Геннадий Александрович Исиков
Наследники Дерсу

От автора

Мне очень повезло. Моё счастье в том, что, встречался с замечательными людьми – таёжниками, потомками первопроходцев, староверами, горняками, сельчанами, и это обязывает оставить о них память.

Но каждый герой повести – всё же собирательный образ, в котором можно заметить черты судеб многих людей, характерных для того времени.

Возможные совпадения фамилий случайны или сохранены из глубочайшего уважения. Это относится, например, к староверу Мурачёву Семену Степановичу, с которым я долгое время поддерживал приятельские отношения.

В повести «Пасека» я описываю время социализма. Мне хотелось запечатлеть и достоинства народовластия, и то, что все успехи общественного строя кроются в человеке, его нравственных достоинствах, а поражения – в отсутствии таковых. Воистину, сам человек – или Бог, или Дьявол.

В XXI веке мы стали свидетелями сильных наводнений, изменения климата. Это расплата человечества за хищническое уничтожение лесов по всей планете. И с каждым годом стихия будет напоминать о себе со всё более угрожающей силой.

Ещё во времена царя Петра I ввели должность лесника, а затем учредили корпус лесничих, в Академии вырастили учёных-лесоводов, лесоустроителей, которые были на государственной службе и носили военную форму.

В годы Великой Отечественной войны выдавали в день по буханке хлеба тем, кто был занят на посадке леса. В войну высаживали саженцы деревьев, думали о том, что достанется следующим поколениям советских людей!

Пчелы так и поступают, готовят мед для своих детей, чтобы было чем им питаться, пока вырастут, и для долгой зимовки всей семьи, для людей это эквивалент запаса золота и других сокровищ, продуктов, на случай войны.

Лесные хозяйства государственной лесной охраны занимали обычно территорию одного административного района. В штатном расписании каждого хозяйства – шестьдесят инженерно-технических работников и рабочих. Весной каждый из них две недели трудился в лесу и высаживал по тысяче саженцев в день ручным способом, а механизированным, с помощью лесопосадочной машины – десятки тысяч.

В СССР на должности рядового лесника в 1990-е годы работало 74000 человек…

На все виды лесохозяйственных работ выделялись средства. 50 процентов необходимых для содержания лесной охраны, лесхоз зарабатывал сам: цех ширпотреба выпускал товары народного потребления, используя древесину от санитарных рубок.

Сокращение рядовых лесников по России, выброшенный в мусорное ведро Закон о лесах СССР, раздача территорий в частную аренду, привели к увеличению возгораний в лесах. Примером тому может служить пожар 2014 года в Якутии на громадной территории. В советское время лесники в считанные минуты прибывали к месту пожара и тушили его с минимальными затратами для государства. Ущерб лесу был незначительным. А теперь арендаторы специально поджигают свой лес, чтобы его вырубить.

Передача функций тушения лесных пожаров МЧС, по моим наблюдениям, вряд ли оправдывает себя…

Преобразование и сокращение государственной лесной охраны было вызвано, по-видимому, желанием растащить леса по собственным олигархическим уделам. Сегодня назрела острая необходимость пересмотреть лесное, водное и земельное законодательство.

К примеру, в царские времена если барин, дворянин, собственник земли, выезжал на жительство в другое государство, то лишался в России права собственности на землю, о чём делалась запись в реестре земель губернии.

Если попирают общечеловеческие ценности, стремятся любыми доступными приёмами к стяжательству, мы получаем безнравственное общество.

Если усилия людей складываются в созидании, получаются грандиозные победы в кратчайшие сроки, такие как полёты в космос.

Я вижу смысл в исследовании человеческих душ и наблюдении за реальными людьми.

Всю жизнь я занимаюсь пчёлами. Это привело меня к размышлениям о том, как можно организовать идеальное общество. Ведь жизнь пчёл – это образец социума, где каждый заботится о подрастающем поколении и оставляет после себя плоды своей жизни – энергию Солнца, преобразованную в процессе фотосинтеза растений и самих пчёл в мёд, пыльцу, прополис, воск, маточное молочко.

Лишь благодаря этим насекомым планета Земля может оставаться зелёной, покрытой богатой растительностью.

Пчёлы подсказывают и формулу бессмертия: пчела летом живёт всего месяц, а матка – пять лет, в шестьдесят раз дольше!

Тайна кроется в количестве маточного молочка, заложенного в ячейку с личинкой. Так что же это за чудо такое, маточное молочко пчёл?..

Природа загадывает много загадок, и вопрос в том, захочет ли человек в них разобраться.

То, что каждое растение в той или иной степени обладает лекарственными свойствами, известно людям с древних времён. Но есть загадки сложнее, чем свойства растений и на их основе создание лекарств, например.

Сотня ульев с пчелиными семьями, за которыми присматривает пчеловод, – прообраз человеческого социума, где каждый улей – это государство, а пчеловод – это наш общечеловеческий разум. И я мечтаю, чтобы понимание этого было первым шагом на пути к гармонии с Её Величеством Природой.

Поэтому свою повесть я так и назвал – «Пасека».

Что же человечество выберет? По какому пути пойдёт?

Уничтожение себя и природы, вечные войны и захват сырьевых ресурсов у соседней более слабой нации? Войны по утверждению собственной религии или идейных убеждений?..

Или созидательный путь? Взаимное уважение. Понимание, что планета Земля – это хрупкая экосистема…

4 августа 2014 года

Наследники Дерсу. Книга первая. Пасека

Заброшенный посёлок Лесной разместился на просторной поляне у реки Кенцухе, окружённой со всех сторон крутыми отрогами хребта Сихотэ-Алинь. На тёмно-синем небе мерцали звёзды, полная луна освещала опавшие на землю золотые листья берёз и рыжую хвою.

В окна кордона – дома, рубленного из лиственничных брёвен, – падал лунный свет. В сочных сумерках виднелась нехитрая утварь комнаты: кровать, где посапывали лесник и его жена, кухонный стол у печи и обеденный у окна в углу. Над ним поблескивали окладами из почерневшей меди образа староверческих икон.

Неожиданно тишину вспугнул донёсшийся с поляны храп испуганного коня.

Николай Тихонович, крепкий суховатый мужчина за шестьдесят, спросонья натруженной пятернёй потянулся за коробком спичек на стуле, чиркнул, поджёг фитиль керосиновой лампы, надел стеклянный колпак. Осторожно, стараясь не разбудить свою подругу жизни, в майке и трусах поднялся с тёплой постели, сунул ноги в поношенные туфли и подошёл с лампой к окну; отодвинув шторку, стал вглядываться в освещённую луной поляну и кромку тайги из редких деревьев. С вечера лесник оставил коня пастись за сараем с домашней скотиной.

– Что там? – спросила мягким, сонным голосом жена, заворочалась и стала подниматься, в предчувствии беды.

– Спи, Ульянушка. Не твоего ума дело. Даст бог, обойдётся. Карька забеспокоился.

– Были бы собаки, так и голос подали, – крепкая, в меру полноватая женщина надела поверх ночной сорочки сарафан, прибрала волосы и повязала ситцевый платочек.

– Если тигра, то и собака не в помощь. Забьётся под крыльцо и дрожит от страха, – хозяин надел брюки для работы по хозяйству, связанный женой свитер, фуфайку, застегнул на все пуговицы.

– Так, и ты не вздумай во двор идти! – больше попросила, чем приказала жена, зная, что Николай всё равно сделает по-своёму.

– Так я, того, с ружжом, – миролюбиво успокоил Николай жену. – Только гляну.

Хозяин снял со стены двустволку ИЖ шестнадцатого калибра, переломил, посмотрел в ствол – заряжена или нет, достал из патронташа тёмные латунные гильзы с пулями, загнал в стволы, в карман положил ещё четыре патрона.

– Тигру выслеживать – всё одно, что идти смерть искать. Это днём-то. А ночью и подавно. Куда ж я пойду? Пальну только для острастки.

– И не думай даже. Не ровен час ранишь.

– Так коня ж погрызёт! – Николай Тихонович не спешил, поглядывая в окно и стараясь успокоить жену.

– И ладно, и пускай! – Ульяна встала рядом, глядя в оконце. – Казённый он. Ты же обо мне подумай! Если тигра тебя погрызёт, что ж я без тебя делать-то на белом свете буду? – слёзно запричитала женщина.

– Без коня как без рук: ни вспахать, ни дров привезти, ни шишек. И на пожар тож поспешать сподручнее, если что. – Мужчина всем своим видом внушал полное спокойствие. Уверенные, неспешные движения рук говорили, что он привык иметь дело с ружьём.

– Уезжать надо. Жизни тут никакой не стало. На двор-то и днём выйти страшно, как собаки не стало. Гадай, за каким углом тебя зверюга поджидает. Глушь кругом. Лесоучасток закрывают. Соседи-то все отсюдова съезжают…

– Скажешь тоже, глушь!.. Дорогу вон рядом японцы проложили до самого моря. Рудник открылся, серебро нашли. Грузовики ходят, автобусы. За грибами, шишкой да ягодой народу столько кажный день по тайге шастает, что за всю жизнь мы с тобой столько не видывали. Была глухомань, да не стало.

– Христом богом прошу, – голос хозяйки набрал и уверенности в своей правоте, и твёрдости. – Съезжать нам надо отсюдова к детям. Соседи-то свои дома по брёвнышку раскатывают да в Кавалерово свозят. А тут, считай, весь день-деньской я одна. Ты в лесничество на работу или в тайгу, а мне и словом перекинуться не с кем. Сама с собою да со скотиной, да ещё помянёшь кого, кто на кладбище лежит за нашим забором. Жуть меня другой раз одолевает. Сил уже нет жить так. Страшно. Собак тигры поели, теперь, того и смотри, до коровы доберутся. А без коровы как? Пропадём! Пенсии нет, картошку да огородину в посёлке растить ещё и лучше, а здесь и зимой, и летом от кабанов покоя нет, а за ними тигра ходит. Вот нам и достаётся. Картошку-то нынче опять свиньи выпахали. Ты, вроде, и в засаде сидел. А они ж тебя за километр чуют. Почём зря ночами не спал!

– За что ж корить-то меня? Это зверь, ему на то и нюх дан. Не всякий раз охота удачной бывает… – Николай Тихонович слегка обиделся, но виду не подал, снял крючок с двери и вышел на крыльцо.

«Да, – согласился он с женой. – Был посёлок Лесной – магазинчик да горстка домиков лесорубов, а только название от него и останется. Удобное место, речка рядом, земля в пойме плодородная, для пчёл раздолье с весны до поздней осени. Всегда с мёдом, и на продажу остаётся», – он с тёплым чувством посмотрел в сторону рядов ульев большой пасеки, омшаника и сарая, где хранил инвентарь.

Николаю Тихоновичу не в тягость своими руками сделать хоть сани, хоть телегу, улей с рамками, стол или стул, бочата под грибы да помидоры, капусту да бруснику. Прирос он тут душой, хозяйство справное, на всём своём живёт, переехать на новое место – всё равно, что сгореть, заново начинать придётся. В Кавалерово дом-то свой есть, переехать можно, да простора таёжного нет, тишины, спокойствия.

Испокон веков, – никто не знает точно, с какого времени, – рядом проходила старая тропа то ли китайцев, то ли удэгейцев, то ли тазов, то ли другого какого древнего народа. Русские расселялись по северу края из небольшого уездного города Ольги на берегу залива святой княгини. Тропу накатали колёсами конных телег, и появились дороги, но до того узкие, что не разъехаться. А шли и пешими, и телегами со скарбом, и скотину гнали мимо бухты святого князя Владимира, хутора Туманово. Болотистой низиной вдоль речек вёл путь через Суворово на Богополье.

За перевалами да речными бродами от реки Тадуши развилка: на запад – в селение Кавалерово, на Сихотэ-Алинский перевал и дальше на реку Уссури и в Китай; на восток – в Богополье, Тадушу и к морю. Из Богополья ещё один путь ведёт через скалы и Монастырку в бухту Тетюхе. Третья дорога ведёт через сопку в поселок Лесной, от него в Тройку и по хребту в ту же бухту, затем на запад в Мономахово и Тетюхинский рудник, а на север – в бухты Пластун, Терней и Амгу, где и селились староверы.

От Суворовской развилки на Лесной в гору подъём на восемь километров, потом спуск – ещё восемь. Путь этот преодолеть и коням, и людям доставалось большими трудами. Вверх – надо помочь телегу подталкивать сзади, на спуске притормаживать тонким брёвнышком, чтоб коню телега не переломала ноги. В Лесном путники на берегу реки останавливались – себе и коням отдых дать.

Николай посмотрел на восток. Крутая яйцеобразная сопка, а дорога по ней извивается так плавно, что хоть на подъём, хоть на спуск и конь телегу может тянуть, с трудом, конечно, если гружёную.

А с верхушки перевала такой вид, что залюбуешься: на восток всю Тадушинскую долину видать до моря. Здесь во время войны, на самой маковке, артиллерийская батарея стояла, японские самолёты поджидала. Окрестные сопки под военным лесничеством находились. Вот тогда дорогу под машины и расширили, скалистый грунт под ней, хорошая дорога получилась. А на запад сверху глянешь, то кенцухинскую долину видать, как на ладошке, и реку Ердагоу! По ней можно и в Китай уйти тропой. Сопки высокие, распадки рек и речушек – красота неписаная вокруг, дикая.

После войны пригнали в Лесной пленных японцев. Из Кавалерово через Кенцухинский перевал дорогу строить. Теперь от Кавалерово до Тетюхе всего-то километров шестьдесят. Устроили спуск над пропастью длиной три километра, а он сократил объездную старую дорогу на сто с гаком!

Николай Тихонович предавался размышлениям, оглядывая просторную поляну, заросшую медоносным разнотравьем, побитым ночными морозами.

Лесник прислушался: в небольшом сарайчике, куда он на ночь закрыл корову и телят, они вздыхали от волнения, переминаясь с ноги на ногу.

Держа наизготовку ружье со взведёнными курками, он осторожно прошёл за сарай, огляделся – коня не видно: «Тигр, значит, Карьку в тайгу погнал, больше некому, – утвердился в своей догадке лесник, продолжая размышлять: – А ведь и впрямь хорошее место Лесной! Название само за себя говорит. Рыба на нерест заходит, лови да соли на зиму, и кедрачи рядом – орехов тьма-тьмущая, и людям, и кабанам, и белке хватает! А брусники! А грибов! Видимо-невидимо всяких. И охота, понятно, кормит. В пойме реки – кабаны, по распадкам – изюбри, дикие козы стадами. Тигру приволье, человека не трогает, если только не раненый или старый, которому и козу не добыть. Или совсем молоденький несмышлёныш. Было дело, такой вот молодой в позапрошлом году как-то собачку с цепи не сразу сорвал, та в конуру забилась, да конура спасёт разве? Со страху собачка и не взвизгнула. Пропала собачка, хорошая была лайка. Потом у других соседей тигрёнок потаскал собак. А в прошедшем году осенью, до снега, другой, старый тигр тоже заходил на подворье. Да если б просто прошёл своей дорогой мимо. Так нет! На крыльце дома лучшую собачку задавил, друга верного. Отнёс от дома метров на триста да и съел. Считай на глазах. А как тигра преследовать? Этого он не простит. Не родился человек, чтоб перехитрил взрослого тигра в тайге. Пойдешь за ним – погибнешь».

Вспомнил Николай Тихонович, как год назад встретился он с тигром. На другое утро после гибели собаки отправился он вдоль реки и по следам определил, что трудно хозяину тайги стало добывать зверя: «Часто ложится, видать, приболел или ранил кто».

Шёл лесник тогда по тропе и тут заметил: «Пень какой-то интересный. Откуда? Не было здесь таких пней. А у этого пня… глаза… такие… как у тигра. Его глаза ни с каким другим зверем не спутаешь, гипноз от них».

Собственной кожей лесник этот взгляд на себе прочувствовал, озноб взял. Постоял, размышляя: «Может, назад идти? Опасно. Покажешь ему спину – погонится. Раз собаку съел, голоден. Бог его знает, что у него на уме».

Думал Николай Тихонович, а сам незаметно для себя медленно всё ближе и ближе к тигру подходил. Вот уже сорок… тридцать метров, а тот как сидел, так и сидит. Наблюдает. И Николай Тихонович вроде как опомнился, в себя приходить стал: «Тигр-то на расстоянии верного выстрела, морду видно выжидательную».

И тут, как это бывает в минуту смертельной опасности, страх у Николая Тихоновича вовсе пропал, и возникло чувство мести за дружка своего: «Съел собачку? Так ведь и меня задавишь?! Ан нет! Ещё поглядим, кто кого!»

Не чувствовал в себе лесник желания убивать тигра, пройти хотел мимо. Но вот подошёл – и что ж делать? «Мимо? Можно и мимо, – думал, – но опасно. Да и назад нельзя».

И вот тут что-то сработало против его воли, гипноз зверя, наверно. Николая Тихоновича как к дереву привязали. Стоит и смотрит. Он на тигра. Тигр на него. Минут пятнадцать стоял. Большой тигр, крупный, шерсть тёмно-рыжими и светлыми полосками на солнце переливается. Кончик хвоста подёргивается. И задал мысленно лесник тигру вопрос: «Ну, что? Кто будет первым нападать? Ну!.. Давай!.. Ну!!! Что медлишь?! Давай!!! Кидайся!!! Я-то успею стрельнуть!!!» А тигр сидит и смотрит в глаза ему, Николаю Тихоновичу: «Вот, мол, не боюсь я тебя, человек». Рыжие волосы шкуры тигра горят на солнце. «А на морде никаких эмоций, – наблюдает лесник, – сидит не двигаясь, будто силы его покинули». И подумалось тогда: «Зверь смерти своей ждёт, помочь ему просит». Присел тогда Николай, прицелился в самое сердце. Выстрелил.

Старый оказался тигр, раненный кем-то. Двух метров длиной, все три с хвостом. «А может, просто смерти искал сам, раз так близко подпустил и не реагировал? Он же всё понимает, царь зверей. И погиб, вишь ты, с поднятой головой, гордый, бесстрашный, а не издох от бессилия».

Позвал тогда Николай Тихонович племянника своего Фёдора на помощь. Сняли дорогую шкуру, а ещё забрали ценные в китайской медицине кости. Фёдор-то на грузовой машине в дальние рейсы ездит, через знакомых тайно сбыл добычу, хорошие деньги получились.

После этого случая целый год тигров в Лесном не было…

На сопки, припорошённые инеем, лунная ночь накинула звёздное одеяло, словно пыталась сохранить дневное тепло осеннего дня.

Стоял лесник с ружьём у стайки, слушая вздохи коровы. Лёгкий ветер принёс от реки неясные звуки. Николай Тихонович опасливо оглянулся по сторонам. Луна бросала тени от строений, деревьев и кустов, а дальше стояла непроглядная темень.

«А чего ещё ждать-то от тайги? – переживал лесник. – Сам не загнал в стайку Карьку. Конечно, и корова, и конь, и телята всегда спокойно паслись на лугу у дома. А тут, на тебе, конь испуганно ночью заржал. Неспроста это. Тигра почуял, не иначе, тут бродит».

…Тигр из хвойных лесов шёл на восток к берегу моря в дубняки, где удался урожай жёлудей, туда же двигались на зимовку и семьи диких свиней. Перебирая лапами по зверовой тропе, натоптанной по водоразделу, он учуял запах дыма человеческого жилья.

Крупный тигр, повадками дикой кошки, пригибаясь к земле, на полусогнутых лапах прошёлся по поляне, выследил коня, вспугнул. Конь заржал от испуга, моля человека о помощи. Зверь отрезал путь к дому и спасению. Сделав лёгкий прыжок в сторону добычи, он погнал испуганного Карьку вдоль берега по рыбацкой тропе в чащобу, где конь мог бы напороться на сухие сучья и сваленные бурей деревья.

