Геннадий Александрович Исиков
Наследники Дерсу
Титов, мягким баритоном вступив в разговор, невольно заставил прислушаться к своему отработанному голосу командира.
– Сталин посадкам леса и в войну уделял внимание. Платили по булке хлеба в день, и это когда в Ленинграде люди с голода умирали. Вот цена твоей работы. Ты теперь рабочий государственной лесной охраны, значит, государев человек. И мыслить так должен, а не шалопайничать.
– А царь-то здесь причём? Или вы о Сталине?
– Я о государстве. Каждый из нас царь своей судьбы.
– Так я ж, вот, работаю.
– А надо так, чтоб свободного времени не оставалось. Завести хозяйство, детей. В войну только за счёт того, что имели, и выживали. Зарплата мизерная. Бедненько жили, конечно, да душами чисты. Вещь какую купить из хвастовства перед соседями – такого не было. Жили весточкой с фронта. Бывало и такое после войны: получат лесники свой мизерный оклад, соберутся в лесничестве да за день и пропьют. Потому как добывали продукты питания своим трудом, с огорода, из тайги. Это после победы над Германией понавезли солдаты жёнам да сёстрам дорогие платья из шёлка, себе костюмы, пододелись. А сейчас лесхозу по разнарядке выделяют костюмы, обувь, платья, джинсы за то, что японцам кедр отводим под вырубки. Будто самим кедр не пригодится или зверь в тайге не нужен стал.
Сергей вспомнил фамилию водителя: Титов, отец Ани. Вот он какой. И дочь такая же, наверное, серьёзная, с назиданиями. Яблоко от яблони недалеко падает. Какое ему дело до Вовки-бича? Воспитывает как наставник? Наверное, от профсоюза или от партии закрепили присматривать и поправлять при случае. Подумал, что коллектив лесхоза небольшой, но сплочённый, друг за друга переживают. Из Вовки-бича, глядишь, и лесника сделают, на должность назначат. И какой же он бич? Ухоженный, подстрижен, весёлый. Над собой посмеивается, каким он был, и самому приятно, каким стал. Интересный человек.
Автобус остановился на краю дороги. Подобрав рюкзаки, лесники спустились по откосу вниз и грунтовой, разбитой колёсами лесовозов дорогой потянулись в глубь распадка реки Свояковка. Прошли в дубняки, разреженные санитарными рубками, по пологому склону потянулись малоценные березняки после пожарищ, засаженные пять лет назад молодыми кедрами. Над ними нависали кусты лещины и кроны молодых берёз – их предстояло вырубить вокруг каждого маленького хлебного дерева.
Сергей, разглядывая их, подумал, что лет через тридцать они поднимутся выше человеческого роста, оденутся в зелёную пышную крону, а он к тому времени пойдёт на пенсию, отслужив тайге и государству. А ещё через шестьдесят лет кедры впервые зацветут, выбросят метёлки, мужские одарят пыльцой женские, завяжется шишечка – молодая, зелёная, еле заметная с земли, и, набрав за следующее лето сил, опадёт на землю зрелой шишкой. Да, вот этот маленький кедр впервые в тайге зацветёт в девяносто пять лет!.. А он этого события, пожалуй, уже не дождётся. Старость кедра подкрадывается к трёмстам годам. И это не предел. И в этом возрасте он плодоносит ещё полвека. Шишки становятся мельче, количество их в урожайные годы возрастает, они устилают землю до самой весны, и кормятся орехами птицы, звери, люди. Затем древесина станет совсем смолистой, и на ветках засохнет хвоя, не получая питания из земли.
Девадзе показал на рядок с пятилетними саженцами кедра, направление лесополосы и ориентиры, по которым выходить из леса на дорогу.
– Сабираемся в пьяать часов, – напомнил он. – Нэ потэряйся, прашу тебя очэнь! – и скрылся с бригадой за берёзами.
Сергей огляделся, определив стороны света, взял ориентиры на противоположные сопки на юге. Встав спиной к северу, посмотрел, куда падает тень утром, и прикинул, где она должна быть вечером. Наточил топор и принялся вырубать кустарник, берёзы и осину. Хворост и стволики аккуратно сложил в штабельки. Он вспомнил лекцию, как происходит разложение листьев, веток и древесины грибами и бактериями, как они превращаются в лесную плодородную почву, становятся питанием для корней кедра. Первый день работы в лесу прошёл быстро. Хотя с непривычки ныла спина, Сергей был доволен тем, что он нужен лесу.
Солнце клонилось к закату, послышался длинный призывный сигнал автобуса, Сергей вышел на лесную дорогу и зашагал на звук. Ему встретилась Евдокия Алексеевна, техник-лесовод. Она с блокнотом в руке шла от одного штабеля к другому, замеряя рулеткой высоту, ширину и длину, высчитывая объем выполненной работы, чтобы выписать наряд на заработную плату.
Люди устало выходили из тайги к автобусу. Сергей устроился у окна и смотрел на склоны гор, плавно уходящие ввысь, покрытые кедровой тайгой, дубняками, ельниками, смешанным лесом. Какой мизерный участок ему удалось осилить за день и сколько потребуется времени и сил, чтобы ухаживать за тайгой так, чтобы она оставалась богатой и щедрой! На это мало будет и вечности. А вот уничтожить хватит и одного века.
Он вспомнил описание леса Арсеньевым: тогда, семьдесят лет назад, осенью ревели изюбры, и эхо разносило эти звуки, сладостные слуху, наполняло лес жизнью. А сегодня за весь день он не услышал и не увидел ничего такого, что бы напомнило о богатстве мира зверей и птиц вблизи районного центра.
Автобус, натужно повизжав шестернями коробки передач, увеличил скорость, покатил всё быстрее, шурша резиной колёс по асфальту. Сергей вспомнил Лену и подумал, насколько мудро поступил её отец, посоветовав стать бухгалтером.
Автобус в посёлке остановился на знакомой улице, Сергей попрощался с лесниками, забрал свой рюкзак и поспешил к дому Севастьяновны. Проходя мимо дома Ломакиных, он заметил, что Лена вышла из коровника с ведром, обвязанным белым платком. Они издали кивнули друг другу. Сергей так захотел парного молока, что, зайдя в дом, первым делом спросил хозяйку:
– А у нас не осталось молочка тёпленького, парного?
Севастьяновна засуетилась, поставила на стол кринку, кружку, отрезала хлеба.
– Щи будешь?
– Буду и щи, и всё, что найдётся. Намахался топором с непривычки, аж спина гудит.
– Я тебе и баньку подтопила, сходи попарься.
– Спасибо, это уж точно, после неё словно заново на свет народишься.
Перед сном Сергей ещё раз глянул в окно на усадьбу Ломакиных, там свет в окнах погас.
Утром он поймал себя на мысли, что первым делом вспомнил о Лене, и прикинул, во сколько же надо выйти из дома, чтобы встретить её по пути на работу. Из окна веранды заметил, что девушка вышла из калитки, и поспешил.
– Доброе утро! – поприветствовал Сергей, улыбаясь и слегка наклоняя голову.
– Привет! Поджидаешь? – Лене стало приятно внимание парня.
– Да как-то веселее за разговорами. Нам же по пути?
– Это так.
– Ты вчера говорила, что отец работал в заповеднике?
– Да, его после института направили, он очень хотел охранять первозданную природу.
– А в Кавалерово почему вернулись?
– Это моя родина. Нашей фамилией распадок назван неподалёку от села Богополье. Прадеды наши первопоселенцами тут были, тогда крестьянам по столыпинской реформе сто десятин полагалось. Дед в революцию был командиром партизанского отряда в Богополье, а отец на войне был тяжело ранен, его родителям даже похоронка пришла. А соседняя падь называется Деревянкина, по бабушкиной линии. И дом у нас тут в посёлке оставался, так что было куда возвращаться. Да и причина появилась: не захотел папка в заповеднике после одного случая работать. Учёный человек, научный сотрудник, таксидермист, чуть до инфаркта его не довёл.
– Он же крепкий человек, фронтовик, войну прошёл. Всякое видел.
– То война. Там одни законы. А то мирная жизнь.
– Если не секрет, что там произошло?
– Нашёл папка на берегу залива раненного в крыло розового аиста. Возмутительный, конечно, поступок. Хотелось ему браконьера наказать, но сделать задуманное не получилось. Возможно, кто-то приезжал в Терней в гости, к морю прокатился, пострелял да и скрылся. Заповедная ведь зона. Папка подобрал раненую птицу и домой привёз. Мы всю зиму за ней ухаживали, и она привыкла, стала ручной. Аиста Чапой назвали, жил он в курятнике. С первых дней весны стал подниматься на крыло, пробовать силы и поджидать свою стаю. Сделает несколько кругов над Тернеем – и опускается во двор. Радости нашей не было конца. Мы размечтались, что он вернётся с подругой, совьёт гнездо неподалеку от посёлка, а то и в нашем дворе, на крыше дома, выведет птенцов. Но случилась беда. Родители были на работе, я в школе. И надо же было, чтоб учёный из заповедника заметил, как в небе летает редкая птица. Покружив над посёлком, она приземлилась в нашем дворе, спокойно расхаживала и клевала с курицами зерно. Он-то знал, что розовые аисты – это редчайшие в мире экземпляры, их осталось на всей планете всего десять пар, и они под охраной ЮНЕСКО. А тут вот ходит непуганый. Его забила мелкая дрожь, затрясло от удачи и возможности заиметь в своей коллекции бесценный экземпляр. Этот дубина от науки побежал в свою лабораторию за хлороформом. Легко подманив птицу, накинул мокрую тряпку на голову и задушил. Наш сосед увидел это кощунство, побежал спасать Чапу, но было уже поздно. Таксидермист с обмякшей птицей под мышкой скрылся. Сосед позвонил в лесничество. Отцу стало плохо, и его отправили в больницу. Он из своей палаты подолгу смотрел в открытое окно на синее небо. И вдруг услышал журавлиный клик. Три розовых птицы делали круг за кругом над посёлком, выкликивая к себе нашего любимого Чапу. Отец не захотел больше общаться с учёными, уволился из заповедника, и мы переехали в Кавалерово.
– Грустно, семейная пара трагически не состоялась, а могла бы оставить потомство. Неужели учёный мог так поступить? – размышлял Сергей вслух, шагая рядом с Леной.
– Папка говорит, что птиц и зверей, занесённых в Красную книгу, на планете много. И каждое государство ограничивается тем, что не мешает исчезать виду, является как бы посторонним наблюдателем. Если человек приручит зверя или птицу, считается, что он обрёк их на гибель. А, по-моему, нужен закон, нужна государственная программа для всех заповедников мира. Отловить сеткой можно было бы эти две пары, отбирать из гнезда оплодотворённые яйца хоть всё лето, по одному, по два – и в инкубатор. Птица будет докладывать яйца, у неё инстинкт такой, вот и проблему можно решить, сохранить вид. И на одного полезного учёного в заповеднике стало бы больше, если ему создать условия.
– Да, конечно, ты права, нужна такая программа. И не только для заповедников. И лесхозам, и коопзверпромхозам не мешало бы делать всё возможное, чтобы увеличить численность зверей и птиц. Я вчера за весь день в лесу зайца даже не увидел, фазана или рябчика.
Дойдя до конторы лесхоза, они, молча попрощавшись, улыбнулись друг другу, и Сергей свернул в дом лесничества, а Лена – в бухгалтерию.
* * *
Шестого октября 1972 года на склоны Сихотэ-Алинских гор налетел ураганной силы северо-западный ветер. Свинцово-тёмные тучи застлали небо. Тайга стонала. Шквалы ветра врывались один за другим на вершины сопок, стегали неутихающим ливнем тайгу. Падая на землю, со стоном охали стволы елей, не удержавшихся корнями за камни и почву. Штормовой силы ветер свирепствовал в тайге всю ночь и не давал зверью покоя: те в ужасе пробирались сквозь чащобу, спускались в низины южных склонов распадков, жались к скалам и скалкам, ища затишья. Наутро ветер поутих, рваные облака убежали к морю, и небо прояснилось. От ледяного ветра ещё вчера зеленоватые шишки на кедрах приобрели светло-коричневый оттенок. Янтарные капли смолы проступили по краям чешуек, они тускловато поблёскивали на солнце, давая понять: орешки обрели восковую спелость, и человеку пора в тайгу собирать урожай.
