Галим Наженович Шаграев
Свирепая нежность, или Двенадцать писем сокровенного человека
– Свой суд – лучший из судов: он не выносит приговоров!
– Выносит, и еще как! – не сдержался я.
– А зря, – с сожалением произнес собеседник.
– Не зря, – менее эмоционально, но все же возразил я.
– Я имел в виду не безоценочность восприятия жизни, – выбрался из логического тупика титан и, не скрывая обозначенную до этого ноту сожаления, озаботился:
– Сколько тех, кто сам полез в петлю?..
И совсем погрустнел:
– Решение всегда за человеком: он – и следователь, и прокурор, и адвокат, и арбитражный суд, и не только: у каждого есть возможность обратиться в верховный суд – к суду своей совести, но… Следствие может оказаться ошибочным, приговор – несправедливым, защита – беззащитной, разрешение спора – необъективным, а обращения к суду совести еще дождаться надо. Себя оправдает каждый и, поверь, найдет для этого повод… Я так давно родился, а установления прямоходящим животным непротиворечивого самоустройства все жду и жду. Не в том ли грех?..
– Ждешь, и только?! – уколол его я, намеренно пропустив последний вопрос.
– Мое ожидание стоит того. Не в бирюльки играю! – заметил титан.
И насупился.
И снова напугал меня.
Напугал, всего лишь поведя плечами.
Он всего лишь повел плечами, а показал всю полноту своего ожидания.
Он всего лишь повел плечами, а привел в возмущение небеса.
Возмутив небеса, возмутил и море, и степь, и лес, и горы, и небо, и солнце, и луну…
И снова колебалась и замирала тишина.
– Не надо бояза, но не надо и торопиза, успееза!..
Колебатель сущего оказался непрост.
Намеренно исказив слова шутки, он скрыл за ними боль души.
Скрыв боль души, ответил даже на намеренно пропущенный вопрос.
Но шел он к чему-то более существенному.
И, сдвинув брови, собрав на лбу морщины, надолго задумался.
Выйдя из задумчивости, сказал о том, что касалось обоих:
– Мы упустили что-то очень важное.
Я кивнул.
И, обученный колебаниями тверди и небес, спросил с осторожной расстановкой:
– А ты… не жалеешь… об ошибке своего выбора?
И – снова попал в точку.
Титан впал в транс.
Закрыв глаза и безвольно уронив руки, он беззвучно шевелил губами.
Ругался?
Восстанавливал в памяти пик своих переживаний?
Вспоминал тех, кто обманул его или тех, в ком обманулся сам?
Пришли на ум те, чью сторону он принял, а они канули в Лету?
Он – участник великой битвы богов.
Соратник тех, кого новые боги одолели только в союзе со Сторукими.
Единственный, кто вынес и выносит чуждый ему карнавал жизни.
Он был прекрасен в безмолвном осознании своей, – личной, – драмы.
Мне захотелось оставить его таким, – напряженно думающим.
Но свое веское слово сказали небеса: за ними всегда последнее слово.
Небеса опасно сползали с плеч титана.
– Осторожнее! – сдавленно вскрикнул я.
– Спасибо, спасибо!
Титан, перехватив тяжесть, удобнее устроил на плечах свод небес, и признался:
– Сейчас жалею, а завтра, может, – гневиться буду. Хотя, какая разница? Что жалость, что гнев – всего лишь эмоции, то есть моя, – собственная, – реакция на последствия моего же, – собственного(!), – выбора. Выбор, увы, зачастую чреват ошибками. Важнее вот что…
И медленно, взвешивая каждое слово, продолжил:
– Любая крупная схватка, а я был участником именно таковой, как правило, – битва за веру. Но битва та меняет только символы веры, но не ее саму.
– Блестяще!.. Судьба приверженцев вере до лампочки!? – ощетинился я.
– Это сомнение, но – не более того, – уклонился титан.
Уйдя от прямого ответа, сказал о более значимом:
– Вера – мать прощения.
И очаровал непосредственностью:
– Когда сражался, был мал и глуп и не знал значения некоторых важных истин.
– Стало быть, о своем выборе жалеешь?.. – не отступился я.
