Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Избранные сочинения. Великий Гэтсби. Ночь нежна. Загадочная история Бенджамина Баттона. С иллюстрациями

– Лучшие образцы человеческих коренных зубов, – сообщил он мне.

– Однако! – Я рассмотрел их поближе. – Идея, конечно, очень интересная.

– Да. – Он подкатил рукава под пиджак. – Да, Гэтсби очень аккуратен насчет женщин. Он никогда и взгляда лишнего не бросит на жену своего друга.

Когда объект этого инстинктивного доверия вернулся к столу и сел, мистер Вольфсхайм выпил залпом свой кофе и встал на ноги.

– Спасибо за ланч, – сказал он. – И теперь я убегаю от вас, молодые люди, чтобы не обременять вас далее своим присутствием.

– Не торопись, Мейер, – сказал Гэтсби без энтузиазма. Мистер Вольфсхайм поднял руку как при благословении.

– Вы очень любезны, но я человек другого поколения, – объявил он торжественно. – Вы сидите здесь и обсуждаете ваш спорт, и ваших молодых девушек, и ваш с… – Последнее существительное он заменил еще одним взмахом руки. – А мне уже пятьдесят лет, и я не стану долее навязывать вам свое присутствие.

Когда он пожимал нам руки и поворачивался, чтобы уйти, его трагический нос все время дрожал. Я спрашивал себя, не сказал ли я чего-то такого, что могло его обидеть.

– Иногда он становится очень сентиментальным, – пояснил Гэтсби. – Сегодня как раз такой день. Он довольно известная личность в Нью-Йорке – обитатель Бродвея.

– Кто же он такой? Актер?

– Нет.

– Зубной врач?

– Кто? Мейер Вольфсхайм? Не-ет, он биржевой спекулянт.

Гэтсби сделал паузу, затем добавил холодно:

– Это тот человек, который подстроил поражение в Мировой лиге 1919 года.

– Подстроил поражение в Мировой лиге?? – повторил я. То, что это мог кто-то подстроить, поразило меня. Я знал, конечно, что Мировая Лига в 1919-м была договорной, но я как-то не задумывался об этом; и даже если бы задумался, это мне представилось бы как что-то, что произошло самой собой, как следствие какой-то неизбежной цепи событий. Мне никогда и в голову не приходило, что один человек может приступить к игре, зная, что в него верят пятьдесят миллионов, с одной-единственной целью вора, взламывающего сейф.

– Как ему удалось такое сделать? – спросил я через минуту.

– Просто он увидел для себя удобный случай.

– Почему же он еще не в тюрьме?

– Они не могут поймать его, старик. – Он хитрый и умный.

Я настоял на том, что чек оплачиваю я. Когда официант принес мне сдачу, я увидел в переполненном кафе лицо Тома Бьюкенена.

– Пойдем со мной, на минутку, – сказал я. – Мне нужно кое с кем поздороваться.

Увидев нас, Том подскочил и сделал несколько шагов в нашу сторону.

– Где ты пропадаешь? – настойчиво спросил он. – Дэйзи вне себя из-за того, что ты не зашел.

– Это мистер Гэтсби, мистер Бьюкенен.

Они кратко пожали друг другу руки, и на лице Гэтсби появилась какая-то странная напряженность и замешательство.

– И все-таки, где ты пропадал все это время? – потребовал от меня отчета Том.

– Как получилось, что ты заехал так далеко на обед? – Я обедал с мистером Гэтсби. – Я повернулся в сторону мистера Гэтсби, но его уже и след простыл.

– Одним октябрьским днем тысяча девятьсот семнадцатого, – рассказывала Джордан Бейкер в тот вечер, сидя очень прямо на стуле с прямой спинкой на террасе ресторана в отеле «Плаза», – я шла из одного места в другое, половина пути по тротуарам, половина – по траве. Мне больше нравилось ходить по траве, так как я была в туфлях, привезенных из Англии, с резиновыми выступами на подошвах, которые вгрызались в мягкий грунт. На мне также была новая клетчатая юбка, слегка приподнимавшаяся на ветру, и каждый раз, когда это происходило, трепетавшие на фасадах всех домов красно-бело-голубые флаги замирали, как по команде, и, вытянувшись в струнку, говорили: «Фу-фу-фу!» предосудительно.

Самый большой из этих флагов и самый большой из всех газонов принадлежали дому Дэйзи Фэй. Ей было всего восемнадцать – она была на два года старше меня и была первой девушкой в Луисвилле. Она одевалась во все белое, и даже ее маленький родстер был белого цвета; телефон в ее доме не умолкал весь день: взволнованные голоса молодых офицеров из Кэмп-Тэйлора требовали для себя привилегии завладеть ее вниманием на предстоящий вечер. «Ну хотя бы на часок!»

Когда я проходила мимо ее дома в то утро, ее белый родстер стоял у обочины, а она сидела в нем рядом с каким-то лейтенантом, которого я никогда раньше не видела. Они были настолько сосредоточены друг на друге, что она заметила меня, только когда я была уже в пяти футах от нее.

– Привет, Джордан! – неожиданно позвала она меня. – Подойди сюда, пожалуйста.

Я была польщена тем, что она захотела поговорить со мной, поскольку из всех старших девушек она вызывала во мне наибольшее восхищение. Она спросила меня, не иду ли я в «Красный Крест» делать повязки. Я ответила, что иду. Тогда она попросила меня передать им, что ее сегодня не будет. Офицер смотрел на Дэйзи все время, пока она говорила, тем взглядом, каким каждая молодая девушка хочет, чтобы на нее смотрели иногда, и поскольку его взгляд показался мне таким романтическим, этот эпизод остался в моей памяти. Звали его Джей Гэтсби; он не попадался мне на глаза более четырех лет с тех пор, и даже после того, как я встретила его на Лонг-Айленде, я не сообразила, что это тот самый офицер.

Это было в тысяча девятьсот семнадцатом году. В следующем году у меня самой было уже несколько воздыхателей, и я начала тогда играть в турнирах, поэтому я не пересекалась с Дэйзи очень часто. Она водилась с теми, кто был немного старше ее, если вообще с кем-либо водилась. О ней ходили самые невероятные слухи: как ее мать однажды вечером застала ее складывающей чемодан, чтобы ехать в Нью-Йорк попрощаться с одним солдатом, который отправлялся за океан. Близкие ее, конечно, не пустили, после чего она не разговаривала с ними несколько недель. После того случая она больше уже не крутила романы с солдатами, а только с несколькими оставшимися в городе близорукими юношами с плоскостопием, которых не брали в армию совсем.

К следующей осени жизнь ее уже снова была развеселой дальше некуда. Ее дебют состоялся после Перемирия, и где-то в феврале она была помолвлена с выходцем из Нью-Орлеана. В июне она вышла замуж за Тома Бьюкенена из Чикаго с такой помпой и шиком, о каких в Луисвилле никогда даже не слыхали. Он прикатил с сотней человек в четырех личных авто и выкупил целый этаж в отеле «Мюльбах», а за день до свадьбы он подарил ей ожерелье из жемчуга стоимостью в триста пятьдесят тысяч долларов.

Я была ее дружкой. Я вошла в ее комнату за час до свадебного пира и нашла ее лежащей на постели: она была милой, как июньская ночь, в своем платье в цветах и… вдрызг пьяной. В одной руке у нее была бутылка Сотерна, а в другой письмо.

– Можешь меня поздравить, – пробормотала она. – Никогда раньше не пила; но, боже мой, как это приятно!

– В чем дело, Дэйзи?

Сказать тебе, что я испугалась, – значит ничего не сказать; я никогда еще не видела ни одну девушку в таком состоянии.

– Вот, держи, дорогая. – Она пошарила рукой в мусорной корзине, которую держала при себе, и вытащила оттуда нитку жемчуга. – На, отнеси это вниз и отдай тому, кому это принадлежит. Скажи им всем, что Дэйзи передумала. Так и скажи: Дэйзи пе-ре-ду-ма-ла!

И начала плакать безостановочно. Я вылетела из комнаты, отыскала служанку ее матери, и мы заперли дверь и быстро окунули ее в холодную ванну. Письмо она никак не хотела выпускать из рук. Она взяла его с собой в ванну, сжав его в руке до мокрого шарика, и позволила мне забрать его только в мыльнице, когда увидела, что он расползается на глазах, как снег.

Но больше она не сказала ни слова. Мы дали ей вдохнуть нашатырного спирта, приложили лед ко лбу и облачили ее опять в ее платье, и уже через полчаса, когда мы вышли из комнаты, жемчуга уже снова были на ее шее, и инцидент был исчерпан. На следующий день в пять часов она сочеталась браком с Томом Бьюкененом, как ни в чем не бывало, и они отправились в трехмесячное путешествие к Южным морям.

Я встретила их в Санта-Барбаре, когда они вернулись, и скажу тебе: я не видела еще, чтобы девушка так была одержима своим мужем, как она. Стоило ему выйти из комнаты на минутку, как она тут же начинала взволнованно искать его глазами и повторяла: «Куда ушел Том?», и вид ее был очень рассеянным до тех пор, пока в дверях не появлялся он. Она могла сидеть часами на песке, держа его голову у себя на коленях, щелкать пальцами над его глазами и потом смотреть на него с непостижимым наслаждением. Было очень трогательно видеть их вместе, – это вызывало в тебе беззвучный восхищенный смех. Это было в августе. Через неделю после того, как я уехала из Санта-Барбары, Том ночью врезался в фургон на шоссе «Вентура» и у него отлетело переднее колесо. Девушка, которая сидела в машине вместе с ним, тоже попала в газеты, так как у нее был перелом руки; это была одна из горничных в отеле Санта-Барбары.

В апреле следующего года Дэйзи родила свою малышку, и они уехали во Францию на год. Один раз я видела их в Каннах, и еще раз в Довиле, а потом они вернулись в Чикаго, чтобы осесть там. Дэйзи была известной личностью в Чикаго, как ты знаешь. Все они, молодые, богатые и бесшабашные, шли в ногу с прожигателями жизни и равнялись на них, ей же всегда удавалось сохранять безупречную репутацию. Наверно, это потому, что она не пьет. Ты имеешь огромное преимущество, когда не пьешь в компании любителей залить за воротник. Ты можешь контролировать свой язык и, более того, ты можешь позволить себе любую маленькую интрижку в удобный момент, когда все настолько зальют глаза, что даже не заметят этого, а если и заметят, то не обратят никакого внимания. Скорее всего, Дэйзи ни разу не крутила ни с кем романы… и все же, в этом ее голосе есть что-то такое…

И вот примерно шесть недель назад она впервые за много лет услышала имя Гэтсби. Это было, когда я спросила тебя – помнишь? – слышал ли ты в Уэст-Эгге о Гэтсби. После того, как ты ушел домой, она пришла ко мне в комнату, разбудила меня и сказала: «Какой это Гэтсби?», и когда я в полусонном состоянии описала его ей, она очень странным голосом сказала, что это точно тот человек, которого она знала раньше. И только тогда я сообразила, что этот Гэтсби и тот офицер в ее белом авто – одно и то же лицо.

Когда Джордан Бейкер закончила рассказывать мне все это, мы уже полчаса, как ехали от «Плазы» в автомобиле с откидным верхом по Центральному парку. Солнце село за высокие многоэтажки, в которых жили кинозвезды в западных кварталах пятидесятых улиц, и звонкие голоса маленьких девочек, уже собравшихся, как сверчки, на траве, наполняли собой горячий воздух сумерек:

 
Знай, что я – шейх Аравии,
Султан твоей любви.
По ночам, когда уснешь,
В шатер твой буду вхож…
 

– Это было странное совпадение, – сказал я.

– Не было это вовсе никаким совпадением.

– Почему?

– Гэтсби купил этот дом намеренно, чтобы от Дэйзи была от него буквально через бухту.

Тогда выходит, что не только на звезды выходил он посмотреть в ту июньскую ночь. Он для меня родился заново, возник внезапно из утробы своего бессмысленного великолепия.

– Он хочет знать, – продолжала Джордан, – пригласишь ли Дэйзи к себе в дом когда-нибудь вечером и позволишь ему зайти.

Скромность этого требования потрясла меня. Он ждал целых пять лет и купил особняк, в котором скармливал целые состояния случайным мошкам, и все это только лишь ради того, чтобы однажды вечером «зайти» в сад к незнакомому человеку!

