Федор Федорович Метлицкий
Замещение. Повесть
6
Перед ним совсем иначе представилась оставленная жизнь его мира, к которой привык и раньше не замечал.
Там никто не помнил, когда были войны, словно отродясь люди жили мирной жизнью. Армии всех стран распущены, и все средства, брошенные на улучшение условий быта и развития, дали нормального человека, не отвлекающегося мыслями о нищете. Когда наступает надежный вечный мир, многое отпадает, и высвобождаются огромные ресурсы – великая экономия! Невидимые течения глубин экономики, не извергающихся вспышками кризисов, транспортные потоки, молниеносно связывающие пространства и сливающиеся в гармоничные скопления огней на планете, – все это настолько сбалансировано, что почти не стало сбоев и катастроф. Началась великая эпоха гармонических коммуникаций.
Если у вас появляется идея, для ее исполнения сразу на помощь слетается информация цифровых технологий, далеко ушедших от старых способов получения информации – просмотра телевизора и чтения газет.
Беспилотный автотранспорт похож на мысль – нажимаешь кнопку, и перед тобой является электромобиль, уносящий куда нужно в считанные секунды.
Дом сам управляет умной техникой, светом, климатом, шторами. Устройства объединены в единую сеть и могут общаться с хозяином. Умные материалы способны предотвращать от неблагоприятных воздействий извне.
Все это позволяет настолько оперативно и точно реагировать на изменяющиеся условия и управлять жизнью, что там снова смогли вернуться к плановой экономике.
На его родине нет простых работяг, бессмысленно пашущих для пропитания. То есть, нет принудительных работ, ярма, мешающего развиваться вольготно, осталась только потребность творчества. Все творцы и строители. Архитекторы ввинчивающихся в небо строений-чудес, далеко ушедших от простого квадрата и круга. Ученые, нацеленные на разгадку темной энергии. Технологи, населившие страну услужливыми киберустройствами. Практики, в том числе в сельском хозяйстве, занятые селекцией растений не только для еды, но и сотворения невиданной красоты, и пекари, творящие изысканные блюда, одновременно обновляющие организм…
Наши мозги рождают новые пути развития, чреватые неслыханными открытиями. Так, во всяком случае, представлялось Агенту, тоже испытавшему блаженство озарений, за которое можно отдать все. Там поиски иных состояний, разрешения судьбы – изначального душе, чем и не жил. Время понимается не статически, как ритм, а как поиски иного, родины всех.
____
Агента сжал спазм страшного одиночества вдали от дома. Там даже самого одинокого поддерживает все, что окружает, – неизменно близкие отношения в его среде, где каждый бывает замкнут в себе, только когда его озаряет новая идея. И яркий свет из широких окон, и королевские парки с искусно расположенными деревьями и растениями, дома отдыха, чудесные санатории для стариков, где не думаешь о близкой смерти.
Он был в тревоге, тосковал по дому. Что подумала его жена, когда он внезапно исчез, хотя и предупреждал, что может улететь в командировку.
Когда он являлся в свой дом, по его голосу распахивалась дверь сама собой. Жена в своей комнате просматривала последние новости на многофункциональных окнах-экранах. Она готовилась к занятиям – была студенткой университета. Здание этого храма науки похоже на планетарий – место ожившей, как в кино, под сводами купола, истории – прошлого, настоящего и будущего человечества.
Она сразу кидалась к нему, создавая переполох, отодвигала бездушного дворецкого-робота, мешая ему искать кулинарные рецепты на экране биохолодильника, цепкими пальцами по своему усмотрению ставила на стол, казалось ей, любимые им блюда. Ее руки совались везде, где нужно было внимание и помощь. Целиком отдавала себя другим людям, словно летела навстречу счастью. Такая беззаветность отдачи свойственна только женщинам.
Он в восхищении смотрел на нее. Они никогда не ссорились, разве что по утрам, когда он делал зарядку, а она первая шла мыться.
– Я приму ванну, успею?
– Если не успеешь, я не виноват, – говорил он в блаженной уступчивости.
Она визжала, когда он заглядывал за занавеску.
Чем она так влекла? По-мальчишески стриженая, курчавая, своевольная и непредсказуемая, она не умела лгать. Он боялся, что ее угловатая чистота может больно оттолкнуть его, если только что-то будет не по ней. И был готов быть подкаблучником вечно.
