Евгения Черноусова
Тридцать три несчастья
Пролог
– Динька, тяжело же!
– Мам, я спортсмен!
Подросток тащил две здоровущие потрёпанные коробки, прижав их к себе и придерживая подбородком. Молодая женщина в белой панамке, белой футболке и цветастых капри, повесив довольно объёмную сумку на плечо, несла два чёрных мусорных мешка.
– Что это вы мусор не в том направлении несёте? – выглянула из окошка консьержка.
Мать с сыном переглянулись и рассмеялись.
– Точно, мусор! Но для некоторых дам это просто сокровища!
И мальчик слегка присел, дав возможность старушке увидеть содержимое верхней коробки. Она ахнула. Мальчик пошёл к лестнице, а женщина задержалась, поясняя:
– В первом корпусе семья разъезжается. Книги интеллигентно вынесли к подъезду, на мусорку не потащили. Мы идём, а тётя Наташа десятитомник Шишкова несёт. В общем, что посолиднее, уже расхватали, а лёгкое чтиво – вот оно! Я так понимаю, вы тоже любительница? Мы брали всё подряд. Сейчас тётушка рассортирует, и что читано, я вам занесу на обратном пути, если желаете!
– Ой, как вы меня обяжете!
В коридоре мама на сына зашипела:
– Ну что ты так коробками громыхнул! Может, бабушка спит!
– Да не сплю я, – шаркая, вышла из распахнутой двери спальни высокая старуха. – Я вас жду! Уже час жду!
– Ну, задержались мы немножко, тут люди книги предложили. Гляди, ба!
– Ой, откуда?
– Из соседнего дома. Люди библиотеку ликвидировали, – крикнула из кухни женщина. – Сортируйте по-быстрому и мойте руки, я на стол накрываю!
После обеда хозяйка квартиры выложила на прикроватную тумбочку три книжки малого формата в мягких обложках и с однотипным рисунком: яркими красавицами в пылких объятиях мускулистых мачо, и удовлетворённо пробормотала:
– Это на сегодня. Живу! И не хихикай, я в чтении забываю обо всём. Воображаю себя здоровой, молодой, желанной. Как я преодолеваю все невзгоды и с радостным любопытством гляжу в будущее! Попробуй, почитай, это так оживляет!
– А меня раздражает! Язык примитивный, ситуации нежизненные.
– Вот только про ситуации не надо! Любовь, ненависть, измены, спасения, болезни, соперничество, самопожертвование, потеря близких – всё это из жизни. Из твоей, из моей, из любой!
– Так ведь жизнь человеческая разнообразием не блещет. В литературе вообще существует всего тридцать шесть сюжетов. Это сто лет назад посчитали: любовь, потеря близких, месть и далее по списку, что вы перечислили. Придумать историю – это ещё не литература. Пока ею мужики занимались, да ещё немногие женщины, в голове которых были не только чувства, но и мысли, и чуткий взгляд, литература была литературой. А когда наступила всеобщая грамотность, в писательство ломанулись скучающие женщины. Сидела такая молью потраченная старушка и за копейки книжки в библиотеке выдавала. Выперли её на пенсию, и решила она самореализоваться. Это же не сложнее салата. Ставишь перед собой тридцать шесть баночек – и погнали! Самый популярный рецепт салата называется «Три баночки». В вашем любимом жанре это любовь, измена и месть. А если хочется посложнее – пожалуйста! В эту лохань мы накидаем побольше любви, пару ложек финансовых проблем, щепотку жизненных ошибок, одного беспросветного злодея и одного оступившегося, но способного исправиться юношу. Раскидаем по лохани трёх роковых красавиц, создающих препятствия на пути обретения счастья главной героиней, обладающей неброской прелестью и внутренним благородством. Заправка будет из крови, пролитой благородным отцом героини, и слёз её невинных детей, подперченная обмороками и провалами в памяти. Остальные баночки трогать не будем, для другого силоса прибережём. Салат готов, лопайте, не подавитесь!
Старуха засмеялась:
– К чему такая горячность? Ну, не шедевры, конечно. Но свою функцию выполняют.
– А может, я завидую этим персонажам? Правильно вы говорите, многое в моей жизни было. Только разрешалось не так, как в этих книжках. Из тридцати шести сюжетов отхватила тридцать три несчастья. Бедность? Мне тридцать четыре, а я даже угла своего не имею. Как там героини богатеют? Замуж за богатого выходят. Да, оба мужа были богаче меня. Один жильё отобрал, другой… ох, даже говорить не хочу!
– Я чего-то не знаю?
Собеседница смутилась:
– Да всё вы знаете! Фирмочки его… он за границей, а я банкрочу! Денег на прожиточный минимум, а хлопот – на средний офис. Вот, значит… любовь… ну, эта, слава богу, один раз приключилась и в пшик превратилась.
– Расскажешь?
– Как-нибудь в другой раз. Давно не болит, но как-то неловко за свою глупость. Только и оправдывает, что было мне семнадцать. Ладно, что там далее по тексту? Измена? Всегда удивлялась, как эта идиотка в романе не понимает, что её обманывают? А сама, наверное, только на тридцатый раз догадалась. Да и то не догадалась, а коллега сказала: «Ты знаешь, что твой пять путёвок купил? Три на твоё имя в Анталию и две на своё на Кипр?» И то я не сразу дуру отключила. Ещё спросила: «Ты это по-дружески со мной обсуждаешь или уже со всем коллективом поделилась?» Когда она глазами заюлила, только тогда сдалась: «Значит, ты за меня мою семейную историю закрыла. Если я с мужем останусь, зная это, тогда меня на помойке нашли. А так бы могла и дальше жить дурой слепой». Предательство? С Иркой двадцать лет считались лучшими подругами. И покинула она меня в самый сложный период. Дальше. У героинь этих изделий после развода всегда находится «прынц», на фоне которого бывший муж меркнет. Ау, твоё высочество, где ты? Да чего там! Романные барышни в обморок то и дело падают – любо-дорого посмотреть. А я как шлёпаюсь? Плохо стало как-то ночью, я на балкон пошла воздуха глотнуть. Помню, дверь дёргаю – и всё! Глаза открыла – а надо мной звёзды. И иней на халате. На следующий день на работе коллега спрашивает: «Ты падала?» Я удивилась, как она догадалась? А она: «У тебя на голове здоровущая шишка». А мне так хреново, что шишку не почуяла, пока не пощупала. В другой раз лицом в пашню завалилась. Ноздри в чернозёме и никакой эстетики! А как красиво болеют эти спящие красавицы! Лежат себе в хрустальном гробу или на кровати с резными ножками и под балдахином да на шёлковых простынях с красивой фарфоровой бледностью на лице. Ни тебе судна под кроватью, ни зонда для искусственного кормления в ноздре! И куда принцу деваться? Только целовать. А тут мочевой пузырь разрывается, а на судно пописать не можешь. И говоришь ты ему, красивому: «Твоё высочество, поставь ради бога уретральный катетер!» Только его, венценосного, и видели!
– Тут ты не одинока, – хихикнула старуха. – Мне ещё и туалет на бок повесили. Представляю себя в страстных объятиях: «Любимая, что это?» «Калоприёмник, дорогой».
– Ну, вот. Чтобы закончить тему физиологических отправлений, напомню случай с посягательством на тело моё белое. Где героиня, отчаянно вырывающаяся из страстных объятий злодея? Даже не попыталась, меня сразу вырвало на него только что съеденным салатом. Так что ситуации в жизни – это вам не сюси-пуси. Ну, и нежизненные описания проявлений страсти: «Трусы белой птицей метнулись по комнате и упали на рояль».
– И что такого?
– Вы не хуже меня знаете, что у неё, такой болезненной, от долгого лежания и интенсивного лечения суставы больные. Вы представляете, с каким кряхтением она их снимает? И колени при этом щёлкают. Не верю, что страсть не поутихнет! А если вспомнить, что она обеднела, то наверняка на белье экономит. И что там с белой птицей?
– Резинка растянута, ткань ползёт, дырки зашиты, трусы заношены, – захохотала старуха. – Убирайся, если меня сегодня на любовных сценах смех пробьёт, я тебе этого не прощу! Золушка престарелая, блин!
