Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями
– Я знал одного Билла Билокси из Мемфиса, – заметил я.
– Это его двоюродный брат. Я узнала всю историю его семьи, пока он жил у нас. Он подарил мне алюминиевую клюшку, которой я до сих пор пользуюсь.
Музыка внизу стихла: началась церемония, и теперь в комнату из окна доплывал звук длинного заздравного тоста, то и дело прерываемого одобрительными возгласами «Ура-а-а!», после которого ударил джаз, и начались танцы.
– А мы все-таки стареем, – сказала Дэйзи. – Если бы мы были молодыми, мы бы сейчас все подскочили и начали танцевать.
– Вспомни Билокси, – предупредила ее Джордан. – Где ты с ним познакомился, Том?
– С кем? С Билокси? – Он начал усиленно напрягать память. – Я его не знаю. Это был какой-то друг Дэйзи.
– Никакой он мне не друг, – ответила она. – Я никогда его раньше не видела. Он приехал к нам на частном автомобиле.
– Но ведь он говорил, что знает тебя. Говорил, что рос в Луисвилле. Эйса Бэрд привел его в последнюю минуту и спросил, не найдется ли у нас места для него.
Джордан улыбнулась. – Скорее всего, это был просто бродяга, живущий за чужой счет и ищущий, кто его бы приютил. Он сказал мне, что он был руководителем вашего потока в Йеле.
Мы с Томом удивленно переглянулись.
– Билокси??
Во-первых, у нас не было никакого руководителя…
Нога Гэтсби отбила короткий, нервный такт, и Том вдруг глянул на него.
– Кстати, мистер Гэтсби, как я понимаю, вы – выпускник Оксфорда.
– Не совсем.
– О, да, я понимаю: вы ходили в Оксфорд на лекции.
– Да, я ходил на лекции.
Пауза. Потом голосом, полным оскорбительного недоверия, Том произнес:
– Значит, вы должны были ходить туда примерно в то время, когда Билокси уехал в Нью-Хэйвен.
Еще одна пауза. В дверь постучал и тотчас вошел официант с покрошенной мятой и льдом, но тишина не прервалась ни после его «благодарствуйте», ни после того, как он тихо закрыл за собой дверь. Эту невероятной важности деталь нужно было, наконец, прояснить.
– Я уже сказал вам, что я ходил туда на лекции, – сказал Гэтсби.
– Я это услышал, но мне хотелось бы знать, когда.
– В тысяча девятьсот девятнадцатом году. Я пробыл там всего пять месяцев. Именно поэтому я не могу назвать себя выпускником Оксфорда.
Том оглянулся вокруг, чтобы увидеть, отражается ли на наших лицах его недоверие. Но глаза всех нас были устремлены на Гэтсби.
– Такая возможность была предоставлена некоторым офицерам после Перемирия, – продолжал он. – Мы могли ходить на лекции в любой университет Англии или Франции.
Мне захотелось встать и похлопать его по плечу. Это был еще один случай воскрешения моей полной веры в него, какие у меня неоднократно были раньше.
Дэйзи встала и, слегка улыбаясь, подошла к столу.
– Открой виски, Том, – приказала она, – и я сделаю тебе мятный джулеп. Тогда ты не будешь казаться самому себе таким глупым… Смотри на мяту!
– Нет, минуточку! – рявкнул Том. – Я хочу задать мистеру Гэтсби еще один вопрос.
– Задавайте, – сказал вежливо Гэтсби.
– Что за скандал вы постоянно пытаетесь устроить в моем доме?
Наконец, они могли играть в открытую, и Гэтсби был доволен.
– Он не устраивает никакого скандала, – сказал Дэйзи, в отчаянии глядя то на одного, то на другого. – Скандал устраиваешь ты. Пожалуйста, держи себя хоть немножечко в руках.
– Держать себя в руках! – повторил Том скептически. – Может быть, самая последняя из новомодных манер предписывает сидеть смирно и наблюдать, как Мистер Никто из Ниоткуда ударяет за твоей женой. Но если ты хочешь, чтобы это делал я, тогда уволь… В нынешние времена все начинается с насмешек над семейной жизнью и институтом семьи, а заканчивается отбрасыванием всех условностей и смешанными браками между черными и белыми.
