Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

Полная версия

Глава 3

К обеду Розмари с матерью явились лишь в третьем часу. В ресторанном зале было совершенно пусто, и лишь на вытертых до зеркального блеска столах метались причудливые тени – это ветер раскачивал растущие за окном сосны. Двое итальянцев-официантов, оживлённо болтая, заканчивали убирать посуду. Однако, увидев посетительниц, они разом умолкли и на скорую руку сервировали для них облегчённый вариант предусмотренного табльдотом¹⁵ ланча.

– А я на пляже влюбилась, – вдруг заявила Розмари.

– В кого же?

– Ну, сначала – в целую кучу очень милых и симпатичных людей… А затем в одного мужчину.

– И ты с ним говорила?

– Увы, почти нет… Но он очень красив. Рыжие волосы…

Изрядно проголодавшаяся Розмари, не раздумывая, приступила к ланчу.

– Однако он женат, – добавила она с полным ртом. – Обычное дело…

Её мать была её лучшей подругой и в последние годы фактически посвятила свою жизнь тому, чтобы всячески способствовать профессиональному становлению своей дочери. В актёрской среде это не такая уж редкость, однако удивительным было то, что, в отличие от многих других матерей юных дарований, миссис Элси Спирз не искала в этом вознаграждения за собственную не состоявшуюся карьеру. Ей грех было жаловаться на судьбу. За плечами у неё было два вполне благополучных брака, и оба раза, овдовев, она становилась лишь крепче духом. Первый её супруг был кавалерийским офицером, а второй – военным врачом, и надо сказать, что оба они позаботились о том, чтобы в будущем её дочь ни в чём не нуждалась. Воспитав Розмари в строгости, мать тем самым сформировала её характер, однако, целиком и полностью посвятив себя дочери, она взрастила в её душе идеализм. До сих пор идеалом для Розмари была она сама, и на мир её дочь смотрела её глазами. Впрочем, при всём своём простодушии она была надёжно защищена от типичных ошибок юности, и лучше всяких предостережений матери её оберегала собственная интуиция. В свои без малого восемнадцать лет она уже обладала вполне зрелым неприятием всего дешёвого, фальшивого и пошлого. Однако когда к Розмари неожиданно пришла известность, миссис Спирз решила, что её дочери пора обрести некоторую внутреннюю независимость, и поэтому она бы скорее обрадовалась, нежели огорчилась, если бы этот пламенный, самозабвенный и в то же время на редкость взыскательный идеализм обрёл более подходящий объект для поклонения.

– Так значит, тебе здесь нравится? – спросила она.

– Я думаю, что было бы неплохо познакомиться с этими людьми… Ну, с теми, которые мне понравились, конечно. Потому что на пляже были ещё и другие, но они просто ужас! Они меня узнали. Увы, мама, как бы далеко мы с вами ни уехали, в любом уголке мира найдутся люди, смотревшие «Папину дочку»!

Подождав, пока уляжется этот порыв детского самолюбования, Миссис Спирз как бы вскользь спросила:

– Кстати, когда же ты намерена повидаться с Эрлом Брэди?

– Думаю, мы можем съездить к нему даже сегодня. Если, конечно, вы не устали, мама.

– А что если ты отправишься к нему одна, без меня?

– Тогда лучше подождать до завтра.

– А я считаю, что ты и сама отлично справишься. Здесь недалеко. Или ты не говоришь по-французски?

– Ах, мама, честно говоря, мне сегодня совсем не хочется никуда ехать…

– Ладно. Можно поехать и в любой другой день. Но имей в виду: пока мы здесь, ты просто обязана с ним встретиться!

– Хорошо, мама.

После ланча их обеих вдруг одолела та странная хандра, которая нередко донимает американцев за границей, особенно в провинции. Это было отвратительное состояние, когда ничего не хочется делать; когда тишина действует угнетающе, и нет собеседника, который озвучил бы тебе твои собственные мысли! Им казалось, что жизнь здесь остановилась, и их вдруг охватила ностальгия по суете и блеску больших городов.

– Не знаю, как вы, мама, а я думаю, что дольше трёх дней здесь оставаться не стоит, – сказала Розмари, когда они вернулись в номер.

За окном шелестели листья. Сквозь жалюзи в комнату проникали порывы ветра. Жара, наконец, мало-помалу стала спадать.

– А как же твой курортный роман?

– Ах, мама, неужели вы не понимаете, что мне не нужен никто, кроме вас?!

В вестибюле Розмари случайно столкнулась с месье Госсом-старшим и, воспользовавшись случаем, узнала у него расписание местных поездов. Скучавший у конторки консьерж¹⁶ в светло-коричневой форме принялся было раздевать её взглядом, но тут же опомнился и скромно опустил глаза. Автобус, которым она добиралась на станцию, оказался почти пустым. Её попутчиками были лишь двое официантов, которые при её появлении почтительно замолчали и потом за всю дорогу так и не проронили ни слова. Ей хотелось сказать им: «Не стесняйтесь! Бросьте все эти глупые игры, ведь вы нисколько мне не мешаете!»

В купе первого класса¹⁷ было душно. Повсюду мелькали красочные рекламы железнодорожных компаний: где-то рядом с Арлем¹⁸ – Пон-дю-Гар¹⁹, а ещё – амфитеатр в Оранже²⁰, зимний спорт в Шамони²¹… Каким же заманчивым всё это казалось по сравнению с бесконечно тянущимся за окном бесцветным морем! В отличие от американских поездов, которые были, казалось, пришельцами из иных миров, где и понятия о скорости совершенно иные, и потому презирали всё, что движется менее стремительно, чем они сами, в том числе собственных пассажиров, здешние поезда были неотъемлемой частью той земли, по которой они двигались. Своим дыханием они сдували пыль с пальмовых листьев, а оставшаяся от сгоревшего в их огненных недрах топлива зола шла на удобрение окрестных садов. Вдоль железной дороги росли цветы, и Розмари казалось, что можно, не выходя из поезда, встать и, протянув руку в окно купе, сорвать букет!

Вскоре поезд прибыл в Канны. Выйдя на станцию, она увидела длинный ряд экипажей. Сонные извозчики скучали в ожидании пассажиров. Вдоль набережной выстроились бесчисленные модные лавки, казино и огромные отели. Их сверкавшие холодным металлическим блеском фасады равнодушно взирали на летнее море. Трудно было поверить, что здесь вообще когда-то был «сезон», и чувствительной к веяниям моды Розмари вдруг стало неловко, как будто она запятнала себя причастностью к этому безнадёжно отсталому миру; что скажут люди, узнав, что в это затишье между весельем прошлой зимы и следующей она всё ещё здесь, в то время как где-то далеко, на севере, кипит настоящая жизнь?!

Когда Розмари с флакончиком кокосового масла в руках выходила их аптеки, дорогу ей перешла женщина, которую она сразу же узнала: это была миссис Дайвер. Держа в руках целую охапку диванных подушек, она направлялась к припаркованному неподалёку автомобилю. Вот к ней подбежала, радостно залаяв, чёрная такса, и уснувший было шофёр, вздрогнув, проснулся. Она села в машину. Красивое лицо её было непроницаемо, а дерзкий, но в то же время настороженный взгляд был устремлён в никуда. На ней было короткое ярко-красное платье, обнажавшее загорелые ноги. Волосы у неё были густые и тёмные, с золотистым отливом, делавшим их похожими на шерсть собаки чау²².

До обратного поезда оставалось ещё полчаса, и чтобы скоротать время, Розмари решила зайти в располагавшееся неподалёку, на набережной Круазет²³, Café des Alliés²⁴. Там, под зелёной сенью деревьев, можно было отдохнуть за столиком и послушать оркестр, услаждавший слух воображаемой публики продолжавшим пользоваться популярностью «Карнавалом на Лазурном Берегу»²⁵ и прошлогодними американскими мотивчиками. Она купила для матери Le Temps²⁶ и The Saturday Evening Post²⁷, и теперь, медленно потягивая свой лимонад, читала в американском журнале воспоминания какой-то русской княгини. Объявленные нынче странными условности девяностых годов вдруг показались ей роднее и ближе, чем злободневные заголовки на первой полосе французской газеты. Её вновь охватило то же чувство, что и в отеле. Привыкнув делить на белое и чёрное весь происходящий на этом континенте ежедневный абсурд, она была просто не в силах отыскать здесь для себя что-то стоящее, а потому пришла к выводу, что жизнь во Франции попросту скучна – и пуста! Заунывные мелодии оркестра лишь обостряли это чувство. Они напомнили ей ту музыку, под которую выступают в водевиле акробаты. Оказавшись, наконец, в отеле, она вздохнула с облегчением.

На следующий день её обожжённые солнцем плечи болели так, что о плавании не могло быть и речи. Поэтому они с матерью, изрядно сперва поторговавшись с шофёром, ибо за годы учёбы в Париже Розмари успела узнать цену деньгам, наняли автомобиль и отправились на экскурсию по являющейся дельтой столь многих рек Ривьере²⁸. Их шофёр, настоящий русский боярин времён Ивана Грозного, оказался прирождённым экскурсоводом. Словно разом сдёрнув унылую пелену повседневности, он заставил все эти дышащие славой былых веков названия – Канны, Ницца²⁹, Монте-Карло³⁰ – предстать перед Розмари во всём своём блеске, и вот уже перед её мысленным взором величественной походкой шествовали окружённые многочисленной свитой французские короли, во время оно приезжавшие сюда и пировать и умирать, раджи³¹ в причудливых одеждах осыпали заморскими сокровищами английских балерин, а русские князья, потеряв счёт дням и ночам, бражничали по три недели кряду, и столы в ресторанах ломились от чёрной икры… Над побережьем и в самом деле поныне витал русский дух³² – проезжая, они видели русские бакалейные лавки и книжные магазины, когда-то процветавшие, а теперь заколоченные. Десять лет тому назад, в апреле, в связи с окончанием сезона закрыли православную церковь³³, а в погребах оставалось ждать столь любимое русскими сладкое шампанское. «Через год мы вернёмся», – обещали тогда они, однако судьба распорядилась иначе. Никому из них так и не суждено было побывать здесь снова.³⁴

В отель возвращались уже под вечер, и Розмари любовалась морем. В часы заката оно сверкало тысячью самых неожиданных красок и вдруг напомнило ей те агаты³⁵ и сердолики³⁶, которыми мать иногда позволяла ей играть в детстве. Оно было то беловато-зелёным, как млечный сок растений, то голубым, как приготовленная для стирки вода, то тёмным, как вино. Из крохотных деревенских забегаловок доносились незатейливые звуки пианолы³⁷. Там, под сенью виноградных лоз, простые люди, радуясь и веселясь, вкушали простую пищу. А когда автомобиль свернул с Корниш д'Ор³⁸ и направился, минуя окутанные сумерками деревья, к отелю Госса, Розмари увидела, что над руинами древних акведуков уже плывёт луна…

Где-то далеко в горах был деревенский праздник, и Розмари, стоя в призрачном лунном свете у затянутого москитной сеткой окна и прислушиваясь к доносящимся издалека звукам музыки, изумилась: надо же, и здесь, оказывается, бывает веселье! Ей вспомнились те милые люди на пляже, и она подумала, что завтра утром, скорее всего, увидит их снова. Ах, как же ей хотелось познакомиться с ними поближе! Розмари втайне мечтала, чтобы они приняли её в свою компанию, однако это было навряд ли возможно: стоит им вместе со своими детьми и собаками выйти на пляж, расставить зонты, расстелить циновки – и всё, вход воспрещён! Но, как бы то ни было, до отплытия парохода оставалось ещё два дня, и она твёрдо решила, что в любом случае не допустит, чтобы те, другие, назойливые и бесцеремонные, снова испортили ей отдых!

Глава 4

На следующий день ей повезло. Рано утром, когда на пляже не было ещё ни мистера и миссис Маккиско, ни их дурно воспитанных друзей, а сама Розмари только-только расстелила свой пеньюар и легла загорать, к ней подошли, оставив свою компанию, двое мужчин – тот самый, в жокейской шапочке, и прослывший любителем распиливать официантов высокий блондин.

– Доброе утро! – приветствовал её Дик Дайвер и сразу же спросил: – Послушайте, мисс, я понимаю, что в солнечном ожоге мало приятного, но почему вы вчера даже не появились на пляже? Мы за вас беспокоились!

Она встала и тихим счастливым смехом дала понять, что безумно им рада.

– Знаете, мы подумали, – продолжал он тем временем, – почему бы вам сегодня к нам не присоединиться? Да-да, я вполне серьёзно! В нашем обществе вы сможете отведать лучшие из здешних вин и яств, мы считаем за честь вас угостить, так что не стесняйтесь!..

Он был добр и обаятелен. Его голос подсказывал ей, что сегодня она может рассчитывать на его заботу и покровительство, а пройдёт совсем немного времени – и он распахнёт перед нею целые миры новых восхитительных возможностей! Перезнакомив её сразу со всеми своими друзьями и при этом умудрившись ни разу не назвать её имя, он тем самым с лёгкостью дал ей понять, что эти люди, и безо всяких знакомств прекрасно зная, кто она, тем не менее считают верхом невоспитанности бесцеремонно вторгаться в её жизнь! С тех пор как на Розмари обрушился успех, подобной деликатности она могла ожидать лишь от тех, кто на собственной шкуре испытал, что значит быть звездой.

Николь Дайвер, сверкая жемчугом и загорелой спиной, листала поваренную книгу. Ей нужен был цыплёнок по-мэрилендски³⁹. Розмари решила, что ей лет двадцать пять. Лицо её на первый взгляд казалось не более чем стандартно красивым. Неординарность проступала на нём исподволь. Оно было как будто изначально задумано с размахом, достойным эпохи героев: крупные, волевые черты, смелые, решительные линии в сочетании с живостью красок – словом, всё то, что мы привыкли отождествлять с силой характера и неукротимостью темперамента, было воплощено в нём с поистине роденовской⁴⁰ выразительностью. Однако затем – увы! – словно какой-то горе-ваятель взялся доделывать незаконченный шедевр и в силу своей ограниченности придал ему черты обыкновенной смазливости! Ещё чуть-чуть такой «отделки» – и от великого замысла не осталось бы и следа! Единственное, чего бездарному скульптору не удалось испортить – это губы. Придав им тот капризный изгиб, который мы часто видим на обложках журналов, он всё же не смог скрыть ту стремительность, которая должна была стать свойственной всем чертам этого лица согласно первоначальному замыслу.

– Скажите, вы здесь надолго? – спросила Николь. Голос у неё был низкий, с хрипотцой.

Розмари вдруг подумала, что можно было бы остаться ещё на недельку.

– Не очень, – не совсем уверенно ответила она. – Мы ведь уже долго за границей. В марте мы приплыли на Сицилию⁴¹ и вот теперь мало-помалу продвигаемся на север. Видите ли, в январе на съёмках я схватила воспаление лёгких, и сейчас у меня восстановительный период…

– Боже правый! Как это случилось?

– Мне пришлось плавать в ледяной воде. – Розмари не очень-то хотелось посвящать этих пусть и очень милых, но всё же малознакомых людей в подробности своей жизни. – Собственно, у меня был грипп, но я подумала, что это всего лишь лёгкая простуда, и решила продолжать сниматься. А у нас как раз была сцена, в которой я бросаюсь с моста в канал. Снимать её решено было в Венеции⁴², во всё это, как вы понимаете, были вложены сумасшедшие деньги, а потому нырять мне пришлось целый день. Вечером мама срочно пригласила врача, но что он мог сделать? Пришлось болеть…

И прежде, чем кто-либо из них успел ответить, она решительно сменила тему.

– А вам здесь, надеюсь, нравится?

– Иначе и быть не может, – неторопливо произнёс Эйб Норт и, с достоинством повернув голову, одарил чету Дайверов исполненным благоговения взглядом. – Должен сказать вам, мисс, что если бы не они, здесь вообще не было бы курорта!

– Ах, что вы говорите?!

– Дело в том, что раньше в летнее время отель был всегда закрыт, – объяснила Николь. – Однако в прошлом году мы уговорили месье Госса подойти к делу иначе. Оставив на лето всего трёх человек из обслуги – повара, официанта и курьера, он смог убедиться, что вложенные им деньги себя оправдали, и в нынешнем сезоне, как видите, дела идут даже лучше, чем в предыдущем.

– Но ведь вы, кажется, живёте не в отеле?

– У нас здесь вилла в Тармсе.

– Позвольте объяснить вам, мисс, в чём заключалась суть нашей идеи, – переставив зонт так, чтобы на обгоревшие плечи Розмари не светило солнце, подхватил начатый Николь рассказ Дик. – Согласитесь, что все северные курорты наподобие Довиля⁴³ давно облюбовали русские и англичане – им холод, как известно, нипочём! Мы же, американцы, совсем другие: едва ли не каждый второй из нас родился в тропиках. Стало быть, и отдыхать нам лучше не на севере, а здесь.

Тем временем юный латиноамериканец принялся листать The New York Herald⁴⁴.

– А ну-ка угадайте, откуда родом вся эта публика! – вдруг воскликнул он и прочёл с едва заметным французским акцентом: – «В отель «Palace»⁴⁵ города Веве⁴⁶ на прошлой неделе прибыли: мистер Пандели Власко, мадам Боннеас (я ничего не вру!), Коринна Медонка, мадам Паше, Серафим Тулио, Мария Амалия Рото Маис, Моисей Тойбель, мадам Парагорис, апостол Александр, Иоланда Иосфуглу и Женевьева де Момус!» Вот кто заслуживает внимания – Женевьева де Момус! Не знаю как вы, господа, а я завтра же с утра нарочно отправляюсь в Веве, чтобы с ней познакомиться!

И латиноамериканец в мгновение ока вскочил со стула. На несколько лет моложе Дайвера и Норта, он был высок ростом и поджар, но тем не менее плечист и силён. Если бы не брезгливое выражение лица, его можно было бы считать эталоном мужской красоты.

Но увы, даже блеск его карих глаз не мог сгладить неприятного впечатления. Однако запоминались почему-то именно они, эти глаза, а не скорбные складки у рта и не та безысходная боль, что до времени избороздила морщинами его совсем ещё юный лоб.

– На прошлой неделе нам попались интересные имена в американских новостях, – сказала Николь. – Миссис Эвелин Устрица и… Дик, ты не помнишь?

– Мистер С.Мертвец, – тоже поднимаясь со своего места, ответил Дайвер. Взявшись за грабли, он принялся сосредоточенно выгребать из песка мелкие камешки.

– Ах, да, С.Мертвец. Просто мурашки по коже!

В обществе Николь Розмари чувствовала себя спокойно и непринуждённо – пожалуй, с ней ей было даже лучше, чем с матерью. Эйб Норт и француз Барбан принялись обсуждать последние марокканские новости⁴⁷, а Николь, переписав рецепт, взялась за шитьё. Розмари с интересом огляделась вокруг. У Дайверов была масса интересных и необычных вещей: четыре огромных зонта, из которых можно было сделать навес, кабинка для переодевания, надувной резиновый конь и куча всего остального! Многое из этого Розмари вообще видела впервые в жизни. С окончанием войны⁴⁸ люди вновь мало-помалу стали вспоминать, что на свете существует комфорт и роскошь. Следует заметить, что о многом из того, что было у Дайверов, подавляющему большинству простых смертных в то время приходилось только мечтать. Разумеется, Розмари не составило труда догадаться, что она имеет дело с людьми, обладающими баснословным богатством, однако, хотя мать и предостерегала её не раз, говоря, что подобные люди чаще всего оказываются не более чем праздными прожигателями жизни, она была уверена, что те, с кем свела её сегодня судьба, представляют собой приятное исключение. Даже в нынешней их неподвижности она усматривала наличие некой пока ещё не совсем ясной ей цели. Всё происходящее представлялось ей как невероятно сложный творческий процесс, и ей надо было ещё духовно дорасти, чтобы понять его смысл. Её незрелый ум был далёк от того, чтобы анализировать складывающиеся между ними отношения; по правде сказать, её занимало лишь то, как они относятся к ней самой, и хотя интуиция говорила ей, что движущие этими людьми чувства и сложны и противоречивы, блистательный парадный фасад их жизни казался ей куда более значительным, чем то, что за этим фасадом скрывалось. Одним словом, немного понаблюдав за своими новыми знакомыми, Розмари пришла к однозначному выводу, что в их компании можно отлично провести время.

Затем она принялась по очереди думать о каждом из троих мужчин. Каждый из них был по-своему совершенство; каждый обладал прирождённой воспитанностью – не той, что умеет появляться и исчезать в зависимости от обстоятельств, а той, которая сопровождает человека всю жизнь и проявляется в каждом его поступке! Как же далеко до них было всем тем нагловатым юношам, которых ей приходилось встречать среди актёрской братии! Впрочем, и режиссёры, которых до сегодняшнего дня она почитала за цвет общества, были не намного лучше. Куда им было с их панибратской бесцеремонностью до той поистине удивительной предупредительности и деликатности, которую она открыла для себя в обществе этих людей! Актёры и режиссёры – вот, пожалуй, и все мужчины, с которыми она до сих пор общалась! Ах да, ещё эта разношёрстная, но в сущности безликая масса мечтающих о лёгких победах студентов! Ещё прошлой осенью, на балу в Йельском университете⁴⁹, она узнала цену их признаниям…

Да, эти трое явно были на голову выше остальных! Барбан был менее утончён, чем двое других, в нём был избыток сарказма и скептицизма, да и в манерах его чувствовалась какая-то вызывающая небрежность. Эйб Норт, при всей своей застенчивости, обладал совершенно безудержным чувством юмора, которое её одновременно и привлекало и озадачивало. Она сомневалась, позволит ли ей её прирождённая серьёзность быть с этим человеком на равных.

Но Дик Дайвер – он был просто неотразим. Она молча любовалась и его загорелым обветренным лицом, и короткими рыжими волосами, и обнажёнными руками, на которых виднелась такого же цвета поросль… Стальная синева его глаз ослепляла. Нос его был слегка заострён, и по нему всегда можно было безошибочно определить, на кого он в данный момент смотрит и к кому обращается. А надо сказать, что этот человек обладал совершенно редкостным даром оказывать своим собеседникам лестное внимание. Ведь если быть до конца честным, разве часто люди берут на себя труд смотреть нам в глаза? Увы, нет! Их взгляды лишь скользят по нам, то любопытные, то безразличные, но почти всегда неискренние. Говорил Дик Дайвер с чуть заметным певучим ирландским акцентом. Голос его манил и завораживал, однако она чувствовала, что кроме доброты ему присущи также и твёрдость духа, сдержанность и самообладание, то есть именно те качества, которые она стремилась воспитать в себе самой. О да, он и только он! На него пал её выбор, и сидевшая рядом Николь, услышав её тихий вздох (ах, зачем он уже принадлежит другой женщине?), безошибочно это угадала.

Ближе к полудню на пляж явились чета Маккиско, миссис Абрамс, мистер Дамфри и синьор Кэмпион. Бросая на Дайверов косые взгляды, они установили принесённый ими новый пляжный зонт и с довольным видом уселись под ним отдыхать – все, кроме мистера Маккиско, который предпочёл оставаться пусть и под палящим солнцем, но в гордом одиночестве. Дик взял свои грабли и, делая вид, что выгребает гальку, отважно приблизился к лагерю противника.

– Представьте, там наши храбрые юноши вдвоём сидят и штудируют правила хорошего тона! – шёпотом сообщил он, вернувшись.

– Ну, значит, нам крышка, – философски заметил в ответ Эйб Норт.

В этот момент из воды вышла его супруга – белозубая, выделявшаяся среди прочих своим тёмно- коричневым загаром молодая женщина, с которой Розмари уже познакомилась на плоту в первый день.

– Ух ты, что я вижу! – сверкнув ослепительной улыбкой, заметила она. – Мистер Маккотик и миссис Маккиска!

– Они его друзья, – напомнила ей Николь, указывая на Эйба. – Почему бы вам, мистер Норт, не подойти к ним и не поговорить? Разве вы не находите, что они просто прелесть?

– Как по мне, они само совершенство! – согласился Эйб. – Куда нам, грешным…

– Я так и знала, что в этом году на пляже будет столпотворение, – вздохнула Николь. – А ведь согласитесь, что по праву пляж этот принадлежит нам! Когда мы приехали сюда в прошлом году, Дик собственноручно ходил здесь с ведром и собирал гальку!

Затем она немного подумала и тихо, чтобы её не слышали три сидевшие под соседним зонтом старухи-англичанки, добавила:

– Хотя, если поразмыслить, все эти господа намного лучше, чем те, которые пожаловали сюда с туманного Альбиона прошлым летом… По крайней мере, они не носятся, как угорелые, по пляжу, и не орут с утра до вечера: «Ах, какое красивое море! Ах, какое чудесное небо! Ах, у нашей крошки Нелли обгорел носик!»

Слушая её, Розмари подумала, что с ней лучше не связываться.

– А видели бы вы, как они дерутся! – продолжала тем временем Николь. – Буквально за день до вашего приезда, мисс, вот этот самый… ну, в общем, женатый тип, у которого фамилия похожа на какой-то то ли бензин, то ли маргарин…

– Маккиско?

– Ну да, именно. Так вот, они с женой чего-то там не поделили, и она бросила ему в лицо горсть песка. А он на неё сверху как насядет – и давай её мордой в этот самый песок пихать! Мы просто остолбенели все. Я даже Дика просила вмешаться…

– Пожалуй, – рассеянно уставившись в соломенную циновку, молвил вдруг Дик Дайвер, – пожалуй, я пойду и приглашу их всех с нами отужинать.

– Только попробуй! – тотчас воскликнула Николь.

– А что здесь такого? Они что, не люди?

– Люди, конечно, – смеясь, всё ещё пыталась настоять на своём Николь, – но только носом в песок – это не в моём вкусе… Видите, какая я стерва? – обратилась она к Розмари и тут же крикнула: – Топси, Ланье! Скорей купаться!

Розмари вдруг почувствовала, что предстоящее купанье запомнится ей на всю жизнь. Пройдут годы, но всякий раз, когда кто-то станет говорить о море, в её памяти неизменно будет всплывать именно этот день. Переглянувшись, Дайверы и их друзья одновременно встали и направились к воде. Все как один радовались тому, что после длительного вынужденного безделья наконец-то можно подвигаться и размять мышцы. После иссушающего зноя на пляже освежающая прохлада морской воды была словно выпитый после жгучего карри⁵⁰ бокал белого вина⁵¹. Распорядок дня Дайверов был заимствован у седой древности, когда всё, что необходимо для жизни, человек должен был делать сам, и потому переход от одного занятия к другому всякий раз приносил ему истинное наслаждение. Ещё не зная, что вскоре им предстоит ещё один такой переход – от безмолвной сосредоточенности купанья к весёлой и беззаботной болтовне за поздним провансальским завтраком, она всё же интуитивно чувствовала, что Дик по-прежнему оказывает ей своё покровительство, и потому с восторгом делала всё, что делали другие.

С утра трудившаяся над шитьём Николь вручила, наконец, своему супругу готовое изделие. Через минуту он, выйдя из кабинки в совершенно прозрачных, сплошь состоящих из одного только чёрного кружева панталонах, произвёл на пляже настоящий фурор! Присмотревшись, однако, шокированная курортная публика обнаружила, что под кружевом имеется телесного цвета подкладка.

– Педераста не переделаешь, – презрительно проворчал Маккиско и, обернувшись к сидевшим под зонтом мистеру Дамфри и синьору Кэмпиону, добавил: – Прошу прощения, господа!

Розмари панталоны привели в неописуемый восторг. В своей наивности она готова была принять расточительные забавы Дайверов чуть ли не за эталон добродетели – ведь откуда ей было знать, что в действительности их жизнь состоит из сплошных противоречий? Невдомёк ей было и то, что шутки их не так уж невинны, а кажущаяся простота есть лишь результат тщательного отбора наиболее качественных и дорогостоящих вещей из всего, что может предложить мир, где правят деньги. Более того, и непринуждённость их манер, тишина и спокойствие, напоминающие атмосферу детской, и акцент на вечных ценностях – всё это, являясь результатом борьбы, смысл которой в силу своей молодости Розмари навряд ли смогла бы постичь, на самом деле было лишь жалкой попыткой задобрить судьбу. Со стороны казалось, что Дайверы – это живое воплощение прогресса; все прочие в сравнении с ними выглядели безнадёжно отсталыми. Но увы, хотя для юной, простодушной девушки это и было книгой за семью печатями, уже успевшие прорасти в их душах пагубные всходы вот-вот готовы были принести свои первые ядовитые плоды.

Потом, когда они всей компанией пили херес⁵², закусывая его сухим печеньем, Дик скользнул по ней холодным взглядом своих синих глаз, и в следующий момент не отрывавшая глаз от его манящих губ Розмари услышала, как он задумчиво и неторопливо произнёс:

– Должен признаться, я давно не встречал таких цветущих девушек, как вы!

В тот вечер Розмари рыдала в объятиях своей матери.

– Ах, мама, я люблю его, люблю! Я в отчаянии! Понимаешь, я не знала… не знала, что такое бывает! А он женат, и жена его – тоже просто золото! Понятия не имею, что делать… Ах, мама, как же я его люблю!

– А я могу с ним познакомиться?

– Мы приглашены к ним отужинать. В пятницу.

– Если ты его любишь, то ты не плакать должна, а радоваться! А ну-ка вытри слёзы!

Розмари подняла глаза, и её заплаканное личико озарилось прелестной улыбкой. В конце концов, мать, как всегда, права.