Тигр остановил бег и дал коню успокоиться, затем обошёл его, прижимаясь к земле, и подкрался так близко, что одним броском сбил его с ног, вцепился когтями мощных лап в голову и, поймав пастью ноздри и нижнюю челюсть жертвы, задушил.

…Николай понял, что конь пропал. «Прохлопал ушами, – сетовал лесник. – Надо было с вечера в стайку загнать, да кто ж знал, что царь-то объявится. Утром гляну, что с конём, да в лесхоз съезжу доложить», – и побрёл в дом успокоить Ульяну.

* * *

На койках в казарме, едва освещённой светом уличного фонаря, спят солдаты.

«Я дембель. Я дембель. Утром домой!» – крутится в голове Сергея, командира отделения десантников. Сон не идёт. Он смотрит на табурет, там аккуратно сложенной лежит новенькая форма, заранее выменянная у первогодка для торжественного случая щегольнуть дома перед невестой. А в нагрудном кармане письмо от мамы, она пишет, что не дождалась его Марина: две недели назад замуж вышла за лучшего друга, который вернулся весной из армии, а в начале августа они и свадьбу сыграли. Написала ему об этом со скрытой ноткой радости, что вот, мол, не ошиблась она, говаривая: «Вряд ли кому Марина верной женой будет». Чуяло материнское сердце будущую горечь сыновью.

Сергей неожиданно для себя повзрослел. Боль и досада наполняли его уже несколько дней, опустошая от былой привязанности и чувств к Марине. «Уеду подальше от дома, как мечтал в техникуме, работать в Уссурийскую тайгу», – твёрдо решил Сергей и, отвернувшись, чтобы не видеть гимнастёрку, закрыл глаза, но сон опять не шёл, и появлялись то одна, то другая картина.

Вот в нескольких километрах от усадьбы лесхоза он весной собирает с отцом сосновые шишки со спиленного дерева. Жуткий гул моторов нарастает. Низко над макушками сосен, медленно, прямо над отцом и Сергеем, взлетает, отрываясь от земли, бомбардировщик.

Сергей даже вжал голову от страха, разглядывая, как буквально на высоте двух деревьев над ними гудит гигантских размеров серебристый самолёт, шестимоторный, по три на каждом крыле, видно кабину в переплёте множества стёкол, шесть лётчиков с квадратными чёрными очками на лбу.

Тяжёлый сверхдальний бомбардировщик уплывает к горизонту, круг за кругом ввинчиваясь в небо, набирая высоту, вот он становится едва различимым. Затем слышится вверху прямо над ними хлопок, появляется второе солнце, затем вырастает гигантских размеров чёрный гриб. Сергей стоит с отцом, они рассматривают это невиданное зарево.

Вот он с Мариной играет в песке в конце улицы под кронами раскидистых сосен, они находят в коре подсохшую смолу и жуют её.

Вот он с лучшим другом детства Пашкой и Мариной едут на велосипедах к берегу Иртыша. Мутная рябь с рекой движется к седому Ледовитому океану. Они купаются в холоднючей воде, долго смотрят, как буксир с надписью на борту «Виктор Кононов» молотит воду винтом, тянет баржу с пшеницей по течению. Обсыхая на горячем песке, они втроём мечтают отправиться в путешествие на плоту из сосновых брёвен – поставить палатку, парус, иметь в запасе вёсла, дрова, рыбацкие снасти и обустроить безопасную площадку для костра, чтобы готовить на плоту уху…

Вот не стало отца, и забота о хозяйстве и братьях легла на его плечи, ещё подростка. Вот он заметно окреп и возмужал.

Вот мама, провожая на учёбу в техникум, даёт ему сто рублей на дорогу и на первое время, обещает присылать ещё по десять рублей в месяц и просит надеяться только на себя, хорошо учиться, чтоб получать стипендию: «Мне ещё двоих кроме тебя надо поднимать».