Возбужденный от своей страстной, но бессвязной речи, он мнил себя стоящим в одиночестве на последнем рубеже цивилизации.
– Мы все здесь белые, – тихо произнесла Джордан.
– Я знаю: я не очень популярен. – Я не устраиваю больших вечеринок. В современном мире, как я понимаю, нужно превратить свой дом в свинарник, чтобы заиметь хоть каких-то друзей.
Несмотря на то, что он злил меня, как и всех нас, своими речами, я еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, каждый раз, когда он открывал рот, – настолько полным было превращение распутника в чопорного моралиста.
– Я должен кое-что сообщить тебе, старик, – начал Гэтсби. Но Дэйзи догадалась о его намерении.
– Прошу тебя, не надо! – прервала она беспомощно. – Давайте все поедем домой! Почему бы нам всем вместе не поехать домой?
– Хорошая мысль! – я встал. – Пошли, Том. Пить уже никто не хочет.
– Я хочу узнать, что мистер Гэтсби должен мне сообщить.
– Твоя жена не любит тебя, – сказал Гэтсби. Она никогда тебя не любила. Она любит меня.
– Да ты, с ума сошел! – воскликнул Том машинально.
Гэтсби вскочил, весь дрожа от возбуждения.
– Она никогда не любила тебя, ты слышишь? – Она вышла замуж за тебя только потому, что я был беден и она устала ждать меня. Эта была страшная ошибка, но в своем сердце она никогда не любила никого, кроме меня!
На этих словах мы с Джордан попытались уйти, но Том с Гэтсби настаивали на том, чтобы мы остались, соревнуясь друг с другом в своей настойчивости так, будто ни тому, ни другому нечего скрывать, и они дарят нам привилегию разделить с ними их эмоции.
– Дэйзи, присядь, – голос Тома безуспешно пытался нащупать отеческую тональность. – Что происходит? Я хочу узнать все об этом.
– Я уже сказал тебе, что происходит, – сказал Гэтсби. И происходит это уже пять лет, а ты и не знал.
Том резко повернулся к Дэйзи.
– Ты что, видишься с этим типом уже пять лет?
– Мы как раз не виделись пять лет, – сказал Гэтсби. – Не имели возможности встречаться. Но оба любили друг друга все это время, старик, а ты и не знал.
– И что, это все?? – Том постучал своими толстыми пальцами друг о друга, как духовник, и откинулся на своем стуле.
– Нет, ты точно сумасшедший! – он разразился смехом. – Я не могу говорить о том, что было пять лет назад, потому что я еще не знал Дэйзи тогда, но я решительно не могу себе представить, как ты мог подойти хотя бы за милю к ней, если только не приносил продукты через вход для прислуги. Но все остальное – мерзкая ложь. Дэйзи любила меня, когда выходила за меня замуж, и сейчас она любит меня.
– Нет, не любит, – сказал Гэтсби, качая головой.
– Правда, любит! Просто иногда ей в голову приходят глупые мысли и тогда она не знает, что делает. Он кивнул головой понимающе. – А кроме того, я тоже люблю Дэйзи. Время от времени бывает так, что я загуляю, как дурак, но я всегда возвращаюсь, и в сердце моем я люблю ее постоянно.
– Ты мне отвратителен, – сказала Дэйзи. Она повернулась ко мне, и голос ее, понизившись на октаву, заполнил комнату леденящим презрением: – А знаешь, почему мы уехали из Чикаго? Удивительно, как они тебя еще не посвятили в историю с этим маленьким загулом.
Гэтсби подошел к ней и стал рядом.
– Дэйзи, это уже все в прошлом, – сказал он серьезным тоном. – Теперь это уже не имеет никакого значения. Просто скажи ему правду – что ты его никогда не любила, и все это будет стерто из памяти навсегда.
Она посмотрела на него невидящим взглядом. – Как? Как я могла вообще полюбить его?
– Ты никогда не любила его.
Нерешительность овладела ею. Она посмотрела на нас с Джордан; в ее взгляде была какая-то мольба, будто она поняла, наконец, что делает, чем создала у нас впечатление, будто она никогда и не думала что-либо делать вообще. Но теперь этот шаг был сделан. Отступать назад было уже слишком поздно.
– Я никогда не любила его, – сказала она с ощутимой неохотой в голосе.
– Что, даже в Капиолани? – вдруг спросил Том.
– Даже там.
Из танцевального зала внизу на волнах горячего воздуха доплывали к нам приглушенные и удушающие аккорды музыки.
– И даже в тот день, когда я нес тебя на руках из ресторана «Панч-Баул», чтобы ты не намочила твои туфли? Какая-то хриплая нежность звучала в его голосе… – Дэйзи?
– Прошу тебя, не надо! – Голос ее звучал холодно, но озлобленности в нем уже не было. Она посмотрела на Гэтсби. – Слушай, Джей – сказала она, но ее рука дрожала, когда она пыталась зажечь сигарету. Вдруг она бросила сигарету вместе с горящей спичкой на ковер.
– Знаешь, ты слишком многого хочешь! – воскликнула она, обращаясь к Гэтсби. – Я люблю тебя сейчас: разве этого не достаточно? Стереть прошлое я не могу.
Она начала рыдать беспомощно:
– Да, я любила его когда-то, но я любила и тебя тоже.
Глаза Гэтсби открывались и закрывались попеременно.
– Ты любила и меня тоже? – повторил он.
– И даже это ложь, – сказал Том беспощадным тоном. – Она не знала, что ты жив. К тому же, есть вещи, которые происходили только между Дэйзи и мной, о которых ты никогда не узнаешь, те моменты, которые ни один из нас двоих никогда не сможет забыть.
Эти слова, казалось, вгрызались в Гэтсби физически.
– Я хочу поговорить с Дэйзи наедине, – потребовал он. – Она слишком возбуждена сейчас…
– И даже наедине я не смогу сказать, что никогда не любила Тома, – призналась она скорбным голосом. – Это была бы неправда.
– Конечно, неправда, – согласился Том.
Она повернулась к своему мужу.
– Как будто для тебя это когда-либо имело значение! – сказала она.
– Конечно, имеет! С этих пор я буду лучше заботиться о тебе.
– Ты не понимаешь, – сказал Гэтсби на грани паники. – Ты больше не будешь вообще о ней заботиться.
– Не буду?? – Том широко открыл глаза и засмеялся. Теперь он мог позволить себе держать себя в руках. – Почему вдруг?
– Дэйзи уходит от тебя.
– Глупости.
– Да, я ухожу, – произнесла она с явным усилием.
– Она не может уйти от меня! Слова Тома вдруг превратились в дубинку, которой он нещадно колотил Гэтсби. – И уж точно не может уйти к заурядному жулику, которому нужно украсть кольцо, чтобы потом надеть на ее палец.
– Нет, это невыносимо! – воскликнула Дэйзи. – Прошу, давайте выйдем отсюда!
– Ведь кто ты такой на самом деле? – продолжал Том. – Ты – один из той шайки, которая околачивается вокруг Майера Вольфсхайма, насколько мне стало известно. Я уже провел небольшое расследование о твоих делах, и завтра намерен проводить его дальше.
– Что ж, проводи, если хочешь, старина, – невозмутимо сказал Гэтсби.
– Я уже раскопал, что за «аптеки» у тебя были. Повернувшись к нам, он начал быстро говорить: – Они с этим Вольфсхаймом скупили множество аптекарских магазинчиков в переулках здесь и в Чикаго и торговали пшеничным спиртом из-под прилавка. И это только один из его маленьких трюков. Я принял его за бутлеггера в самый первый раз, когда увидел его, и не очень далек был от истины.
– Ну, и что с того? – вежливо сказал Гэтсби. – Как я понимаю, твоему другу Вальтеру Чейзу гордость не помешала заняться тем же.
– Ты бросил его в трудном положении, не так ли? Из-за тебя он попал в тюрьму на месяц в Нью-Джерси. Послушал бы ты, что говорит Вальтер насчет тебя!
– Он пришел к нам полным банкротом. Он был очень рад подзаработать немного деньжат, старик.
– Не называй меня «старик»! – закричал Том. Гэтсби ничего не ответил. – Вальтер мог посадить тебя еще и за организацию внеипподромных тотализаторов, но Вольфсхайм угрозами закрыл ему рот.
То незнакомое, но при этом узнаваемое выражение вновь появилось на лице Гэтсби.
– Махинации с аптеками – это было так, по мелочи, – медленно продолжал Том. – Сейчас ты закрутил что-то такое, о чем Вальтер мне даже побоялся рассказать.
Я посмотрел на Дэйзи, которая в ужасе смотрела то на Гэтсби, то на своего мужа, и на Джордан, которая начала балансировать свой невидимый, но поглощающий внимание предмет на кончике своего подбородка. Затем я снова посмотрел на Гэтсби – и был шокирован выражением его лица. Он выглядел – и я это говорю с полным презрением ко всем клеветническим сплетням на вечеринках в его саду, – именно так, как будто он мог бы сейчас «убить человека». По крайней мере, какое-то мгновение выражение на его лице точно соответствовало этому фантастическому описанию.
Оно прошло, после чего он начал возбужденно говорить что-то Дэйзи, отрицая все сказанное о нем, защищая свое имя от обвинений, которые даже не были ему предъявлены. Но с каждым его словом она все больше и больше погружалась в себя, поэтому он оставил это бесполезное занятие, и только умершая мечта продолжала бороться в нем, пытаясь прикоснуться к тому, что перестало уже быть прикасаемым, грустно, но настойчиво пытаясь тянуться к умолкшему для нее навсегда голосу на другой стороне комнаты, пока вечер завершал свой бег.
Этот голос опять выразил просьбу уйти.
– Прошу тебя, Том! Я не могу это больше терпеть.
По ее испуганным глазам было видно, что все ее намерения, вся ее смелость, какие у нее были, исчезли, как дым.
– Вы вдвоем поедете домой, Дэйзи, – сказал Том. – В машине мистера Гэтсби.
Она посмотрела на Тома, теперь уже встревоженно, но он настаивал на своем с великодушным презрением.
– Езжайте! Он не будет досаждать тебе. Я думаю, он понимает уже, что его самонадеянный маленький флирт окончен.
Они уехали, не проронив ни слова; от них избавились; они стали никому не нужными, одинокими, как привидения, лишившись даже нашего сожаления.
Через мгновение Том встал и начал заворачивать неоткрытую бутылку виски в полотенце.
– Кто-нибудь хочет выпить? Джордан?… Ник?
Я ничего не ответил.
– Ник? – повторил он.
– Что?
– Хочешь выпить?
Нет… Я только что вспомнил, что сегодня у меня день рождения.
Мне стукнуло тридцать. Передо мной простирался зловещий, полный опасностей участок пути под названием «Новое десятилетие».
Было семь часов вечера, когда мы сели в кабриолет с ним и поехали в сторону Лонг-Айленда. Том говорил без умолку, ликовал и смеялся, но голос его был так же далек от нас с Джордан, как гул толпы на тротуаре или грохот машин над нами по надземке. Человеческое сочувствие имеет свои границы, и мы рады были возможности оставить все их трагические ссоры позади вместе с городскими огнями. Тридцать лет – порог, за которым скрывается десятилетие одиночества, редеющий список холостяков, с которыми можно еще познакомиться, редеющий поток энтузиазма, редеющие волосы. Но со мной рядом была Джордан, которая, в отличие от Дэйзи, была достаточно мудра для того, чтобы не тащить с собой давно забытые мечты из десятилетия в десятилетие. Когда мы проезжали по темному мосту, ее усталое лицо медленно склонилось на плечо моего пиджака, и этот страшный гром от исполнившегося тридцатилетия растворился в воздухе от ободряющего ощущения ее держащейся за меня руки.
Так мы ехали в прохладных сумерках к месту смерти.
Молодой грек по имени Михаэлис, владелец кофейной по соседству с зольными кучами, выступал как главный свидетель на дознании. Он проспал всю дневную жару и вышел на улицу только после пяти вечера, пришел в гараж и увидел в конторе больного Джорджа Уилсона, по-настоящему больного; он был бледен, как волосы, которые на его голове, и весь дрожал. Михаэлис посоветовал ему лечь в постель, но Уилсон отказался, сказав, что он потеряет много выручки, если ляжет. Пока его сосед пытался убедить его прилечь, сверху раздался сильный грохот.
– Я запер наверху мою жену, – спокойно объяснил Уилсон. – Она будет сидеть там до послезавтра, когда мы съедем отсюда.
Михаэлис был поражен, услышав это; они были добрыми соседями четыре года, и за все это время Уилсон не выказал ни малейшего признака того, что он способен на такой поступок. В целом это был один из тех затравленных, опустивших руки мужчин, которые плывут по течению: когда он не работал, он сидел на стуле в дверях и молча наблюдал за пешеходами и машинами, курсирующими по дороге. Когда кто-то заговаривал с ним, он неизменно улыбался в ответ приятной, бесцветной улыбкой. Он принадлежал своей жене, а не самому себе.
Поэтому, вполне естественно, Михаэлис попытался выяснить, что случилось, но Уилсон не отвечал ни слова; вместо этого он начал любопытствующе и подозрительно поглядывать на своего посетителя и спрашивать его, что тот делал в такое-то время в такие-то дни. Когда Михаэлису это уже порядком надоело, мимо двери в сторону его ресторана прошли какие-то рабочие, и он воспользовался случаем, чтобы ускользнуть, думая вернуться позже. Но он больше не вернулся. Почему не вернулся? Потому что забыл. Просто забыл. Когда он снова вышел на улицу, где-то сразу после семи, он вспомнил об этом разговоре с Уилсоном, когда услышал голос миссис Уилсон, громкий и сердитый, внизу в гараже.
– Избей меня! – услышал он ее крик. – Повали меня на пол и избей, ну, давай, мерзкий и презренный трус!
Через мгновение она уже выбежала во тьму сумерек, маша руками и крича, и еще до того, как он успел выйти из двери, все было кончено.
«Машина смерти», как назвали ее газеты, не остановилась; она показалась из сгущающейся тьмы, притормозила в трагической нерешительности и потом исчезла за поворотом. Михаэлис не рассмотрел даже ее цвета: он сказал первому полицейскому, что она была светло-зеленой. Вторая машина, которая двигалась в сторону Нью-Йорка, остановилась через сотню ярдов, и ее водитель подбежал к месту, где Миртл Уилсон, лишенная жизни насильственным образом, стояла на коленях в дорожной пыли, смешивая свою темную, густую кровь с пылью.
Михаэлис с этим водителем первыми подошли к ней, но, когда они разорвали на ней блузку, еще влажную от пота, они увидели, что ее левая грудь свободно болталась, так что не было уже необходимости прислушиваться к биению сердца под ней. Рот ее был широко раскрыт и разорван в уголках так, будто не смог выдержать напора вышедшей через него той огромной жизненности, которую она хранила в себе так долго.
Мы заметили три или четыре автомобиля и толпу еще за несколько миль.
– Авария! – сказал Том. – Это хорошо. У Уилсона будет, наконец, небольшая работа.
Он притомозил, но все еще без намерения останавливаться, пока мы не подъехали ближе и притихшие, напряженные лица стоящих в дверях гаража людей не заставили его машинально нажать на тормоз.
– Мы только посмотрим, – сказал он неуверенно. – Одним глазом.
Теперь я четко слышал глухой, завывающий звук, который доносился непрерывно из гаража, звук, который, когда мы вышли из машины и подошли к двери, оказался причитанием «О, Боже мой!», повторяемым снова и снова с придыханием и стоном.
– Здесь произошло что-то страшное, – сказал Том взволнованно.
Он приподнялся на цыпочках и заглянул поверх толпы в гараж, освещенный только желтым светом лампочки в качающемся проволочном абажуре под потолком. Потом он издал резкий гортанный звук и, раздвигая толпу своими сильными руками, прошел вперед.
Круг людей за ним снова сомкнулся с прошедшим по толпе журящим ропотом; это было за минуту до того, как я смог вообще что-то рассмотреть. Потом вновь прибывшие смяли эту линию и нас с Джордан внезапно втолкнули внутрь.
Тело Миртл Уилсон, замотанное в одно одеяло, а потом еще в одно одеяло, как будто ей было холодно в эту жаркую ночь, лежало на верстаке у стены, и Том стоял спиной к нам, склонившись над ним неподвижно. Рядом с ним стоял полицейский, подъехавший на мотоцикле, который, смахивая пот, записывал в маленькую книжечку фамилии, то и дело исправляя записанное. Поначалу я не мог определить, откуда доносились эти громкие стоны и причитания, разносившиеся гулким эхом по пустому гаражу, но потом я увидел Уилсона, который стоял на пороге своей конторы, качаясь взад и вперед и держась обеими руками за косяки двери. Какой-то человек говорил ему что-то тихим голосом и норовил время от времени положить руку на его плечо, но Уилсон ничего не слышал и не видел. Его глаза медленно опускались от качающейся лампочки на потоке к верстаку с телом у стены и затем резко поднимались снова к свету; он непрерывно издавал громкий, жуткий вой:
– О, Бо-оже мо-ой! О, Бо-оже мо-ой! О, Бо-оже! О, Бо-оже мо-ой!
Вдруг Том резко поднял голову и, осмотрев гараж стеклянными глазами, пробормотал что-то невнятное полицейскому.
– М-а-в-говорил полицейский, – о…
– Нет, «р», – поправили его, – М-а-в-р-о…
– Да ответьте же мне! – прошептал Том раздраженно.
– «р», – произносил полицейский, – «о»…
– «г»…
– «г». – Он поднял голову, когда широкая ладонь Тома вдруг резко опустилась на его плечо. – Что вам нужно, гражданин?
– Что здесь случилось? Это все, что я хочу знать.
– Автомобиль сбил ее. Мгновенная смерть.
– Мгновенная смерть, – повторил Том, глядя перед собой немигающими глазами.
– Она выбежала на дорогу. Сукин сын даже не остановился.
– Было две машины, – сказал Михаэлис. – Одна подъезжала, одна отъезжала: понимаете?
– Отъезжала в какую сторону? – спросил полицейский заинтересованно.
– Машины ехали в противоположные стороны. – Она… – его рука поднялась было, чтобы показать в сторону одеял, но замерла на полпути и снова опустилась, – она выбежала на дорогу, и та, что ехала из Нью-Йорка, сбила ее на скорости тридцать или сорок миль в час.
– Как называется это место, где мы сейчас находимся? – спросил полицейский.
– У него нет названия.
Подошел бледный, хорошо одетый негр.
– Это была желтая машина, – сказал он. – Большая желтая машина. Новая.
– Очевидец аварии? – спросил полицейский.
– Нет, но эта машина обогнала меня дальше по дороге на скорости точно больше сорока. Выжимала пятьдесят, а то и все шестьдесят.
– Подойдите сюда; скажите свою фамилию и имя. Да подождите! Я хочу услышать, как его зовут.
Некоторые слова этого разговора, должно быть, дошли до Уилсона, который стоял и раскачивался в дверях конторы, так как в его причитаниях появилась новая тема:
– Мне не нужно говорить, что это была за машина! Я знаю, что это была за машина!
Наблюдая за Томом, я увидел, как напрягся под плащом комок мышц на его лопатке. Он быстро подошел к Уилсону и, став перед ним, крепко схватил его за запястья.
– Тебе надо взять себя в руки, – сказал он грубым, но успокаювающим голосом.
Взгляд Уилсона упал на Тома; он встал на цыпочки и упал бы на колени, если бы Том не удержал его в вертикальном положении.
– Послушай, – сказал Том, слегка потрясая его. – Я прибыл сюда всего минуту назад, из Нью-Йорка. Я пригнал тебе тот кабриолет, о котором мы говорили. Та желтая машина, которую я вел сегодня днем, была не моя: ты слышишь? Я не видел ее весь вечер.
Только негр и я находились достаточно близко, чтобы услышать то, что он сказал, но полицейский уловил что-то в тоне голоса и посмотрел в нашу сторону свирепым взглядом.
– О чем это вы там говорите? – спросил он.
– Я его друг. Том повернул голову, продолжая при этом крепко удерживать Уилсона руками. – Он говорит, что знает машину, которая сбила ее… Это была желтая машина.
Какой-то неясный импульс заставил полицейского посмотреть подозрительно на Тома.
– А какого цвета ваша машина?
– Моя машина голубая, купе-кабриолет.
– Мы приехали прямо из Нью-Йорка, – сказал я.
Тот, кто ехал позади нас, подтвердил это, и полицейский отвернулся.
– Итак, повторите, пожалуйста, еще раз, как правильно пишется ваше имя…
Взяв Уилсона под мышку, как куклу, Том внес его в контору, посадил на стул и вернулся.
– Кто-нибудь подойдет сюда, чтобы посидеть с ним? – властным тоном отчеканил он. Под действием его взгляда двое, стоявшие ближе всего к нему, переглянулись и неохотно вошли в комнату. Том захлопнул за ними дверь и сошел с единственной ступеньки, избегая смотреть на стол. Проходя мимо меня, он шепнул: «Выходим отсюда!»
Смущенно идя за ним, пролагавшим нам путь своими властными руками, мы пробирались сквозь все еще стоящую толпу; прошли мимо запоздалого доктора с кейсом в руке, за которым послали полчаса назад, на что-то еще пытаясь надеяться.
Том вел машину медленно, пока мы не повернули за поворот, после чего он резко нажал на газ, и кабриолет рванул по дороге во тьму ночи. Через какое-то время я услышал сдавленное хриплое всхлипывание и увидел, что по его лицу текут слезы.
– Чертов трус! – выл он. – Даже не остановил машину.
Дом Бьюкененов внезапно появился из-за темных шелестящих деревьев и поплыл в нашу сторону. Том остановился у крыльца и посмотрел на второй этаж, на котором два окна сияли светом за вьющимся виноградом.
– Дэйзи дома, – сказал он. Когда мы вышли из машины, он глянул на меня и слегка поморщился.
– Мне следовало бы высадить тебя в Уэст-Эгге, Ник. Сегодня вечером мы ничего уже делать не сможем.
С ним произошла перемена, и говорил он теперь серьезно и с твердой решительностью. Пока мы шли к крыльцу дома по залитому лунным светом гравию, он в нескольких коротких фразах обрисовал нам, как выйдет из сложившейся ситуации.
– Я вызову такси, и оно отвезет вас домой, а пока вы будете его ждать, вам с Джордан лучше пойти на кухню и заказать ужин, если хотите, конечно. Он открыл дверь. – Входите.
– Нет, спасибо. Но я буду благодарен, если ты вызовешь мне такси. – Я подожду снаружи.
Джордан ладонью коснулась моей руки.
– Ты что, не войдешь в дом, Ник?
– Нет, спасибо.
Я чувствовал себя немного уставшим и хотел побыть один. Но Джордан задержалась у двери еще на мгновение.
– Но ведь еще только половина десятого, – сказала она.
Я скорее бы застрелился, чем вошел бы в дом; я устал от них от всех за целый день, и внезапно в эти «все» вошла также и Джордан. Она, должно быть, что-то подобное уловила в моем выражении лица, так как резко повернулась и взбежала по ступенькам крыльца в дом. Несколько минут я сидел, охватив голову руками, пока не услышал, как внутри дома дворецкий берет телефонную трубку и вызывает такси. Потом я побрел по дорожке в сторону от дома, решив подождать у ворот.
Не прошел я и двадцати ярдов, как услышал мое имя, и на дорожку из кустов вышел Гэтсби. Должно быть, к тому моменту я был уже на пределе своих сил, так как не мог думать ни о чем, кроме как о том, как ярок его розовый костюм в лунном свете.
– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался я.
– Просто стою здесь, старик.
Занятие это казалось каким-то недостойным, с какой стороны на него ни посмотри. Кто его знает, может, он готовится ограбить дом через минуту; я не удивился бы, если бы увидел в темных кустах за его спиной зловещие лица, лица «людей Вольфсхайма».
– Ты видел какое-нибудь происшествие на дороге? – спросил он через минуту.
– Видел.
Он выдержал паузу.
– Сбили насмерть?
– Да.
– Я так и думал; я сказал Дэйзи об этом. Это лучше, что все произошло внезапно. Она перенесла шок довольно хорошо.
Он говорил так, будто реакция Дэйзи – единственное, что имело значение.
– Я пришел в Уэст-Эгг по боковой дороге, – продолжал он, – а машину оставил в гараже. Я не думаю, чтобы нас кто-нибудь заметил, но, конечно же, я не могу быть уверен на все сто.
К этому моменту он стал мне уже настолько противен, что я не счел необходимым даже сказать ему, что он неправ.
– Кто была эта женщина? – спросил он.
– Ее фамилия была Уилсон. Ее муж – владелец гаража. Как, черт возьми, это вообще произошло?
– Я пытался вывернуть руль в сторону, но… – он замялся, и в тот же миг мне все стало ясно.
– Дэйзи была за рулем?
– Да, – сказал он через мгновение, – но я, конечно же, возьму все на себя. Понимаешь, когда мы выехали из Нью-Йорка, она была очень взволнована и подумала, что вождение ее успокоит, а эта женщина выскочила прямо на нас как раз в тот момент, когда мимо нас проезжала другая машина, ехавшая в противоположную сторону. Все произошло за минуту, но у меня сложилось впечатление, что она хотела поговорить с нами; наверно, приняла нас за каких-то своих знакомых. Сначала Дэйзи сделала маневр от нее в сторону проезжавшей мимо машины, но потом не выдержала и крутнула руль обратно. В ту секунду, когда я дотянулся до руля, я почувствовал страшный удар: от такого удара она должна была скончаться на месте.
– Он разорвал ее на куски…
– Не надо подробностей, старик. – Он содрогнулся. – Потом Дэйзи нажала на газ. Я пытался показать ей, как остановиться, но она не смогла, поэтому я нажал на аварийный тормоз. После этого она упала мне на колени, и я повел машину дальше.
– Завтра с ней будет все хорошо, – сказал он через время. – Я просто подожду здесь, чтобы увидеть, будет ли он пытаться донимать ее по поводу этой неприятности сегодня вечером. Она заперлась в своей комнате, и если он попытается применить насилие, она будет включать и выключать свет, чтобы дать мне сигнал.
– Он не прикоснется к ней, – сказал я. – Он не думает о ней.
– Я ему не верю, старик.
– Как долго ты собираешься ждать?
– Всю ночь, если потребуется. – По крайней мере, пока они не лягут спать.
Внезапно вся эта ситуация представилась мне с другой стороны. Что, если Том узнает, что Дэйзи была за рулем? Он может увидеть в этом какую-то связь – да и в принципе может увидеть в этом что угодно. Я посмотрел в сторону дома; внизу, на первом этаже, светились два или три окна, и розовое свечение исходило из комнаты Дэйзи на втором этаже.
– Подожди меня здесь, – сказал я. – Я гляну, есть ли там какое-нибудь движение.
Я вернулся к дому по краю газона, мягко перешел по гравию дорожки на другую сторону и подошел на цыпочках к ступенькам веранды. Шторы в гостиной были раздвинуты, и я увидел, что комната пуста. Перейдя по веранде, на которой мы обедали в тот июньский вечер три месяца назад, я подошел к маленькому прямоугольнику света, который, как я понял, шел из окна буфетной. Штора была закрыта, но я нашел щель у самого подоконника.
Дэйзи и Том сидели друг напротив друга за кухонным столом; между ними на столе стояло блюдо с холодным цыпленком и две бутылки эля. Он сосредоточенно говорил ей что-то через стол, и от серьезности произносимого его рука машинально опускалась на ее руку и покрывала ее. Время от времени она поднимала на него глаза и кивала в согласии.
Они не были счастливы, и никто из них не прикоснулся ни разу ни к цыпленку, ни к элю, и все же назвать их несчастными тоже было трудно. Во всей этой сцене безошибочно улавливалась атмосфера естественной близости, и любой, глядя на них, сказал бы, что они о чем-то договариваются между собой.
Когда я на цыпочках отошел от веранды, я услышал, как мое такси нащупывает путь к дому по темной дороге. Гэтсби ожидал меня на том же месте, где я оставил его.
– Там наверху все тихо? – спросил он тревожно.
– Да, все тихо. – Я выдержал паузу. – Тебе было бы лучше пойти домой и немного поспать.
Он покачал головой.
– Я хочу подождать здесь, пока Дэйзи не пойдет спать. Спокойной ночи, старик.
Он всунул руки в карманы своего пиджака и, отвернувшись от меня, с новым рвением продолжил наблюдать за домом, как будто мое присутствие оскверняло священность его бдения. И я ушел, оставив его стоять там в лунном свете и стеречь пустоту.