– Одна у меня литературная деталь в жизнь претворилась: фея крёстная, – чмокнув её в щёчку, сказала собеседница, – А если шире брать, встречались хорошие люди и создавали счастливые ситуации как в античном театре: когда выхода нет, появляется бог из машины и спасает. Всё, богиня моя античная, пока, ужин в холодильнике, а я завтра с обедом заскочу!
И полетела по ступенькам вслед за сыном, продолжая перебирать в памяти свои нелитературные жизненные обстоятельства.
Болезнь
Люба Кузнецова хорошо жила. Ну вот правда, пожаловаться не на что. Дети-подростки, девочка и мальчик, как по заказу. Муж у неё хороший. Видный, умный, зарабатывает хорошо. У его матери аптечный семейный бизнес. Это же всё равно как на себя работать! Квартира у них хорошая трёхкомнатная. Конечно, теперь люди состоятельные предпочитают коттеджи строить. Но свекровь сказала:
– Достаточно одного дома на семью. Всё равно всё вам достанется!
Это у свёкров дом.
В общем, всё хорошо было. С какого же толчка жизнь её полетела под откос? Наверное, с травматологии? Нет, скорее, со свекровиной картошки…
Об этом она думала, спеша закончить воскресную уборку. Не субботнюю, потому что вчера был рабочий день. Последний рабочий день. Посуду перемыла после позднего обеда. Поздний – потому что Катя на пляже задержалась, несколько раз пришлось ей звонить. Потом бельё на лоджии развешивала. Потом в Катиной комнате убиралась:
– Катя, ну можно ли так вещи разбрасывать! И почему постель не заправила?
– Мам, не нуди!
Себе можно признаться в том, о чём давно твердит её подруга Ирина: всех своих она слишком избаловала, оправдываясь тем, что легче сделать самой, чем стоять над душой у детей и мужа. Но теперь им поневоле придётся обслуживать себя самим. А с мужем… ей и глядеть на него не хочется. А надо поговорить. Только вот он тоже на неё не глядит. И не слышит. Вот за обедом опять детям говорит:
– В Анталии вы…
– Ты что, уговорил маму лететь с ними?
– С ними полетит их мать, – отчеканил Сергей.
– Да вроде я их мать, но я собираюсь в это время в больницу…
– Прикипело тебе в больницу! В другой раз поедешь! Детям надо отдохнуть!
– Мне, наверное, тоже надо отдохнуть. Только юг мне вреден.
– Глупости! Мама – медик, ей лучше знать.
– Да знайте вы с мамой что хотите, но в Турцию я не лечу!
Люба сунула свою тарелку в мойку и ушла в ванную. Вслед ей Катя заныла: «Ну, мам!», а Сергей, наверное, дочь придержал. Засыпая в стиральную машину порошок, услышала:
– Не обращай внимания, покапризничает, а всё равно никуда не денется. Деньги-то уплачены!
«Ага, и какие деньги! Дети ещё про Кипр не знают», – подумала она горько.
На удивление сегодня Сергей никуда не смылся. Смеялся с детьми, они сидели втроём и что-то выискивали в интернете. Правильно, папе надо заниматься собственными детьми, тем более, мамы не будет… по крайней мере, в ближайшее время. Люба зал, где сидели дети с отцом, оставила напоследок. Закончив всё, зашла с пылесосом и сказала:
– Ну, всё, освободите помещение минут на пятнадцать.
– Ну, мам, давай потом, – отмахнулась Катя.
– Без проблем. Потом, как закончите, пропылесосишь и протрёшь пол.
– Ну, мам! Ну, вечно ты всё испортишь!
Катя оттолкнула кресло и вылетела из комнаты. Денис побежал за сестрой. Сергей встал и сказал:
– Как ты нас всех достала! Психопатка!
Люба пожала плечами и включила пылесос.
Закончив уборку, она присела на кухне, перебирая в уме, всё ли собрала. Ох, а анализы в стенке остались! Она кинулась в зал, вытащила коробку с документами. Пересчитала бумажки и перевела дух: порядок! Повернулась и увидела: сидя за компьютером, все трое по очереди запускали руку в пакет с чипсами. Они уже столько просыпали мимо, что, когда ноги переставляли, под ними хрустело.
– Боже… ну как так можно!
– Ладно, мам, потом уберёшь, – сказал Дениска.
Сергей и Катя захохотали.
– Денис, а ну-ка, встал и за веником.
– Не пойду!
– Пойдёшь, – она подошла к нему и мягко взяла за плечи. – Ты ведь не хочешь, чтобы мама считала тебя свиньёй?
– Мам, но ведь все мусорили!
– Ну, и все свиньи… кроме тех, кто убирает.
– Катька, хрю-хрю, – Денис показал сестре язык и побежал за веником.
– Нельзя было твою воспитательную работу в другое время провести?
– Можно было. Если бы ты её провёл. Но ты за пятнадцать лет ни разу за неё не брался.
Прибежал Денис и стал заметать крошки на совок, дразня при этом сестру: «Катюха – хрюня!» Катя злилась, а злость сорвала на родителях:
– Если дети – свиньи, значит, родители кто?
– Не злись, дочь, я тут одна не свинячу, потому что свинарка.
Всё собиралась поговорить с семьёй, но поняла, что не сможет. Да и что она им скажет? Что не ждёт от жизни ничего хорошего? А что в жизни было хорошего? Только рождение детей. Ладно, если останется жива, то поговорит с ними. Им поневоле придётся теперь обслуживать себя самим, Любе-то после операции нельзя будет ни тяжести поднимать, ни наклоняться. А Сергей пусть валит к маме, к Свете, да куда угодно! Жить с ним она не будет!
Утром тихо собралась и пошла на первый автобус.
Вечером ужасно хотелось спать. Люба вышла к сестринскому посту и попросила:
– Мне анестезиолог сказал, что на ночь реланиум уколют. Нельзя ли пораньше сделать, я спать хочу невыносимо. Засну – а тут вы со шприцем.
– Да не нужен вам никакой реланиум. С ним не заснёте. Вон, микстурка на столе, налейте себе грамм пятьдесят.
Тут Любу накрыло баранье упрямство: врач назначил, значит, надо делать. Медсестра пожала плечами: как пожелаете. Ну, и накаркала, Люба до утра глаз не сомкнула. Может, из-за укола, а может, из-за звонка дочери в одиннадцатом часу:
– Мам, ты когда придёшь?
– Ложись спать, Катя. Я не приду. Я в Уремовске.
– Вы что там, с папой? Что вы там делаете?
Ха! Три раза ха-ха! Он теперь и дома не ночует! Люба прислушалась к себе и не почувствовала ни обиды, ни возмущения:
– Нет, Катя, он собирался ехать, но, наверное, раздумал. Завтра он придёт домой. Там в холодильнике к обеду всё есть. А на ужин сами сообразите что-нибудь с ним. А если не сможете, сходите к бабушке, она накормит.
– А ты что, не приедешь?
– Да, я задержусь недели на две.
– Как? А Турция?
– Какая Турция, дочь, я в больнице. Проси бабушку, чтобы с вами поехала.
– Ма-ам, бабушка там жизни нам не даст! Ну, приедь пораньше!
– Нет, раньше я не смогу приехать, меня оперируют завтра. Катя, не ной, не трепи мне нервы. Лучше отцу потрепи. Попросись с ним на Кипр.
– Какой Кипр? Он едет на Кипр?
– Ну да, по делам фирмы. Собирается взять с собой… одного сотрудника. А ты попроси его тебя взять. Вроде как секретаршу.
Катя взвизгнула восторженно и отключилась. Ну вот, пусть теперь Серёжа выпутывается.
– Открываем, открываем глаза! Люба, не спать!
И Люба старательно таращится на потолок. В поле зрения вплывает толстощёкое лицо. Со стороны звучит мужской голос:
– Ну, порядок. Освобождайте операционную.
Гремят носилки. Любу не очень нежно перекидывают на них и везут по длинному полутёмному коридору. Когда носилки, дёрнувшись на стыке, въезжают в ярко освещённый лифт, сознание отключается. Выныривает из небытия она уже в палате. Её перекладывают на койку и прикрывают простынёй. Люба видит, как на спинку кровати медсестра бросает её халат.
– Любочка, – это Лена говорит, её вчера прооперировали. Она напротив лежит. Свесила голову с постели, вытянула шею в её сторону. – Что так долго?
Опять провал. Окончательно в себя Люба приходит, когда уже совсем темно. Входит дежурная сестра, включает свет и делает всем уколы. Дальше сон – не сон, а какие-то качели, то отключение, то бодрствование. Болит не живот, а спина. Это из-за мягкой прогнувшейся сетки. Как хочется перевернуться на бок или на живот! Но пока нельзя. Им и уколы из-за этого делают не в филей, а в переднюю часть бедра. Ещё почему-то очень болит верхняя губа. Люба трогает её языком и определяет там большую болячку. Прикусила она её, что ли? Першит в горле, а кашель отдаётся в животе. Шустро склоняется над ней Лена, суёт ей в рот корку лимона: «Пососи, смягчит». И перемещается к соседке: «Судно подать?» Какая молодец, уже бегает!
Часов в пять утра Люба решает: будь что будет, но лежать уже сил нет. Медленно встаёт, перетягивает живот ситцевым платком, набрасывает халат и выходит в коридор. Когда с блаженным выражением лица она возвращается в палату, её встречают изумлённые глаза подруг по несчастью:
– Люба, ты куда ходила?!
– Куда-куда! А то не ясно!
А на утреннем обходе спрашивает, можно ли вставать. И соседки по палате смеются. Теперь уже с разрешения врача Люба прохаживается между кроватями, потом вспоминает о телефоне и достаёт его из сумки. Когда включает, не успевает вглядеться в череду не отвеченных звонков, откликаясь на вызов начальницы:
– Любовь Эдуардовна, вы где?
– Я же говорила… в послеоперационной палате я.
– Прооперировали?
– Выпотрошили…
Маргарита Андреевна – дама холодная, не сказать, что надменная, но отстранённая. Держит дистанцию с подчинёнными, никогда не переходя на «ты» и называя всех по имени-отчеству, даже двадцатилетних девчонок. За те несколько лет, что Люба в этом банке работает, у них ни разу не было разговора о чём-то кроме служебных вопросов. И вдруг начальница её удивила:
– Любочка, я через это пять лет назад прошла. Мне кажется, опухоли по женской части едва ли не у каждой третьей бывают в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Жаль, конечно, что тебя это в молодости настигло. Но всё равно, слава богу, что самое опасное позади. Будут ещё послеоперационные сложности, но главное – жива!
– Спасибо, Маргарита Андреевна.
– Я почему тебе звоню? Твои тебя разыскивают. Сынок вчера прибегал, дочь звонила. А сейчас супруг твой к управляющему прошёл. Ты что, никому ничего не сказала?
– Я пыталась.
– Как же так, Люба?
– Ой, да бросьте! Я знаю, что вы сплетни не одобряете, но по банку уже месяц эту сенсацию пережёвывают, что мой супруг пять путёвок купил: три в Анталию для жены и детей и две на Кипр для себя и секретарши. Про Турцию я ему сразу сказала, что не поеду, что мне под южное солнце нельзя, а в больницу надо. А он – что мне в больницу не надо, у него мама медик, она лучше знает, что мне надо. И детям твердил: вы поедете с мамой, никуда она не денется!
– Вот сволочь! А по поводу Кипра?
– Я ничего сгоряча не делаю. Понимаете, они с мамашей своей могут сказать: ушла от мужа – справляйся сама. И не принять детей на время моего стационара. Опередив, уедут всей своей семейкой, чтобы выставить меня кукушкой, бросившей своих детей. А я останусь с детьми, но при своей опухоли. Поэтому мы три недели вели разговор слепого с глухим. Но уехала я первой, оставив детей мужу.
– Ты безоговорочно решила разойтись?
– Такого не прощают. Я себя не на помойке нашла.
– Я поняла тебя, Люба. Всё, пока, управляющий вызывает.
Прооперировали вчера троих. Двое только к вечеру попытались встать, постояли у койки и снова залегли. А Люба весь день то полежит, то походит, а к вечеру вываливается в коридор, где воздух не в пример свежее, и шаркает из конца в конец. Санитарка, везущая на тележке тюки грязного белья, качает головой:
– Ну, ты скаженная, вчера в реанимации до четырёх часов откачивали, губу вон как порвали, а сегодня уже кросс даёшь. Ох, и живучи русские бабы!
А назавтра приезжает свекровь.
