пустыни мироздания. С такими, довольно пессимистическими, мыслями он направился, как подобает доброму вассалу, в замок того, кто мог быть его сюзереном в светской жизни. Собственно, визит к графу Тибо Шампанскому был только данью уважения, а также исполнением настойчивого пожелания тамплиера Гуго Шампанского; сюзереном де Пейна теперь считался только Папа Римский. Однако визит принес больше пользы ордену тамплиеров и его магистру, чем чести графу Шампани.
Стараниями графа, к малочисленному ордену пришла пока еще не вполне заслуженная слава. О них по всей Франции принялись рассказывать, как о героических защитниках Святой земли; бродившие по дорогам Фландрии, Пикардии, Прованса, Бургундии братья-рыцари, как могли, поддерживали положительный образ тамплиеров. Естественно, о прибытии орденских братьев был извещен и знаменитый на всю Европу аббат Бернард из Клерво. Этот знаток теологии понял, что детище Гуго де Пейна может спасти дело отвоевания Гроба Господнего. Аббат Бернард написал под явившихся из Святой земли храмовников трактат с названием «Хвала новому рыцарству». В нем объединилось ранее несовместимое: аббат воздал хвалу «монахам по духу и воинам по оружию». В трактате изысканному светскому рыцарю противопоставлялся суровый монах-тамплиер, в котором воплощались все христианские ценности. Отныне монах, воюющий во славу Господню, стал идеалом служителя Бога.
Аббат монастыря Клерво со свойственной ему прямотой ответил на вопрос, который более всего вызывал сомнения у добрых христиан. Истинно верующий, согласно выводам Бернарда, не должен бояться принять участие в войне на благо церкви, но, наоборот, стремиться к этому:
«Когда он предает смерти злодея, это не убийство человека, а дерзну сказать, искоренение зла. Он мстит за Христа тем, кто творит зло; он защищает христиан. Если он сам падет в бою, то не погибнет, а достигнет своей цели. Ведь он несет смерть во благо Христа, а принимает ее – во имя блага собственного».
Бернард Клервоский написал устав рыцарей Храма и стал духовным покровителем ордена. Наконец великую известность тамплиерам принесло их представление на соборе в Труа, который состоялся в январе 1128 г. На этом соборе де Пейну было дозволено именоваться Великим магистром, а белый плащ тамплиеров (как символ целомудрия) с нашитым красным крестом стал их обязательной одеждой. Впрочем, братья давно носили плащ такого цвета, если им доставало средств его приобрести. С первых шагов своих рыцари Храма стремились выделиться, быть отличными от светских рыцарей Святой земли.
Гуго де Пейн, который еще недавно намеревался распустить свой, можно сказать, семейный орден, теперь оказался во главе целой разноязычной армии. Магистра охватила жажда деятельности; он посетил, кроме Шампани, Анжу, Нормандию, Фландрию, затем перебрался на Британские острова и встретился с английским королем.
Не всякий рыцарь мог принять обет целомудрия, бедности, послушания; воины, не готовые на такие жертвы, могли поступить на службу в орден временно, в качестве гостей, оставляя за собой право возвращения к светской жизни.
До собора в Труа с исполнением обета бедности у храмовников не было проблем, и одежду они носили, какую им дарили люди со своего плеча.
Еще недавно бедный орден, имевший на печати изображение двух всадников на одном коне в память о подобном своем прибытии в Иерусалим, – теперь, вопреки главнейшему обету, начал сказочно богатеть.
Гуго де Пейн, чтобы подчеркнуть свою абсолютную бедность, передал ордену все свое состояние. Так же поступали все, кто надел белый плащ с красным крестом. Во многих христианских странах тамплиерам жертвовали деньги, земли, дома, мельницы, замки; их освобождали от уплаты пошлин и налогов. Так, по иронии судьбы, тамплиеры, отказываясь от всего имущества, поступали в орден, который становился более могущественным и богатым, чем иные короли.
Жених для принцессы Мелисенды
Хитон магистру приходилось надевать довольно часто, особенно при посещении замков могущественных сеньоров. Заставил его один случай, происшедший вскоре по достижении им родной Шампани. Граф Тибо Шампанский заметил, что за его гостем всегда ходят три здоровенных воина с маленьким сундучком.
– Позволь один праздный вопрос, Гуго, – не удержался граф. – Что в сундучке, который ходит за тобой по пятам? Если казна, то ее удобнее оставить у меня на хранение, нежели столь упорно привлекать к ней внимание. Или ты думаешь, граф Тибо позарится на это маленькое ходячее казнохранилище?