Ему казалось, что их близость хрупка, и что-то может случиться. И было страшно, если это наваждение близости исчезнет, незачем будет жить. Когда он вспоминал друзей, с кем хотелось быть, они казались навечно, и хрупкость жизни исчезала. Видимо, любил друзей не так, как жену.
Он ревновал ее, хотя они выбрали только друг друга в разнообразном мире близости. Наверно, остатки чувства собственника. Любовь там перестала быть собственнической, ушли причины обладать другими людьми или быть зависимыми от них.
У жены было множество увлечений. Что может произойти сейчас, в его отсутствие? А то, что «ветру и орлу и сердцу девы нет закона». Если она полюбит другого, то с ней, конечно, они будут дружить по-прежнему. Останется только печаль: «унынья моего ничто не мучит, не тревожит, и сердце вновь горит и любит – оттого, что не любить оно не может».
Может быть, они несовместимы в темпераментах? Когда он хотел прочитать ей свою поэму, озаглавив «Родина всех», она скривилась, и он сразу догадался: это помпезно, фальши она не выносит. И больше никогда не показывал свою писанину.
Она считала блажью его поиски новой энергии, может быть, боялась медленного старения их мира, когда будет нарушена их мирная жизнь, которая только и возможна для укрепления рода.
____
И вдруг он увидел ее на одной из конференций общественного движения «Поиск вселенского сознания». Это точно была она, его жена! Только молодая, во время их первой любви. Такая же курчавая, своевольная и непредсказуемая, притягивающая безоглядной внутренней энергией и прямотой чистой души. «Из всех только она одна никогда не врет!», – удивлялись ей подруги.
Опять дежавю? Они встретились, как будто всегда знали друг друга.
Его накрыло какой-то прозрачной волшебной пеленой первой любви, словно не было трудного сопротивления косной реальности, и он снова оказался в чистой атмосфере своего мира. И началось то, о чем он и там вспоминал, как о самой счастливой поре его молодости. Они искали встреч друг с другом, бродили по заросшему могучими деревьями парку, где недавно он впервые оказался на этой земле.
Семья начинается с встречи незнакомых людей, которые узнают друг в друге близких. Он переехал к ней, в маленькую девичью квартиру. Странно, это была не измена, это была она, его жена. Он не знал другой, словно они открыли ящик Шредингера, и там оказалась она, а другая такая же исчезла в параллельном мире. Только с ней он мог быть самим собой.
Его поглощало влечение к ней. Для него она была не другого пола, а нечто снизошедшее свыше, подаренное небесами.
Однако вскоре он увидел и отличия. Его женщина боялась выглядеть не так, посвящала большую часть времени косметике, неутомимо искала все новые и новые кремы, пудры, помады для макияжа, и страдала, что из-за санкций нет европейских. Вздыхала, что он зарабатывает так мало, и заботливо вила гнездо, видно, считала своей целью сделать дом полной чашей.
Он не узнавал жену. Ту, в другом мире, – не терзали мысли о таких несерьезных вещах, как выглядеть (женщины все красивы – позаботились технологии красоты и не раздражающая жизнь), жить в достатке, для этого не было оснований, впереди путь семьи был осыпан розами, а не шипами.
Переубедить ее было нельзя.
У жены, как у всех здесь, сильно развито чувство долга.
– Меня все время мучает, – жаловалась она, – я должна, должна. Куда-то бежать, звонить, платить. Сестра больна, валит на меня свои болячки. Дома – несерьезный муж, протечки воды откуда-то сверху, может залить нас и соседей снизу. Вот подруга – живет одна в своей квартире в новом доме, и никаких забот.
Он крепко обнимал ее, стараясь утопить в объятиях ее раздражение. Она, как кошка, пережидала, когда перестанут тискать.
– Как у всех здесь, – стыдясь безответного порыва, говорил Агент. – У меня тоже постоянная тревога на работе, неумение управляться с детьми в школе.
– У тебя другое, среди людей и для людей.
Он старался отвлечь ее от личных забот.
– Вон у твоей соседки – куча детей и внуков, а она все бегает, и не жалуется.
Она злилась.
– Вот будет у меня куча детей, может, и я буду радостно бегать.
7
Агента дружески встретили в офисе Близнецова.
– Ничего, как-нибудь проживем, – успокаивал тот.
Наконец, можно было заняться тем, чем хотелось. Хотя здесь – нищенство, не замечаемое увлеченными идеей людьми, которым иногда подкидывали взносы неравнодушные сторонники.
Он был убежден: чтобы не было такого множества недовольных людей, которых он здесь увидел, и «отрицательного отбора» в структурах управления обществом, нужно применить систему воспитания и образования, как на его родине. Научить видеть всю огромную сферу истории человечества сразу, одновременно – прошлое, настоящее и, по возможности, будущее, а не упираться только в настоящее с целью победить.
Нужны частные школы, под флагом расширяющей горизонт экологии, эта наука тут разрешена. И он взялся за создание школы.
О новой независимой школе узнали окрестные жители, и сразу набежали много интеллигентных родителей с просьбами устроить их детей – в однотонности идеологической жвачки накопилась тоска по разнообразию.
В арендованном для школы зальчике рядом с парком, в котором он впервые очутился в этой стране, собрались дети – патлатые, с естественными и окрашенными в разный цвет волосами.
Дети из этих семей опять удивили его. Они были похожи и не похожи на детей его мира – те же, поскольку человек не меняется, но, наверно, потребительский мир испортил их.
Они были какие-то отрешенные, настроенные скептически. Парень с цветными волосами ломаным басом гудел речитативом старый рэп:
– Жду тебя на дне,
мне нравятся девочки помутней.
При опросе выяснилось, что все много времени проводят в виртуальной реальности, сидят в интернете и гаджетах, игнорируя официальный комповизор. Там тиктокеры поют, кривляются, имеют миллионы лайков. Девчонки пишут о том, как использовать тени и губную помаду, и становятся чемпионками по числу подписчиц.
Только там они находят отдушину, потребность выплеснуть свои сны, обиды, сокровенные чувства. Но, сколько бы ни называли своих виртуальных собеседников друзьями, боятся – не дай бог! – называть себя и остаются инкогнито.
Близнецов разъяснял, что соцсети – свидетели крайнего одиночества, возможность хоть с кем-то поговорить. Все говорят о детских травмах. Мама в детстве не купила электросамокат, и это наложило отпечаток на жизнь взрослого балбеса, желание отомстить и разрушить мир. Это большая опасность для культуры, поскольку каждый идиот имеет возможность напечатать все, что угодно. Посредственность потребляет посредственность. Она множится, удесятеряется, опускается все ниже и ниже. У тебя миллионы подписчиков, и ты должен всем нравиться, в том числе тем, кто не может сложить несколько букв. Что это?
Агент начинал понимать, что здесь Интернет – великое добро и великое зло. Как атомная энергия, которая способна изменить и улучшить мир, и – уничтожить его. Интернет уничтожает культуру, которая строится на избранности. Сейчас великие фильмы доступны любому, и после «обнуления» прошлого оказались никому не нужны. Отменено преодоление трудностей познания, которое необходимо, чтобы что-то узнавать, чем-то овладевать, приподниматься на ступеньку выше. Интернет убрал эти ступени. Теперь даже в магазин ходить не надо – тебе все принесут.
И мы там, у себя спохватились, – думал он, – и я оказался здесь в поисках решения той же проблемы.
Когда влез в дела школы, он расцвел, снова в его душе поселилось то творческое состояние, что было в нем раньше.
Он старался проводить занятия на воздухе, в парке. Под могучими липами, дубами и каштанами с увлечением рассказывал ученикам о «зеленых технологиях», которые будут гармонизировать планету, сделают ее сказкой. Тех, что требовала бескомпромиссная в юности Грета Тунберг, несмотря на времена разразившегося топливного кризиса.
Среди окружавших его учеников сообразительные стали подкалывать учителя:
– Это неправда. Сейчас в мире продолжается топливный кризис – какие тут зеленые технологии! Давно забыли о ветряках и солнечных панелях, что были на первом месте в прошлом.
Он усмехался, в его мире как раз давно нефть и газ заменены ветряками и солнечными панелями.
Близнецов предупреждал его о пороках образования. В школах сохраняется унификация программ, а не ориентация на развитие личности каждого и уважение к труду профессионала, к творческому человеку. Студентов вузов учат тому, что главная задача – максимизация прибыли, рост валового продукта и управление инфляцией. Винтики востребованы, ибо господствующая здесь система – капитализм полупериферийного типа, с большей, чем на Западе, ролью бюрократии.
Образование здесь становится элитарным. Если ты не абсолютный гений, да еще способный расталкивать локтями всех остальных, а умный, но скромный ребенок из бедной семьи в депрессивном регионе, ты в элитный университет не попадешь.
Странно, образование до «обнуления» ругали за то, что оно стремилось готовить гармонично развитого человека, а рынку и бюрократии нужны специалисты, востребованные экономикой.
– Я не знаю, Менделеев – это русский ученый? – вопрошал Близнецов. – Он подарил свою таблицу России, или всему миру? Нам надо готовить таких людей и для нашей страны, и для всего человечества.
– Россию любить будут тогда, – добавлял он, – когда мы будем творить для всего мира, дарить культуру, науку, знания, действуя по логике, противоположной нашей логике. Если мы будем работать только сами на себя, то нас не будут ни любить, ни уважать, и правильно сделают. Если наш автор напишет роман, который переведут на десятки языков мира, то это будет развитие России. Советский Союз уважали не только потому, что у него была сильная армия или он давал деньги кому-то, а потому что во многих странах мира были выпускники наших университетов, потому что советские фильмы смотрели во всем мире, потому что нашу музыку, картины, книги слушали, смотрели, читали везде. Потому что Гагарин был символом не только нашей страны, но и человечества, покорившего космос.
____
Агент вдруг понял, что это неподъемно. Дети настолько ушли в виртуальные иллюзии, зомбированы пропагандой опрощения в состоянии постоянных нехваток, что в лоб их взять нельзя. В начале нужно организовать систему познания мира, исходя не от языка, всего написанного и наговоренного. Как писал поэт из параллельного мира:
История живет в сознании,
В проекциях его пути,
Рожденных бредовыми снами,
Где полных истин не найти.
Обрывочна, рождаясь зыбко,
Как движущиеся облака,
Уходит, оставляя слепки
Лжи образа в словах, руках.
Ведь, написанная история благодаря языку превратилась в Книгу, как говорили старые философы. Но где есть язык – там нет сознания. Нужно расколдовать культуру. Надо учить не тому, что написано языком, а через язык. Ведь сам Иисус восставал против церкви, превратившей его необычайные слова в бездушную догму: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете».
Все, что написано, стилом или кистью, – все это живая память, – рассказывал он детям. Когда вглядываешься в средневековый портрет молодой женщины с обручем на голове, открывающим белый лоб, и благородными кудряшками прически, и видишь ее живой взгляд – ощущаешь то древнее время.
В мире Агента, на его даче висели копии живописных полотен разных эпох, которые он собирал всю жизнь. Часто он, уставший после косьбы переросшей травы на даче, лежал на кровати и пустым взглядом рассматривал картины. Свежий воздух из окна веял зябкой сыростью. Перед глазами он все еще махал старинной косой предков – раритет из сарая, которой недавно косил, с деревянной ручкой, крепко стянутой лозой вокруг древка.
На дощатой стене у ног картина маслом: древняя церковка и рядом копна – свечой, из нее торчит шест. И рядом под хлипким покрытием-крышей пласты сена.
Это, наверно, гены. Его тянуло на крестьянские работы. Томительная, но чем-то приятная ходьба по полю, косьба с облегчающими рывками древка косы, звуки заточки, не задевая ладонью самогó острого лезвия…
И вдруг сразу ощутил картину на стене живой: домовитого крестьянина, аккуратно и артистично уложившего копна, любящего семью и богобоязненного, и множество мелких внутренних состояний, – увидел живую историю!
И другие картины на стене – ожили! Вот заполнившая все пространство мощно скрученная синяя глыба дерева, космически непредсказуемая, подавившая сзади робкие прямые линии изгороди, – прорыв к новым возможностям изображения природы в мироздании.
Когда застывает взгляд – останавливается, застывает жизнь.
После занятий Агент возвращался в офис и, разгоряченный, доказывал:
– Победить можно лишь тогда, когда появится свободная личность, отбросившая догмы языка и изобретающая свой язык. Нужно начать с объяснения сути языка.
Его соратники-спорщики ехидно замечали:
– Это о своей любимой личности, а не о стране?
– Чем больше свободы, тем меньше любви. Ты хочешь, чтобы мы отвязались от жизни и ушли в пустоту.
– Наоборот, хочу снять преграду между культурой и жизнью.
Надменный студент с копной черных волос презрительно сказал:
– Это самый долгий путь. Гораздо быстрее – срыть всю старую систему и поставить нормальных управленцев и учителей – и мозги населения начнут недоумевать, как это они так думали раньше. И воспитание нормализуется.
От него отмахнулись.
– Знать бы, как срыть.