Титан пожал плечами, отчего снова дрогнули небеса, и ответил с оттенком грусти:
– Я не был наемником, но не был и милым убийцей или вежливым насильником.
И раскрыл причину своего воскрешения:
– Не будь во мне веры, окаменел бы от одного взгляда головы медузы Горгоны.
И, отталкиваясь от личной драмы, вышел на универсальный уровень обобщения:
– Люди, разгадывая тайны пространственных форм и количественных отношений своего мира, выработали замечательное условие, и, если придерживаться его, – схватки теряют смысл: соблюдай условия закона больших чисел и с верой будет все в порядке.
От общего перешел к частному:
– Ты прав и неправ. Я бессмертен как миф, а на деле сочленен и сращен с каждым смертным: Атлантом называют первый шейный позвонок, к которому крепится череп. Так что на мне покоится не только сфера небес, но и сферы великого множества единственностей. Безусловно…
Он пресек возражение в зародыше и грустно улыбнулся:
– Во множестве единственностей есть и правила и исключения.
Переменные того и другого выразил функцией сфер множества единственностей:
– Все начинается в голове, в том числе, к счастью, и корневой вопрос бытия «зачем», а спасительный ответ на него есть постоянная целеполагания.
И остался последовательным до конца:
– Постоянная целеполагания и дала тебе ответ: когда будущее замахнулось на настоящее, тут же размылся и потерял очертания весь сквозной поток времени: он превратился во множество блужданий. Блуждания, к сожалению, убивают не что-нибудь, а служение целям и смыслу времени и приводят к усталости, а усталость – к духовной пустоте.
И попал в мою – самую болевую – точку.
Попав в нее, он – сам же! – и обезболил ее точностью попадания.
Внимательно посмотрев на меня, признался о своем:
– Знаешь, устают даже мифы.
Он тяжело вздохнул, и, переведя дыхание, с тихой улыбкой поведал:
– Мог однажды избавиться от этой клятой усталости.
С той же улыбкой изложил обстоятельство того – единственного – случая:
– Приходил один герой…
При слове «герой» его улыбка преобразилась в усмешку:
– В помощи нуждался!
И скупо обозначил причину нереализованной возможности:
– Слабоват оказался, слабоват. Вспотел и чуть не умер под гнетом моего груза: дыхание в зобу сперло, колени подгибались, поджилки тряслись. С тех пор не верю героям.
И вернулся к посылу усталости:
– В любой момент могу избавиться от этого груза.
Показав взглядом на свод небес на плечах, спросил:
– Кто запретит или осудит?
И сам же ответил:
– Никто!
После краткой паузы уточнил:
– Никто, кроме меня самого!
И пояснил подлинную причину невозможности отказа от своего удела:
– Я прошел самое страшное: пережил эпоху, когда некому и нечему было служить, а вот чего проходить не захотел, чего проходить не хочу и чего проходить не желаю никому, ― это гибель таинства служения. Гибель таинства служения – не драма. Гибель таинства служения – трагедия. Я видел много трагедий. Чаще всего их творили варвары. Опьяненные кровью и вином победы, они потом трезвели и после тяжкого похмелья, подсчитав живых и мертвых, возвращались к тому от чего не уйти, и, чтобы оставить во времени хотя бы тень, занимались не чем иным как сортировкой и перевалкой грузов и сами становились цивилизациями.
– Да здравствуют новые варвары! – съязвил я.
– Перестань, – поморщился титан, – варвары тоже меняются…
– Ну да, конечно, как-то забыл об этом!..
Последняя фраза заделала за живое, да так, что я начал исходить желчью:
– Импозантный джентельмен с белозубой улыбкой в смокинге с бабочкой и с рюмкой коньяка, бокалом виски или мартини в руке после светского раута может запросто отдать команду бомбить территорию суверенного государства на месте садов Эдема, излучающая оптимизм леди – воскликнуть «Вау!», любуясь переданному по спутниковой связи изображению окровавленного человека, замученного не без ее, – пусть опосредованного, – волеизъявления, а пьяный урод за рулем, которому взбрело, что он может все, – погубить семерых ни в чем не повинных, да к тому же и без него обделенных здоровьем и радостями жизни детей и взрослых!.. По-твоему, таким должен быть вектор всеобщего развития!?
Титан, не желая продолжать неприятную тему, перевел разговор в иную плоскость:
– Успокойся, успокойся… Тебе, к счастью, воду из одного корыта с ними не пить, так что радуйся… Важнее другое: я не верил героям, а вот ты по душе пришелся.
– Ошибочка вышла, – мрачновато отшутился я, – никакой не герой и даже не персонаж.
–?!
Попав в затруднительное положение, титан впервые растерялся.
Не дав ему опомниться, я сказал то, что думал:
– Герои похожи на гангстеров: бегают, убивают всех подряд и сами живут недолго.
– Ну-ну-ну-ну!..
Титан сделал губы гузкой и, похоже, обиделся.
– Извини, забыл, с кем говорю, – улыбнулся я.
– Не надо забывать! – нахмурился титан.
И вернулся к тому, что занимало его:
– Не герой?.. Не свой и не чужой и – в то же время – не лишний, но тот – кто достиг всепроникновения всего в себя и себя во всё?.. Тот, кто осознал реальность как постоянную незавершенность совершенства?.. Тот, кто руководствуется предпочтениями очень высокой степени избирательности?.. Знаешь, а я уже люблю этого незримого бойца линий обороны фронтов нескучной обыденности!.. Люблю!.. Ей право, есть у человека неусыпный страж от одичания, есть!
– Ты мыслишь в соответствии со своим статусом, и по-другому, наверное, не можешь, – остановил я поток сознания титана, – будь проще: мы имеем дело с феноменом голоса.
И нарвался на усмешку:
– А-а-а, вон оно что!.. Сыт по горло голосами, сыт настолько, что из ушей прет!..
На этот раз желчью начал исходить титан.
Он, видимо, не хотел слушать.
И, чтобы достучаться до него, пришлось уточнить:
– Я – голос молчания моего второго «я».
И достучался.
Некоторое время подумав, титан грамотно расставил контрапункты:
– Умение слушать молчаливую работу своего внутреннего голоса – уже культура. Культура самоисследования самоизменений. Мы, полагаю, имели дело с сокровенным человеком; он – сокровенный человек – всегда найдет время додумать свои мысли и ответить на свои вопросы. Я, как ты понимаешь, не просто молчание, а молчание, считай, еще дочеловека, и знаю: чтобы понять себя, надо подняться над собой и перерасти собственные пределы. Других способов преодоления своей оппозиции к времени нет.
И, легко вскинув, удобнее устроил на плечах свод небес.
Неожиданно подмигнув, вернулся к тому, с чего мы начали:
– Ну что, выдюжил?..
– Без внешней помощи не смог бы, – сдержанно улыбнулся я.
– Извини, мало к тому причастен, – заметил титан.
– Еще бы, мы же – большие скромники! – поддел его я.
– Отнюдь, великан – он и в яме великан, а карлик – и на горе карлик, – отбился титан.
И объяснил подлинную причину своего прихода:
– Ищу сменщика, вот и проверяю ресурсы прочности человека. Человек меня придумал, человек меня и сменит: представления о мире, брат, изменились, а вот сущностные вопросы человеческого бытия – нет…
И, уже уходя, подарил метафору:
– Кто изведал тоску, тот, бывает, находит средство от разлуки, кто излечил себя разлукой, тот, случается, соединяет миры.
И, играючи вскинув, устроил на себе свод небес.
Поведя плечами, уложил удобнее свой, – неимоверной тяжести, – груз.
Облегченно вздохнув, поблагодарил:
– Спасибо за прикосновение: мне на вечность вперед легче стало!
Слова титана прозвучали как песня.
Лучшая песня, которую мне приходилось слышать до этого.
…За окном, в оттаявшей от раннего морозца лужице, отражались солнце и небо.
На миг вода показалась небом.
Небо – водой.
И пусть между ними не смеялось и не кувыркалось солнце, так знакомо и приятно закружилась голова: возвращалось до боли знакомое – щемящее – чувство.
Боже!..
Есть ли что прекраснее на свете, чем щемящее чувство радости быть в дороге?!
Москва – Астрахань – Москва, август – ноябрь 1999 г.,
октябрь 2012 г.