– Там не золото, а нечто более ценное, – произнес Гуго.
Если б магистр согласился отдать сундук на хранение графу, то разговор тем бы и закончился. Но последние слова де Пейна возбудили такое любопытство властителя Шампани, что бесполезно было даже надеяться, что тот отстанет, не получив удовлетворения. Перед своим рассказом Гуго де Пейну удалось лишь взять слово, что тайна маленького сундучка никому не будет раскрыта Тибо Шампанским.
Конечно, граф уговорил магистра открыть сундук и показать святыню. Хитон был положен на графский трон; Тибо долго стоял на коленях перед одеждой Христа, лицо его просветлело, стало добрым, бесхитростным, наконец, властитель Шампани поцеловал одежду и позволил Гуго де Пейну удалиться со святыней.
И еще одному человеку во Франции Гуго де Пейн открыл тайну древнего хитона. Он рассказал все от начала до конца – что узнал от Понтия – духовному наставнику ордена Бернарду из Клерво. Хитон был на магистре, чтобы показать реликвию полностью, последний снял кафтан.
– От него исходит свет! – воскликнул аббат.
В следующий миг один из самых влиятельных отцов церкви упал на колени перед магистром, поклонился до земли, а затем дрожащими от волнения губами прикоснулся к бесценной ткани.
Магистр чувствовал себя не очень удобно, но не смел произнести ни слова, пока настоятель монастыря Клерво не закончил выражать почтение реликвии.
– Береги его, де Пейн. Судьба дала тебе величайшее сокровище.
– Пока хитон больше заботится обо мне, чем я о нем, – признался магистр.
– Да не покинет тебя Господь. – Поднявшийся с колен Бернард Клервоский благословил Гуго де Пейна.
После собора в Труа Гуго де Пейн совершенно не терял уверенности в обществе графов, маркизов, баронов, епископов. Хотя в юности он сильно страдал от излишней скромности, которую иные люди принимали за трусость. Имея за спиной чуть ли не ту армию, которая была пределом мечтаний иерусалимского короля, Гуго де Пейн чувствовал себя на равных с сильными мира сего. «Пожалуй, теперь можно заняться последней просьбой Балдуина», – решил он.
Все же некий предательский трепет поселился в душе Гуго де Пейна, когда он вступил на земли графа Фулька Анжуйского. Ведь предстояло иметь дело с вассалом двух королей и самым могущественным властителем Северной Франции. И хотя королевская корона манит всех, но граф Анжуйский мог и не согласиться поменять огромные земельные владения в трех графствах на узенькую полоску земли, прижатую к морю враждебными мусульманскими державами.
Надев хитон, магистр приободрился. И, наконец, по дороге в замок Анжу, он решил помолиться в знаменитом турском аббатстве Мармутье.
На подъезде к монастырю Гуго де Пейн с ужасом увидел, что святое место готовится штурмовать какая-то армия. На магистре не было доспехов, ветер во время скачки распахивал и открывал хитон. Оруженосец протянул ему меч, но тамплиер показал взмахом руки, что не нуждается в оружии. В таком виде он подъехал к рыцарю, который давал указания окружавшим монастырь воинам.
– Я, Гуго де Пейн, Великий магистр ордена Храма! – представился тамплиер.
– Уста пилигримов, вернувшихся со Святой земли, рассказывали много хорошего о братьях ордена, – почтительно произнес толстяк. – Я, барон Гуго де Амбруаз, проживаю в здешних местах.
– Как же понять, почтенный барон: твое войско пытается взять святое место? – недоуменно произнес магистр.
– Монахи задолжали мне некоторую сумму, а долги, как учит наш Господь, нужно возвращать. Ведь так?
Воины с готовыми для штурма лестницами, обнаженными мечами, поднятыми пиками застыли в ожидании приказаний. В бойницах монастыря виднелись люди в рясах, держащие в руках оглобли, вилы, кое-где на солнце тускло мелькали наконечники тяжелых арбалетных стрел. Противные стороны, словно завороженные, смотрели на рыцаря в белом плаще с красным крестом, из-под которого выглядывал старинный иудейский хитон. А Гуго де Пейн продолжал вести беседу с бароном, от которого зависели война и мир – сегодня, на этой земле.
