Евгений Салиас де Турнемир
Петербургское действо. Том 2
XXXV
Шепелев стал у окна приемной и не спускал глаз с государя и маски, сидевших в соседней гостиной. Беседа их, оживленная и неумолкаемая, длилась долго, но расслышать он не мог ни слова. Она говорила по-немецки то страстно, с жаром, то тихо, почти шепотом, и иногда будто рассказывала что-то. Государь молчал и, очевидно, внимательно слушал.
Два раза прошла мимо них и мимо Шепелева графиня Воронцова с изменившимся и пунцовым от гнева лицом… Она ревновала и даже беспокоилась из-за этой красивой незнакомки…
Государь вдобавок даже не замечал ее… так внимательно слушал он, что говорила эта «Ночь».
Наконец они поднялись и, пройдясь по гостиной, двинулись прямо к окну, где стоял Шепелев.
Юноша немного посторонился и слегка вытянулся. Несмотря на легкое смущение и даже робость близости государя, он не мог снова не подумать, любуясь на «Ночь»:
«Какой костюм!.. И как, должно быть, собой-то хороша».
– Нет, ты мне скажи правду! – воскликнул государь по-немецки, приближаясь к Шепелеву на подачу руки и как будто показывая ей на сержанта.
– Я вам уже сказала, что нахожу эти новые мундиры прелестными. Сколько вкуса! И при этом они удобны, – говорила маска, тоже по-немецки, но со странным звуком в голосе, будто слегка картавя. – Вот, например, этот мундир. Какой это мундир, ваше величество?
И вдруг маска остановилась, фамильярно задерживая своего собеседника.
Государь, довольный, что тема разговора умной, заинтриговавшей его маски перешла на более простой предмет, и вдобавок его любимый, повеселел еще более.
– Это преображенский. Прежде были зеленые длиннополые кафтаны. Красив ли он?
– Конечно. Очень красив… И удобен! Я думаю, сами офицеры с этим согласятся. Господин офицер! – вдруг обернулась «Ночь» к Шепелеву, еще более картавя. – Вы, вероятно, говорите по-немецки, как все офицеры здесь. Скажите мне, не правда ли, мундир этот удобнее старого?
Юноша, уже смущенный донельзя тем, что государь стоит так близко и смотрит на него, теперь при вопросе, внезапно к нему лично обращенном, окончательно потерялся до такой степени, что даже пробормотать ничего не мог.
– Ведь лучше и удобнее, господин офицер? – немного свысока и холодно повторила маска по-немецки.
– Он еще не офицер. Он сержант… – рассмеялся государь.
– So-o!..[18] – протянула она как истая немка. – Какая же разница?.. Ну, я этого знать не могу. Вот вам, ваше величество, надо знать все это до мелочей… Я могу ошибиться, а вы не можете.
– Еще бы… Да я за сто верст всякий галун отличу.
– Вы даже не имеете права ошибаться. Это было бы неудобно и опасно для венценосца…
– Как? Я не понимаю. Что ты хочешь сказать? – добродушно вымолвил Петр Федорович.
– Как? Вы не знаете? Un monarche ne se trompe pas[19]. Вы не знаете анекдота про Людовика Пятнадцатого, как он однажды ошибся. Он перемешал на вечере по близорукости одного нетитулованного придворного с другим, герцогом, и сказал: «Vous, monsieur le duc»[20], a тот ответил: «Merci pour cette grâce, Sire»[21].
– Ну, что ж? – рассмеялся государь.
– Когда дело объяснилось, король пожал плечами, рассердился, но сказал: «Un monarche ne se trompe pas!»[22] – и прибавил: «Ramassez le duc… monsieur!»[23] С тех пор этого придворного иначе и не звали, как наоборот: le duc, monsieur[24].
– Ramassez![25] Вот это я люблю. Как если бы он потерял что-нибудь! – громко рассмеялся Петр Федорович.