Правда, Агент тоже не мог решить этой проблемы. Как перейти от поиска истины к действию? Оказалось, в этом был камень преткновения и для соратников. Это вызвало яростные непримиримые споры.
Он говорил:
– Когда переходишь к действию, необходимо некое единство, сформулированность. Действие есть превращение потенциального множества в реальное единство, писал, в эпоху до «обнуления», философ Юрий Лотман. Множественность – для мысли, остается позади.
На него насмешливо накинулся Дон Кихот с вздыбленным венчиком редких волос:
– Хорошо формулируешь! Как можно прийти к реальному единству, когда мы тут, в своем кругу, не можем договориться?
Толстый филолог, горюющий по исчезнувшей любимой радиопередаче, неуверенно сказал:
– Когда одно единство побеждает другое, возникает искушение победить чужую точку зрения и убить ее носителя.
– Долой двурушников! – вскипел надменный студент. – Только борьба с открытым забралом.
Его, наконец, услышали.
– Сломать систему силой? – ехидно спросил Дон Кихот.
– Да, силой!
– И как вы собираетесь бороться голыми руками?
– Надо ринуться в борьбу, и союзники найдутся. Величие жертвы вдохновит всех.
– Далеко пойдешь! – потрепал студента по затылку Дон Кихот. – По этапу.
Толстый филолог миролюбиво сказал:
– Мудрые люди ищут, как решить проблему без крови.
Дон Кихот злорадно оглядел всех:
– Хотите заменить власть? Это упрощение. Все гораздо глубже. Проблема тянется с прошлых веков. Нарыв должен созреть, и когда лопнет, уйдет вся гниль. Наступит совершенно другая эпоха.
– А когда она наступит? – спросил филолог.
– Где-то я слышал легенду, – увлеченно развязался Дон Кихот. – О том, как племя рыло яму для пещеры рядом с громадным камнем, долго-долго. И камень, в конце концов, свалился в эту яму. Люди, по своим замыслам, роют, а камень независимо от них сваливается, и начинается новая ситуация, не зависимая от людей. Так что, будем ждать.
Здесь оказался затык, не разрешимый человеческой волей, как показывает вся история.
____
Близнецов сомневался. В нем когда-то была вера в чудесное будущее, основанная на детском изумлении ослепительным, полным изначальных смыслов океаном, увиденным, когда взобрался на утес во время школьной экскурсии. С детских лет он всегда жил в этом романтическом тумане, и его оптимизма не могли поколебать никакие потрясения.
Но когда он поработал много лет в нищей общественной организации, где нужно стоять в вечной стойке сопротивления перед невидимой угрозой, его вера в романтический океан, в устойчивый ход истории человечества пошатнулась. Не ложна ли она, и ее надо разрушить, как иллюзию?
Он не принимал жертвенного желания установить силой «мир во всем мире», что «за бугром» выворачивали как желание завоевать весь мир. Соратники тоже замыкались, резко отринув возбуждающую агрессию, уезжали в эмиграцию, и становились недоброжелателями даже к оставшимся своим.
– Мы живем, как в библейских катакомбах, при едва колеблющейся свече старой гуманистической культуры, – говорил он новому соратнику.
Агент тоже не принимал открытую безнадежную борьбу, когда результатом будет битье дубинками, арест и многолетняя тюрьма, но не мог открыто высказывать несогласие.
Да и как выражать свою правду? У них тут своя правда. Самое трудное – сохранять объективность. Даже со своей женой он не мог быть объективным, и трусливо молчал.
____
Агент все больше удивлялся, насколько разошелся его мир со здешним.
Как доказывал его новый приятель политолог Кизяков, когда они прогуливались в парке, зря на нас ополчился весь западный мир, считая агрессией жизненно необходимое стремление отстаивать свои национальные интересы и ресурсы в мире. Из-за этого страна съежилась, обнажив стальную жилу сопротивления и отбросив все второстепенное.
Агент поежился.
– А как же с теми, кому вы желаете поражения?
– Отнюдь! Я не желаю зла другим. Но как бы не думал об этом, не могу переубедить себя – тайно, нутром желаю моей стране победы, как бы ни ругал власть на людях. Во мне это впитано нашей суверенной историей, сидит в генах – желание добра моему народу. Как у Пушкина:
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Политолог был спокоен.
– Надо позволить упасть тому, что должно упасть. И когда все схлынет, останется то, что насущно необходимо, без излишеств.