– А я вообще должен был узнать обо всем этом до того, как он попросит меня о таком пустяковом одолжении?

– Он боялся сказать тебе, так как ждет этого уже очень долго. Он думал, что ты будешь оскорблен. Дело в том, что, несмотря на весь этот его шик, он нормальный парень.

Отчего-то мне на душе стало тревожно.

– А почему он не попросил тебя устроить им встречу?

– Он хочет, чтобы она увидела его дом, – объяснила она. – А твой дом стоит рядом с его.

– Вот как!

– Я думаю, он где-то рассчитывал на то, что однажды она все-таки забредет на одну из его вечеринок, – продолжала Джордан, – но этого так и не произошло. И тогда он начал как бы между прочим расспрашивать людей, не знают ли они ее случайно, и я была первая, ответившая на его вопрос утвердительно. Это было на той вечеринке, когда начались танцы и он прислал за мной дворецкого; тогда он обратился ко мне с этой своей просьбой, и надо было слышать, какими окольными путями он ходил, прежде чем подошел к ее сути! Конечно же, я сразу предложила организовать обед где-нибудь в Нью-Йорке, но его реакция была такой странной, что я подумала, что он сейчас сойдет с ума:

– Где-нибудь в другом месте мне не надо! – то и дело повторял он. – Я хочу встретиться с ней рядом, в соседнем доме.

А когда я сказала ему, что ты близкий друг Тома, он как-то сразу сник и стал охладевать ко всей этой затее. Он не очень хорошо знает, кто такой Том, хотя и говорит, что читает чикагскую газету уже много лет подряд только ради надежды встретить там имя Дэйзи.

Уже стемнело, и когда мы нырнули под маленький мостик, я обхватил рукой золотистые плечи Джордан, прижал ее к себе и предложил вместе пообедать. Вдруг мысли о Дэйзи и Гэтсби как-то сами собой улетучились из моей головы, и я не мог думать ни о чем другом, как только об этой чистой, сильной, ограниченной личности, натянувшей на себя маску тотального скептика, которая сидела, самодовольно откинувшись назад, как раз в обхвате моей руки. В ушах моих начала стучать будто молотом с каким-то пьянящим возбуждением одна и та же фраза: «В мире есть только те, за кем гоняются, те, кто гоняется, а также вечно занятые и вечно уставшие».

– У Дэйзи тоже должна быть какая-то искра в жизни, – прошептала мне Джордан.

– Она хочет увидеть Гэтсби?

– Она не должна знать об этом. Гэтсби не хочет, чтобы она знала. Твоя роль в этом деле – просто пригласить ее на чай.

Мы выехали из-под шатра темных деревьев парка, проехали вдоль фасада домов Пятьдесят девятой улицы, из которых лились лучи бледного света, слабо освещая парк. В отличие от Гэтсби и Тома Бьюкенена, у меня не было девушки, чьи бестелесные черты плывут вдоль темных карнизов и ослепляющих дорожных знаков, поэтому я крепко прижал к себе девушку рядом со мной. На ее бледных, презрительных губах отобразилась улыбка, и я прижал ее к себе еще ближе, на этот раз к своему лицу.

ГЛАВА 5

Когда я приехал в Уэст-Эгг тем вечером, в какое-то мгновение я даже почувствовал страх, подумав, что мой дом горит. Было два часа ночи, а весь угол полуострова пылал ярким светом, который плясал нереальными тенями на кустарнике и отсвечивал тонкими длинными отблесками от проволочных ограждений дороги. Повернув за угол, я увидел, что сияние шло от дома Гэтсби, во всех окнах которого, от башни до подвала, горел яркий свет.

Поначалу я подумал, что это очередная вечеринка в самом своем разгаре, переросшая в игру в прятки или «сардины в бочке», в жертву которой был отдан весь дом. Однако из дома не доносилось ни звука. Только ветер колыхал проволоку и деревья, которые то закрывали льющийся из окон дома свет, то вновь открывали его, создавая впечатление, будто дом моргает своими окнами во тьму. Когда шум доставившего меня такси умолк, я увидел Гэтсби, идущего ко мне по своему газону.