– Вот вам, властителям, ошибаться и нельзя. Если бы вы сказали этому сержанту: «Господин офицер!» – то он бы им и был, как бы по закону… А вам бы, господин преображенец, было бы очень приятно, если бы не я, а его величество так ошибся? – уже отчасти ласково обернулась «Ночь» к юноше. – Очень сожалею, что мои слова не имеют силы закона… А как это, должно быть, приятно – иметь эту власть?
Государь двинулся далее тихим шагом. «Ночь» болтала без умолку, оживленно и кокетливо.
– Ваше величество, – вдруг выговорила она. – Сделайте, как один монарх в одной сказке… Он передал на пять минут свою власть одному нищему…
– Это глупо…
– Нет, это очень мило… в сказке. Нищий в пять минут сделал столько добра, сколько монарх за всю жизнь не сделал… Вот если бы и ваше величество… дали мне вашу власть только на одну минуту…
Государь остановился, рассмеялся, потом хотел снова двинуться, но маска сильнее оперлась красивой обнаженной рукой на его руку и, грациозно наклоняясь к нему всем бюстом и своими изящными плечами, шепнула почти страстно:
– Я не шучу… Дайте…
Женщина эта, ее голос, красота этих плеч и рук, корсаж платья, который слегка отстал при ее движении, еще более обнажая ее грудь… не могли не подействовать на всякого.
– Дайте, дайте! – шептала она, все ближе наклоняясь, и ее страстный лепет звучал ребячески наивно.
– Изволь… – не выдержал государь. – На минуту по часам… Но что ты сделаешь?
– А? Увидите! Три вещи. Но даете ли вы мне честное слово, что все будет исполнено?
Государь колебался и вдруг выговорил:
– Даю… Это даже любопытно.
– Благодарю… Но я буду действовать через вас. Это все равно. Я буду шептать вам, а вы приказывайте. Постойте! Надо подумать… Ну-с! Во-первых, сделайте этого преображенца офицером. Сейчас!
– Вот уж именно бессмысленный женский каприз – осчастливить первого попавшегося человека. Пойдемте…
Государь, смеясь, приблизился снова к окну, где стоял Шепелев, и вымолвил ласково:
– Ты дежурным на бале посла?
– Точно так-с, ваше величество! – прошептал снова смущенный юноша.
– Ради барона Гольца, празднующего сегодня мирный трактат, я, как исключение, поздравляю тебя офицером.
Юноша широко раскрыл глаза, вспыхнул и стоял истуканом от неожиданности. Когда он догадался поклониться и пробормотать что-то бессвязное, то государь с «Ночью» уже удалялся в залу.
– Ну-с, теперь… теперь… – говорила «Ночь», – сделайте хозяина этого дома, барона, командором вашего голштинского ордена Святой Анны.
– Ты отгадала мое желание. Я сам хотел давно. Но и так говорят, что он мой любимец, и это непременно раздражит других резидентов… Принц-дядя меня отговаривает и уверяет, что теперь это невозможно.
– А ваше слово?.. Ну, хорошо, бог с вами… Тогда прикажите выслать из Петербурга адъютанта принца – Фленсбурга.
– Это зачем? – громко вскрикнул государь, искренне изумившись.
– Он мне не нравится, – шутливо отозвалась «Ночь».
– Стало быть, ты его знаешь и, стало быть, не сегодня приехала из-за границы. Вот я тебя и поймал. Ты петербургская жительница!
– Нисколько. Я его сейчас видела. Мне его назвали, и лицо его мне противно! Я прошу его выслать.
– Это не причина. Да и какая же ты злая и бессердечная! Потом, ты забыла, что хотела власть, чтобы делать добро, а не зло.
– Это правда. Ну, не надо, ничего не надо… Вы мне уже два раза отказали! – ребячески капризно вымолвила она.
– Ну, уж так и быть. Я сегодня, уезжая, поздравлю Гольца командором. Ну, теперь третье.
– Третье… Дайте графу Кириллу Скабронскому придворное звание, какое-нибудь…
– Зачем? Он умирает… Или уж умер, кажется…
– Нет, он жив…
– Умрет на днях!.. – рассмеялся государь.