– Позволь спросить, как образовался долг; для каких целей монахи брали у тебя деньги, когда им немногое требуется в этом мире, – по крайней мере, немногое из того, что можно приобрести за серебро или золото.
– Не совсем так, – немного замялся решительный барон. – В долг монахи не брали…
– Ага. Я не зря подозревал, что гораздо больше твоих денег монахам необходим покой, чтобы в молитве соединиться с Господом, – утвердился Гуго де Пейн в некоторых своих догадках. – Однако продолжай свой рассказ, ибо причина твоей немилости к монастырю становится совсем мне непонятна.
– Сей монастырь завладел имуществом моих вассалов. Теперь я лишился одновременно и двух доблестных рыцарей и земель, на которых они сидели.
– Каким образом? – Магистру едва не силой приходилось вытаскивать интересующие сведения из уст Гуго де Амбруаза.
– Два моих лучших рыцаря отреклись от мира сего и ушли в эту обитель. Однако перед тем, как доспехи сменить на черный плащ, они отписали монастырю все свои земли.
– Эти земли были отданы тобой рыцарям в лен на время их службы? Они не могли ими свободно распоряжаться?
– Нет. Они получили земли от отцов, а те от дедов, – признался де Амбруаз. – Но, в конце концов, их предки получили землю от моих предков.
– Понятно. Твои бывшие рыцари вольны распоряжаться землей, как им заблагорассудится.
– Да. Но ведь ты сам только что сказал, что служителям Господа нет необходимости заботиться о мирских ценностях. Пусть монастырь возьмет моих рыцарей, но вернет землю, либо за нее заплатит. На этих ленах я посажу двух храбрецов, только что получивших рыцарские шпоры, и таким образом никто ничего не потеряет.
– Слишком часто я слышу о богатстве служителей Господа. Слишком многие считают деньги других, не заглянув прежде в свой карман, – тяжело вздохнул магистр. – Ты желаешь, чтобы твои рыцари ушли в монастырь в одежде Адама – какими они вышли из лона матери. Но им каждый день надо есть, хотя бы самую простую пищу, надо приличествующую сану одежду, хотя и не такую изысканную, как на тебе.
– Перечисленные тобой расходы не требуют многого, а земельные наделы рыцарей были вполне приличными, – более машинально, нежели из желания продолжать спор, промолвил де Амбруаз.
– Но чаще всего монахами становятся те, кто не имел куска хлеба в этом мире, кто был простым бродягою. Вот для них и будет выращиваться хлеб на полях, подаренных монастырю твоими вассалами. Я знаю, что эта обитель поддерживает бедных, раздает милостыню нищим, в неурожайные годы кормит из своих запасов и твоих, вероятно, крестьян. Ведь так?
Барон молчал, опустив глаза. Ответил за него стоящий рядом воин:
– Верно говоришь, рыцарь Храма.
– Судя по твоему виду, в монастырь ушли не последние земли из феода твоих предков, барон? – предположил Гуго де Пейн. – Надеюсь, ты не умрешь с голоду и не замерзнешь из-за отсутствия одежды зимой?
Толстяк молчал и обливался потом.
– А еще, здешнее аббатство пожертвовало весьма немало на содержание святынь Палестины, – продолжал взывать к совести барона и его воинов магистр. – Там христианам очень тяжело… Потому я здесь умоляю о помощи; многие откликнулись: кто средствами, кто готов послужить Святой земле своим мечом. Ты же, во имя Господа, воздержись от насилия над служителями Христа. Ты не имеешь права столь худо относиться к монахам уже потому, что они не имеют жены, родных, детей, они лишили себя всех мирских удовольствий, которые имеет любой рыцарь и даже крестьянин. Но что я вижу? Теперь воины-христиане пришли отнять их жизни, разорить обитель – такого не творят даже мусульмане в Палестине.
– Доблестный магистр, я бы хотел вступить в твой орден и отправиться на Святую землю, – неожиданно произнес стоявший подле барона рыцарь.
– Нет ничего проще, в Марселе готовятся корабли для желающих постоять за Гроб Господень, – пояснил Гуго де Пейн. – Дней пять я буду гостить у вашего графа, а потом отправлюсь на юг. Ты можешь не торопясь собраться в путь, проститься с родными, оставить распоряжения по имуществу и присоединиться ко мне в Анжу.
– Магистр, жди и меня в Анжу, – произнес высокий рыцарь с тяжеленной секирой, которой еще несколько мгновений назад собирался раскрошить монастырские врата. И это, вне всякого сомнение, ему бы удалось.