От дикой силы ветра лишь малая толика обильного урожая шишек упала на землю. На макушках деревьев они будут дозревать всю оставшуюся осень и только зимой – падать от ветров на землю. Природа придерживает впрок: мол, потерпите – и получите остальное. И падают шишки с макушек кедров, словно это закрома хозяйки.
После ночного ненастья пошёл отсчёт дней второго бабьего лета. Осень одела в золото и багрянец листву по склонам гор, долинам рек. Так она радует глаз две недели. Незаметно померкнут от ночных морозцев краски, день ото дня становясь всё более блеклыми.
И уходят жители посёлков и сёл за шишкой, растягивая удовольствие побродить от дерева к дереву, едут по лесным дорогам на мотоциклах за хребты, легковыми машинами да попутным автобусом в соседний район добыть орешков на зиму для лакомства любимым. А кто-то промышляет и для денег. Скопить на вещь, построить дом. Собрать тонну, а то и другую. И забираются промысловики в заветные свои места.
* * *
Болотов аккуратно расставил на полке в книжном шкафу журналы учёта выполнения лесохозяйственных работ, навёл порядок на рабочем столе. «Завтра – я в отпуске». В хорошем настроении он выглянул из кабинета.
– Анна Владимировна, позвони Емельянову, пусть ко мне зайдёт.
Анна спрятала зеркальце в стол, мило улыбнулась и кивнула.
Виктор Кимович вырос на юге Приморья в Черниговском лесхозе, где отец работал директором. После школы закончил лесфак, по распределению работал лесничим Тайгинского лесничества Тетюхинского лесхоза. В райкоме заметили молодого специалиста, приняли в партию и взяли на работу инструктором, чтобы иметь резерв на должность главного лесничего, а затем и директора лесхоза. Вскоре отец вышел на пенсию и попросил перевести его поближе к сыну в Кавалерово на свободную должность главного лесничего, чтобы освободить её своёму сыну, когда сложатся все необходимые для этого условия, помочь сделать карьеру. И такой случай представился. Отец, используя знакомства в управлении лесного хозяйства, договорился о назначении сына на своё место главным лесничим в Кавалеровский лесхоз. К высокой должности полагалась благоустроенная двухкомнатная квартира в центре посёлка, и его семья переехала на новое место жительства.
В дверь постучали.
– Заходите, присаживайтесь. Владимир Михайлович, у лесничества план на четвертый квартал заготовить две тонны семян кедра. Справитесь?
– А давайте, как коопзверпромхоз, дадим объявление в газету, обратимся к населению. Народ-то шишкует, ему всё одно кому сдавать, была бы цена, отвезёт и в магазин «Дары тайги» во Владивосток.
– А наша задача – собрать семена в элитных кедрачах. По документам есть у нас под Ольгинским перевалом резерв Министерства обороны. Первозданная тайга, не тронутая человеком. Запас семьсот кубометров на гектар. Вот такие насаждения мы обязаны оставить потомкам. Вначале собрать семена с лучших деревьев, с отличными наследственными качествами, затем заложить в стратификацию, весной посеять на питомнике, а через три года рассадить по малоценным березнякам да по гарям прошлых лет, восстановить богатство уссурийской тайги.
Не имея ни малейшего понятия о продуктивности леса и селекционном отборе, бывший председатель колхоза Владимир Михайлович растерянно посмотрел на Болотова:
– А вы что предлагаете?
– Бригаду отправить, само собой понятно, – спокойно наставлял главный лесничий. – Я-то отпуск взял. Мне бы ещё двух работников, и за месяц справимся.
– Кого послать? Лесники все семейные, в возрасте. В тайге месяц жить не согласятся – хозяйство.
– Пожарного сторожа Вовку-бича направь, он в Грушевой пади летом корневал, проводником вызвался, я с ним переговорил, и помощника своего Агильдина, он у нас новенький, за романтикой приехал, в тайге не бывал. Предложи, ему будет интересно. Наряд на Стрельникова закроешь, вот план и выполнишь, а мы свою долю у него получим, предупреди.
* * *
Лёгкий колёсный трактор «Беларусь» с прицепом, груженным всем необходимым для экспедиции на месяц в тайге, на двадцать пятом километре от Кавалерово пыльной и разбитой лесовозами краевой трассы в Ольгу свернул на лесную дорогу к реке Грушевой. Наезженная охотниками, рыбаками и корневщиками, она оборвалась на берегу.
Трактор спустился в плёс каменистого русла, запетлял вдоль речки против течения, объезжая крупные камни, заводи, упавшие в реку деревья, вымытые из берегов тайфунами вместе с корнями, выскакивал на другой берег, какое-то время ехал по зимней дороге, не пригодной для летних поездок, и снова спускался в каменистое русло.
В кабине с трактористом сидел Стрельников и показывал дорогу. Болотов, Агильдин и двое лесников, отправленных помочь в обустройстве места стоянки, устроились на спальных мешках.
Держась за борт тележки, Сергей разглядывал маньчжурские липы с густой кроной. Тонкие ветви свисали вниз и были облеплены жёлтыми прилистниками и тёмными орешками. Стволы ясеней тянулись к солнцу и говорили о том, что они поспели и годятся для того, чтобы из них делать красивую мебель. Тополя в два обхвата напоминали о том, что в далёкие времена ледниковый период не очень-то коснулся Приморья. Ветви громадных кедров были обвиты лианами дикого винограда с яркими бордовыми листьями и чёрными зрелыми ягодами, побитыми морозцем. На колючих стволиках аралии и кустах элеутерококка красовались зонтики мелких чёрных ягод. Коричневатые листья папоротника и многолетние травы в рост человека возбуждали воображение Сергея, что он вдруг оказался в тропиках, и он напрягался в ожидании встречи хотя бы с дикой козой, или оленем, или, предел мечтаний, с самим тигром, затаившимся где-нибудь тут в густой растительности.
Виктор Кимович имел представление о Суворовском лесничестве лишь по документам лесоустройства, таксационным описаниям и картам. Место, выбранное им для сбора орехов, значилось как резерв Министерства обороны и представляло собой первозданную нетронутую тайгу с самым большим запасом древесины на гектар.
Для стоянки выбрали поляну на слиянии рек Правой и Левой Грушевой. Разгрузили прицеп, нарубили деревцев с ветками в виде рогаток, вбили в землю, на метровой высоте соорудили пол из жердей и застлали хвойником, сверху растянули и закрепили палатку за ближайшие деревья. Рядом соорудили стол, стульями стали чурки, напиленные бензопилой из усохшего кедра. Выкопали погребок под деревянный ящик из-под боеприпасов с плотной крышкой, сохранившийся со времен войны, заложили в него продукты, замаскировали мхом и привалили валежиной.
Помощники уехали. Звуки трактора стихли.
Тайга, обняв то тишиной, то дуновением ветра в хвое, то скрипом трущихся друг о друга ветвей деревьев, то стрёкотом птиц, то цоканьем бурундуков, приняла в свой дикий величественный мир крохотных людей.
Виктор, Сергей и Владимир пошли на берег реки и принесли ведро воды и камней в мешках, выложили из них площадку под костёр, развели огонь, повесили на треноге чайник, помыли руки, поливая друг другу из кружки.
– Пора бы и закусить, – Владимир достал каждому по банке рыбных консервов с яркой этикеткой и надписью «лосось».
– Так, мужики, – главный лесничий положил на стол вилки, нож для консервов, – разница в возрасте у нас с вами небольшая, я в отпуске, мы тут на равных, медведь в тайге хозяин, так что давайте друг к другу на «ты» и просто по имени. Владимир, – он кивнул на Вовку-бича, – старожил этих мест, за старшего будет, проводником.
– Какой там старожил, второй сезон тут, – заскромничал Стрельников.
– Возражения имеются? Нет. Принято единогласно, – главный лесничий, улыбаясь, поставил кружку на стол.
День в кедровой тайге, не тронутой рубками, горел осенними красками, легкий дым от костра рассеивался среди деревьев, окутывал лесников, сидевших за столом, добавляя аромат к чаю с лианой лимонника и отгоняя насекомых, летающих клещей, паразитирующих на изюбре.
– Сергей останется на биваке, – спокойно рассудил Владимир, – чурки на дрова переколоть, в штабель сложить, накрыть корой от кедра, пусть сохнут, месяц тут жить, ужин приготовить. А мы сходим и посмотрим, на каких склонах больше нападало шишек, и соберём, что удастся до темноты.
Сергей направился за водой к реке и, не доходя до берега, затаился у дерева, заметив, как оляпка ныряет в воду, доставая со дна мелких рачков и чилимов, ручейников. Пробежав по дну, она выныривала, словно маленькая уточка. Она была в несколько раз больше воробья, смолянисто-чёрного цвета. За умение плавать под водой её называют водяной курочкой. Она забавно выскакивала на камешек, отдохнув, снова и снова кидалась в воду и выныривала ниже по течению, чуть ли не у другого берега.
Тут Сергей зацепил о ветку ведром, оно звякнуло, нарушив тишину. Дернув хвостиком, курочка испуганно вспорхнула, полетела вниз по реке.
Резкий, ни с чем не сравнимый крик «крее…е…крее…е» заставил его вздрогнуть. Так кричит кедровка в минуты тревоги или опасности. Сергей почувствовал на себе чей-то взгляд, попытался определить, с какой стороны. Кто бы это мог быть, человек или зверь?..
Зачерпнув ведром воды, Сергей поспешил к палатке, где остался карабин. Так и хотелось крикнуть: «Эй, ты, человек, выходи, что тут делаешь? Шишковать пришёл? Так давай к нашему шалашу!» Размышляя, кто бы это мог быть, он развёл большой костёр, повесил над огнём два котелка. В одном приготовил картофель с тушёнкой из говядины, в другом вскипятил чай, налил себе и стал поджидать друзей. Алюминиевая кружка обжигала пальцы, он подул на кипяток, пахнущий лимонником.
«Это не мог быть человек, – подумал он, пробуя реально оценить обстановку, – если бы это были шишкари, уже бы подошли к биваку. Наверное, это тигрица. Зверь – как привидение. Он может часами лежать где-нибудь на пригорке и наблюдать. Зачем? Почему? Это его тайна, манера поведения жить неспешно, как и подобает царю зверей… Нам, людям, не понять, о чём он сейчас думает и что предпримет… Впрочем, всё это мистика, показалось, наверно, от непривычки оставаться один на один с тайгой, – сделал Сергей вывод. – Но крик кедровки? Ладно, потом подумаем вместе, – решил он, – буду своих поджидать и дело делать: дров наколоть поболее, костёр поддерживать всю ночь придётся, зверь на огонь не пойдёт».
День догорал, густели сумерки, послышались голоса, и вскоре из-за деревьев появились лесники. У костра они высыпали из мешков шишки в одну кучу, остались довольны урожаем.
Виктор достал из рюкзака бутылку водки отметить отпуск, поставил на стол. Владимир занялся костром, тот вспыхнул искрами, добавив тепла возле палатки.
– Мне кажется, кто-то тут есть у реки, у меня такое ощущение, что за нами наблюдают.
– Кажется? Так перекрестись, – посмеялся Владимир.
– И что, по-твоему, зверь не может со стороны за нами наблюдать да подкараулить ночью, когда до ветру в кусты пойдёшь?
– Может.
– Ну, вот.
– Мы его не трогаем, и ему до нас дела нет. Закон тайги. Если только уж совсем старый и очень голодный. Тогда ему терять нечего. Может и тобой закусить. Голод не тётка.
– Да не стращай Серёгу, поработает в лесхозе, поживёт тут, пообвыкнется, – заступился Виктор. – Тигр очень интересный зверь. Умный. За сотню лет, что русские обживают Приморье, он признал человека хозяином тайги. Всех людоедов давно выбили, так что мы на равных. Но у нас есть ещё и оружие, – главный лесничий поправил шапочку на голове и кивнул в сторону палатки, где под спальным мешком лежал пятизарядный карабин, – он знает запах металла и пороха и держаться будет от нас в стороне. Он уйдёт туда, где стадо кабанов пасётся. Мы тут всех зверей распугали: и свиньи, и изюбри, и козы от нас уже подальше отошли, если паслись в этих распадках. Владимир прав, тигр сам не нападёт, если ты его не спровоцируешь.
– Ещё чего! Нужно мне с ним тягаться, – Сергей расставил на столе чашки, пошёл к костру за котелком. – И всё же, думаю, палатка – не самая надёжная защита от полосатой кошки.
– Палатка – это роскошь в тайге, – Владимир, обретя по приказу главного лесничего старшинство, этим возгордился, но вида не показывал. Для него было очевидным, что Сергей таёжного опыта не имеет, поэтому решил рассказать ему о своих скитаниях.
– Летом на корнёвку палатку не берут.
– Корнёвка…это как надо понимать? – Сергей снял с огня котелок вместе с палкой, на которой он висел, подхватил рукавицей за дужку, поставил на стол ужин, парящий ароматом консервов.
Болотов удивлённо глянул из-под бровей на помощника лесничего:
– Таёжное это слово, когда один или несколько человек уходят в августе в тайгу искать женьшень по красной ягоде, так легче отыскать растение.
Владимир продолжил:
– Рюкзаком выдашь себя. Любой инспектор, охотовед, корневщик поймет, что ты из тайги с добычей. Отберут на законном основании. А кто и выследить постарается, откуда идёшь, да самому те места ещё раз проверить. В тайгу налегке идут: как в автобус зашёл на одной остановке, а на другой в чём был, в том и вышел. Незаметным надо быть, невидимкой, людей стороной обходить. Вместо котелка – консервная литровая банка сгодится чай вскипятить. Удочка или острога на мелкую рыбу, крупа, соль, сахар, сухари, консервы. Нашёл сушину, поджёг, веток наломал под бока, коры надрал с сухих кедров для шалаша, вот тебе и ночлег, гостиница, одним словом, со всеми удобствами, – он, подобрав остатки разбросанных дров, колотых Сергеем, сложил их в штабель для просушки, закрыл сверху корой кедра.
И всё-таки Сергей пережил состояние жутковатое – взгляд в спину, ощутимый гипноз. «Ночью по нужде приспичит, так далеко от костра не отходить, – решил он для себя, – впрочем, – вспомнил, – нужник соорудили неподалёку от палатки и договорились: лес где попало не пачкать, так что подброшу в костёр дров, потом уж побегу». Он поставил котелок на стол и разложил тушёный картофель по чашкам.
Виктор достал из своего поношенного рюкзака завёрнутые в газету два стограммовых гранёных стаканчика под водку, поставил себе и Сергею. На стол выложил огурчики бочкового посола, разрезал вдоль на четыре части, ломтики солёного сала, кружочки ароматно пахнущей копчёным краковской колбасы, шпроты, луковицу, вафельное полотенце вытирать руки.
– Ничего, Сергей, не переживай! – Виктор налил водки. – Сейчас выпьем, расслабишься. Крыша над головой есть, вон какая палатка, не замёрзнем, а зверь к нам и сам не подойдёт!.. Давай выпьем за мой отпуск, – он поднял стаканчик, предлагая чокнуться.
– А что, давно в отпуске не был? – поинтересовался Сергей.
– Года полтора, надоело с документами дело иметь, отписываться управлению по каждому письму, в тайгу от случая к случаю выбираешься – на питомник и посадки леса, или калину для плана собирать, или на сенокос. Лесничим было всё-таки как-то веселее работать с людьми.
– Тогда за отпуск!
Выпили, закусили луком и салом.
– А где ты живёшь? Далеко от лесхоза? – спросил Сергей.
– В центре, в новой пятиэтажке двухкомнатная квартира, – в голосе Виктора зазвучали нотки хвастовства, – в лесхозе больше ни у кого такой нет, даже у директора. У всех усадьбы – дома деревянные и туалет во дворе, а я на втором этаже в благоустроенной квартире: ванна, всегда горячая вода, душ, тёплый туалет, благодать! В Тетюхе я от райкома партии получил как инструктор. Когда в Кавалерово назначили, там сдал, а равноценную квартиру здесь получил. Появится второй ребёнок, подам на трёхкомнатную квартиру.
– Вот не пойму, – вступил в разговор Владимир, – человек учится, учится, учится, как завещал великий Ленин, а рабочий всё равно больше начальства получает. И суеты меньше: отработал день и – голова не болит. Да ещё в тайге подработал: элеутерококк копай, шишкуй, корень ищи. Чего гнаться-то за карьерой, по головам наверх идти? В чём смысл?
– Скажи-ка, ты, рабочий, у тебя есть своя крыша над головой? А это первое для жизни. Каждый, кто получил диплом в институте и направление, приезжает на предприятие, и ему квартира готова, поджидает. А ты приехал сюда – прибился к женщине.
– Это ты, того, погоди чуток, вот денег подкоплю, свой дом поставлю, и будет там два этажа, шесть комнат, и ванна, и тёплый сортир, и баня во дворе. Вот возьму участок на краю посёлка – и построю. И будет это не то, что твоя двухкомнатная квартира. И клянчить ни у кого не стану – ни однокомнатную, ни трёхкомнатную. И усадьба у меня будет с банькой, с цветником, с садом, в общем, что надо. Я в вашем двухкомнатном курятнике с тёплым туалетом за деньги жить не стану, ни на первом, ни на пятом этаже. Без баньки – это не жизнь. Для души надо жить, тайгой жить, чтоб просторно душе было и в радость. Я вот уехал на первом попавшемся автобусе по пьяни из города, а, думаю, повезло, что в лесхоз прибился. Я как бросил пить, так и задумался, в чём смысл жизни.
– Это с какой стороны посмотреть. Я под дачу участок взял: и баньку поставлю, и пчёл заведу, – заспорил Виктор. – А зимой в сортир бегать по морозу не каждая женщина выдержит, здоровье богатырское иметь надо. И детям с окраины посёлка в детский сад и школу ходить зимой – тоже неудобства: гололёд, снег по пояс, а ветрища тут всякий раз после того, как снег выпадет. Вот Сергей должность получил, и у него от лесхоза квартира будет. Я проект смотрел, любо-дорого: погреб, веранда светлая, дом вагонкой обит и покрашен, садик сам посадит, контора за стенкой, вход с другой стороны, до работы десять метров. И ты, если рядовым лесником возьмут, тоже жильё получишь от государства, правда, на время – пока на должности. Надо разделять интересы собственников и государственные, лесник – это уже государев человек, стоит на страже леса, как и милиционер. А частник – он и есть частник. Ему надо своё подворье, хозяйство, это неплохо, но с государственной точки зрения надо совхозы укреплять. Впрочем, и там рабочему дают государственное жильё. На предприятиях очередь для тех, кому надо улучшать жилищные условия, но там можно простоять и двадцать лет. Ветеранам войны – отдельная: избавился от своего дома, продал или подарил сыну, дочери – получай благоустроенную. На старости лет все удобства под рукой.
– Вот-вот, само государство говорит: сиди на пенсии и ничего не делай, – не унимался Владимир, – государство накормит.
– А что тут плохого? Пенсии хватает на жизнь, человек заработал на спокойную старость. Пока силы есть, на дачах время проводят летом. И пчеловодов-любителей, пенсионеров, у нас только в одном районе человек двести, мёда сдают государству столько же, сколько и пчелосовхоз.
– А пьют сколько горькую?
– Не все же опускаются до такого состояния, чтобы их принудительно лечили, как-то находят, чем себя занять, у нас в почёте здоровый образ жизни. Выпивают, но по праздникам, ветеранов войны чествуют за столом во дворце культуры, всё это достойно, красиво. Наградили памятными медалями, выпили сталинские сто граммов, закусили, концерт самодеятельности послушали. Что в том плохого? Такие вот законы, а за порядком следит райком партии, чтоб всё по-честному было.