Она зашла в палату, когда Люба с Леной ушли в ванную. Конечно, рано им мыться, но дни стоят жаркие, и плюс к тому окна палаты на солнечную сторону. Так что вернулись они освежёнными и в приподнятом настроении, даже смеясь. И первое, что увидели – мадам Кузнецову, стоящую в проходе между кроватями и брезгливо разглядывающую смятую постель Любы.
Выдержав театральную паузу, свекровь приступила к экзекуции:
– Ну? Что это за своеволие? Тебе лечение назначено отличным врачом, а ты решила сама себе диагноз поставить? Да ты знаешь, какой объём ампутации тут практикуется? Отрежут всё, и никому ты будешь не нужна!
– Софья Семёновна, зачем моим детям это всё, что отрезали?
– Это ещё что? Какая я тебе Софья Семёновна? И не строй из себя дурочку, ты и так недалёкого ума! Мужу своему ты будешь не нужна! Что за капризы! Ей на отдых большие деньги потрачены, а она кочевряжится! Нет, это какой надо быть идиоткой, чтобы согласиться на такую операцию, лишь бы мужу досадить!
– Чего вы от меня хотите?
– Собирайся! Там внизу отец нас дожидается! Если через пять минут не будешь готова, поедешь домой на рейсовом автобусе! Стой! Что ты там про Кипр Катьке сказала?
– А что, не должна была говорить? Вы же приличная семья, хорошо ли, если ваш сын с любовницей на отдых отправится до развода? Пусть лучше с дочерью пока съездит. А уж поженятся – тогда хоть на полюс.
– Какая любовница? Какой полюс? Ты что несёшь?
– Ой, да не притворяйтесь! Он же путёвки в агентстве дочери вашей подруги Ксении купил! Весь город уже месяц это обсуждает, а вы делаете вид, что так и надо!
Свекровь схватилась за телефон:
– Ксень, ты про путёвки на Кипр слышала? Что ты мямлишь, я же всё равно узнаю! Что?! А за сколько? Да я вас всех поубиваю!
Она бросила трубку в сумку и рыкнула:
– Ты, дура, почему мне сразу не сказала? А лучше бы промолчала. Ну, гульнул мужик, не ты первая, не ты последняя. Наоборот, причепурилась бы, а то вон… растолстела, выглядишь старше меня. Если мужик загулял, баба виновата!
– Растолстела я от гормонов, которые ваш отличный специалист назначил. Да и на кой мне нужен мужик из-под чужой бабы? Только развод!
– Дура! Пробросаешься!
Люба вышла из себя:
– Да, я дура. И такой умной, как вы, не буду. Как-нибудь своим умишком проживу, и за гуляку цепляться не буду, рискуя триппер подцепить!
Некоторое время Софья Семёновна шумно пыхтела, пытаясь справиться с негодованием. Потом прошипела:
– На коленях передо мной ползать будешь, чтобы мужа вернуть!
– А зачем? У нас полное согласие: я ему не нужна, а он мне не нужен. Пусть живёт с юной красоткой.
– Никакого развода! А если разведётесь, детей ты не получишь!
– Они сами будут решать, с кем остаться.
– Нет, моя милая, это суд решит. У тебя жилья нет! Квартира ваша на мне записана!
– Когда я за вашего сына вышла, у меня была двухкомнатная квартира. Вы её стоимость в свой дом вложили.
– Не докажешь!
Люба устало махнула рукой и присела на кровать:
– Даже спорить не буду. Ограбили сироту – вам этот грех нести. Что жильё жалеть, когда вы и здоровья меня лишили… а может, и жизни. Я благоприятного диагноза не жду… хоть и надеюсь. Детей против меня настроить? Да запросто! Только много ли вам самой жить осталось? Вы, вроде, верующая? Куда воры и клеветники после смерти попадают?
Свекровь фыркнула ей в лицо, развернулась и хлопнула дверью.
– Люба, что это было? – спросила Лена после минуты гробового молчания всей палаты.
– Бывшая свекровь. Да ну её к чёрту!
– Как она тебя собралась на третий день после операции домой увозить?
– Не знаю, – озадачилась Люба.
– Да вы, девки, что ль, не поняли, – с кряхтеньем заворочалась на кровати самая старшая из обитательниц палаты Шура. – Влетели все такие из себя лошади здоровые. Ржут, полотенца на головах! Кто бы подумал, что у вас пузы разрезаны!
– Люба, а почему ты сказала, что она тебя здоровья лишила?
– Мне почти год назад сказали, что надо оперироваться. А она меня к заведующей отделением, своей подруге, привела. А та: киста маленькая, ничего не надо. Гормоны мне назначила, я с ноября восемь килограмм прибавила. Дура я и есть, что её послушала. После картошки надо было расплеваться с ней!
– Какая картошка?
– Известно какая. С огорода.
– Рассказывай!
Ну, Люба рассказала.
Прошлая осень дождливая выпала. Всё Софья Семёновна нудила, что картошку надо выбирать. Но как соберётся – дождь. Дотянула до середины сентября. И тут объявила: чтобы в субботу все были!
А у Любы, пожалуй, с конца лета болезнь начала становиться заметной. Не боль, нет. Просто как-то постепенно силы стали утекать. Головокружение, слабость. Она списывала это на то, что в последнее время критические дни выросли до критических недель. Хотелось в выходные лежать в тёплой постели и не двигаться. Но мамина картошка – это святое! Плохо тебе? Не выдумывай!
В субботу Катя отцу заявила: «Я картошку не ем, и вообще, мне надо к контрольной готовиться». И смылась к подружке. Люба её не осуждала, нет. Хватит того, что на ней все ездят. Нет, из дочери она не позволит Золушку делать! И Дениску она дома оставила, у него насморк. Сергей, кстати, тоже уклонился. То есть Любу он привёз, но у папы в машине что-то стучит. Поэтому они сели в машину Сергея и уехала за какой-то деталью. А на распаханные грядки вышли Люба, свекровь, её давняя подруга Ксения и соседка свекрови.
Через полчаса свекровь ушла обед готовить. Минут через десять тётя Ксеня смылась – подруге помогать, наверное. В общем, работали они вдвоём. Что дальше было, Люба не помнит. В какой-то момент, подняв ведро, соседка уронила его, обнаружив, что Люба неподвижно лежит, уткнувшись лицом в рыхлую влажную землю. Она кинулась к ней, но не смогла поднять. Вызвала скорую.
Когда скорая приехала, уже вышедшая из дома свекровь заявила, что зря их потревожила соседка-паникёрша. И уже Люба сидела на земле, отхлёстанная по лицу Софьей Семёновной, и пыталась собрать мысли в кучку. Фельдшер только спросила: «Ты не беременна?» и повернулась уезжать. А водитель скорой помощи Коля взял Любу на руки и понёс к машине. Пыталась ещё верещать свекровь, но тут уже фельдшерица сказала, что не возьмёт на себя ответственности, бросив необследованную пациентку с тревожными симптомами.
Потом уже, спустя несколько месяцев, встретив Любу у процедурного кабинета, где ей гормоны кололи, фельдшерица объяснила, почему вдруг так резко поменяла мнение. Колю в городе звали Ведьмаком. Он на спор с мужиками диагноз ставил без всякого обследования. Просто прикоснётся к человеку и говорит, к примеру: «Язва желудка!» И ни разу не ошибся! Так что, когда он Любу на руки взял, фельдшер уже точно знала, что Коля плохое почуял: «Тебе же в области назначили операцию? Что ты тянешь?» И у Любы сердце заныло. Ведь точно, в школьные годы Коля как-то её подружке Иринке, упавшей, когда они на лыжах зачёт сдавали, велел не двигаться, пока медицина не приедет, мол, у неё перелом, а от нагрузки будет смещение. Конечно, Ирина попыталась встать. И смещение было. А Любе Коля тогда в машине сказал: «Онкология у тебя, Любаня. Смотри, не запусти болезнь».
– Да ладно тебе, Люба, – сказала ей Лена. – Любите вы, утятинские, во всякую чертовщину верить.
– Я бы и не поверила, – ответила Люба. – Только бабушка моя умерла от рака яичника, не дожив до пятидесяти. А мама с тем же диагнозом не дотянула до сорока. Я уже тридцатник перемахнула. Представляешь, как я жду результатов гистологии?