– Твой дом выглядит так, будто в нем проходит международная ярмарка, – сказал я.

– Правда? – Он обернулся и посмотрел в его сторону рассеянно. – Я заглядывал в несколько комнат. Поехали со мной на Кони-Айленд, старик. На моей машине.

– Уже очень поздно.

– А если нам пойти окунуться в бассейне? Я ни разу там не был за все лето.

– Мне пора спать.

– Ладно.

Он молчал, глядя на меня с еле сдерживаемым нетерпением.

– Я разговаривал с мисс Бейкер, – сказал я через мгновение. – Я собираюсь позвонить завтра Дэйзи и пригласить ее сюда на чай.

– Что ж, прекрасно, – сказал он безразлично. – Я не хочу доставлять тебе какие-либо неудобства.

– Какой день устроит тебя?

– Нет, какой день устроит тебя? – он быстро поправил меня. – Я не хочу, чтобы это доставляло тебе какие-либо неудобства, понимаешь?

– Как насчет послезавтра?

Он задумался на мгновение. Потом, с отвращением:

– Я хочу подстричь эту траву, – сказал он.

Мы оба посмотрели на траву: было четко видно, где заканчивался мой нестриженый газон, и где начинались более темные и хорошо ухоженные его владения. Я заподозрил, что он имел в виду мою траву.

– Есть еще одно маленькое дельце… – сказал он неуверенно, и замолк в нерешительности.

– Ты что, хочешь отложить встречу на несколько дней? – спросил я.

– О, нет, я не об этом. По крайней мере… – замялся он, подыскивая в своем арсенале подходящее начало. – Я тут подумал… вот скажи, старик, ты ж ведь не очень много денег зарабатываешь, правда?

– Не очень много.

Это, похоже, успокоило его, и он продолжил уже более уверенно.

– Я так и думал… если ты простишь мне мою… понимаешь, у меня есть небольшой бизнес на стороне, так сказать, дополнительный… ну, ты понимаешь. – И я подумал, если ты не очень много зарабатываешь… ты ж ведь продаешь облигации, не так ли, старик?

– Пытаюсь.

– Тогда это должно заинтересовать тебя. Это не будет занимать много твоего времени, а ты мог бы отхватить кругленькую сумму. Это довольно конфиденциальное дельце.

Теперь я понимаю, что при других обстоятельствах этот разговор мог бы стать причиной одного из моих серьезных разладов с самим собой из-за заманчивости предложения. Но, поскольку это предложение было сделано очевидным и бестактным образом за услугу, которую я должен был оказать, у меня не было иного выбора, как тут же пресечь всякий разговор об этом.

– У меня работы по горло, – сказал я. – Я, конечно, очень признателен тебе за предложение, но никакой дополнительной работы я взять на себя просто физически не могу.

– Тебе не придется иметь никакого дела с Вольфсхаймом. Очевидно, он подумал, что я отказываюсь из-за того «гонтагта», который был с нами за обедом, но я заверил его, что он ошибается. Он подождал еще немного в надежде, что я начну разговор, но я был слишком погружен в свои мысли, чтобы отвечать, поэтому он нехотя пошел домой.

Этот вечер вскружил мне голову и сделал счастливым; мне кажется, я погрузился в глубокий сон уже с самого порога моего дома. Поэтому я не знаю, ездил Гэтсби на Кони-Айленд или нет, или как долго он еще «заглядывал в комнаты», а дом его светился ярким светом. На следующее утро я позвонил Дэйзи из офиса и пригласил ее на чай.

– Только не приводи с собой Тома, – предупредил я ее.

– Что?

– Тома не приводи.

– Том? А кто такой Том? – спросила она невинным голосом.

В назначенный день шел проливной дождь. В одиннадцать часов какой-то человек в плаще, таща за собой газонокосилку, постучал в мою входную дверь и сказал, что мистер Гэтсби прислал его сюда покосить мне траву. Это напомнило мне о том, что я забыл сказать моей финке, чтобы она вернулась, и я отправился на машине в поселок Уэст-Эгг искать ее в залитых и выбеленных дождем переулках, а также купить несколько чашек, лимонов и цветов.

Цветы покупать мне не было необходимости, так как в два часа от Гэтсби прибыла целая оранжерея с многочисленными вазами. Еще через час входная дверь нервно открылась, и Гэтсби в белом фланелевом костюме, в серебристой рубашке и золотистом галстуке поспешно вошел в комнату. Он был бледен, и под глазами у него виднелись признаки бессонной ночи.

– Все в порядке? – сразу же спросил он.

– Трава выглядит красиво, если это ты имеешь в виду.

– Какая трава? – спросил он безучастно. – Ну, та, что во дворе. – Он выглянул в окно, чтобы посмотреть на нее, но, судя по его выражению лица, я не думаю, чтобы он что-то увидел.

– Смотрится очень хорошо, – рассеянно заметил он. – В одной из газет написали, что, по их мнению, дождь прекратится к четырем часам. Кажется, это был «Джорнэл». Скажи, у тебя все есть, что нужно к… чаю?

Я повел его в буфетную, где он взглянул несколько неодобрительно на мою финку. Вместе мы пристально рассмотрели двенадцать лимонных пирожных из деликатесной лавки.

– Этого хватит? – спросил я.

– Да, конечно! Конечно! Отличные пирожные! – и прибавил зачем-то: «…старик».

Дождь утих примерно к половине четвертого, превратившись в сырой туман, через который прорывались редкие капельки, похожие на росинки. Гэтсби просматривал отсутствующим взглядом книгу Клэя «Экономика», вздрагивая от тяжелых шагов финки, сотрясавших пол кухни, и напряженно всматриваясь время от времени в туман за окнами, будто там происходили одно за другим какие-то невидимые, но тревожащие события. Наконец, он встал и сообщил мне неуверенным голосом, что идет домой.

– Почему так?

– Никто на чай не идет. И уже очень поздно! Он посмотрел на часы, как будто его очень ждут еще в каком-то другом месте. – Я не могу ждать весь день.

– Не глупи; еще только без двух минут четыре.

Он сел с жалким видом, будто я толкнул его, и тотчас послышался звук мотора, заезжающего на мою дорожку. Мы оба вскочили на ноги, и я, тоже немного измученный ожиданием, вышел во двор.

Под мокрыми и голыми сиреневыми деревьями по дорожке к дому подъезжал большой открытый автомобиль. Он остановился. Слегка склонившись на бок, из-под треугольной лавандовой шляпы на меня смотрела Дэйзи с широкой и восторженной улыбкой на лице.

– И это то место, где ты живешь, дражайший мой?

Бодрящее журчание ее голоса было получше любого самого сильного тоника в дождливую погоду. Какое-то мгновение я завороженно внимал звуку его, то возвышавшемуся, то понижавшемуся, и только потом до меня дошли слова. Влажная прядь волос, как мазок голубой краски, пересекала ее щеку, а на мокрой руке ее блестели капли, когда я взял ее, чтобы помочь выбраться из авто.

– Ты что, влюбился в меня? – сказала она тихо мне на ухо. – Зачем мне было приезжать сюда одной?

– О, это тайна «Замка Рекрент». Скажи своему шоферу, пусть едет далеко и не возвращается раньше, чем через час.

– Вернешься через час, Ферди. – Потом важно, шепотом:

– Его зовут Ферди.

– А бензин случайно не вреден для его носа?

– Не думаю, – сказала она без всякой задней мысли. – А в чем дело?

Мы вошли в дом. К моему величайшему удивлению, в гостиной было пусто.

– Ха, это забавно! – воскликнул я.

– Что забавно?

Она повернула голову, так как послышался легкий и вежливый стук во входную дверь. Я вышел, чтобы открыть ее. Гэтсби, бледный, как смерть, с руками, всунутыми, будто гири, в карманы пальто, стоял в луже, с трагическим видом вглядываясь мне в глаза.

По-прежнему держа руки в карманах пальто, он прошествовал мимо меня в холл, сделал резкий поворот, будто шел по канату, и исчез в гостиной. Забавного в этом не было ни капли. Чувствуя, как у меня самого сердце начинает громко биться, я плотно закрыл входную дверь от усилившегося дождя.

С полминуты не было слышно ни звука. Потом из гостиной до моих ушей донеслось что-то наподобие еле сдерживаемого шепота и частично смеха, за которым последовал неестественно четкий голос Дэйзи:

– Я, конечно же, ужасно рада снова видеть тебя.

