Евгений Александрович Скворцов
Мои авианосцы
Главком Горшков таких вещей не допускал.
Каждое его выступление было продумано до мелочей. Может быть, он не на все вопросы давал ответы. Но собственные взгляды на судьбу флота всегда доводил четко и доходчиво, он ими смело делился. Любую аудиторию приводил к совместному решению наболевших, самых актуальных, ключевых, с его точки зрения, проблем. Будучи непререкаемым авторитетом, он не чурался людей, дорожил их мнением. Не было случая, чтобы он сошел с корабля, на котором плавал, не побеседовав с командиром. Я в разных должностях много плавал с Горшковым. Был участником таких бесед, они всегда западали в душу.
Приведу пример личной беседы с Сергеем Георгиевичем при переводе меня с Северного флота в Москву. Разговор состоялся на другой день моего прибытия. Я был представлен Главкому как принимающий должность. Он уделил мне 17 минут (очень много). Спросил, как я понимаю новую должность, высказал свое мнение, дал генеральное направление будущего развития, ожидаемое от работы отдела в связи с качественным изменением надводных сил и их оружия. Это были сокровенные мысли мудрого, преданного флоту человека. В конце беседы удивил тем, что знал о моей беспрерывной службе (от лейтенанта
до адмирала) на Севере, о том, что у меня большая семья, что нет ни кола, ни двора. Главком приказал выдать вне очереди квартиру в Москве. На следующий день я получил ордер на четырехкомнатную квартиру в Северном Чертанове, в престижном доме, где до сих пор живу, с благодарностью вспоминая своего ныне покойного начальника.
Известно, что во время выходов Главкома в море его сопровождали многие должностные начальники в высоких званиях. Не шутка – заместитель министра обороны, член ЦК КПСС, высший военный руководитель одного из самых мощных видов Вооруженных Сил СССР. На любом, даже самом большом корабле пребывания, где, как правило, много очень больших начальников, в салоне флагмана имеется место командира корабля. Оно было священным и не занималось никем, даже Главкомом, хотя многие большие начальники, его сопровождающие, питались или в салоне во вторую очередь, или этажом ниже, в кают-компании офицеров. Они не обижались, так как понимали, что по-другому – это не по-флотски.
Флотские правила, к сожалению, теперь стали забываться. Чванство некоторых новых флотоводцев стало порой вытеснять старые традиции. Все это говорю к тому, что мое поколение имело эталон беззаветной службы, командиры кораблей помещали в своей каюте портрет Главкома не по принуждению, а по велению души и сердца.
Мои оценки Главнокомандующего ВМФ, конечно, субъективны. Я не поднимался выше уровня командира пусть даже самого мощного, но тактического соединения, Наверное, меня можно осудить и упрекнуть в том, что я превышаю свои «полномочия» в оценке государственного деятеля такого масштаба. Начальники, непосредственно подчиненные Главкому, бывшие рядом с ним, почти на равных, по-своему и более разносторонне оценят его – время рассудит. Я же со своей «колокольни» видел его именно таким.
Одной из основных форм работы во время командировок на флоты была проверка готовности кораблей и соединений к ведению боевых действий, а штабов и командиров – к управлению, прежде всего разнородными силами. Это очень интересная работа, требующая высокого профессионализма, безупречного знания руководящих документов, приказов и директив.
Вроде бы всё просто: изучил документы и проверяй – подумаешь… В конце концов, проверяющий всегда прав. Но это если рассуждать по-обывательски. Сложность же работы в том, что она требует большого такта в отношениях с проверяемыми, обязывает быть признанным на флоте авторитетом. Для меня дело осложнялось тем, что среди проверяемых оказывались не только командиры тактических соединений, но и командующие и командиры крупных объединений, стоящие, как правило, выше меня на военно-административном «трапе», закончившие Военно-морскую академию, а то и Академию генерального штаба. Такие, например, как вице-адмиралы В. И. Зуб, Ф. Н. Громов, И. В. Касатонов, В. А. Колмагоров, В. Е. Селиванов, В. И. Калабин, В. И. Егоров.
Все они в настоящее время большие государственные деятели и флотоводцы. Не сложись наши взаимоотношения в ходе проверок, были бы ненужные конфликты, появилась бы лишняя нервозность, которой и без того хватает на флоте. Любой проверяющий – это инспектор. Он ближе других к большому начальству, и оно ему почему-то всегда больше верит. Отсюда конфликты.
К счастью, в моей службе этого не было.
Отношения наши были ровными, строились на деловой, товарищеской и в то же время принципиальной основе. Эти люди были прекрасными, знающими свое дело моряками, учить их было нечему – я учился у них. С другой стороны, я знал, что делается на других соединениях всех флотов. Порой им не хватало «рационального зерна» опыта других. Да в конце концов и мой собственный огромный опыт позволял мне разговаривать с ними на одном языке.
Кто есть кто на флоте очень хорошо знают. И это давало свои положительные результаты.
Любой начальник, которому дано право учить и инспектировать других, на мой взгляд, только тогда может быть удовлетворен своей работой, когда после его отъезда дело меняется к лучшему.
Когда я выходил в море на выполнение боевых упражнений или на тактические учения в роли проверяющего или посредника, то всегда старался играть в одни ворота с командиром соединения или корабля, при котором находился. Дело-то общее – боеготовность флота.
«Накопать» фактов, уличающих низкий уровень, причин и следствий, его породивших, в доклад старшему начальнику можно не выезжая из Москвы – иди проверяй, все подтвердится. А выполнить поставленные задачи, добиться превосходства над «противником» в учебном бою, преодолеть психологическую неуверенность в действиях командиров и штабов, предусмотреть события на пять минут вперед – вот идеал проверяющего.
С теми людьми, которых я назвал, у нас получалась совместная творческая работа с боль-
шой пользой для дела.
С благодарностью вспоминаю это время. Я отстаивал результаты проверок («голы, очки, секунды»), поддерживал любые новаторские и нестандартные мысли, предложения и решения, может быть, в ущерб себе, так как непосредственным начальником у меня был заместитель Главкома, который славился тем, что, если «по колено в крови не пройдет» и двоек не наставит, считал проверку пустой. На флотах складывалось определенное мнение о проверяющих из центра, их требованиях, методах и способах проверки – один будет копаться в бумагах, его в море не вытащишь, другому подавай только море и реальную боевую готовность. Не покривлю душой, если скажу, что ни один из уважаемых мною флотоводцев, командующих того времени, таких как адмиралоы К. В. Макаров, И. М. Капитанец, В, В. Сидоров, Н. И. Ховрин, М. Н. Хронопуло – не может сказать, что я был бумагомарателем. Не могуг этого сказать и младшие командиры, которым я был и наставником, и старшим товарищем. Мы всегда находили общий язык, служили одному Богу – Отечеству.
Совершенно неожиданной – стороной моей должности была дипломатическая служба.
25 мая 1972 года в Кремле правительствами СССР и США было подписано Соглашение о предотвращении инцидентов в открытом море и воздушном пространстве над ним. С нашей стороны его подписал Главнокомандующий ВМФ Адмирал Флота Советского Союза С. Г. Горшков, с американской ~– Министр ВМС США г-н Д, У. Уорнер, Приложением к главному документу Соглашения явилась таблица специальных флажных и радиосигналов, которая в дополнение к Международному своду сигналов позволяла нам оперативно связаться с любым американским кораблем или соединением кораблей, объяснить свои намерения, в том числе и цели применения оружия в международных водах. Все наши и американские военные корабли и самолеты обязаны были строго соблюдать соглашение, его дух и букву, предотвращая тем самым инциденты. Это было очень важно в условиях «холодной войны», когда любая неосторожность могла привести к ядерной катастрофе.
Дело в том, что ВМФ СССР вышел в Мировой океан в начале шестидесятых годов, когда там безраздельно господствовал флот США. и выход нашего флота рассматривался Западом как вызов. В иностранной печати нередко можно было встретить тенденциозные рассуждения о советской угрозе, а также призывы проявлять твердость при встрече с нами. К чему вела такая политическая линия, мы, военные моряки, испытали на своей шкуре. Появились новые виды морских происшествий; и «баловство» с наведением орудий друг на друга, и имитация атак кораблей самолетами, и опасное чрезвычайно близкое маневрирование и, в итоге, столк-
новение кораблей. Следует признать, что действия наших моряков, не имеющих опыта взаимоотношений с иностранными кораблями и длительного плавания вблизи них, были порой недостаточно грамотными. Морские инциденты нетолько отражали состояние отношений между государствами в тот период, но и обостряли их.
Для контроля за соблюдением Соглашения с обеих сторон были созданы специальные комиссии из корабельных и авиационных экспертов. При серьезности инцидентов наблюдатели немедленно вмешивались, используя специальный канал по линии военно-морских атташе, а через них выходили на прямые переговоры высших государственных деятелей стран. Раз в год комиссии собирались поочередно в Москве и Вашингтоне на консультативную встречу. Мы оценивали результаты действия Соглашения, анализировали инциденты, обменивались замечаниями по их существу и характеру. Вносили предложения по совершенствованию этого документа.
В составе такой комиссии в роли старшего корабельной группы экспертов я проработал в течение восьми лет. Со мной в группе были специалисты международного морского права и переводчик. Такая же группа была и с американской стороны, возглавлял ее равный мне по званию контр-адмирал ВМС США. За время совместной работы я близко познакомился со многими американскими офицерами и адмиралами.
Это толковые и грамотные люди, профессионалы высокого класса, в совершенстве знавшие Соглашение и приложения к нему. И у нас в стране, и в Вашингтоне они вели себя открыто, демократично, на равных. Восторженно встречали острые шутки, удачные ответы в наших словесных баталиях.
В политические дискуссии мы не вступали, диалог был чисто профессиональным.
Мне было в не трудно вести с ними переговоры. Мы хорошо понимали друг друга.
Наши курсы пересекались не только за столом переговоров, но и в Атлантике, и Средиземноморье. Многие из американцев прошли служебный путь, подобный нашему.
Например, с контр-адмиралом Стормзом, мы в одно и то же время командовали крейсерами: он – «Олбани», я – «Мурманском». Часто плавали вместе в Средиземном море и в Атлантике. Неоднократно вступали во встречный бой с равноценным противником. Однажды одновременно входили в турецкий пролив Босфор, он – из Мраморного моря
с официальным визитом в Стамбул в составе ВМС США, я – из Черного моря в составе группы кораблей Черноморского флота. Наши крейсера чуть не столкнулись, встретились в самом узком месте, где трудно было разойтись. В этом проливе, единственном в мире, в то время применялось правостороннее движение, расходиться надо было другими бортами, не так, как принято у мореходов. В кулуарной беседе в Вашингтоне мы случайно затронули эту тему, он вспомнил, что кто-то показывал ему кулак с мостика. Мне пришлось признаться, что это был я и напомнить ему, что он должен был идти по своей стороне, да еще и уступить мне дорогу. Он согласился и пожелал, чтобы это был последний инцидент флотов наших стран.
Адмирал Лайонз на приеме в американском посольстве в Москве сказал моей жене, что у него есть фотография, где я запечатлен на палубе «Киева» в наряде для загара. На что я ему под общий хохот ответил:
– господин адмирал, если мне покопатсь в своем архиве, то найдётся Ваша фотография даже без такого наряда.
Я, действительно, мог найти нечто подобное: мы не один год плавали рядом. Адмирал Лайонз был командующим. 2-м ударным флотом в Атлантике, я командовал оперативно-ударной группой кораблей Атлантической эскадры Северного флота. Мы много, часто и не без удовольствия фотографировали друг друга с кораблей, самолетов и вертолетов для того, чтобы лучше узнать, кто есть кто.
Программа переговоров была довольно напряженная, но оставалось время для знакомства американцев с историей нашей страны.
Прямо с приема "Красной стрелой» выехали на экскурсию в Ленинград. Она прошла очень интересно, непринужденно, познавательно. Мы посетили Пискаревское кладбище, Исаакиевский собор, Эрмитаж, любовались белыми ночами, побывали в Петергофе. Погода стояла великолепная, американцы остались очень довольны. Адмирал Лайонз «простил» мне мою вольность, но обещал на следующий год в Вашингтоне взять реванш. Вызов был принят, но больше мы с ним не встречались, он уехал на Гавайи командовать Тихоокеанским флотом ВМС США. Гостей потрясла красота Ленинграда.
В Москве же им больше всего хотелось побывать в Мавзолее В. И. Ленина, в Большом театре (по случайности три года подряд на их долю выпадал балет Прокофьева "Иван Грозный»), в цирке, в музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, в Троице-Сергиевой лавре, в Кремле. Они, впервые попав в Москву, на многое глядели с большим удивлением и убеждались в абсолютном незнании нашей страны, людей, обычаев. Поэтому откровенно восхищались увиденным и были нам благодарны за гостеприимство. Правда, случалось, что некоторые представители военного атташата, аккредитованные в Москве, пытались тонко, с долей недоброжелательства, вести обсуждение социальных и политических проблем, способов их решения «у нас и у вас». Мы отвечали тем же. В этом нас сбить не удавалось, проявлялось чувство собственного достоинства, «обиды» за Державу. Любые диалоги шли только на равных. В итоге побеждал разум представителей двух великих держав,
Непринужденность и доброжелательность сохранялись и на ежегодных консультативных встречах в Америке.
В самые тяжелые времена конфронтации и отчуждения правительств и народов наших стран переговоры велись корректно, уважительно, без провокационных выпадов. Это свидетельствовало о большой значимости Соглашения, его эффективности в деле предотвращения морских инцидентов. Американцы охотно и открыто принимали нас как во время официальных заседаний, так и во внеслужебное время.
Мы посещали в Вашингтоне музеи, выставки, театры. Были в здании Конгресса, в Белом доме и даже в Пентагоне. Большое впечатление на меня произвел Музей космонавтики и аэронавтики. Чего там только нет. Представлены все виды летательных аппаратов, ракетно-космической техники с момента зарождения авиации до завтрашнего дня. Часть экспонатов действующая. Детально представлена работа каждого агрегата и человека, управляющего им.
В натуральную величину выполнена рубка авианосца со всеми приборами, расчетом главного командного пункта корабля, расположенными ниже основными отсеками.
Взлет и посадка самолетов на авианосец с реальным звуковым и визуальным сопровождением демонстрируется в виде стереофильмов; на огромных экранах показывают все операции отдельно в носовой, отдельно в кормовой частях корабля. Впечатление колоссальное. Американцы знают, чем и как пронять душу налогоплательщиков. Были мы на американских боевых кораблях. Здесь они нас ничем не удивили. Кстати, и проблемы на флоте у них те же, что и у нас.
Возвращаясь к Соглашению, должен отметить, что эффективность действия его с каждым годом возрастала. За восемь лет работы я заметил разительные сдвиги к лучшему.
До заключения Соглашения в 1972 году количество и сложность инцидентов никто не оценивал. Но их было очень много, и все они были тяжелыми. На заседаниях корабельных рабочих групп экспертов обсуждались сотни инцидентов. Соглашение поставило заслон нарушениям морской этики. Командиры кораблей и соединений получали строгие взыскания за отступление от него. Консультативные встречи хоть и проходили в духе доброжелательства, но тем не менее были острыми.
Особенно трудной была встреча в Москве после трагической гибели «Боинга-747», сбитого нашими ракетами в Тихом океане. Это только сейчас опубликовали сенсационные данные о том, что «Боинг» выполнял разведывательный полет по заданию ЦРУ, взяв на борт пассажиров, на которых организаторам полета было наплевать. А в то время стоял такой шум («империя зла», «кровожадный СССР»), что нашего голоса правды не было слышно даже внутри страны. (Кстати, а были ли там на борту пассажиры вообще и в каком количестве? Серьезных доказательств их пребывания на борту ни на дне моря, ни на месте катастрофы не обнаружено.)
Переговоры американцы вели предвзято. Весь мир считал нас агрессорами, способными уничтожать мирные гражданские суда. Обломки самолета были найдены в районе-острова Манерон вблизи наших территориальных вод. Все кинулись искать «черные ящики» самолета на глубине 180 метров. В районе поиска находилось более 200 кораблей и судов советских, американских, китайских, корейских, японских. Чего там только не было; плавкраны, рыболовные траулеры, плавбазы со спецаппаратурой, тральщики с боевыми тралами, сторожевые корабли, спасательные суда, водолазные боты, эсминцы и даже крейсера.
Главная задача – найти и поднять «черные ящики».
В них – интересы государств, в них оправдания и обвинения, справедливость и вероломство, правда и ложь.
Наконец черные ящики оказались в Москве.
Стали подводить итоги. Пока наши корабли искали и поднимали ящики, не очень-то обращая внимание на соблюдение Соглашения, американцы скрупулезно фиксировали на пленке все наши нарушения. На каждом заседании нашей рабочей группы они запускали видиомагнитофон и демонстрировали нашу русскую безалаберность. Пришлось честно признать те нарушения, которые были очевидными, и отвести спорные, когда можно было считать подбор доказательств предвзятым. Я предложил: в следующий раз, если произойдут подобные экстремальные события, производить съемки с вертолета, чтобы были видны суда и корабли обеих стран. В итоге количество предъявленных друг другу нарушений сравнялось, их было примерно по 50 с каждой стороны.
Это очень много. Но ведь и обстановка была совершенно необычной. Американцы, и прежде всего контр-адмирал Альтвег, возглавлявший корабельную группу экспертов, прекрасно сознавали это и согласились с нашими аргументами. Они преподали нам урок оперативности и предметности в решении юридически спорных вопросов при организации консультативных встреч по Соглашению.
Надо признать, что мы с американцами пошли на компромисс, так как само существование
документа находилось под угрозой. Это был пик обострения отношений между СССР и США. Политика конфронтации, проводимая обеими сторонами, могла погубить Соглашение, разорвать его. Только благодаря здравомыслию ведущих переговоры представителей ВМФ СССР и ВМС США удалось его сохранить.
Не скрою, результат переговоров вызвал вздох облегчения у Главнокомандующего, Главного штаба ВМФ, Министерства обороны и Министерства иностранных дел СССР. По флотам была дана директива Главнокомандующего: не допускать нарушений Соглашения в любых условиях плавания. И уже к середине восьмидесятых годов мы дошли до десятков, а затем до единичных взаимонарушений. Впоследствии подобные соглашения на межправительственном уровне были заключены и с другими странами; с Англией, Францией, Канадой, Норвегией, Италией, Грецией.
И наконец, еще один аспект деятельности на службе в центральном аппарате. Это – заказ надводных кораблей, участие в их создании, приеме в состав ВМФ и освоении на флоте.
Наш отдел был той инстанцией, без согласования с которой ни одно тактико-техническое задание на корабль, ни один акт приемки, ни одна задача по линии боевой подготовки не могли быть запущены в производство. За восемь лет службы в Москве мы рассмотрели десятки новых проектов надводных кораблей: ракетных и торпедных катеров, тральщиков, сторожевых кораблей, эсминцев, десантных кораблей, крейсеров и авианосцев, даже экранопланов (экспериментальный летательный аппарат типа самолета, который почему-то проходил через отдел как надводная единица.) На каждый проект надо было выдать полный пакет документов: курсы боевой подготовки, програмно-методические и другие нормативные документы. В них должны были быть учтены все виды новейшего вооружения кораблей. Это очень сложное дело. Очень сложными были сами корабли. Достаточно упомянутьтяжелый атомный ракетный крейсер типа «Киров», ракетный крейсер «Слава», большой десантный корабль типа «Иван Рогов», новейший десантный корабль на воздушной подушке типа «Зубр», эсминец проекта 956 типа «Современный», большой противолодочный корабль проекта 1155 типа «Удалой». Освоение этих кораблей шло тяжело. Приходилось иногда неделями сидеть на головном корабле, чтобы вписать в руково-
дящие документы «умные» положения. Все документы в конце концов6 были разработаны и выданы. Головные корабли, а за ними и серийные отрабатывали боевую подготовку по новым, характерным только для них «курсам» и имели все необходимые нормативные и программно-методические документы.
На этом можно было бы закончить повествование о моей флотской службе. Но приходят новые воспоминания, которые просятся на бумагу. Может быть, они покажутся наивными прописными истинами тем, кто проходил службу в мои времена, в мою эпоху. Однако я думаю, что для будущих офицеров флота, на чью долю выпадет восстановление разрушенного ныне флота, воссоздание всех структур корабельной жизни и организации, они могут стать откровением и некоторым руководством. Не сможет Россия быть Великой Державой без флота. В будущем ей понадобится традиционно мощный флот для защиты государственных интересов. Стало быть, и эти скромные записки могут послужить делу.