– Уж больно красив плащ у ваших братьев, – произнес воин с копьем. – Давно мечтаю его надеть. Но что для этого требуется?
– Кроме твоего желания, ничего. Ты можешь носить его столько времени, сколько пожелаешь – в качестве гостя ордена Храма. А если сердце призовет тебя навсегда связать обетом бедности, послушания и целомудрия, то плащ будешь носить всю жизнь, и он же окутает твое остывшее тело перед тем, как его накроет песок Святой земли.
– Доблестный Великий магистр, не будешь ли ты против, если и я пожелаю белый плащ с крестом тамплиера, – уж совсем неожиданно обратился к нему барон Гуго де Амбруаз.
– Святая земля рада каждому рыцарю, который ступает на нее с добрыми намерениями. Возьми мой плащ, – отстегнул де Пейн свою верхнюю одежду и остался в иудейской тунике, – отдашь, когда решишь вернуться к мирским делам.
– Благодарю тебя, де Пейн, – с такой искренностью произнес барон, что немало удивил собственных рыцарей. И надев плащ магистра, попрощался: – До встречи в Анжу!
В следующий миг все воины барона, не ожидая приказаний, спрятали мечи в ножны, прочее оружие также убрали, и дружно потянулись прочь от монастырских стен.
Граф Фульк Анжуйский встретил Гуго де Пейна как родного брата, которого не видел несколько лет; властитель Анжу, Турени и Мэна был предупрежден о визите рекомендательными письмами от Тибо Шампанского и Бернарда Клервоского. Подобная протекция была излишней, так как граф Анжуйский был знаком с Гуго де Пейном еще со времен паломничества на Святую землю в 1120-1121 гг.
Фульк поначалу пытался удивить гостя изысканным столом, и даже немного обиделся, когда заметил, что тамплиер без особого восторга поглощал блюда, которые и на королевские столы не каждый день подаются. Граф не мог понять, что магистр брал яства, которые расхваливал хозяин, только из вежливости, – и проглатывал их, почти не ощущая вкуса. Все оттого, что голова де Пейна была занята великими вопросами, к разрешению которых он никак не мог приступить. К его счастью, сам Фульк мало-помалу подводил тамплиера к теме, которую ему поручил разрешить иерусалимский король.
– Как чувствует себя иерусалимский король? – спросил Фульк, когда, наконец, ему надоело превозносить мастерство собственного повара.
– Благодаренье Богу, Балдуин не слишком часто недомогает. Разве что в последнее время его беспокоит будущее Иерусалимского королевства.
– Вот как? – насторожился граф. – Неужели все так плохо?
Гуго де Пейн не стал рассказывать, как малочисленно войско королевства и как велики силы его врагов. Не столько тамплиер хотел скрыть, что положение королевства весьма неопределенно – ведь он рассказывал всей Европе, что Святой земле требуются защитники. По правде сказать, сейчас Гуго де Пейн и сам не слишком переживал об этих недостатках. Ведь он надеялся, что в ближайшее время защитников прибавится, потому что на корабли уже грузились рыцари со всех концов Франции, вдохновленные Бернардом Клервоским. У магистра была привычка: сначала решать самые сложные вопросы, а остальное улаживалось как-то незаметно, само собой. А самым сложным для монаха было приступить к сватовству.
– Короля тревожит более всего то, что у него нет наследника мужского пола, – наконец собрался с духом тамплиер.
– И надежды на его рождение не осталось?
– Увы… – вздохнул магистр. – Балдуин и Морфия уже в том возрасте, что приходится думать о завещании.
– Я так понимаю, король решил: кому передать иерусалимский трон? – заинтересовался Фульк Анжуйский.
– Мелисенда – старшая из дочерей – вне всякого сомнения, достойна принять корону.
– Я помню эту чудесную девушку, – живо отозвался граф. – Она замужем?
– Нет. Желающих очень много, но король, и сама принцесса, понимают, что будущий избранник должен стать опорой иерусалимскому трону.
– По крайней мере, кто-то есть на примете? – Фульк уже не мог сдерживать растущее любопытство.
– Кстати, – как бы между прочим вспомнил магистр, – король и его дочь помнят тебя. И особенно часто о тебе стал заходить разговор, когда пришло известие о кончине благородной Ирменгарды… Прими мои соболезнования.
