Елизавета Голякова
Тыквенный пирог
– Пойдем, мой аппетитный жрец, а то подхватишь простуду – он нее может испортиться твой вкус, берегись!..
Теперь он знал, куда идти. Нити мира дрожали в предвкушении, и карты больше не были нужны.
Глава 5. Среди призраков ирландских легенд
Ирь шел, и с каждым шагом воздух как будто бы напрягался по обе руки от него. Собирались тучи, собиралось сияние материи, а Ирьиллин Айбер щурился и сам внутренне посмеивался от ереси, от катастрофы, в которую снова влез.
– Что это там у тебя?.. – Лакс закашлялся, словно вдохнул не туман вперемешку с расплавленным мирозданием, а едкий дым.
Воин хаоса обернулся к нему через плечо.
– Кажется, ты что-то углядел там, – он показал клыки. Что? – раздраженно, но без раздражения.
– Мм.. Паучьи нити.
– Если встретим самого паука, что сделаешь?
– Стану обедом, – буркнул жрец. Но за смешанными чувствами на его лице мелькнула тень азарта, которая, вообще-то, явно принадлежала Ирьиллину – но со временем переползала и на жреца.
Жрец уже почти видит, почти дотягивается взглядом до восьминогого огромного чудовища, до неизвестно даже чьего создания, которого Ирь – Лаксу нетрудно было догадаться – будто бы не видел в упор. Как и огромный вселенский паук, наверное.
Если бы они видели друг друга, тотчас бы бросились и не расцеплялись, пока не разорвут друг друга в клочья. А заодно и яблочный остров, и всю эту часть суши и воды, пока не поцарапают матовый купол неба.
Жрец впредь решил не болтать о пауках и сконцентрироваться на обедах – это сулило куда больше правды и тепла.
По пути они набрели на ущелье с ядовитыми травами, и Ирь резко выдрал их из плавного русла тайных троп, заставив окунуться в пряный злой запах, влажный воздух и мерное дыхание древних скал. Деловито встряхнул руки, огляделся и хмыкнул, довольный собой.
Лакс нашел то, что искал – неприметный желтый цветочек, невзрачный и скучный. Оборвал чахлые листики и осторожно, очень-очень аккуратно положил их между протянутых Ирем карт – места надежнее для ядовитого растения они придумать не могли.
Издали до путников доносился мерный бой барабанов, лязг как будто бы доспехов и ржание десятков лошадей… Воздух ничем новым не пах. Они не знали даже, какой это год, какой это хотя бы приблизительно мог быть век – Ирьиллин только тряхнул головой и тут же забыл ритм барабанов. В воздухе перед ним свернул блуждающий огонек.
– Нам напоминают, пора идти.
– О, пора-пора! – и он снова потянулся к нитям, входя во вкус.
Ущелье исчезло в тумане, и рассыпалось ли оно в прах, обрушилось ли от боя барабанов и тяжелой поступи войны, стало ли ловушкой или спасение – никакой разницы для двух друзей не было и не будет. