Евгения Черноусова
Я буду надеяться на чудо
Тем временем ситуация складывалась необычная. Один из нападавших стал изображать крутого каратиста. Он раскрутился и пытался лягнуть Сергея пяткой. Но Аня вдруг пихнула Сергея, и он плюхнулся на скамейку. Зато каратист пролетел мимо. А она долбанула его ногой в пах:
– О, сихай! Он продемонстрировал нам Уширо-Гэри! А я, недостойная, показала Кин-Гэри.
– Анька! – возмутился Валька. – Зачем провоцируешь?
– А ну, стоять!
Это рядом с ними остановилась полицейская машина. Валька запоздало осознал, что и отделение-то в двух шагах.
– Так, Калиберда! Не успел отсидеть, а уже…
– Ты что, Беляков! – завопила Аня. – Не видишь, человек сидит и никого не трогает! Это я этого… который на корточках сидит… Он мою подругу ударил!
– Правда-правда! – подошла загорелая торговка. – Сережа шел с Сашенькой, дети сзади. А эти подошли и Анечку Боеву толкнули, да еще начали ногами махать. Вот Анечка Шеметова ему и врезала по … не знаю, как сказать…
– Да, как это называется, ты, тетя Маша, не знаешь, – засмеялся Беляков. – Значит, Сергей Калиберда в драке участия не принимал?
Еще несколько подошедших к ним женщин закивали головами:
– Он стоял, потом его Анечка отпихнула.
– Тогда этих грузите.
– Да чего их грузить, пешком дойдут, – ответил ему один из полицейских и взял за плечо все еще сидящего на корточках парня. – Поднимайся, пошли!
– Калиберда, ты на учет встал?
– Вот… шел, да не дошел, – хмуро ответил ему Сергей.
– Почему не дошел? Вот оно, отделение.
Сергей встал со скамейки и нерешительно шагнул в сторону отделения.
– Я с тобой! – сказала Саша.
– Вот это правильно, – одобрила ее загорелая торговка тетя Маша. – Там знаешь, сколько кабинетов! Не дай бог, не туда попадет.
Ребята двинулись вслед за ними.
Сначала они почти час ждали того, к кому направили Сергея. За это время дезертировала Аня. Ей позвонили, и она завизжала на весь коридор. Оказалось, приезжает Лиза, ее старшая сестра. Естественно, она договорилась с отцом, что поедет с ним на станцию, и полетела к выходу.
Когда, наконец, Сергея пригласили в кабинет, Саше позвонила бабушка. Она виновато поглядела на ребят, и Валька махнул левой рукой: «Да иди, проконтролируем!». Потом, уже при выходе из отделения, Сережку позвал проезжавший мимо отец и забрал с собой. Сергей сказал:
– Ребята, да все уже! Спасибо вам, но теперь я на свободе.
– Ты знаешь, Сергей, пока я тебя ждал, додумался, что сам за месяц так на кладбище и не сходил. И бабушка не ходила, она болеет. Там, наверное, все травой заросло. Так что, если не возражаешь, я с тобой пойду. А Энн одна до дома дойдет.
– Куда ты, Валька, с одной рукой? Я тебе помогу траву рвать.
По дороге она разговаривали на нейтральные темы: о пьянстве и курении, о том, где лучше жить – в больших или малых городах, а когда вошли в ворота, Сергей сам предложил не разделяться, а убираться по очереди всем вместе. Травы на могилах Шпильманов оказалось, действительно, много, но втроем они живо управились. Захватив пакеты с мусором, пошли к контейнерам. И тут их ждали сегодняшние знакомые:
– Ага, не обманула бабка! Если не знаешь, где искать, подожди у контейнеров!
– Валь, уведи Анечку, – сказал Сергей, почему-то заглядывая в контейнер.
– А вот и нет, – захихикал один из них, кажется, тот самый, что на площади каратиста изображал – Анечка с нами тут свою красивую сестричку будет дожидаться!
И схватил Энн. Сергей нырнул рукой и головой в контейнер и вытащил оттуда пивную бутылку. Валька понял, что он собирается сделать – «розочку». Но даже с оружием справиться с четверыми! Черт, еще эта рука! Был бы Валька цел, хоть руками и зубами мог ему помочь. Тем не менее, он и левой попытался достать каратиста, но тот заслонился девочкой и продолжал гнусно хихикать.
Четвертый, качок, которого эти трое пригласили в расчете на его силу, тоже оказался каратистом и прыгнул на Сергея, выставив ногу. Но Сергей почему-то оказался лежащим у соседнего контейнера, а качок с грохотом врезался в железный бак. Валька увидел, что Энн вывалилась из рук каратиста, а он сам барахтается на земле, не в силах подняться. Не в силах? Значит, Энн начала действовать? Те двое, что пока не принимали участие в драке, решили включиться и бросились одновременно на Сергея, но оказались на земле. В отличие от каратиста они даже не пытались трепыхаться. А качок, кажется, пришел в себя. Прихрамывая, он отошел от контейнеров и снова пошел на Сергея. Но свалился на тех двух и затих.
– Что это было?
Сергей стоял уже на ногах и с недоумением глядел на поверженных врагов.
– Прямо терминатор! – с вдохновением стал сочинять Валька. – Вылетел из-за контейнеров, толкнул тебя, двинул по плечу этого каратиста, который Энн схватил, да так, что тот свалился! Потом уложил еще двоих! А этот, который на тебя кидался, наверное, сотрясение мозга получил! Сначала встал, а потом сам свалился!
– А где он… ну, терминатор?
– Убежал. Вы не видели, мимо вас парень не пробегал? Такой… в клетчатых шортах?
Это он обратился к двум вскарабкавшимся на холм старухам. Кажется, они были в сквере, когда полиция этих парней забирала.
– Не видали, – ответила одна из них. – А эти паршивцы вас, значит, искали? Грех-то какой, это ведь я им подсказала у контейнеров вас дожидаться!
– А я видала, – сказала вторая. – Мимо нас пробежал. В клетчатых штанах и с надписью на майке. А вот Сережи тут не было.
– Разве? – удивилась первая. – Ах, да!
Зарычал подъехавший контейнеровоз. Вышел шофер и с интересом уставился на кучу-малу.
– Слышь, Кось, – сказала вторая. – Можешь ты попозже за мусором приехать? Отвези Сережу… куда его, а?
– Сейчас, – обрадовался Валька и набрал Сережку. Переговорил с ним, а затем с его отцом и сказал. – Они у тети Нади под окном тополя опиливают. И ты от полиции прямо с ними поехал помогать.
– А эти живые? – с опаской спросил шофер.
– Подойди да погляди, – равнодушно посоветовала одна из старух. – Да поворачивайся пошустрее.
Шофер нерешительно потоптался, потом наклонился и пощупал лежащих. Разогнулся и сказал:
– Ни царапинки! Обдолбанные, наверное! Давай в кабину, Сережа.
– А дети как же? – спросил Сергей.
– С нами, – ответила старуха.
Контейнеровоз уехал.
– Надо бы «скорую» вызвать, – нерешительно сказала старуха.
– Может, еще и полицию? Были они уже там, – сварливо ответила другая и скомандовала. – А пошли-ка, как раз на Васильевский автобус успеем!
Когда вышли из автобуса, Валька взял телефон Энн и позвонил Саше:
– Нет, не Анечка! Что, непонятно? На автостанции мы!
Саша прибежала через пять минут. Она обняла оцепеневшую сестру и спросила Вальку:
– Ну?
Валька коротко доложил.
– Господи, зачем я ушла!
– Ты думаешь, было бы что-то другое?
– Да, согласна, не каратистка я. А с Анечкой мне что делать?
– Лечить!
Они взяли ее под руки и довели до скамейки. Через некоторое время Энн стала приходить в себя:
– Что мне делать?
– Пока ничего. Спасибо тебе, Энн, ты опять меня спасла. Да, еще Сергея, который только жить собрался. Представляешь, что бы они с ним сделали?
Валька уже улегся спать, но вдруг вспомнил о дневнике, со вздохом включил настольную лампу и накарябал левой рукой: «Познакомился с Сергеем Калибердой. Нормальный парень, хоть и сидел. Сказал, что терпеть не может пьяниц и никогда не будет пить, потому что у него брат от водки погиб. Подвели мы его. Надеюсь, что обойдется, а то не знаю, что делать. Но в сегодняшней драке виновата немного Саша. Зачем она за Сергеем увязалась? А может, и не виновата. Что ей, паранджу надевать, если она красивая? Ей с ее красотой опасно жить. Правду бабушка сказала, что злые стремятся красоту сломать».
О красоте, о магии, о провалах
Спозаранок Валька уже крутился во дворе Боевых. Сестры еще не вставали.
– Валентин, ты ничего не хочешь мне рассказать? – глянула поверх очков на него прабабушка.
– А девочки не рассказали? – уточнил он. – Ну, что Анька Шеметова устроила татами прямо у отделения?
– Сказали. Но уж очень Анечка расстроена.
– Она знаете какая? Она же за всех переживает. За Сергея, за соседа вашего расстроилась. Его бы менты загребли, если бы народ не вступился. Мог сесть без вины.
– Валя, это ведь не всё?
– Может, я чего-то и не заметил. А вообще у нее внезапно наступил переходный возраст.
– Внезапно?
– А вы думаете, он постепенно наступает? – сварливо спросил Валька. – Это как прыщи: вчера было лицо как лицо, а сегодня с прыщами. И не имеет значения, один или восемнадцать, важно, что нечистое. Так совпало: меня ротвейлер укусил, а у нее переходный возраст наступил.
– А у тебя наступил?
– Да не дай бог! Бабушка сказала, девочки раньше взрослеют.
– А почему не дай бог?
– Вам же с ней беспокойство. Если я сейчас начну психовать и грубить как Анька Шеметова, я бабушку до второго инфаркта доведу. Нет уж, домой вернусь, тогда начну перед зеркалом вертеться! У мамы нервы крепче, и вообще… это дело родителей – уму-разуму учить!
– Валя, а почему у зеркала вертеться? – засмеялась прабабушка Энн.
– Все подростки очень большое значение внешности придают, я по своим одноклассницам знаю. Даже красавицы боятся, что недостаточно красивы. Вот Аня Шеметова, она считает, что некрасивая и даже фотографироваться избегает.
– Она так и сказала тебе?
– Ничего не говорила, но это же видно! И не понимает, что красота – это провокация.
– Что-что?
– Вы знаете, почему эти подонки к нам привязались? Ни мы, ни даже зэк Сергей им ни на фиг не нужны. Они за Сашей увязались.
– То есть Саша виновата?
– Ей что, в парандже ходить? Может быть, Энн за сестру испугалась… а может, за себя. Она ведь на нее похожа. Тоже красавицей будет. Нет, перед зеркалом я в переходный возраст вертеться не буду. Самая обыкновенная у меня внешность – не красавец и не урод!
– Валечка, к красивым мужчинам женщины на улице не привязываются, – засмеялась старушка.
– Все равно, вокруг красавцев страсти кипят, посмотрите сериалы. А я хочу спокойной жизни.
– Значит, моим правнучкам спокойная жизнь не светит?
– Не знаю. В кино обычно красавицы расчетливые и циничные, такие легко по жизни идут. А ваши… они хорошие. Наверное, им в жизни труднее будет. Моя бабушка сказала, что злоба направляется на все хрупкое: красоту, интеллигентность, веру, нежность. Я за них боюсь…
– Спасибо, Валентин, за заботу, – бесшумно вышедшая на крыльцо Саша обняла их, сидящих на верхней ступеньке. – Я не такая уж слабая. Приходилось за себя постоять. А Анечка… конечно, она у нас нежное создание. Ничего, жизнь закалит.
Покрасневший Валька встал, выбираясь из ее объятий:
– Меня она злила, когда была доброй до глупости к тем, кого не жалеть, а ругать нужно. А сейчас, когда она…
Он вовремя остановился. Здесь же прабабушка!
– … позволяет себе вспылить, – продолжила Саша.
– Ну да! Мне жалко, если она будет как все!
– Тут, дружок, одно из двух: или ей закаляться, или за нее бояться. А вообще пора бы тете Наташе приехать!
Валька вел Никитку домой. Для Вальки – дело на десять минут, но Никитка растягивал этот процесс минут на сорок. Он то садился на корточки и долго разглядывал божью коровку на тротуаре, то, запрокинув голову, наблюдал за дремлющим на крыше котом, то требовал, чтобы его усадили на парковую скамейку. А в парке он непременно шел к столикам шахматистов, за которыми почему-то в кустах стояла парковая скульптура: олениха с олененком. Валька привычно поднимал его на постамент, и Никитка некоторое время стоял, держась за оленихину ногу. Только после этого он направлялся к воротам. Но сегодня, когда они наконец-то вышли из парка и перешли Пушкинскую, он бросился в сквере к кустикам, на которых росли белые шарики. Всё, теперь минут пятнадцать будет рвать эти шарики и давить их ногой! Валька вздохнул, повернулся в поисках скамейки и увидел Елену Игнатьевну, везущую внука в прогулочной коляске. Игнаша весь вывернулся, наблюдая, как Никита топает по шарикам, и Валька сказал:
– Никитка, не будь жмотом, дай Игнаше по шарикам потопать!
Брат сначала надул губы, но потом кинул горсть малышу под ноги. Тот топнул ногой и засмеялся. Тогда Никита засмеялся вместе с ним, стал рвать шарики и носить их к коляске. Елена Игнатьевна спросила Вальку, как рука, и он ответил:
– Всё путём, вот, швы сняли.
– Господи, какие рубцы!
– Да ерунда, это для девчонки трагедия, а мне что? Кровь ран и грязь странствий украшают мужчину!
Елена Игнатьевна рассмеялась:
– Приятно, что ты читал Стивенсона, – потом поглядела на него внимательно и спросила. – Валь, что случилось? Ты какой-то заведенный.
Валька совсем не собирался ей что-то рассказывать, но почему-то заговорил о том, что мучило это последнее время: в Москве его жизнь была обычной, а здесь после слов бабушки о борьбе со злом он с этим злом то и дело сталкивается.
– Валь, добра в жизни больше, чем зла. Просто зло заметнее. Вот скажи, когда на тебя напала собака, кого было больше: тех, кто разбегался, или тех, кто бросился вас выручать?
Валька задумался, припоминая, и с облегчением сказал:
– Спасибо, Елена Игнатьевна!
Никитка обернулся на них и решил, что глядящая на него бабушка тоже хочет играть. Он высыпал шарики ей под ноги и сказал:
– На, потопай!
Валька с Еленой Игнатьевной засмеялись. Она топнула и сказала:
– Спасибо, Никита, теперь сам! Нам с Игнашей домой пора. А за бабушку, Валька, не беспокойся. Она пережила большое горе, но со временем с ним справится и станет почти как прежде. Видишь, какие у нее внуки хорошие…
Постепенно компания распалась. Сначала тетя Вера купила горящие путевки и увезла Сережку в Турцию. Он одновременно был обрадован и раздосадован. Обрадован, потому что впервые ехал на море. Раздосадован, потому что приходилось расставаться с Валькой и Энн («а Шеметова меня в школе в упор не видит, как же, они старшеклассники!»). Потом Аня с матерью и сестрой уехали к тетке в Крым.
Наконец приехала мама Энн тетя Наташа. Валька ждал этой встречи и с надеждой, и со страхом. Надеялся он на то, что Энн с мамой станет прежней, а боялся он того, что тетя Наташа предскажет ему что-нибудь страшное. Признаться, она его разочаровала, потому что не была похожа ни на своих родственников, ни на какую-нибудь киношную ведьму: все Боевы светленькие и худенькие, со звонкими голосами, а она плотная, если не сказать толстая, темноволосая и с глухим негромким голосом. В общем, обыкновенная тетка, прошел бы мимо и внимания не обратил. В первый день он только зашел поздороваться по пути к Петровым, понимая, что после долгого расставания Боевым надо побыть в семейном кругу, а на второй они ходили вместе на пляж. Возвращаясь, услышали в соседнем дворе крики.
– Варька, что ли, вернулась? – удивилась Саша. – Мало он ее бил?
После того случая соседи на некоторое время пропали. Их укатали в инфекционную больницу, но, поскольку никакой заразы не нашли, через несколько дней отпустили. Варька вернулась первой, быстренько собрала свои манатки и уехала, как говорят, к сестре в Патриаршее. Володька вернулся притихшим. Да и скандалить стало не с кем. И вот…
Крики не прекращались. Валька с силой сжал руку Энн:
– Не обращай внимания! Моя мама говорит, что в любом конфликте виноваты обе стороны. Нельзя вставать ни на чью сторону, надо разбираться!
– Что ж, пойду разбираться, – сказала тетя Наташа. – Да не бойтесь вы, я же психолог. Мне с террористами приходилось общаться, не то, что с тети Клавиным внучком, которого я с детства знаю…
Вышедшая встречать их прабабушка сказала:
– Ну, что встали столбом? Заходите во двор, с Наташей ничего не случится!
– Почему вы так уверены? – спросил Валька.
– На ней с рождения защита стоит…
И прабабушка рассказала о семейной легенде «Наташка носом беду чует». Как она еще совсем крошкой складывала ладошки «лодочкой», закрывая нос и орала, предчувствуя опасность. Как ее дядя Валера и его друг Сергей Митрохин решили проверить и перед спуском в подземный ход привели к лазу, а она сразу закрыла нос и стала орать.
– А где тут у вас подземный ход? – загорелся Валька.
– Да где угодно! – засмеялась прабабушка. – У нас столько раз люди проваливались, что и не сосчитать!
– Про провалы я знаю. Но где конкретно проваливались?
– Да на кладбище, где же еще?
– Ну тебя, Валька, с твоим краеведением, – перебила его Энн. – Прабабушка, расскажи про маму. Полезли ведь мальчишки туда?
– Я эту историю от тети Тони в детстве слышала, – сказала Саша. – Полезли, и их завалило.
– Ой!
– Да не бойся, их откопали. Эти двое поверили тёти Наташиному носу и не полезли. Они и людей собрали, чтоб откапывать.
– А где это место? – продолжал выпытывать Валька.
– Валентин, Анечка сразу поняла, что мальчишки не могли не полезть в эту яму, хоть их предупреждали. Потому что такие они, мальчишки. И ты такой. Так вот, под кладбищенским холмом в древности были пещеры и подземные ходы. И всю жизнь наши не наигравшиеся мальчики их разыскивали. Говорят, один нашел…
– Кто?
– Наш знаменитый поэт Коневич. В народе говорили, что он не только подземный ход нашел, но и клад в нем. Тут его и убили.
– На кладбище?
Это Энн спросила, Валька-то знал о Коневиче:
– Его в Конь-Васильевке убили, не то грабители, не то свои же крепостные.
– Ну вот, клад грабителям достался, никто его больше не видел. А на моей памяти провалов было четыре.
– Где?
– Самый первый, что я видела – это году в шестьдесят… не знаю каком, где-то в середине, мои старшие уже большими были. Хоронили Мишу Окуня, когда гроб опускали, он и провалился. Мало того, что покойник, еще и Коля Зосимский туда улетел…
– Расшибся?
– Насмерть! И пришлось кран подгонять. Потом милиция эту яму караулила, пока археологи там лазили. Не знаю, чего нашли, кажется, ничего. Карстовая пещера, говорят. Потом засыпали песком и щебенкой. Следующий раз был, когда нос Наташкин проверяли, это году в 74-м, наверное. А недавно, года два, что ли, назад, двое парней провалились. Ну, им поделом. Из семеновских они были.
– Это кто семеновские? – спросила Энн.
– Местные мажоры, – сказал Валька, которому эту историю рассказывала Аня Шеметова. – Они на кладбище девушек убивали. За одной гнались и провалились. Один насмерть, другой покалечился. А еще какой случай?
– Да через несколько дней после семеновских. Это точно скажу, в какой день. Доктора Николая Васильевича хоронили, царствие ему небесное, – прабабушка перекрестилась. – Золотой был человек, хоть и пьяница, по гроб жизни я ему обязана…
Она достала из кармана платок и вытерла слезы. Саша обняла ее и сказала:
– Я его помню. Он Жорика нашего откачивал с тетей Наташей.
– Да, так после похорон Генка Васильев шел по кладбищу и спрямил дорогу, через кусты, дурак, полез. И пропал. Только через день его Тихоныч нашел.
– Живой?
– Слава богу! Только ногу сломал и простудился, пока в яме лежал. Да вы ж его знаете, Валентина он сосед.
Вернулась тётя Наташа.
– Ох, грехи наши тяжкие. Это какие же оба дураки злобные!
– Что, никак?
– Да нет, я пока надежды не теряю… Ба, мы обедать сегодня будем?
– Все готово, пошли. Валентин, давай с нами!
– Я уже с его бабушкой договорилась, – сказала Энн, отошедшая в сторону и что-то бормотавшая в трубку. – Он у нас окрошку будет – и всё! А потом мы пойдем к Шпильманам карасей жареных есть, которых Валька с утра поймал!
– Первое у нас, второе у Шпильманов, а десерт к Васильевым пойдете есть? Не юли глазами, Анечка, еще врать не научилась, – засмеялась Саша. – Понятно, что будете дядю Гену пытать, каково это – под землю провалиться.
– И что?
– Да мы не против, только кладоискательством не заболейте.
Когда они вышли на улицу, Энн обиженно сказала:
– Хитренький какой, один хотел с дядей Геной говорить…
Вальке стало стыдно:
– Я бы тебе потом все рассказал!
– Да, что запомнил. Я из первых уст хочу узнать!
Дядя Гена сказал, что вспоминать о том времени ему неприятно. Тогда погибло столько хороших людей, помогавших ему: Николай Васильевич, Кирилл, Маргарита. А о том, что было в провале, ему рассказать нечего: сначала потерял сознание от боли при переломе бедра, а когда очнулся, поднялась температура от простуды. Двигаться он не мог, лежал и бредил. Чудились ему всякие древние люди и инопланетяне. И старинные драгоценности. Об этом, что ли, рассказывать?
– Драгоценности? – у Вальки загорелись глаза.
– Когда меня Тихоныч с Владиславом Сергеевичем из ямы вытаскивали, ничего при мне не оказалось. Я вижу, вы настроились клад разбойника Кайло найти. Так его чуть не двести лет назад Коневич нашел.
– Дядя Гена, может, там какое-нибудь колечко завалялось, – жалобно спросила Энн. – Вам ведь почудилось колечко? Очень хочется найти!
– Блазнилось мне не колечко, а браслет, – засмеялся дядя Гена. – Даже не браслет, а что-то вроде наручня, ну, как обшлаг широкий из золотых шариков с вкраплениями камней. В бреду я радовался, что не с пустыми руками к Кате вернусь, ей эта вещь безумно должна была понравиться. И еще…
Дядя Гена прикусил губу.
– Ну? – сурово, совсем как Анька Шеметова, спросил Валька. – Взялся, так ходи!
– Не нукай, не запряг, – осадил его сосед. – Никогда не думал, что ты, Валентин, такой корыстный.
– Дядя Гена, он не корыстный, он любознательный, – заступилась за Вальку Энн. – Вы не хуже меня знаете, что Валька, если что найдет, непременно государству сдаст. А я с таким браслетом, наверное, не рассталась бы.
– Да, Энн, тебя переходный возраст не пощадил, – вздохнул Валька. – Была ты положительной девочкой, а превратилась в девицу с преступными наклонностями.
– Не преступные, а нормальные, обывательские, – засмеялся дядя Гена. – Мне бы в голову не пришло с государством поделиться, хотя о законе я знаю. Все равно чиновники украдут, так уж лучше мне на пользу пойдет. А что я говорить начал, то вас не касается. Я тогда, в бреду, думал, что по делу надо бы этой штукой с помощниками расплатиться, а Катька моя, может, и согласится, но расстроится очень. Так что, когда в себя пришел, я и огорчился, что браслет бредом оказался, и обрадовался, что ничего решать не надо.
Поев рыбы, Энн заявила, что прежде чем отправиться на кладбище, она желает поближе познакомиться с историей Утятина. Хотя Вальке не терпелось обследовать места вокруг засыпанных провалов, он предложил ей дойти до музея.
– Древнюю историю пропустим, начнем с Краснохолмского Озерского Архангельского монастыря…
Прежде на месте нынешнего кладбища стоял Краснохолмский Озерский Архангельский монастырь. По преданию, жизнь на месте будущего монастыря начал монах из Киева приблизительно в конце XVI – начале XVII века. Ему во сне явилась Царица Небесная и повелела отправиться к Утиному озеру и указала место для будущего монастыря – на Красном Холме. Первой обителью монаха стала вырытая им в холме пещера. Вскоре о монахе стало известно хозяину этой земли – казаку Федосу Кайло, который решил превратить Красный холм в Божий холм – основать здесь святую обитель. Весть об этом вскоре облетела города и веси, и к первому поселенцу стали присоединяться желающие посвятить свою жизнь Богу. Со временем там был построен храм из ивняка, посвященный Михаилу Архангелу, но простоял он недолго. В 1680-1689 годах был построен деревянный Архангельский храм. Он стоял на самой вершине холма и, освещенный солнцем, отражался в Утином озере. Кельи располагались на уступах Красного холма. А вокруг храма хоронили усопших монахов. Мирское же кладбище для жителей ремесленных слобод, образовавшихся на другой стороне озера, было далеко от монастыря, на пологом берегу. Первая легенда об Утятинском Демоне гласит, что в царствование Петра Великого в монастырь прибыли некие богатые гости. Якобы были это внуки и наследники владельца этих земель Федоса Кайло, Петр и Григорий Кайло и их двоюродный брат Федос Огарыш. Григорий умирал от ран, полученных «не в ратном поле» (разбойничали, видно, братаны). И завещал похоронить себя у храма, и заказал себе в монастыре «вечный помин». Игумен не посмел отказать лихим гостям, и могилу для разбойника вырыли у стен храма. В тот же час сделался «шум велик», началась гроза, ливень. Ненастье продолжалось три дня и три ночи, да такое, что ни монахи, ни миряне не смели носа высунуть на волю. На четвертый день оказалось, что вода подступила к кельям, а противоположный высокий берег, по которому из посада вилась дорога к мосту через протоку, обрушился. Каким-то образом смыло могильный холмик над разбойником и исчез крест. Петр повелел вновь установить крест, что и было исполнено. Непогода возобновилась, но на этот раз могила оказалась разрытой, а гроб исчез. Переправившиеся на лодке к монастырю горожане донесли, что гроб таинственным образом оказался на их кладбище. Петр не внял гласу неба и повелел доставить гроб к монастырю и похоронить покойника на прежнем месте. Как и положено в сказках, третий раз оказался последним. В ту же ночь молния ударила в храм, и он сгорел дотла. Налетевшая буря разнесла головешки, сгорели и кресты на могилах, и кельи, и все хозяйственные постройки. Разорение довершил ливень: холм смыло чуть ли не наполовину. Мало того, пострадало и городское кладбище. Большая часть его сползла в озеро и стала островом.
Монастырь упразднили. Монахи разбрелись по другим монастырям. Затем храм был построен на прежнем месте, и вокруг него возник девичий монастырь. Городское кладбище обустроили у подножия Красного холма, который, правда, стали звать в народе Гришкиным. А сообщение с монастырем стало возможным только на лодках. Много раз пытались проложить дорогу к протоке, через которую раньше был мост, но каждый раз отступались: склон был гранитным. Вдруг появился постаревший раскаявшийся Петр Кайло, отстроил мост и стал жить под ним. Питался акридами и медом, молился и пробивал дорогу в граните. Когда через тридцать лет труд был завершен, Господь его простил и упокоил с миром у подножия холма имени брата. И на сто без малого лет на кладбище воцарился покой. При государыне Екатерине девичий монастырь, влачивший довольно-таки жалкое существование, был упразднен, а храм стал кладбищенским. Игуменья Иулиания, во гневе покидая Гришкин холм, обернулась и произнесла проклятие земле сей. И в народе кладбище стало считаться местом опасным. Но долгое время подтверждений этому не находилось. Следующая гроза разразилась при отпевании модного в середине XIX века поэта, сына предводителя уездного дворянства Василия Михайловича Коневича, убитого разбойниками, а возможно, и своими же крестьянами. Почему его решили отпевать в Утятине, а не в Конь-Васильевке, родовом имении Коневичей, неизвестно. Но после того, как гроб с телом покойника доставили в храм, началась сухая гроза. В колокольню ударила молния, деревянная церковь вспыхнула как солома. Служители успели покинуть храм, но тело вынести не успели. На месте пепелища от останков не нашли никаких следов. Отслужили молебен и устроили кенотаф на Коневском кладбище. А на Утятинском кладбище началась какая-то чертовщина. К горожанам, посещающим могилы, стал являться некий демон и вести соблазнительные речи. Кто-то соблазнялся, кто-то бежал исповедоваться. Кладбище вновь освятили, хотя, говорят, это не положено. Но демон продолжал соблазнять утятинцев. Несколько лет в городе царили разбой и лихоимство. Затем на кладбище поселилась юродивая во Христе Агния и отстояла-таки погост от нечистой силы. А храм, на этот раз уже каменный, был построен в 1869 году на средства святителя Иоиля, епископа Ногайского. И простоял почти полвека, пока в мае 1917 года в него не ударила молния. В результате обрушился главный купол храма и пошли трещины по стенам. Службы прекратились. Долгое время собор был в запустении. А в 1919 году произошло событие, после которого вновь заговорили о демоне. Из Васильевки привезли тело председателя комбеда Петра Чирка, который, впрочем, при рождении был наречен Петром Ветошниковым. Человек он был незаурядный. Не завершивший учебу в университете по причине ареста и высылки из столицы, на родине он занимался историческими изысканиями, писал стихи, пьесы. Погиб он вместе с продотрядом, но его решено было похоронить с особой революционной торжественностью. Надо сказать, к тому времени городское кладбище заняло склон Гришкина холма где-то на две трети, но выше подниматься не осмеливались. Могилу для Чирка вырыли на самой верхней точке холма, чтобы со временем поставить над ней памятник из красного гранита в виде знамени, который будет виден издалека. Когда опускали гроб… нет, не подумайте, гроза не разразилась, тем более, был октябрь. Гроб провалился, и вместе с ним провалился один из опускавших его. Нашелся храбрец, который согласился, чтобы его опустили на веревке в яму. Оказалось, что под холмом находилась пещера, скорее всего, из тех, в которых в первые годы существования монастыря жили монахи. Извлекли и гроб, и тело могильщика. Место захоронения перенесли поближе к храму, мол, все равно его скоро разберут. На этот раз земля не разверзлась, но вновь поползли слухи о демоне. Якобы можно прийти на кладбище и вызвать демона, который в обмен на душу согласится уничтожить любого твоего врага. Так ли, нет – кто знает. В других краях и без демона в то время много людей полегло.
В 1927 году накануне празднования 10-летия Великой Октябрьской революции местные комсомольцы решили вывесить красные флаги на самых высоких зданиях города. Делали это во избежание возражений со стороны темных родителей ночью. Флаги вывесили на пожарной башне, на флюгере «дома с башенками» и на двух городских церквях – на колокольне действующего собора Петра и Павла и разрушенном барабане Архангельской церкви. Сторож Петропавловского собора переждал нашествие комсомольцев, а после их ухода флаг снял. А над Архангельской церковью флаг развевался до полудня, пока кто-то из проезжавших мимо начальников не счел это неуместным. Учитель физкультуры из второй школы Варфоломеев, известный в городе под кличкой Сандропыч, снял флаг. Но в ту же ночь в городе послышался грохот. Нет, это была не гроза. Наутро все увидели, что обрушился барабан центрального купола и часть стены храма. Верующие увидели в этом кару Господню, атеисты – последствие того, что по аварийной стене лазили люди. Через несколько лет развалины разобрали, а из кирпичей был построен в городе клуб имени Петра Чирка.
Шли годы. В кладбищенской ограде стало тесно. Открыли новое кладбище, прирезав к старому часть территории бывшего кирпичного завода, а на старом кладбище хоронили лишь имевших там родовое захоронение. У многих возникал соблазн захватить участок на старом кладбище. И постепенно захоронения поднимались по уступам холма, не затрагивая, однако, плоской его вершины. Наступил момент, когда памятники окружили ее, и вот могилу начали рыть на верхней плоскости.