– Уж больше года минуло с тех пор, как этот мир покинула женщина, которую мне не в чем было упрекнуть за все годы нашего брака, – произнес с печалью в голосе Фульк, но далее голос зазвучал бодрее. – И на смертном одре Ирменгарда проявляла удивительную заботу обо мне. Она умоляла после ее смерти не оставаться в одиночестве и выражала надежду, что я встречу достойную женщину.
– Видимо, она предчувствовала, что через новый брак ты сможешь оказать помощь величайшему христианскому делу, – предположил Гуго де Пейн.
– Так, значит, Мелисенда вспоминала обо мне? – вновь захотел услышать Фульк.
– Не буду больше увиливать, ибо мое стеснение доведет до лжи. Вот ведь как бывает, когда берешься не за свое дело… – смущенно промолвил магистр. – Дело в том, что король меня и послал выяснить, как ты относишься к женитьбе на его старшей дочери – Мелисенде. Разумеется, тебе придется оставить свои прекраснейшие графства и принять на себя заботу о не столь большом Иерусалимском королевстве. Оно со всех сторон окружено врагами, но разве не почетнее стать королем на Святой земле, чем оставаться графом и вассалом двух королей здесь?!
Магистр столь же откровенно задел самый чувствительный уголок души любого рыцаря, а тем более, графа – тот, где обитает честолюбие. Это оно заставляло тысячи и тысячи благородных отпрысков многих европейских фамилий оставлять свои дома, богатство, молодых и красивых жен и отправляться за славой в пески Палестины.
– Благодарю тебя за откровенность, Гуго де Пейн, – искренне произнес Фульк. – Это свойство все реже встречается в людях. Даже славные рыцари, пользующиеся мечом чаще, чем словами, научились изъясняться как еврейские торговцы рухлядью. Придется и мне ответить столь же прямо.
– И каков будет ответ, – насторожился де Пейн, чувствуя холодок на душе – примерно такой, когда он – юноша, лицо которого еще не знало бритвы, – в первый раз стоял на поле перед своим первым сражением с врагом.
Граф Анжуйский немного слукавил: вместо того чтобы сказать «да» или «нет» (чего, собственно, и ждал Гуго де Пейн), он принялся за рассуждения:
– Я свободен, прошло время, которого требовала память моей обожаемой Ирменгарды и человеческая традиция. Не буду скрывать, Мелисенда мне очень понравилась; когда я на нее смотрел, признаюсь в грехе, то забывал о моей любимой графине Мэнской, подарившей мне двух лучших на свете сыновей и двух красивейших дочерей и принесшей в приданое целое графство. Меня влечет к себе Святая земля; а от протянутой руки иерусалимского короля отклониться едва ли у кого-то хватит неблагодарности. Только одно меня беспокоит: мои дети, которые остаются здесь…
Когда пришла пора произнести слова согласия либо отказа, Фульк вновь замолчал.
– Так что тебя тревожит? – не выдержал интриги Гуго де Пейн. – Французский король – твой друг и твоя надежная защита. Хотя, я не знаю твоих отношений с английским королем, ведь ты являешься и его вассалом…
– С английским королем у меня были сложные отношения, когда я в первый раз совершал паломничество к святым местам. Теперь с Генрихом мы лучшие друзья и довольно близкие родственники: совсем недавно мой сын и наследник Жоффруа женился на его дочери Матильде. Теперь вот ждем наших общих внуков, – похвастался Фульк. – Беспокоят меня собственные вассалы. И более всего один из них…
– Граф, – в комнату влетел рыцарь, – у нас под стенами замка стоит Гуго де Амбруаз, а с ним целое войско.
– Только хотел произнести его имя, а это исчадие ада уже подле моей постели, – более удивился, чем разозлился Фульк Анжуйский, и, наконец, обратился к рыцарю. – Надеюсь, успели убрать подъемный мост и закрыть ворота.
– Все сделали, – ответил рыцарь, – но, похоже, барон не собирается сегодня воевать.
– Что ж ему тогда нужно в моем замке?! – Если б Гуго де Амбруаз установил сейчас таран и принялся ломать замковые врата, Фульк удивился бы, пожалуй, меньше.
– Он не к тебе прибыл, а к великому магистру, – своим объяснением рыцарь едва не свел с ума своего сеньора.
– Я понял, в чем тут дело, – вмешался в разговор Гуго де Пейн. – По пути к тебе, граф, я встретил твоего вассала. Он с небольшим войском собирался в то время брать штурмом монашескую обитель. Мне пришлось объяснить достойному Амбруазу, что он поступает нехорошо и что добрые христиане находят лучшее применение для силы, полученной ими от Господа.
– И барон оставил в покое монастырь, чтобы обратиться против моего замка, – догадался граф Анжуйский.
– Да нет же, твой воинственный вассал пожелал отправиться на Святую землю, и до встречи с сарацинами не собирается вытаскивать свой меч из ножен. А с ним рыцари, которые пожелали совершить паломничество в Иерусалимское королевство, а заодно и повоевать с неверными. Прости, я назначил им сбор у замка Анжу.
– Уж если ты, Гуго, способен заставить это подобие сатаны служить Господу, то я со спокойной душой отправлюсь в Иерусалим, – наконец-то объявил о своем решении граф Анжуйский. – Только мне требуется гораздо больше времени, чем барону Амбруазу, чтобы закончить дела.
– Значит, встретимся в Иерусалиме, – подвел итог беседе Гуго де Пейн. – А чтобы Амбруаз и его люди тебя не смущали, я отведу их к побережью и посажу на корабли. Только одна просьба: надо бы их накормить и немного продуктов в дорогу не помешает. Я не вижу с ними обоза и опасаюсь, как бы сила моего убеждения не закончилась, как только их животы начнут прогибаться вовнутрь.
– Конечно, конечно, – засуетился граф, довольный, что так легко отделался от хлопотного вассала, и приказал накрыть для неожиданных гостей столы.
Корабли с вооруженными пилигримами, а также новыми членами ордена Храма и желавшими ему послужить гостями, периодически отправлялись из Марселя на Восток. Большинство их иерусалимский король встречал лично, настолько прибытие новой военной силы было важно для монарха. Обнимая французских, бургундских рыцарей, сходивших нетвердыми ногами с кораблей на Святую землю, Балдуин II мечтал уже не о спасении королевства, но о его расширении.
Дольше всех в марсельском порту снаряжали корабль, только что спущенный на воду – это можно было определить по стойкому запаху смолы и древесины, еще не успевшей утратить свой природный аромат. Корабль был великолепен, а его повышенная вместимость и высокие борта говорили о том, что судно предназначено для длительного плавания и способно переносить суровые шторма.
Грузился корабль весьма длительное время. Все необходимое снаряжение и продовольствие таскали сами моряки, и они словно все были глухонемые: любопытные зеваки так и не смогли добиться от морских волков ответа на волнующий вопрос: куда направляется сие судно. И только, когда желающие устроиться на этот корабль предлагали свои услуги, давался неизменный ответ: команда уже набрана.
Бочек с водой и вином было погружено неимоверно огромное количество. Грузилось и обычное продовольствие, имевшее обыкновение не портиться на жарком солнце: вяленое мясо и рыба, зерно, горох, бобы, чеснок. Далее начались действия, сходные с экипировкой Ноева ковчега. На судно завели пару отчаянно упиравшихся коров, а за ними тащили утрамбованное в тюки сено. Занесли в огромных клетках несколько свиней и множество кур, а горластый петух сам объявил о своем присутствии. Были поселены на судне даже два красивейших охотничьих сокола, которые лишь презрительно покосились на кудахтавших рядом пернатых собратьев.
В один из весенних дней 1129 г. в марсельский порт прибыли Гуго де Пейн и Годфруа де Сент-Омер. Оба тамплиера поднялись на корабль, столь тщательно готовившийся к плаванию. Спустя два часа Великий магистр перешел с красавца-корабля на качавшееся рядом на волнах поросшее ракушками грузовое судно.
Тем временем прибывшие с Годфруа де Сент-Омером и Гуго де Пейном рыцари и их оруженосцы заняли места на плавучих посудинах. Почти одновременно оба корабля вышли в море. Они долго плыли борт к борту в сторону Африки – до тех пор, пока не скрылся из вида берег вместе с торговцами, ожидающими заморских товаров, моряками, ищущими место на кораблях и просто бездельниками, стремящимися разнообразить свою жизнь общением с людьми, видавшими разные земли и страны. Теперь, когда оба корабля остались совершенно одни на бесконечной морской глади, они повернули в противоположные друг другу стороны. Старенькое судно с Великим магистром на борту устремилось на восток – в направлении Святой земли, а красавец, на котором остался Годфруа де Сент-Омер, взял курс на запад – в сторону Геркулесовых столбов.