– Но его вдова, моя давнишняя приятельница, получит право бывать при дворе государя, самого любезного, доброго и умного.
– Вот это отлично, с удовольствием. Я ее однажды видел. Она замечательная красавица. Сейчас прикажу, и завтра она узнает это. Ну а себе ты ничего не выпросила…
– Себе… себе… – рассмеялась «Ночь», – я попрошу у вас нечто очень важное, но не сегодня, а в следующем маскараде, где мы встретимся…
– О чем же ты будешь просить?
– Теперь я не скажу.
– Ну, хоть намекни! Я прошу тебя… – несколько увлекаясь и слегка умоляющим голосом выговорил Петр Федорович.
– То, о чем просила одна ветхозаветная красавица…
– Это ничего не говорит! Это даже не намек. Кого она просила?
– Одного очень умного и красивого молодого человека.
– Но кто он был? Чем известен?
– Тем, что у него было одиннадцать братьев… – нерешительно вымолвила «Ночь».
– Это мудрено. Хотя я знаю отлично Ветхий Завет, но сразу отгадать… Чем он был сам?
«Ночь», очевидно, колебалась и, наконец, выговорила слегка взволнованным голосом:
– Скажу… Но только потому, что я в маске и в случае… если одумаюсь… или, если вы… Ну, одним словом, я могу еще, если захочу, остаться вам неизвестной…
– Ну, ну, говори! – оживленно приставал государь.
– Он был продан этими братьями, попал в Египет и…
– Иосиф! – вскрикнул государь.
– Не знаю…
– А просила его супруга сановника Пентефрия… – весело рассмеялся он. – Так?.. Так?!
– Не знаю… – тихо и совершенно смущаясь шепнула «Ночь».
– Скажи, отгадал ли я? Скажи… Пожалуйста… Скажи только одно слово: да…
В эту минуту прямо на государя и его даму шла графиня Воронцова. Она на этот раз уже почти преградила им путь и с озлобленным пунцовым лицом обратилась к государю:
– Ваше величество, я уже целый вечер жду возможности сказать вам хоть два слова! – вспыльчиво выговорила она.
Государь видимо заколебался и не знал, что делать: ему, очевидно, не хотелось покинуть «Ночь».
– Погоди, Романовна… Сейчас. Вот пускай маска скажет, отгадал ли я ее загадку… Я без того не могу уйти.
– Так будьте так добры, скажите! – гневно обратилась Воронцова к замаскированной.
– Вы приказываете, графиня… Сказать? – кокетливо, но насмешливо произнесла «Ночь», налегая на слово «вы».
– Приказать я не могу, а прошу… А то этак конца не будет.
– Разумеется, – воскликнул государь. – Ну, отгадал? Ну?
«Ночь» как будто еще колебалась и молчала.
– Да говорите, сударыня! – вне себя произнесла Воронцова. – Подумаешь, важное дело.
– Хорошо… Только для вас, графиня… По вашей просьбе, – звонко рассмеялась «Ночь». – Да, ваше величество, от-га-да-ли!!!
Государь улыбнулся, хотел что-то сказать, но, поколебавшись мгновение, любезно простился и, покинув «Ночь», подал руку Воронцовой.
XXXVI
Шепелев простоял как истукан несколько минут после слов государя. Он готов был верить, что видел все во сне. Двух недель нет, что он надел мундир сержанта, и теперь, сейчас… уж он офицер!
«Да, это счастье! Сумасшедшее счастье!..» – думалось ему. Но все это отдал бы он сейчас, снова бы стал рядовым, если бы она… Да, если б этой жертвой мог купить не только ее любовь, хотя бы только ее ласку, вместо холодного или презрительного отношения к нему.
«Но где же она, где монашенка?! Ее уже давно не видать. Верно, веселится. Верно, все танцует в зале!» – думал юноша, вспоминая, что действительно кармелитка давно не проходила по приемной.
В эту минуту «Ночь» шла из залы одна, поневоле уступив своего кавалера графине Воронцовой. Она быстро приблизилась прямо к нему.
– Господин офицер, – вымолвила она по-немецки и картавя. – Проводите меня, в знак благодарности за офицерский чин, до уборной графини Скабронской. Она сейчас мне сказала, что вы знаете, где комната.
– Я? Нет! Но я думаю, что это там, за гостиной. Можно спросить людей. Если прикажете, я сейчас пойду и узнаю…
– Пойдемте вместе… Скорее найдем…
Она двинулась через гостиную, Шепелев почтительно пошел за ней. Пройдя две пустые комнаты, они увидели направо длинный коридор, выходивший на ту же парадную лестницу, и Шепелев разглядел вдали фигуру Державина на часах. Здесь же, против коридора, оказалась приотворенная дверь, в которую виднелся красивый дамский туалет.
– Барон не женат, – сказала незнакомка. – Стало быть, это и есть…
Быстро оглядевшись кругом, она еще быстрее вошла в эту комнату и тоже осмотрелась, Шепелев остановился перед дверями и хотел поклониться.
– Войдите! – едва слышно и странным голосом выговорила она.
Юноша недоумевая вошел и также невольно огляделся.
Это была маленькая, красиво убранная спальня, освещенная двумя канделябрами, поставленными на двух белых тумбах; но, очевидно, это не была спальня хозяина дома, а, судя по всему, наскоро приготовленная для женщины. На туалете два красивых шандала, два севрских амура держали две розовые свечи. В углу горницы из-под высокого балдахина висели длинные, опущенные на кровать занавеси нежно-розового цвета…
«Так вот где ты будешь… до утра!» – грустно подумал Шепелев, и сердце сжалось в нем острой болью.
– Потушите, пожалуйста, канделябры. Мне режет глаза этот свет. Довольно мне и этих двух свечей… Вы, кажется, не желаете мне помочь, господин «внезапный» офицер, – снова заговорила она по-немецки все тем же картавым голосом, видя, что юноша не двигается.
Шепелев повиновался, и в комнате стало гораздо темнее.
Между тем, покуда он снимал с тумб тяжелые канделябры и тушил свечи, «Ночь» быстро вернулась к двери. Замок вдруг быстро щелкнул… и, сунув куда-то ключ, она вернулась к туалету.
– Вы в плену… – упавшим голосом произнесла она.
Шепелев, изумленный, стоял не двигаясь и глядел на незнакомку.
«Что за странная шалость! И неуместная!» – думал он и вымолвил наконец:
– Что вам угодно от меня? Мне надо скорее идти: я – дежурный.
Она быстро, ловко искусной рукой сняла с себя диадему и, выпутавшись из облаков газового вуаля, засияла еще ярче своими звездами в полутемной комнате… Затем она сняла большой серп луны и стала отцеплять все эти звезды и звездочки, складывая их на туалет. Скоро осталось на ней только созвездие Большой Медведицы, пришитое к юбке.
– Ночь проходит, луна зашла, звезды гаснут и закатываются… – шутливо, но тихо шептала она, а голос ее слегка дрожал. – Да!.. Наступает день!.. Счастливый день для того, кто любит! Любит, как я! Любит, как ребенок или как бедная женщина, никогда еще не знавшая любви!
Она смолкла, но вдруг, будто вспомнив, заговорила скорее:
– Все это смело и дерзко, конечно, господин офицер! Но что же делать? Другого исхода нет! Впрочем, умная женщина когда за что возьмется, то всегда счастливо доведет до конца.
Шепелев слушал, ничего не понимая, изумлялся и невольно любовался ею теперь снова, когда плечи ее, окаймленные одним черным корсажем, лишенные облаков газа и сверкавших звезд, казалось, засияли вдруг еще более собственным снежным светом. Лицо, закрытое черной маской, еще более оттеняло белизну горла и груди.
Но вдруг он вскрикнул и двинулся… в полной тьме! Она погасила последние две свечки.
