Геннадий Александрович Исиков
Наследники Дерсу

– Слушай, Федя, государственной лесной охране пятьдесят процентов выделяет бюджет, а остальное надо заработать за счёт работы цеха: пилорама даёт брус, половую доску, вагонку, продаём дрова, собираем калину, бруснику.

– Ты мне зубы не заговаривай, и от старого кедра польза есть, святое это дерево! В дуплах дикие пчёлы водятся. А вы пилите всё подряд, санитарию наводите, и диких пчёл не стало. Другого понять не могут. Пшеницу, допустим, каждый год надо сеять: вспахать, убрать урожай, трактора нужны, комбайны, а кедр – сохрани тот, что есть, посади один раз и сотни лет шишки собирай без особых затрат. А он пшенице не уступит. Климат здесь подходящий, вот и воспользуйся, ан нет, японцам, оказывается, древесина нужна! Понятно, что государству деньги нужны. И населению, заметил, продают не самую плохую древесину как дрова, в печь идут и кедр, и ёлка, и лиственница, и пихта. А люди предпочитают берёзовые да дубовые, чтоб без смолы были, не забивали сажей печные дымоходы. Береста для растопки – это самое подходящее, с одной спички печь растопишь.

– А ты знаешь, что деловая древесина дуба в двадцать раз дороже еловой, – Сергей хотел было объяснить Фёдору, что он и сам понимает эту проблему, но поперхнулся, взглянув ему в налитые злобой глаза, и только развёл руками: – Эко-но-ми-ка.

– У меня своя экономика! Есть соболь в лесу – значит, это правильная экономика! И чему только инженеров учат! Видал я вас, грамотеев!

– Учат правильно лес растить, ухаживать за ним. Опыт лесоводов за сотни лет собран. А вот если нет в плане нужной строки, значит, под это мероприятие и денег не выделяют. Идей-то хороших много у каждого. А я считаю, цех ширпотреба надо расширять за счет его прибыли, и всё получится, перспектива тут невиданная. Берёзовый сок собирать, разливать в бутылки – и в город. Плантации женьшеня для фармацевтических фабрик. Кедровое масло получать. Пчеловодство развить. Богатейший край, и причина тому – климат и почва. Хозяин нужен, а кто у нас в лесхозе главный? Директор. В крае – управление, а в стране – Министерство и Госплан.

– Хозяева у нас в стране коммунисты. Вот с них и спрос.

– Хозяин – народ! Живём, как умеем! И всё у нас получается. Не сразу, конечно, но научимся, чтобы все жили красиво.

Вошла Таня, прислушалась к разговору, спросила, не подать ли ещё чего. Фёдор попросил занести пару медовых запечатанных рамок подкормить шелестевшую семью пчёл. Стоит срезать восковые крышечки, под которыми хранится цветочный, вобравший в себя аромат лета мёд, да отдать рамку пчёлам, и они спасены, дотянут до первого цветения лещины, ивы, багульника, и чем больше в улье мёда, тем больше и пчёл молодых нарастёт к главному взятку.

Заглаживая резкость, Фёдор предложил выйти под навес покурить. Облака расползлись, прояснив небо; тайга на окрестных сопках, по-весеннему раздетая, сияла умытыми дубами и берёзами, тёмными пятнами кедрачей и ельников.

– Главное сделано, – Фёдор с высоты веранды степенно оглядел сад, – пчёл на волю выставили, а теперь нянчить стану, сиропчика каждый день в кормушку вливать по стакану. Пчела, она по инстинктам живёт, почувствует матка взяток и засеет личинками все соты. К малине корпуса по два, а то и три пчелы нарастёт, а это и отводки перед липой, и мёд. Дело верное. Надо на работе от дальних рейсов на Владивосток отказаться, и по району нарядов хватает. Скажу, что дитя малое дома, надо жене помогать.

Сергей понимал, что Фёдор далёк от дел лесхоза и тайгу понимает по-своему, по-житейски, и помалкивал, чтобы не обидеть хозяина резким словом, думал о своём.

– Люблю облёт, – признался Фёдор.

Солнце взошло в зенит. Стремительно чертившие воздух пчёлы, очищая кишечник, оставляли на крышах ульев, ветках деревьев, земле оранжевые полоски. Сергей наблюдал за пчёлами у летка на прилётной доске. Перед тем, как взлететь, они выползали на яркий свет, протирали передними лапками глаза, словно жмурились от яркого солнца, и, взлетев, разворачивались головой к улью, запоминая, куда им возвращаться из охватившего их теперь пространства, начинали вырисовывать в нём круги всё выше и шире. Беспорядочный полёт пчёл имел смысл. Они всю зиму, собравшись в тёплый живой клубок, прижимались, грели и кормили друг друга. Самые старшие по краям сцеплялись лапками, образовав шубу для молодых пчёл, берегли тепло, отогревали ячейки с мёдом, сгрызая с них восковые крышечки, доставали хоботками мёд, передавали его вглубь клубка, где сидела продолжательница рода – матка. Теперь пчёлы вырвались на свободу, готовились опылять цветы растений, собирать нектар.

Сергей заворожённо наблюдал за облётом пчёл. Словно редкую чёрную сеть из тающих на глазах паутинок накинули на сад. Сергей впервые видел такое торжество жизни, и ему захотелось разобраться в этом.

Фёдор, памятуя свой разговор и резкость, надумал-таки подарить Сергею улей. Напарники по летним кочёвкам староваты, ульев много, так что и Сергей сгодится: за сезон не раз придётся погрузить на машину пасеку, переехать с одного места в тайге на другое. «Отдам слабенький улей, что шумел, – решил он, – осенью-то он был самый сильный, а подкормить – так и выживет».

– Ну, вот что, парень, дарю семью, – и он ткнул чуть кривым указательным пальцем на ближний к ним улей. – Тринадцатый, запомни. Зла на меня не держи. Пользуйся. Да и Пётр Иванович, думаю, не обидит, поможет в роевое время.

Сергей покраснел, словно кто-то прочитал его мысли, и сказал вслух:

– Не надо бесплатно. Не возьму. Я тоже на орехах заработал неплохо. Если подскажешь, у кого можно купить десяток ульев, буду тебе благодарен.

– Поспрашиваю знакомых пчеловодов. Люди со временем стареют, в тайгу перестают кочевать, а другие, вот как ты, только начинают это ремесло осваивать. Надо не зевать. В общество пчеловодов зайди, там все друг друга знают, посёлок наш небольшой. Пойдём в дом. Посмотришь, как живу, с сыном познакомлю, – пригласил Фёдор.

В старом домике, чистом и опрятном, с низким потолком, всё вызывало к расположению. Войдя за порог, Фёдор поклонился иконам в красном углу, скоро перекрестился, искоса глянув на Сергея. Горела лампадка, освещая тусклый блеск золотых окладов. Запах дыма от фитиля и масла был лёгким и приятным.

– Присаживайся, – он показал на скромный диван, – сейчас сына принесу.

Из соседней комнатушки забрал у Татьяны своего Витьку, едва говорившего пацанчика, присел рядом.

– Вот мой наследник! – подбросил сынишку в воздух, поймал, слегка испуганного и радостного, обнял и поцеловал.

– Счастливый ты человек, – Сергей погладил мальчугана, протянул к нему руки, чтобы взять, но тот отвернулся. Чтобы завязать разговор, спросил:

– А иконы что, действительно золотые?

– Старые иконы. Писали их в монастырях монахи на древней Новгородской земле, во времена давние, ещё до Ивана Грозного. От деда остались. Это только малая частица. Говорят, икон чуть ли не целая подвода у нашей общины была. Родовые иконы, фамильные, по наследству переходят, а общие, церковные, где-то в тайге запрятаны.

– А из каких мест сюда приехали?

– Скажешь тоже, приехали – пешим ходом дошли! Наши прадеды с Алтая, а их предки через Урал проходили. На подводах да своим ходом через Сибирь, по Амуру, затем вверх по Уссури. Наши деды жили в Каменке, под Чугуевкой. А потом зимой по льду вверх по Фудзину до Сихотэ-Алинского перевала дошли и там дома срубили. Старые Лужки называется место. Сейчас там и следов от поселения не осталось. Всё травой заросло да редким лесом. Семей двенадцать пришло, другие в Каменке остались. Но это ещё до революции было. Хоронились и после от всякой власти. А в войну дорогу рядом проложили. Олово в Кавалерово нашли. Навезли старателей, человек триста из Якутии с золотых приисков сняли. Наших отцов тоже забрали – кого на фронт, кого олово мыть. Кому-то удалось и дальше, в Терней, на север уйти. А утварь церковную – кресты, иконы – неподалеку в пещере спрятали да засыпали тот вход.

– Интересно было бы найти этот клад да в музей сдать, там сохранят при нужной температуре, влажности, отреставрируют.

– Кому тайну передали, мне не ведомо. Скорее всего, думаю, наследникам Сотникова, так предводителя звали. Говорят, он из тех, чей пращур был сотником опричников у самого Ивана Грозного. За раскол на двуперстников гонения пошли. Одни живьём себя в церквях сжигали, другие, вот, ноги уносили. Снимались сёлами с мест обжитых и прятались по лесам. Так, считай, до самого берега Японского и дошли. Веками тот счёт ведётся, из поколения в поколение на восток шли, в глухие места забирались. Летом хлебопашеством занимались, скот разводили, зимой обозами по замёрзшим рекам шли. Обживали и Уральскую тайгу, и Алтай, и Саяны, и Амур, и Приморье. А мы вот уже после войны, в советское время выросли, обычаи-то ещё помним, но не чтим так, как старики в строгости себя держали. Работаем. Кто в леспромхозе, кто у геологов. Приспособились. Ничего. Живём. От тайги, как от родной мамки, далеко не отходим.

Яркий весенний свет сквозь небольшое оконце падал на домотканые половички, высветляя узоры, сшитые из отслуживших простеньких цветастых платьиц, брюк и пиджаков, ещё оставшихся от бабушки.

Сергея захватил рассказ о сокровищах. Захотелось посмотреть то место, что осталось от староверов, тем более что оно находилось совсем рядом с его лесничеством.

– Спасибо за угощение, – Сергей подал руку Фёдору, улыбнулся Татьяне, погладил по головке мальчугана.

– Тебе спасибо за помощь. Заходи, когда время будет, про пчёл поговорим, расскажу про них кое-какие секреты.

Сергей слегка поклонился приветливой семье, вышел на улицу. Влажная от таявшего снега земля вбирала в себя тепло весеннего солнца, ласково пригревала спину через чёрную шинель. Его настроение было подогрето желанием опять пожить в тайге, посидеть у таёжного костра, посмаковать чай с мёдом и лимонником, разводить пчёл, кочуя с пасечниками. А ещё неплохо было бы поискать клад икон и церковной утвари. Где он – оставалось загадкой, и он решил для себя при удобном случае порасспрашивать об этом староверов и их потомков.

Он шёл знакомой улицей, размышляя о том, могли бы иконы сохраниться во влажной пещере, или это было сказано только для отвода глаз.

Пётр Иванович у забора, приваленного дровами дуба и дровяного кедра, играючи колуном^[4] раскалывал чурку за чуркой на четыре части. Лена в фуфайке и рукавицах, покрыв волосы платком, складывала колотые дрова в самодельную тележку на колёсах от лёгкого мотоцикла.

– Доброго дня вам! – поприветствовал Сергей, радуясь встрече с Леной и случаю увидеться с её отцом, живым потомком первопоселенцев, чьим именем назван распадок вблизи села Богополье.

– И тебе того же, – пожилой лесничий оценивающе глянул на Сергея, отметив в нём подтянутость и мягкий приятный голос.

Лена кивнула, украдкой глянув на Сергея и на отца.

– Помогать, так уж помогать! – весело и задорно воскликнул он. – Я Фёдору пчёл помог только что выставить, а почему бы вам не помочь? Всё одно дома дел нет!

Снял шинель и, не спрашивая хозяев и не реагируя на их скромные просьбы оставить начатое дело, покатил тележку, полную дров, во двор к штабелю, где рядом с дровником под навесом стоял мотоцикл с коляской «Днепр». Сергей про себя отметил, что мотоцикл серьёзный, у него два ведущих колеса и задняя передача. Прикинул, что дров в запасе было года на четыре, а всё равно свежие подвозят впрок.

– Запас-то неплохой у вас дровишек, – решил похвалить хозяина.

– Дуб хорош для топки после четырёх лет сушки, вот тогда это дрова, без копоти горят, что уголь в домне. Китайцы тут в старые времена серебро и золото плавили на дубовых дровах.

– И золото в горах есть?

– Да всего тут хватает, умей только взять.

– А вы находили такие жилы? В техникуме нам говорили, что нередки случаи, когда лесники находили крупные месторождения.

– Да как-то не обращал внимания, пусть геологи этим занимаются, мне браконьеров хватало. – Пётр Иванович наколол от здоровых кедровых чурок ровные пластины – заготовки для ульев и рамок, выбирая смолистую часть древесины у комля, которая долго служит.

Между делом и разговорами к концу дня дрова оказались сложены в штабелях. Сергей отказался зайти в дом попить чаю и, надев на разгорячённое тело шинель, зашагал к конторе лесхоза посмотреть график дежурства инженерно-технических работников и лесников на весенний пожароопасный период.

Недалеко от усадьбы лесхоза, на увале пологой сопки у кромки леса красиво смотрелся кряжистый небольшой дом, из тесанного вручную кедра в ласточкин хвост, с резными наличниками на оконцах и по фронтону.

За домом поблёскивала в лучах предвечернего солнца набухшая от весеннего сока дубрава вперемешку с белыми берёзами и клёнами распадка ключа Подколзина. Правее виднелись сопки долины Тадуши. Просыпалась тайга, играя весенними оттенками зелени, тёмных склонов и бездонного неба.

Большой огород был загорожен. К вбитым в землю трубам в рост человека толстой проволокой крепились лиственничные жерди, очищенные от коры, к ним стоя был прибит ошкуренный и выгоревший на солнце двухметровый горбыль, с подтёками засохшей смолы.

За оградой виднелись кусты жимолости и смородины, на колышках красовались два улика с пчёлами под самодельными конусообразными крышками.

Всё здесь было сделано своими руками и дышало долголетием и основательностью. У калитки могучий старик богатырского телосложения, словно из былины о русском Илье Муромце, работал легко, словно играя, небольшим плотницким топором. Рядом с ним высилась куча метровых берёзовых чурок.

За зиму, что прожил Сергей в посёлке, идя на работу и возвращаясь, он проходил мимо дома старовера Мурачёва, здоровался, вёл беседы – и душевные, и по работе, всё больше с ним сближаясь. К тому же Сергей приносил ему наряд-задание: лесничество имело план по заготовке веников из берёзы и дуба для общественной бани, мётел для коммунального хозяйства, топорищ для магазинов и кайловищ для геологов и горняков. К дому Мурачёва из леса подвозили тележку напиленных берёзовых чурок, и он из них делал товар. Сергей принимал работу, а старику только оставалось сходить в бухгалтерию за деньгами.

– Доброго вам здоровьица, Семён Степанович, – поприветствовал Сергей, подходя к богатырю и протягивая ладонь для рукопожатия.

– Храни тебя Бог, – ответил спокойным голосом могучий старик. Сергей почувствовал доброту пожатия и увидел, что его довольно крепкая ладонь – как у подростка по сравнению с ладонью старовера. Из-под непродуваемой брезентовой куртки выглядывала старенькая тёплая фланелевая рубашка с расстёгнутой верхней пуговкой у ворота на сильной короткой шее.

– Вижу, колку берёзовых дров чередуете с изготовлением товаров широкого потребления? – Сергей, не то спрашивая, не то утверждая, удивляясь его силе, с улыбкой и как бы нараспев ввернул казённые словечки, словно прочитал вслух наряд на выполнение работ. – В этом и заключается ваш отдых? В перемене дел? Да чтоб не перегреться? Да не переутомиться от однообразия? – Слегка наклонив голову, он любовался богатырём, удивляясь его силе.

От готовых кайловищ, топорищ и стружек исходил аромат бересты и берёзового сока. Лесные запахи набухших почек таёжных деревьев поили чистый воздух, и, вдыхая этот настой, Сергей почувствовал, что попал в сказку.

– Трудимся помаленьку. – Семён Степанович вонзил топорик в чурку, чтоб не потерять из вида, поставил на попа берёзовый коротыш, вершинкой кверху, тяжёлым колуном, кованным в кузнице, взмахнул: глухой короткий удар – он развалился вдоль на две части. Поправив на затылке резинку, которой были связаны дужки очков с толстыми линзами, старик присмотрелся к слоям древесины, каждую развалил ещё повдоль, на верстаке зажал в тиски заготовку и, взяв скребок, играючи придал окончательную форму кайловищу, положил его на сработанный за день небольшой штабель.

– Как ваше здоровье? – поинтересовался Сергей.

– Слава Богу, топчемся с бабушкой.

– Семён Степанович, а сколько вам годков-то? – Сергей с уважением посмотрел на старика.

На его голове основательно сидела поношенная тёмно-коричневая фетровая шляпа, с ленточкой у полей, прикрывая крупное лицо в морщинах и светло-голубые глаза.

– Работаете вы по-молодецки.

– Восемьдесят шесть будет.

Сергею хотелось расспросить про иконы. Беседуя, то и дело посматривал за калитку. Большой огород с осени перекопан, ухожен. Компостная куча, парничок под рассаду. Капуста да картофель, свёкла, морковь, тыква – основное питание. Мёд свой – вон два улика стоят.

– Пчёл-то не возите в тайгу?

– Откочевал своё.

– А в посёлке пчёлы находят, с чего мёд брать?

– Тайга рядом, хватает нам со старушкой, на сахар не тратимся.

– Смотрю, и огород вам достаётся немалым трудом. Почва тяжёлая, глинистая.

– Это на Алтае да в Сибири чернозём. А тут перекапываем по весне с древесной трухой, золу в лунки кладём, сын навоз привозит. Держит он корову, свиней.

– Продуктами помогает?

– А как же, молочко свежее всегда есть, сметана. Мяском в зиму балует, горбушкой, кетой, на лето свинину солит. Курочек своих держим. За грибочками ходим. Огородина своя. Живём, не жалуемся, слава Богу. Да ты присаживайся, – пригласил на скамеечку у палисадника, – в ногах правды нет.

Солнце клонилось к вечеру, весенние лучи, лаская, слабо грели. На душе было приятно от чистого, ароматного, напоённого берёзовым соком воздуха, тихого зарождения нового лета.

Семён Степанович присел рядом с Сергеем. Поношенные брюки из плотной вельветовой ткани, было заметно, сшиты женой. Старик стряхивал налипшие на них стружки. Кирзовые солдатские сапоги выгорели. От разгоряченного работой тела веяло теплом и, Сергею показалось, каким-то крестьянским величием русского человека, пришедшего из глубины веков. «Вот надо же, – подумал Сергей, – как мне повезло, что я успел застать последнее поколение людей старой веры. Как же так? – размышлял Сергей. – Мне всего чуть за двадцать перескочило, а я уже думаю о пенсии, а Семён Степанович всю жизнь прожил, и ему ничего не полагается, кроме как трудиться до последнего вздоха».

– Тяжеловато, наверное, вам план делать?

– Дак от чего ж? В удовольствие.

– И по хозяйству хлопот всегда полон рот.

– Сами по себе живём.

– Пенсии-то нет у вас с бабушкой. А я не представляю, каким сам буду в вашем возрасте, если доживу и вдруг, не ровен час, без пенсии останусь.

– Мы о пенсионе понятия не имели, жили да жили себе, сколько Господь пошлёт. И слова такого не знали – стаж, как бы нет его у нас. В тайге-то? Какие там трудовые книжки? А вот когда олово добывать стали, услышали про них. Кто из мужчин помоложе, тот на фронт ушёл, кто ещё в силах был, старателями стали, кто на север подался, но таких мало.

– А вы? Отчего не ушли?

– А от кого бегать-то теперь? От себя не убежишь. И от чего бегали-то? От голода. От холода. Искали, где теплее да места побогаче, чтоб земля была плодороднее или зверя больше, рыбы. Вот и поселились на окраине в сторонке. Места всем хватает.

– А село большое было?

– До войны домов двадцать стояло. А когда олово нашли, старателей привезли из Якутии, с золота сняли. Выходит, оно дороже золота оказалось.

– Понятное дело. Грозного оружия без оловянного припоя не создашь. Провода паять в приборах для самолётов, танков, катюш. А старатели где жили?

– В землянках поначалу, рядом, у оловянных жил. Зима, мороз, ветер. Найдёт старатель жилу, обоснуется поближе. Набьёт кусков руды кувалдой, измельчит – и на костёр обжигать. А потом опять мелко набьёт, чтоб в порошок, и лотком в воде отмывает, как золото, на берегу ручья. А за сданное олово – деньги, продукты. Обустроились люди попозже. Дороги пробили через тайгу. Дома кирпичные появились. Школа, продснаб, райком, дворец культуры, хлебозавод. А теперь вон там, в центре, смотри, какое жильё многоэтажное. Сейчас и не узнать эти места, а всего-то прошло лет тридцать. Город вырос, а кто бы мог подумать. Посёлки выросли, где жилы нашли: Фабричный, Рудный, Хрустальный. Народу понаехало. Для нас уж точно в диковинку было увидеть столько продуктов, что завозили старателям, мы о таком и думать не могли. Привыкли на всём своём, да и сейчас так живём. Только за хлебом, солью, крупой в магазин. Зарабатываю, слава Богу. Сейчас, при Советах, всех продуктов вдосталь.

– Я в книжке читал, что где-то тут у скалы на берегу реки Арсеньев и Дерсу встретились. А вам не доводилось слышать о них?

– Мы за перевалом жили, на Фудзине. Нет, не помню, чтоб старики сказывали. Тропами-то ходили по тайге и хунхузы, и китайцы, и тазы.

– А это кто?

– Местные племена удэгейцев смешались с корейцами и по-новому называются.

– А в старину как жили?

– Бедно. Особенно вдовы, переселенцы, кто после японской войны тут поселился. Земля тощая, каменистая, без навозу не родит. Тайгу жгли, чтоб зола была на пашне. Как без труда?.. Всем доставалось. Охота да рыбалка кого выручала. Грибы, ягоды, орехи. А тут ещё урядник приедет – неси ему то, подай это. От детей кусок отрывали.

– И какая она, власть, была?

– Постылой, вот народ в партизаны и подался. Ты у Ломакина спроси, тот лучше знает о партизанах. Там отряд был. А мы подальше от людей держались, в тайге. Дорог к нам не было, одна тропа. С людьми мало общались. Бывало, приходилось ездить лошадьми в Ольгу за солью, пшеницей, железом, инструментом да охотничьими припасами – свинцом, порохом. Я тогда уже парубком был, лет восемнадцати, в том ещё веке родился.

– Пули да дробь сами лили?

– И пули, и картечь, и дробь. Что там хитрого. Это после японской можно было купить винтовку, патроны. Больших стоило богатств, на меха меняли.

– А начинался посёлок откуда?

– Да вон от той скалы у речки. У дороги магазин видишь «Новинку»? Неподалёку от того места Фёдор Попполитов дом себе поставил. Солдат четыре Георгиевских креста имел. В восьмом году здесь объявился. Очень богатый человек. Приехал на подводах, на лошадях, привёз кровельное железо на крышу, скобы, гвозди. Работников с собой, те ему дом и срубили. Вон у магазина «Новинка», рядом с трассой, видишь, дом лесхоза на двух хозяев, Князев с механиком живут. На том месте домишко солдата стоял, снесли его. Оттуда поселение и пошло. Дали ему название в уезде: Ольгинский уезд Маргаритовской волости, поселение Кавалерово, в честь, значит, полного георгиевского кавалера. Такой почёт оказали ему, место его именем обозначили. Вскоре там вдова солдата с дочкой поселилась. Фёдор и сошёлся с солдаткой. Рядом другие крестьяне да отслужившие солдаты землянки, времянки, срубы ставили, обживались понемногу.

– Не могу представить: как могли две женщины, мать с дочкой, пусть и крестьянки, привычные ко всему, сто километров пройти тайгой, из Ольги в Кавалерово? Это сейчас туда проложена грунтовая лесовозная дорога, в порт лес возят, а тогда, в восьмом году, одни тропы. Может, это расчищенная была тропа, чтоб телега или сани прошли? Тайга-то ещё нетронутая была, тигры, медведи, кабаны. Арсеньев пишет, что зверья в тайге всякого встречалось.

– Так люди ходили с обозом. В Ольге переселенческий пункт был, там государев человек и приписывал людей к жительству, которое сами выберут. Коня, корову давали, деньги на обустройство. Первым поселенцам по сто десятин земли от государя наделяли. В падях заимки ставили, так места и назывались – Ломакина падь, Деревянкина, Беляева. Молодые женились. Особенно-то выбирать не приходилось. Сходились да жили. Так и солдатку, вдову с дочерью, к обозу приписали да и отправили к холостому кавалеру. Был там у него с урядником сговор или нет прислать какую бабёнку, да рассудили верно, вот семья и появилась. У кого остановиться на первое время? У кавалера! Так и прижились. Мужик-то ещё в силе, рубака отчаянный, выходило. Японскую прошёл. Георгия за так просто не давали. Этого ещё заслужить надобно было. Сказывал он, – может, и прихвастнул, – что четвёртую медаль чуть ли не от самого генерал-губернатора получил. И денег две тысячи рублей ему золотом за какие-то заслуги пожаловали. От того и разбогател.

– А дети тут от него в посёлке не остались?

– Да какое там!!! Дети! В их-то годы! Да и жили-то как по принуждению. А у вдовы дочка ещё была, невестилась. Недолго он с вдовой той пожил. Года два. Опять в Америку засобирался.

– Почему опять?

– Так, говорю, богатым человеком был. Судили-рядили тут про него всякое, сам, наверное, проболтался. Зелье-то зелёное всякому язык развяжет, да и в грудь по тому случаю ударять любил, хвастал заслугами, грешил. Сказывали деды, что, как четвёртого Георгия во Владивостоке получил в 1905 году да к нему ещё и награду деньгами, после этого в Америку сбежал, два года там жил. Будто бы большевики разыскивали каких-то расстрельщиков. Но денег из Америки привёз уже, сказывали, четыре тыщи. Как он там свои деньжищи в рост пустил, неведомо нам, а может, и хвастал. А вот разбогател как-то. Хватка, видать, была. Али что иное прячется за теми сказками. Всякое говорили. Земля слухами полнится. Что за причина была от людей прятаться то в Америке, то в этом месте глухом, никем не обжитом? Пойма тут совсем узкая, для хлебопашества не пригодная. Покос далеко, там, где аэропорт сейчас, да ещё дальше, на Свояковке. В Богополье крестьяне раньше его селились. И покосы там есть, и под пашню простор. И пчёлам места богатые. Божий подарок людям, одним словом. Так и прозвали – Божье Поле. Так ведь не захотел Фёдор Попполитов с ними селиться. В глухомань забился. От людских глаз подалее. Сказывали, другой раз уйдёт за посёлок в березняки, где сейчас аэропорт, и молится, молится. Какие он там грехи отмаливал, одному Богу известно. Женщины его тут в тайге страха натерпелись: то тигр повадится, то медведи, то кабаны всё на огороде перероют, весь труд коту под хвост, а в зиму опять без припасов – покупай на стороне, вот и затосковали. Решил Фёдор их в Америку увезти да там и остаться всем. Может, чего он тут боялся, поэтому за океан косился. Село-то маленькое, все друг у друга на виду. Шёпотом слово сказал, а на окраине все уже знают. Уехали они отсюда, а в Америке женщинам и вовсе не приглянулось. После спокойной жизни как в горную речку кинуться. Не всякий выплывет, оно понятно, привычка на то нужна. Русских, сказывают, там тоже не мало, а вот кавалер наш с вдовой и дочкой не прижились. Разругались меж собой, сначала жена бросила Фёдора и сбежала из Америки. Затем дочка, а она, сказывали, тоже при всём, что молодым от природы дано, и при добром здравии. Недолго и она с Фёдором в Америке оставалась да следом за мамкой подалась во Владивосток. И здесь женщин боле не видели. Помыкался Фёдор какое-то время за морем да о своём, забытом было доме вспомнил. Чудной стал. Оденет на шнурок своего Георгия и по улице хозяином ходит. Старостой велит себя называть.

Сергей слушал старика, всматриваясь в скалу, прозванную Скалой любви. Там, на небольшой пологой поляне крутого склона собиралась молодежь или влюблённые тайком назначали свидание. Отдельные прыткие смельчаки лазали и на саму скалу, пытаясь доказать любаве смелость, умение и отвагу. Скала, изрытая временем, обветренная и серая, казалась гигантским зубом, торчащим над рекой. Видная издали, служила ориентиром для древних путников – удэге, тазов, хунхузов, китайцев, русских первопоселенцев.

Сергей пытался представить себе быт, связанный с тайгой, добыванием дров на зиму, выращиванием пшеницы и овса, ячменя, кукурузы. Ведь надо же было питаться, делать заготовки в зиму, всё это сохранить. И выживать среди зверья, окружающего посёлок. Богатством для семьи были корова и лошадь – главные кормильцы крестьян. Чего стоило их сберечь от тигров, выгоняя скотину по утрам на дневной выпас в окрестности… Он представил себя пастухом и подумал, что бы он мог сделать, если зверь вдруг нападёт на животное. Да, без ружья в тайге делать было нечего…

Сейчас его так и подмывало расспросить про клад икон, спрятанный староверами в горах. И он задавал себе вопрос: а для чего это вообще ему нужно? Ради любопытства – одно дело. За спрос не дадут в нос. С другой стороны, кто же так ему прямо и скажет: «Сходи туда, принеси их, в музей сдай, спасибо получишь». Для религиозных людей это действительно клад, привезённый сюда из глубины веков. И не в музее им место, пока жив хоть один из наследников. И Фёдор Басаргин, и потомки Сотникова на него имеют право, и дети Мурачёва, и те, кто разбрёлся по запрятанным в тайге поселениям.

– Семён Степанович, а вы про клад икон староверов ничего не слышали?

– Сотников привёл нас на Фудзин, под перевал. Лужки – так место то прозвали. Дочка его да внучки, может, что и знают, да разве покажут? Да и можно ли то кладом назвать? Схорон есть где-то. Иконы старые, в медных да позолоченных окладах. Утварь разная, серебряный крест, кадило и всё остальное понемногу. Ларец небольшой. На службу-то сейчас не собираются. Всяк сам по себе живёт, на родовые иконы молятся. Вон и в моём доме клад такой в красном углу, иконостас с лампадкой. Заходи в дом, полюбопытствуй.

– Да как-то неудобно, – застеснялся Сергей.

– Заходи, кваском угощу. А то я стомился с работы. Квасок на чёрных сухариках, домашний, ты такого не пробовал, поди.

Старик собрал инструмент, Сергей взял у него топор и колун, понёс под навес в ограду. На веранде сняли обувь и верхнюю одежду. Открыв дверь и пропустив вперёд Сергея, грузный старик грохнулся за порогом комнаты на колени, бросил искоса на гостя взгляд с осуждением, что не поклонился иконам, и легко и искренне стал креститься, всякий раз наклоняясь лбом до пола. Старик шептал молитву «Отче наш», благодарил, что дал ему возможность трудиться, за хлеб и достаток в доме, за здоровье, отпущенное ему, жене, детям и внукам.

Сергей оторопело смотрел на эту картину из неведомой ему сказки. В углу над столом иконы поблескивали мутным цветом позолоты, тёмными красками сурово и участливо проглядывали лики Богородицы с младенцем Иисусом на руках, Святого Николая, Семистрельницы, другие незнакомые ему образы. Икон было много, небольших и средних размеров. Сергей переводил взгляд то на своего знакомого, так неожиданно открывшегося перед ним, то на иконы, освещаемые лампадкой и лучами уходящего солнца за окном, то на вычищенный до блеска пол. Кругом царила безупречная чистота и опрятность.

Семён Степанович легко поднялся с колен, предложил помыть руки в рукомойнике, пригласил за стол. В дом вошла старушка в платочке, добрыми голубыми глазами окинула гостя, поставила на стол глиняный кувшин с квасом, кружки.

– Кушайте на здоровье, – тихим мягким голосом пропела она и вышла из комнаты.