Вот он, окончив техникум, приехал в лесхоз по распределению и работает помощником лесничего. Лето выдалось тогда сухое. Выезжая на очаг, водитель пожарной машины включает сирену и не останавливается. Лесники выбегают на дорогу посёлка, окружённого вековыми соснами, на ходу запрыгивают в кабину, и с окраины машина набирает полную скорость до места очага. Если опоздать, то лесная подстилка из ржавой высохшей хвои разгорается, пламя, сжигая смолу на стволах, поднимается в крону, и дерево вспыхивает факелом, взметая пламя к небу. В сильный ветер занимается верховой пожар, и перепрыгивает красный петух с одной вершины сосны на другую, и тут уже требовались знания техники тушения, много пожарных машин, усилий и сноровки лесников, чтобы остановить пламя.

Вот свидание в лесу, когда цветут сосны и золотой дождь осыпает молодые деревья, рыжую хвою, Маринку. Разговоры о свадьбе…

Картинки прошлого стали наплывать одна на другую. Сергей задремал.

Утром Сергей, в новенькой форме военно-воздушных сил, попрощался с друзьями, товарищами и командирами в ставшей родной воинской части, купил купейный билет от Саратова до Владивостока. До отправления поезда на Свердловск оставалось много времени, и он поехал в краеведческий музей посмотреть ещё раз на самолет, на котором учился летать Юрий Гагарин, и лучше узнать историю области.

На одной из карт рисованными стрелками было показано, как шло переселение немцев через Москву на земли современной Саратовской области. Во времена правления императрицы Екатерины Великой они ехали конными обозами на санях по льду зимней Волги, осваивали степные земли на берегу реки.

Во время Великой Отечественной войны из опасения, что немцы перейдут на сторону Германии, их расселили из Куйбышева и немецкого национального округа по Казахстану и за Урал. И надо отдать должное предвидению Сталина: ни одна фашистская бомба не упала на город Куйбышев, сохранив его архитектуру с дореволюционных лет…

Как-то во время короткой побывки дома во время службы главный лесничий попросил Сергея передать поклон Саратовской земле и Волге. В Казахстане на берегу Иртыша между Семипалатинском и Павлодаром многие немцы обрели третью родину…

Они оказались умельцами в приготовлении из свинины продуктов в запас: сало солёное и топлёное, подкопчённые шпик, окорока, грудинка, рульки, колбасы всяких видов – всё переработают и сохранят, всё у них опрятно и пунктуально. Отец, после войны выпивая на День Победы с соседом фронтовиком, немцем, закусывал такими деликатесами, а потом и сам с мамой научились многому.

Вечером на вокзале отыскал свой состав и вагон, устроился на верхней полке в купе, уступив место пожилой женщине. Отвлекая себя от грустных мыслей, разглядывал пейзаж за окном с полки, выходил в коридор или в тамбур побалагурить с проводницей, заказывал раз за разом чай. «Время да лес всё залечат», – думал он.

В Свердловске пересел на скорый поезд Москва – Владивосток и хотел было сгоряча прямиком уехать, не проведав маму и братьев, да, поостыв за несколько дней в пути, передумал.

В Барнауле, сделав отметку об остановке в билете, дождался поезда на Алма-Ату, сошёл в Семипалатинске, откуда до дома оставалось всего шестьдесят километров. На площади у вокзала нашлись попутчики, наняли такси – новенькую «Волгу». Выехали на трассу Семипалатинск – Павлодар.

И вот они, родные места: сосновые боры по пологим песчаным барханам, приползшим неведомо в какие времена и откуда, степь с высохшей травой и белыми головками ковыля, склонённого ветром к земле. По степи разбросаны островки лиственного леса – напоминание о том, что во влажные времена когда-то тут процветало зелёное берендеево царство. Кто называет эти островки «согры», кто – «колки». От высохших озёр остались заболоченные места, на кочках и торфе которых по центру густо растут берёзы и ольха. По периметру почву распахивают, делят меж собой на участки и растят картофель.

У каждого работника лесхоза своё крепкое хозяйство, есть пшеница в закромах, сало, тушёнка, солёные и переваренные на мёд арбузы, вяленая рыба. С пшеницей для скота становилось всё легче – сказалось освоение целинных земель. Осенью покупали самосвалами по пять, а кто и десять тонн, так что свиней откармливали до таких размеров, что к ним в хлев страшновато было входить, растили для себя, а каких увозили и на мясокомбинат.