– Что вы делаете! – воскликнул он, и невольная дрожь пробежала по телу… «Не может быть! Не может быть!» – мысленно кричал он сам себе, будто отвечая на какой-то вопрос. – Что вы хотите? Я дежурный… Позвольте мне выйти…
Но она молчала. Он чутко прислушивался. Она шевелилась, быстро двигалась… Но сильное прерывистое дыхание ее даже заглушало шелест платья и движений…
Через мгновение шорох и это тревожное дыхание послышались ближе к нему, и вдруг две руки нашли его в темноте. Они дрожали на лице и голове его.
– Я не понимаю… Это прихоть, но и дерзость… – глухо проговорил он.
Но обнаженные руки крепко, судорожно обвили его шею. Горячие губы коснулись во тьме его лица, отыскали его губы и с порывом жажды прильнули к ним с поцелуем. И вся она затрепетала вдруг.
– Я люблю другую… Люблю безумно… Поймите… – забормотал юноша.
– А я люблю тебя, тебя… – горячо и страстно отозвалась она вдруг по-русски, но продолжая картавить. – И клянусь, в первый раз в жизни люблю! Клянусь святой Марией, что я…
– Что?!! – вскрикнул Шепелев, как оглушенный молнией, которая бы вдруг, среди полной тьмы, осветила ему на миг все окружающее. Эти два слова – ее два слова!.. Как помнит и любит он их, хотя слышал давно и только один раз.
– Боже мой!.. Ах, если б я знал, что это вы! Скажи мне, что это ты? – задрожавшим от восторга голосом шепнул он.
– Я. Ей-богу. Я… Я…
– Графиня?
– Нет, не графиня… для тебя. А ты любишь графиню? Какую? – страстно смеялась она ему в лицо, продолжая покрывать его нескончаемыми поцелуями.
– Бога ради, скажи мне… Или пусти. Я безумно люблю тебя, если ты Маргарита! – восторженно вскрикнул он. – Но если я ошибаюсь, то я не могу… не хочу, ни за что! Пусти.
– Графиня Скабронская? Так вот кого ты любишь! Глупый!.. Разве ты не видал ее сегодня кармелиткой? Она мой старый друг.
– Да, да… Но право… Твой голос теперь другой. И теперь это почти ее голос. Да! Я с ума сойду. Говори! Или… пусти меня. Ты Маргарита?! Говори!..
– Нет! Нет!..
Шепелев с отчаянием освободился от ее объятий и, сделав несколько шагов по паркету, наступил на что-то мягкое, и тотчас что-то хрустнуло под его каблуком.
– Святая Мария! Безумный! Ты топчешь… Передавишь все звезды моей Медведицы!!
Шепелев вскрикнул, бросился на голос и безумно обнял ее. Это был уже громкий, неподдельный и дорогой ему голос.
– О Маргарита!.. – почти простонал юноша, как бы от страшного страдания и боли.
Бал все разгорался, оживлялся… Молодежь танцевала до упаду по просьбе любезного хозяина.
Перед полуночью явились на бал еще двое костюмированных. Это были два негра в блестящих фантастических и совершенно одинаковых туниках и шальварах из пунцового бархата, сплошь вышитого золотом. Оба негра были огромного роста, широкоплечие, могучие богатыри и красавцы лицом даже под черной мазью. Таких витязей в Петербурге было немного, и если бы они были теперь в масках, то и тогда бы легко всякий признал Григория и Алексея Орловых.
Братья были в кандалах и прикованы сверх того один к другому. Золотые большие браслеты у каждого на руке соединялись висевшею между ними цепью. Поэтому они ходили вместе и не танцевали, извиняясь невозможностью разлучиться.
Причина, побудившая братьев явиться неграми и вымазать лица, был большой черный пластырь на виске и ухе Алексея, который он носил с самого сражения в «Нишлоте» и который он покинуть не мог. А между тем по приказу государыни надо было явиться в маскараде Гольца. Кроме государыни и княгини Дашковой, тут явились все.
Благодаря костюмам все внимание было теперь обращено на братьев, государь тоже заметил их и, близко пройдя мимо, указал на них Жоржу и прибавил громко, но шутливо:
– Хорошая выдумка! Подходящая!.. Может быть, даже предсказание.
Принц ничего не ответил на шутку. Он был не в духе, потому что любимец его, Фленсбург, был расстроен чем-то и даже бледен и не хотел ему объяснить ничего о причине своей тревоги.
Действительно, Фленсбург был на себя не похож. Он куда-то исчезал и теперь, вернувшись, стоял в приемной на месте пропавшего дежурного. Он будто ждал его. Около полуночи к нему подошел его друг Будберг и обратился к нему с тем же вопросом, что и принц Жорж.
– Что с тобой, Генрих? – сказал он по-немецки.
– Со мной? Со мной смерть! Смерть в душе! – глухо выговорил Фленсбург.
– Все она… Кармелитка! Вот уж можно сказать: le diable gui se fait ermite!..[26] Брось ее, милый друг. Она авантюристка с головы до пят.
– Полно шутить! Ты видишь, что со мной! Скажи лучше, – ты уроженец Петербурга и должен знать, – покуда я был в ссылке, при покойной царице бывали здесь поединки? Или это дикое и развратное общество не знает, даже не слыхивало никогда, что такое – дело чести и вызов на поединок…
– Насколько помнится, бывали, но между нашими, то есть иноземцами вообще…
– Стало быть, эти звери знают, что такое поединок?.. Ну, тогда будь готов, милый друг, послужить мне секундантом.
– Что за вздор! Как не стыдно! С кем наконец?!
– С дрянью, которая не стоит того, чтобы я его убивал! А убью!! А государь наверное простит. Он понимает и любит такие выходки. Пойдем отсюда. Я тебе все расскажу, и авось легче на душе будет…
Между тем хозяин дома, веселый и довольный, все подзадоривал молодежь и посылал танцевать. Бал удался на славу. Даже старики и «елизаветинцы» развеселились, глядя на пляшущую молодежь.
Время проходило быстро, и, наконец, уже было далеко за полночь. Вдруг, как по сигналу, танцы сразу прекратились. Государь внезапно, чем-то рассерженный, собрался уезжать.
Кавалеры даже покинули на время своих дам и пошли за двинувшимися из залы пожилыми сановниками. Государь выходил, Гольц, рядом с Жоржем, провожал его, а за ними двигалась масса гостей, министров, послов и первых вельмож. Все проводили государя до лестницы, а Гольц спустился до самого подъезда. Некоторые вернулись в залу, другие остались на верху лестницы, чтобы, обождав отъезд государя, тоже уехать. В числе последних был и гетман.
Спустившись вниз, в швейцарскую, Петр Федорович поблагодарил Гольца, поздравил с орденом Святой Анны и поцеловал. Затем он обернулся к принцу и вымолвил по-немецки:
– Ваше высочество, надеюсь, не забыли. Теперь можно. Даже пора!
Жорж понял, обернулся и стал искать глазами Фленсбурга, но адъютанта не было. Это даже обеспокоило принца.
Государь догадался по фигуре дяди, что он без адъютанта как без рук, и нетерпеливо обернулся к сопровождавшему его Гудовичу:
– Прикажи сейчас арестовать Теплова.
Гудович вытаращил глаза.
– Что ты? Не слышишь! Или не понимаешь! – гневно выговорил государь и, повернувшись, вышел к поданной уже карете. – Ну вот, хоть этим прикажи, – показал он Гудовичу на двух кирасиров у подъезда. – Хорош и ты – адъютант! – прибавил государь, садясь, и крикнул сердито: – Да ну… Скорее!
Кучер принял это на свой счет и с места взял почти в карьер. Гудович принял на свой счет и быстро пошел назад, крикнув кирасирам:
– За мной!
На лестнице, как нарочно, в числе прочих сенаторов и рядом с гетманом спускался и весело рассказывал всем что-то очень смешное сам Теплов.
– Я вас арестую по приказанию государя! – пробормотал Гудович, смущаясь.
Все стали как ошеломленные.
– Меня? – выговорил Теплов, меняясь в лице.
– Да ты спутал, батенька! – сказал гетман.
– Это еще что? – вдруг взбесился Гудович, которому показалось слово: спятил. – Возьмите и сдайте на Морскую гауптвахту! – приказал он солдатам.
Кирасиры бессмысленно бросились как по команде.
Теплов, пораженный, бледный, будто боясь насилия со стороны солдат, сам быстро двинулся на подъезд. Он забыл даже шинель. Кирасиры кликнули извозчика и посадили арестанта в блестящем мундире. Теплов забыл, что у него карета. Он все забыл. Да и все свидетели происшествия растерялись и позабыли его образумить.
Понемногу дорогой придя в себя, он прошептал вслух:
– Это ошибка! За мной ничего нет! – И через мгновение он прибавил гневно: – Но так не ошибайтесь никогда, господа правители! И если арестовали по ошибке такого, как я… так уж, чур, не выпускайте опять на волю!!
…Тоже далеко за полночь.
Шепелев бродил и шарил в полной темноте, но только принадлежности женского туалета попадались ему под руку.
– Маргарита, бога ради, позволь зажечь свечку! Я ничего не найду…
– Пустяки. Найди! – рассмеялась женщина из угла комнаты.
– Но что за прихоть, милая? Ведь теперь уж нечего… Уж ты ведь не приезжая из-за границы, да еще не говорящая по-русски! – сказал он, подсмеиваясь.
– А что за прихоть упрямо называть меня Маргаритой потому, что мой голос похож на голос графини?
– Так два голоса не бывают похожи… Фу! Господи… Да сколько же у тебя тут башмаков! Уж пятый под руку попался…
– Впрочем, я сейчас перестану быть Маргаритой, когда ты выйдешь, убедишься… как найдешь Скабронскую на бале.
– Это было бы дьявольским наваждением.
– Однако ты видишь, что здесь нет ничего из костюма кармелитки!
– Да я, милая, ничего не вижу! Ни зги не вижу! – рассмеялся юноша. – Я того и жду, что глаз себе выколю… А!.. Слава богу!.. Но только… ни портупеи, ни шпаги…
– И без них можно… Или после…
– После! – рассмеялся Шепелев. – Барона попросить доставить ко мне на квартиру… Я без шпаги прямо под арест попаду. Впрочем, и так, если дежурного хватятся, то улетишь на гауптвахту. Куда тебе! Дальше!
– Я же тебе говорила, что просила у барона позволения послать тебя за поручением… Ты теперь по городу ездишь…
Наступило молчание. Шепелев возился и двигался на стуле.
– А все-таки… Это все было дерзко и почти невозможно! – вымолвил он через несколько минут.
– Только то и дорого и хорошо, что «почти невозможно»! – медленно проговорила она как бы сама себе.
– Ну! Теперь опять на поиски… За шпагой! – весело вымолвил Шепелев и начал снова шарить, приговаривая: – Платье… Перчатки!.. Шкатулка!.. Должно быть, чулок… Опять башмак!.. А это… Это уж и не знаю. Мы этого не носим!
Она тихо смеялась из своего угла.
– Хорошо… Смейся! Встанешь, как я опять на платье да Медведицу попаду ногами и вторую звезду раздавлю….
– Не смеешь по небесным светилам ходить!
– Слава тебе, господи! – воскликнул юноша. – У окна очутилась.
– Нашел? Ну-с… Извольте теперь идти вон, дерзкий мальчишка, клявшийся мне в любви… к другой.
– Пожалуйте ключ, госпожа тюремщица.
– Извольте, господин узник. Идите ко мне. Ключ здесь, под подушкой.
Шепелев ощупью подошел.
– Купи его! – шепнула она. – За десять поцелуев…
– Это дешево… За сто согласен. О! Милая! Вовеки бы… не расстался! – прошептал он, обнимая ее и всю покрывая поцелуями… – Так до завтра… – вымолвил он наконец.
– Да. Да. Да. Уходи… – прошептала она.
Он двинулся к двери, но она снова позвала его:
– Еще один… Последний…
И на несколько мгновений в комнате наступила мертвая тишина. Только поцелуй беззвучно жил… и длился!