Пауза; тянулась она ужасно долго. В холле мне делать было нечего, поэтому я вошел в комнату.

Гэтсби, по-прежнему держа руки в карманах, стоял, облокотившись на каминную полку, напряженно создавая вид полной расслабленности, даже скуки. Голова его была запрокинута назад настолько, что упиралась в циферблат давно застывших каминных часов: из этого положения его страдальческие глаза пристально смотрели сверху вниз на Дэйзи, которая сидела, испуганная, но прекрасная, на краю жесткого стула.

– Мы встречались раньше, – пробормотал Гэтсби. Его глаза быстро глянули на меня, а губы разошлись в неудачной попытке изобразить улыбку. К счастью, в этот момент часы на камине под напором его головы опасно наклонились и начали падать, и в тот же миг он обернулся, поймал их дрожащими пальцами и поставил на место. После этого он сел, будто деревянный, положив локоть на подлокотник дивана и подперев подбородок рукой.

– Прошу прощения за часы, – сказал он.

Теперь и мое лицо пылало пунцовым тропическим загаром. Я не мог никак подобрать ни одной из тысячи банальных фраз, какие вращались у меня в голове.

– Это старые часы, – сказал я им идиотскую фразу.

Я думаю, мы все на какой-то миг посчитали, что они упали на пол и разбились вдребезги.

– Мы не виделись много лет, – сказала Дэйзи голосом, прозвучавшим предельно сухо.

– Пять лет будет в ноябре следующего года.

Машинальная четкость ответа Гэтсби погрузила нас всех в прежнее неудобное молчание как минимум на минуту. Я поднял их обоих на ноги, от отчаяния предложив помочь мне приготовить чай на кухне, как вдруг моя злодейка-финка внесла его на подносе.

В желанной суете расстановки чашек и накладывания кусков торта сама собой установилась атмосфера определенной физической благопристойности. Гэтсби забрался в тень и, пока мы с Дэйзи беседовали, добросовестно переводил напряженные, несчастные глаза с одного из нас на другого. Однако, поскольку тишина не была самоцелью, в первый же удобный момент я извинился и встал, чтобы уйти.

– Куда ты идешь? – потребовал ответа Гэтсби, мгновенно встревожившись.

– Я скоро приду.

– Мне нужно сказать тебе кое-что, прежде чем ты уйдешь.

Он подскочил и побежал за мной на кухню, закрыл дверь и прошептал: «О, Боже!» с несчастным видом.

– Что случилось?

– Это ужасная ошибка, – сказал он, тряся головой из стороны в сторону, – ужасная, ужасная ошибка.

– Ты просто смущен, вот и все, – сказал я, и невзначай и очень кстати прибавил: – Дэйзи тоже смущена.

– Она смущена?? – повторил он недоверчиво.

– Не меньше, чем ты.

– Не говори так громко.

– Ты ведешь себя как маленький ребенок, – наконец, взорвался я. – Мало того, ты еще и невежлив. Дэйзи сидит там сейчас в полном одиночестве.

Он поднял руку, чтобы прервать мой поток слов, взглянул на меня с незабываемым укором и, осторожно открыв дверь, прошмыгнул в другую комнату.

Я вышел на улицу через черный ход – точно так, как это сделал Гэтсби, когда в нервном возбуждении наматывал круги возле дома полчаса назад, – и быстро перебежал к огромному дереву с черными сучками, густая крона которого создавала хорошее укрытие от дождя. Опять полил дождь, и мой неровный газон, хорошо подстриженный садовником Гэтсби, изобиловал маленькими грязными болотцами и доисторическими топями. С места под этим деревом не на что больше было смотреть, как только на огромный дом Гэтсби, и я стоял и созерцал его, как Кант – шпиль своей церкви, с полчаса. Его построил один пивовар десять лет назад на ранней стадии всеобщего увлечения «периодами» в архитектуре и желания воссоздать архитектурные стили разных периодов, и о нем ходили слухи, будто он согласился уплатить на пять лет вперед налоги за все близлежащие коттеджи, если их владельцы согласятся покрыть свои крыши соломой. Наверное, их отказ вонзил ему нож в сердце, поставив жирный крест на его плане «Основать Семью»: создать из окружающих домов архитектурный ансамбль, в котором доминировало бы его поместье, – и он вскоре скончался. Его дети продали его дом вместе с черным венком, который до сих пор висит на его двери. Американцы, хотя иногда и не прочь побыть наемными рабами, всегда проявляют упрямство, когда их пытаются сделать крестьянами.

Через полчаса снова выглянуло солнце, и по аллее к дому Гэтсби подкатил автомобиль бакалейщика с сырьем для приготовления его слугами обеда, и я был уверен, что он не съест даже ложки супа. Горничная начала открывать окна на верхних этажах его дома, появляясь на мгновение в каждом, и, выглянув из большого центрального эркера, задумчиво плюнула в сад. Мне пора уже было возвращаться в дом. Хотя дождь еще шел, он шел порывами, то усиливаясь, то стихая, напоминая неравномерное журчание их голосов, то нарастающее, то стихающее в порывах эмоций. Но с вновь установившимся затишьем я почувствовал, что затишье установилось также и внутри дома.

Я вошел внутрь; после всего созданного мною шума на кухне (осталось разве что перевернуть еще печку) я не думаю, чтобы они услышали хотя бы звук. Они сидели на противоположных концах дивана, глядя друг на друга так, будто какой-то вопрос был им задан или витал в воздухе, а от прежнего смущения не осталось и следа. Лицо Дэйзи было все измазано от слез, и когда я вошел, он подскочила и начала вытирать их носовым платком перед зеркалом. Однако перемена, произошедшая с Гэтсби, была просто разительной. Он буквально сиял; не обнаруживая себя в слове или в жесте ликования, какое-то новое благополучие светилось в нем и озаряло маленькую комнату.

– О, привет, старик, – сказал он, будто не видел меня сто лет. Мне даже на мгновение показалось, что он сейчас пожмет мне руку.

– Дождь перестал.

– Правда? Когда до него дошло, о чем я говорю, – что комната переливалась гирляндами солнечного света, – он улыбнулся, как синоптик, как ликующий покровитель воскресающего света, и повторил эту новость Дэйзи. – Что ты думаешь об этом? Дождь перестал.

– Я рада, Джэй. – Ее гортанный голос, полный больной, скорбящей красоты, говорил только о ее неожиданной радости.

– Я хочу, чтобы вы с Дэйзи пошли сейчас ко мне в дом, – сказал он. – Я хочу показать ей дом.

– Ты уверен, что хочешь, чтобы я пошел?

– Абсолютно, старик.

Дэйзи поднялась на второй этаж, чтобы умыться, – слишком поздно я вспомнил о том, какие у меня позорные полотенца, так как мы с Гэтсби уже вышли во двор и ждали ее там на газоне.

– А мой дом выглядит неплохо, правда ведь? – потребовал ответа он. – Посмотри, как весь фасад его переливается в лучах солнца.

Я согласился, что дом великолепен.

– Да.

Его глаза внимательно осматривали его, каждую арочную дверь и квадратную башню.

– Мне пришлось поработать всего три года, чтобы заработать на него деньги.

– Я думал, тебе деньги достались по наследству.

– Достались, старик, – сказал он механически, – но я потерял почти все в той большой панике – панике войны.

Я думаю, он вряд ли отдавал себе отчет в том, что говорит, так как, когда я спросил его, в каком бизнесе он вращается, он выпалил «Это неважно» прежде, чем понял невежливость своего ответа.

– О, я работал в нескольких видах бизнеса, – поправился он. – Сперва я занимался фармацевтикой, а потом нефтью. Но сейчас я ни тем, ни другим уже не занимаюсь.

Он посмотрел на меня пристальнее.

– Ты хочешь сказать, что ты уже подумал над тем предложением, которое я сделал тебе вчера вечером?

Прежде, чем я смог ответить, Дэйзи вышла из дома, и два ряда медных пуговиц на ее платье засияли в лучах солнца.

– Это вон тот огромный особняк?? – воскликнула она, указывая на него.

– Тебе он нравится?

– Он прекрасен, только я не понимаю, как ты можешь жить в нем в полном одиночестве.