За разговорами незаметно промелькнуло время, в сёлах один за другим выходили попутчики. Проехали степь, дорога вывела в посёлок из трех десятков домов, окружённый со всех сторон соснами. Дома сложены в ласточкин хвост из пахнущих смолой сосновых брёвен. Вдоль накатанной по песку дороги приусадебные участки обнесены крашеным штакетником.

Большинство жителей – это немцы, они держатся дружно меж собой. У них своя культура и уклад жизни: на участках посадили сады с сибирскими зимостойкими яблонями, занимались прививками от привозимых с Волги сортов. Чтобы получать отменный урожай, ввели правило свозить навоз из каждого подворья в одно место за окраиной у соснового бора, где он четыре года перегорал; главный лесничий вёл учёт и следил за порядком, а весной распоряжался, кому и сколько взять.

Сергей расплатился с таксистом, вышел у конторы лесхоза в трёхэтажном особняке. В начале века в нём жила семья лесничего дворянского сословия. В гражданскую войну хозяева намеревались с колчаковской армией доехать до Владивостока, отбыть за границу да затерялись в огненном вихре на сибирских просторах. Никто не слышал об их дальнейшей судьбе.

Особняк аккуратно и со вкусом срублен из брёвен восьмигранником, окна в резных наличниках, железная крыша охристого цвета. Дорожка обрамлена красным кирпичом на ребро и засыпана мелким речным галечником, рядом рощица из клёна американского, с опавшими красными резными листьями, в тени беседка. У лестницы веранды, обвитой хмелем и примыкающей к входной двери, клумбы.

Сергей, взяв дорожный чемоданчик, легко поднялся на крыльцо, взглядом отыскал свой дом, вспомнил соседей. Вдохнув полной грудью чистый воздух, напоенный смолистым запахом сосен, улыбнулся.

Прадеды Сергея Фёдоровича Агильдины, обрусевшие татары, поселились в этих местах едва ли не с монгольского движения на Русь, держали коней, коров и овец. И дед до революции, и отец перед войной служили лесниками. Вернувшись с фронта, отец взял в жёны русскую девушку из соседнего села. Первым появился Сергей, затем братья. Отец не дожил до своего полувекового юбилея. На пожаре, не разглядев в дыму минерализованную полосу, споткнулся и, упав, сильно ударился головой о дерево, отчего осколок бомбы шевельнулся в голове.

Сколько раз, в тоске по маме и братьям, соснам, степи и реке, щемило сердце, вспоминались далёкое детство, школьные годы, дружба с одноклассниками. Сергей, притушив обиду на лучшего друга Пашку и Марину, улыбаясь, расставил руки вширь, словно попытался обнять поселение лесников, где всё было такое знакомое и родное: сосны, тянущиеся ветвями к небу, степь с колками и Иртышом. «Не счесть, сколько я сам посадил маленьких сосёнок, пока жил в этих местах», – наполнялся восторгом Сергей, сознавая, что трудами лесников этого маленького села из поколения в поколение расширяются вдоль берега Иртыша сосновые боры.

Перед уходом в армию он работал помощником лесничего и решил свой приезд начать с визита вежливости специалистам лесхоза.

Открыв дверь особняка, он вошёл в широкий светлый коридор, освещённый двумя небольшими окнами у входа и дугообразным двойным в глубине, прочитал на доске последние приказы, постучался в дверь кабинета главного лесничего и, не дожидаясь ответа, вошёл.

В просторной светлой комнате большая библиотека вдоль стены, старинный письменный стол, стулья, светлые шторы на окнах.

– Разрешите войти?

– Да! – главный лесничий вышел из-за стола навстречу.

– Прибыл на родину после службы в Армии.

– Сергей Фёдорович! Возмужал-то как! Тебе идёт военная форма!

Аккуратно одетый мужчина атлетического телосложения, в возрасте за пятьдесят, в форме^[1] государственной лесной охраны с одной большой звёздочкой в петлице и с широкими золотыми шевронами на рукавах, прищурил в улыбке краешки голубых глаз и радушно пригласил: