Евгений Александрович Скворцов
Мои авианосцы
Становление
Хочу подчеркнуть, что, независимо от исторического периода развития флота, в становлении молодых офицеров, главным условием всегда будет выступать строгая уставная атмосфера, в которой органически сочетаются высокая требовательность к каждому члену экипажа и персональная забота о нем. В этом я убежден.
Офицеры с благодарностью вспоминают службу в экипажах, где уставы, в первую очередь
Корабельный устав, были и есть в почёте. Там мудрость морской службы постигается намного
быстрее и менее болезненно. Неукоснительный и жесткий распорядок дня, хорошо составленный и безупречно выполняемый суточный план боевой подготовки ставят всех, и прежде всего молодых офицеров, в железные рамки, отступление от которых даже в мелочах – почти чрезвычайное событие. Для недавнего курсанта это может быть непривычным и тяжелым. Зато вырабатывается привычка к порядку, прочно усваиваются обязанности – необходимый фундамент для всей последующей службы. Четкость во всем: в распорядке дня, в подаваемых командах, в их исполнении.
Помню, на крейсере «Чапаев» ошибка в команде, объявленной с вахты, вызывала немедленную
реакцию и командования, и экипажа. Даже такое мелкое разночтение, как” команде чай пить” ,
вместо” команде пить чай”, всем резало слух. Такая мелочь помогала правильно понимать
значение устава, каждая буква которого проверена трехсотлетней историей Российского флота.
Обстановка была такой, что нерадивость, нарушения устава, недобросовестное отношение к
несению вахты вызывали единодушное порицание. И мы опасались его, нам было стыдно. А если офицеру стыдно перед командованием и сослуживцами за личные упущения в службе, за
недостаточный порядок в подразделении, за низкие показатели в учебной стрельбе или
несвоевременную сдачу зачетов, – значит, он на верном пути. Значит, и коллектив корабля сильный, здоровый, помогает командиру в становлении новичка.
Офицер за свою жизнь, как правило, служит на различных кораблях, но, как первая любовь, в памяти остается тот, где он сделал первые шаги. Для меня это крейсер «Чапаев», он был нашей гордостью. Всё, что отличало его от других кораблей, было делом наших рук. Мы ощущали себя достойными славы, добытой в нелегком соревновании с сильными соперниками. Страшно было подвести экипаж, не оправдать возложенных на тебя надежд. Отсюда рождалось стремление постичь всё в совершенстве. У нас, молодых офицеров, считалось похвальным не просто выполнить те или иные уставные положения, команды, корабельные ритуалы, а выполнить их особенно четко, красиво, даже щегольски. Это давалось не только знанием устава, но и особым духом службы. Мы многое перенимали у старших, более опытных товарищей, поддерживали традиции, установленные нашими предшественниками. В салоне кают-компании и прилегающих к нему коридорах развешивались оценочные листы с оценками несения дежурно-вахтенной службы, листы становления и роста офицеров, их успехов.
Оформлялись стенды с фотографиями передовых вахтенных офицеров, вахтенных механиков, дежурных по кораблю и боевым частям. Увидеть свою фотографию на таком стенде было почетно для любого офицера. Постоянную прописку на этой своеобразной доске почета получили капитан-лейтенанты: Владимир Соловьев, Василий Ткач, Александр Никитин, Михаил Крылов, Ян Павлик; старшие лейтенанты: Владимир Гринчук, Николай Бочаров, Юрий Бабминдра, Генна-дий Чекип, Валентин Зайковский, Евгений Востриков; лейтенанты: Михаил Шишкин, Анатолий Благодеров, Виталий Кононов и Виктор Трушкин.
Наука исполнения своих должностных обязанностей, а также обязанностей дежурного по кораблю, вахтенного офицера, передавалась в ходе всей совместной службы. Трудно припомнить случай, когда офицера назначали командиром дивизиона или боевой части через ступень или раньше положенного срока. Время подтверждает, что принцип последовательности и преемственности – одно из главных условий становления офицера.
Старший лейтенант – это своего рода наставник.
К концу первого, тем более второго года службы и командованию, и коллегам, как правило,
становилось ясно, выйдет из новичка настоящий корабельный офицер и будущий командир или нет. Если такой перспективы у кого-то не было, ему приходилось менять или класс корабля, или должность, иногда списываться на берег.
Из моих сослуживцев по крейсеру «Чапаев» менять место пришлось немногим. И этим мы были обязаны прежде всего своим командирам: Г. А. Громову, Т. Г. Катышеву, В. С. Бабию,
С. М. Федорову, Л. Г. Палехину, И. И. Певневу.
Эти воспитатели и неаставники стали образцом для подражания.
Сколько бы потом я ни командовал кораблями и соединениями, какие бы задачи ни решал, —
передо мною всегда был образ командира, научившего меня вносить четкую организацию в любое дело и предугадывать его конечный результат. Такая наука дастся на всю жизнь и формирует грамотных, достойных офицеров-моряков.
Вот небольшой эпизод организации службы того времени, рассказанный начальником штаба
эскадры М. В. Роминовым. На собственном опыте он учил молодых офицеров, как надо становиться в док. Этот вопрос вызвал затруднение у одного из них: команда корабля была недовольна бытовыми условиями.
События происходили в начале пятидесятых годов на Северном флоте. В эскадре надводных кораблей было всего два легких крейсера – «Чапаев» и «'Железняков». Капитан 1 ранга М. В. Роминов командовал тогда «Железняковым».
Картина выглядела примерно так.
После согласования с судоремонтным заводом доковых ведомостей и сроков постановки, получив заверения дирекции завода о полной готовности к приему, крейсер в строго назначенное время подошел к батопорту дока. Опытным глазом старого морского волка командир заметил ряд серьезных недоработок доковой администрации, которые могли привести к тяжелым последствиям. Неся ответственность за порученное дело, командир не мог
допустить такого отношения к кораблю и экипажу, и поступил, не отходя от требований руководящих документов, строго и принципиально. Он завёл крейсер в док, позволил закрыть батопорт, начать откачку воды до определенного предела. Потом дал команду «стоп, откачку запрещаю». Прежде чем вывести из действия собственные механизмы корабля (а дело было зимой, в страшные морозы), он приказал подать с берега электроэнергию, пар в паровую магистраль, соорудить временную пожарную магистраль и подать в неё воду под соответствующим напором. Потребовал восстановить береговой гальюн для команды (пришлось не восстанавливать, а строить заново), переделать сходню с берега на корабль, показавшую при осмотре недостаточную прочность, наконец, доставить на корабль заказанные ранее пропуска для входа на территорию завода. Когда все это было сделано, командир приказал остановить механизмы, «откачать» воду, посадить корабль на клетки и начать доковые работы. На это ушло более двух суток. Доковая администрация «в мыле» бегала по стенкам дока, уговаривая строптивого командира сменить гнев на милость. Амортизация дока и стоимость работ в нем измеряется часами, а не сутками. Завод понёс большие материальные убытки, не говоря уже о крайнем недовольстве начальства. Администрация пыталась повлиять на «зарвавшегося самодержца» через Главнокомандующего ВМФ – в ход пошёл «тридцатитысячный коллектив». Ведь он не первый и не последний, стоит в этом доке, что он себе позволяет?!
Но командир остался твёрд. Закон был на его стороне.
Беда же молодого командира, с которого начался рассказ, была в том, что он (как и многие другие), придя в док, потерял самостоятельность, не захотел портить отношения с заводской
администрацией, пошёл у нее на поводу. В требованиях опытного офицера М. В. Роминова ничего лишнего не было, все они были абсолютно законны. В пунктуальном их исполнении была мудрость командира, его способность смотреть на пять шагов вперед. Он помнил, что на одном из заводов не выдержал дряхлый трап и сорок рабочих рухнули в тридцатиметровый док. Были человеческие жертвы. Роминов догадывался, что при подаче с берега пара какие-нибудь штуцеры и соединительные фланцы не состыкуются, трубы окажутся худыми и неутепленными. Команда сядет на сухой паёк, а политработники станут убеждать её, что это временные трудности, мол на войне и не такое было. Он лучше всех знал, что мощный боевой корабль в доке превращается в беззащитное, беспомощное сооружение, которое за пять минут может запылать как факел, от одной искры газосварки или замыкания электропроводки. Спасти его может только полная готовность пожарной магистрали и умелые действия личного состава. За последнее отвечает командир, а за первое он должен «шкуру содрать» с завода. Поэтому был так строг и принципиален. Корабельным уставом была предусмотрена его личная ответственность за судьбу вверенного ему корабля и команды.
К этому он шёл всю свою сознательную жизнь, это же внушал и молодым командирам, которые стали жаловаться на самоуправство администрации завода. Хороший урок многим из молодых офицеров того времени. Он запомнился, как говорится, « на всю оставшуюся».
Морская практика, даже в самых повседневных и будничных флотских делах, в той или иной мере воспитывает моряков всех категорий.
…Корабль красиво разворачивается на рейде, подходит к бочке (плавучему якорю), швартовые
команды замерли в строю. Царит приподнятая деловая атмосфера. Приказы отдаются четко.
Весь маневр рассчитан до мелочей. По радио не подается ни одного распоряжения, все происходит в тишине. По невидимому сигналу, как будто сам по себе, спускается на воду баркас, отрабатывают задний ход машины. Делают свое дело баковые и ютовые швартовые команды. С началом опускания шаров, означающего остановку машин (на мачтах поднимаются специальные круги чёрного цвета, показатели хода корабля в светлое время суток). Без дополнительных команд поднимается гюйс, переносится с гафеля на кормовой шток флаг, вываливаются и ставятся выстрела и трапы.
Постановка закончена, крейсер сменил походный режим на якорный легко, как будто человек
переоделся, придя с улицы домой.
Надо заметить, что к моменту прихода корабля на внутренний рейд по старой морской традиции у бочки его ожидают баркасы с других кораблей. Их команды хорошо обучены, имеют на борту спасательные средства, аптечку, боцманский инструмент первой необходимости (свайки, скобы, фонари, набор концов).
Командир баркаса – отличный моряк, в совершенстве знающий всю последовательность маневра. При необходимости он готов оказать помощь корабельной команде.
В основном заводка бриделя на бочку производится своими силами, но при сильном ветре для
быстроты и безопасности этого сложного маневра командиру корабля порой приходится принимать помощь «соседа». Участие соседних кораблей в выполнении маневра – это мера традиционной уважительности на флоте. Это воспитывает у моряков чувство солидарности и взаимовыручки. Это рождает и другие этические нормы.
Например, вахтенный офицер, докладывая командиру о входе на рейд другого корабля, добавляет, что флажный сигнал поздравления с благополучным прибытием поднят, баркас с назначенной швартовой командой отправлен. Друзья-сослуживцы таким вниманием отдают должное своим товарищам за труд в море. В этом немалая воспитательная сила.
Приятно со стороны смотреть на слаженную работу опытного командира и его экипажа. Кажется, что своё дело они выполняют легко и просто. Однако это впечатление обманчиво. За красотой стоит огромная работа, точный расчет, тренировка и опыт.
Бывает, к сожалению, и по-другому.
Несложный маневр превращается в мучительную и нервную процедуру, когда малоопытный, неуверенный в себе командир плохо чувствует корабль. Он начинает суетиться, без конца уточнять место, задавать массу вопросов, не дожидаясь и не требуя на них ответа. Нервозность командира передается экипажу, люди делают свое дело торопливо, допускают ошибки. Тут уж порядка не жди.
Такой командир – потенциальный носитель аварий.
Анализ сложных ситуаций подтверждает, что их причиной является неорганизованность командира, необученность вахтенной службы, отсутствие взаимопонимания между постами, обеспечивающими безопасность плавания, – в общем, несогласованность всех звеньев. При этом нужные команды и доклады теряются и проходят мимо внимания командира, что всегда пагубно влияет на офицеров-новичков, которые ничему не учатся.
Я знал командиров, которые, гордясь своей должностью, боялись её, трусили при осуществлении манёвров. У иного в буквальном смысле руки и ноги трясутся при подходе к причалу, что днём, что ночью, даже в простых условиях, не говоря уже о сложных – при сильном боковом ветре или течении.
Как, таких командиров, назначают?
Однозначный ответ дать трудно. Здесь надо видеть и учитывать всё: протекции начальников своим любимчикам, родственные отношения и кумовство, людей, случайно казавшихся на флоте, и наконец, определенный кадровый голод быстро растущего флота. Подбор кадров – процесс творческий. Иного можно разглядеть только в экстремальных условиях. А до того… Биография нормальная, срок службы и возраст соответствуют требованиям нормативных документов. Правда, предшествующие должности не требовали самостоятельных решений, за
которыми стоят судьбы людей.
Одной из начальных форм обучения молодых офицеров является исполнение обязанностей дежурного по кораблю и вахтенного офицера на якоре. Например, часто приходится принимать к борту (когда корабль стоит на рейде, якоре или на бочке) суда обеспечения для пополнения запасов топлива, воды и разных материальных средств. В организации приемки грузов при стоянке у причала корабельный устав немалую роль отводит вахтенному офицеру или дежурному по кораблю. Эта «мелкая» должность является довольно престижной, и ей придается большое значение. Опытный вахтенный офицер, руководящий такими работами, предельно собран. Он заранее инструктирует подчиненных, проверяет наличие спасательного инвентаря. Напоминает о мерах безопасности, дает указания на очередность действий. Зная характер груза, заблаговременно вызывает наверх расходное подразделение, трюмных, дежурного врача, спецслужбы боевых частей и так далее. Тогда с приходом судна и окончанием его швартовки немедленно начинается прием запасов. Один только этот момент дисциплинирует людей и вызывает желание отличиться. К таким экипажам и команды вспомогательных судов относятся с большим уважением, с удовольствием выполняют их заявки.
У нас на крейсере между офицерами было негласное соревнование по четкости действий вахты при приемке судов и плавсредств, по быстроте и качеству их разгрузки, по приведению в исходное положение места работы. По всем вопросам организации службы существовали нормативы.
Молодой вахтенный офицер получал большое моральное удовлетворение от четкого выполнения этой не самой сложной работы на вахте. А главное, он был на виду, под пристальным наблюдением своих более опытных товарищей, получал оценку своих действий, поощрение. (Порой офицеров забывают поощрять за инициативу и безупречные действия при несении ими службы корабельных нарядов.)
Строгое наблюдение за выполнением каждой статьи устава, сохранение и продолжение лучших
традиций лежит на совести командиров кораблей. Подготовка лиц дежурно-вахтенной службы проводится непосредственно под руководством командования корабля. Каждый из офицеров, прежде чем надеть нарукавную повязку, должен сдать зачет на допуск к вахте или дежурству. В тех экипажах, где офицеры плохо несут службу, командиры к приему зачетов подходят недостаточно требовательно, а порой просто формально. Некоторые даже передоверяют это ответственное дело своим заместителям. Там же, где обучение и система зачетов поставлены образцово, налицо высокие результаты.
Например: на крейсерах, во времена моей молодости, прием зачета по использованию средств движения был организован серьезно. Вахтенные офицеры сдавали его непосредственно в машинном отделении, а вахтенные механики – на мостике. Каждое теоретическое положение по основам эксплуатации электромеханических установок, со всеми особенностями их боевого использования, подтверждалось практическими действиями. Надо ли доказывать пользу такого подхода к оценке и закреплению знаний офицеров?
Для вахтенного офицера обязательное правило – понимать смысл действий личного состава при даче пробных оборотов, при смене ходового режима, при падении вакуума в корпусах турбин, при выходе из строя масляных насосов и так далее. А где это можно узнать, как не в машинном отделении? Поэтому вахтенные офицеры в свободное время нередко стояли ходовую вахту в машинном отделении вместе с вахтенными механиками, а механики поднимались на мостик. Офицеры понимали процессы и ситуации, возникающие после их команд. Исполнение обязанностей приобретало более осмысленное содержание. Такую методику сдачи зачетов я испытал на себе на крейсере «Чапаев», где её впервые внедряли опытнейшие моряки: командир крейсера капитан 1 ранга В. С. Бабий, его старший помощник капитан 2 ранга С. М. Федоров и командир электромеханической боевой части капитан 3 ранга И. Д. Земляк.
В ходе дальнейшей службы на крейсере «Мурманск» в должностях старшего помощника и командира, а позднее на всех кораблях, которыми командовал, я смело внедрял эту методику и
имел хорошие результаты. Все мои офицеры прекрасно разбирались в технических тонкостях «соседней» специальности.
Забегая вперед, скажу, что когда впервые в ВМФ СССР наше соединение приступило к освоению принципиально нового вида вооружения – самолетов и вертолетов, базирующихся на авианосце, мне, по соглашению с командованием авиации ВМФ, удалось ввести подобную систему и для летно-технического состава. Эффект был потрясающий.
Профессиональное мастерство летчиков и моряков в кратчайшие сроки возросло до того уровня боевой подготовки, который позволял решать любые поставленные задачи. А ведь это, как ни странно, тоже из раздела морской практики.
По военной специальности я артиллерист. Главным оружием у нас на корабле была артиллерия, по известному выражению «бог войны». Артиллерийская боевая часть крейсера состояла из трех дивизионов: главного, универсального и зенитного калибров. Я служил в дивизионе универсального калибра. Прошёл в нем все должности, от командира 100-мм башни до командира дивизиона.
Служба в этом дивизионе, на всех должностях, предполагает безупречное знание своего оружия, отличную реакцию и автоматическую натренированность при обслуживании техники. Это объясняется, во-первых, тем, что в универсальном калибре каждый командир батареи управляет огнем по всем видам целей: морским воздушным и береговым. В других дивизионах этого нет.
Основу дивизиона зенитной артиллерии, например, составляли автоматы малого калибра, они вели огонь только по видимым с корабля целям.
Во-вторых, в отличие от главного калибра, у наших универсальных установок скорости изменения координат обстреливаемых целей настолько реактивны и переменчивы, что малейшая задержка – порой в доли секунды – грозит поражением в бою. Завалом практической стрельбы в мирное время и ударом воздушного противника по кораблю в военное. Пережить такой позор тяжело.
На совещании и на обеде в кают-компании провинившийся чувствовал себя очень неуютно. А уж при публичном разборе стрельбы старшим начальником или флагманским артиллеристом… Вроде и не было прямого укора от сослуживцев. Каждый понимал, что сегодня ты, а завтра я. Но на душе у него все равно было муторно: испорчен праздник – выход корабля в море для выполнения артиллерийских стрельб; сорван план боевой подготовки. Не удивительно, что каждая стрельба, каждый выход в море готовились самым тщательным образом.
Не помню случая, чтобы перед стрельбами уважающий себя офицер-артиллерист не прошёл по всему своему хозяйству, не представил бы мысленно всех вариантов, возможных при подготовке и проведении стрельбы.
На крейсере «Чапаев» мы воспитывались в обстановке высокой требовательности и дружеской поддержки со стороны более опытных товарищей. Мы были молоды, нуждались в опеке и подсказках.
Удивительные были годы. Дни летели, как мгновения. Казалось бы, чем можно на корабле занять себя? Тем не менее день был заполнен до предела. Растерянность наступала, если начальник звонил к тебе в каюту и говорил, что есть изменения в суточном плане и некоторое время можно использовать по своему усмотрению. Полчаса, час – это же вечность… Ходишь, как неприкаянный – скорее бы она, эта вечность, кончилась.
Отдыхать мы тоже умели.
В те времена в эскадре Северного флота было два крейсера и четыре бригады эскадренных миноносцев. Нам казалось, что «Чапаев» был на голову выше остальных кораблей по организации службы, корабельному порядку и офицерскому составу. У чапаевских офицеров был особый стиль и шик. Их узнавали. Они по-своему одевались, имели в Доме офицеров свой столик. В абсолютном большинстве до звания капитан-лейтенанта они не женились, считая это помехой в службе. У нас в героях ходили не те, кто отличался на танцах, стильно одевался, имел вместо суконной бостоновую тужурку (гражданское платье в те годы не носили) и золотые запонки. Героями были настоящие служаки. Те, кто лучше знал свое дело, отлично правил вахту, умел навести в своем подразделении флотский порядок, оставаясь любимцем матросов. Наконец, те, кто брал призы по огневой подготовке, был новатором в ратном деле, настоящим моряком.
Лейтенантская юность. Романтика. Несмотря на суровое и, прямо скажем, голодное послевоенное время, мы сумели вынести на своих плечах все тяготы и невзгоды корабельной службы, не потеряв оптимизма.
Море не терпит унылых и черствых людей. В кают-компании в те нелегкие времена было весело и непринужденно. В первую очередь благодаря здоровому духу на корабле. Только что прибывшего молодого офицера ждали розыгрыши и дружеские, без унижения чести, подначки. Излюбленной шуткой была такая: в первый день молодому лейтенанту внушали, что жизнь на
корабле начинается с оплаты счетов за свет, воду, место в каюте, телефон, белье, питание и тому подобное. Причем деньги принимает лично старший помощник командира. Это были какие-то копейки, которые всегда можно было найти в тощем лейтенантском кошельке. Иногда по сговору с корабельными интендантами и механиками необходимость оплаты подтверждалась квитанциями с какой-нибудь печатью «для пакетов». Заканчивалась шутка тем, что перепуганный лейтенант входил в каюту старпома и докладывал о готовности заплатить положенные взносы за проживание на корабле или показывал квитанции.
Одно дело тральщик или сторожевой корабль, где старпом – офицер в сравнительно малом звании, ровесник, другое дело на крейсере – капитан 2-3 ранга, прошедший огонь и воду. Можно себе представить его гнев. Старпом начинал выпытывать у лейтенанта, кто его послал, где он получал квитанции. Именно выпытывать, потому что новичок уже понимал, что его разыграли, и начинал нести что попало, сказать и припомнить толком он ничего не мог: на крейсере он как в лабиринте, а в каюте старпома – как на сковородке. Для молодого офицера все заканчивалось благополучно. «Добрый» старпом милостиво отпускал его и советовал вспомнить балагуров, которые его разыграли, и прислать их к нему, старпому, на собеседование. Конечно, никто не приходил. Да и сам лейтенант после розыгрыша как-то сразу включался в общую жизнь неунывающего коллектива офицеров-единомышленников.
Не все, однако, шутки безобидны, особенно те, которые связаны с использованием оружия. К сожалению, были и такие. Одна из них в свое время была сыграна со мной и получила широкую огласку под названием операция «Луна». Закончилась она для шутников судом чести и даже увольнением с флота.
В конце октября 1956 года, после окончания специальных офицерских классов, я в звании старшеголейтенанта был назначен на крейсер «Мурманск» командиром батареи универсального калибра. В тот же день крейсер со всей эскадрой (около тридцати кораблей) по тревоге вышел из главной базы и встал на якоря в одном из пунктов базирования в Мотовском заливе.
Где-то в далеком Египте разгорелся очередной военный конфликт. Стоим по тревоге уже не первые сутки, праздник Великого Октября на носу. Устали. Но боеготовность не снижается, все понимают: так надо.
В три часа ночи заступаю в очередную боевую смену вахтенным артиллеристом на пост командира дивизиона зенитного калибра, один из самых высоких командных пунктов корабля, почти под клотиком. В моем подчинении половина зенитной артиллерии крейсера в немедленной готовности к открытию огня. Боезапас подан, расчеты установок в полном боевом составе на своих местах, связь установлена. Через 17 минут после заступления – звонок по линии боевой связи; представляюсь. Строгий командный голос в трубке дает вводную: «Луна» – действуйте. Отвечаю, что я вахтенный артиллерист, а не вахтенный офицер. Мое дело – отражать огнем средства воздушного нападения и легкие силы при внезапном нападении. На другом конце линии повешена трубка. На душе тревожно. Проверил еще раз готовность зенитных расчетов: все начеку, люди не спят. Оглядел стоящие рядом корабли эскадры. Кругом ни огонька, полная темнота, полярная ночь. На эсминцах на боевых вахтах мои коллеги и боевые друзья, однокашники.
Инструкцией боевой артиллерийской вахты после такой вводной предусматривается немед-ленное открытие огня по приказанию или самостоятельно – при внезапном обнаружении
противника, – а затем сосредоточение огневых средств всех дежурных сил эскадры. Первый выстрел или трасса зенитного автомата с флагмана означает сигнал боевой тревоги для всей эскадры. Пока корабли занимают свои места для боя, в направлении трассы должен быть сосредоточен огонь всех дежурных артиллерийских батарей. Все это я прикинул после странного звонка о «Луне», и мне стало жутковато.
Снова звонок. Опять представляюсь. Новый диалог:
– «Луну» наблюдаете?
– Так точно, справа шестьдесят.
– Считайте, что это УРС (управляемый реактивный снаряд),
– Ваши действия?
–Открываю огонь.
– Открывайте.
–Кто приказывает? Сколько боезапаса разрешите израсходовать?
Молчание, повешена трубка. Ломаю голову. Нервы на пределе. Что бы это значило? Свербит мысль: не выполнил приказа, проявил беспечность, что-то теперь будет.
Мысли мои прерваны колоколами громкого боя и сигналом по трансляции: «боевая тревога, корабль экстренно к бою и походу приготовить.» Разбегаемся по командным пунктам и боевым постам. В считанные минуты крейсер и корабли эскадры приведены в состояние готовности и съемке с якорей. Корабли готовы к применению оружия уже не дежурными, а всеми огневыми средствами всех стоящих в заливе сил.
Командование не понимает, кто и зачем объявил боевую тревогу. Начали разбираться. Через 50 минут был дан отбой тревоги.
Снова боевая вахта, снова готовность к действиям.
Оказалось, что враг на нас не нападал, боевой тревоги не было. Просто группа шутников решила проверить на зрелость молодых офицеров, пришедших служить на крейсер сравнительно недавно, ~– чего они стоят, чем дышат. «Петушиное» слово (пароль, полученный по связи и означающий какое-то действие, например, перевод сил к повышенной степени боеготовности), сыграло в этом случае роль динамита, чуть не погубившего добрую славу эскадры. Так произошло в русско-японскую войну с эскадрой адмирала Рожественского при переходе с Балтийского моря на Тихий океан. Тогда были обстреляны рыбацкие суденышки, принятые русскими броненосцами за неприятеля.
В данном случае «Луна» (слово, придуманное при взгляде в иллюминатор), было передано
шутниками всем заступившим на вахту новичкам, как инструкция командования. Вахтенному
офицеру боевого информационного поста, на пост энергетики и живучести, в рубку дежурного по кораблю и вахтенному офицеру. Новичками кроме меня оказались старшие лейтенанты Евгений Галета, Евгений Черемисин и лейтенант Михаил Талаквадзе. Последнего шутники все-таки «дожали», и после второго звонка он нажал педаль колоколов громкого боя.
Кстати говоря, перед этим, буквально за несколько часов, командир крейсера, капитан 1 ранга
Т. Г. Катышев на инструктаже офицеров дал указание; при всех неясных случаях, намерениях
противника или при проверке готовности штабом соединения, который был на борту, – вахтенному офицеру играть тревогу, а потом уж разбираться…
Кто же думал, что всё это для «заговорщиков» плохо закончится из-за «твердолобости» вахтенного артиллериста и других новичков, не понимающих такого рода шуток. Операция «Луна» прошла неважно. За её организацию один из лучших офицеров, командир носовой группы управления артогнём главного калибра, лейтенант Игорь Архипов был уволен в запас. Впоследствии он командовал каким-то сейнером в Мурманске. Мы встречались, смеялись, вспоминая эту печальную историю. Молодые были, глупые и очень восторженные.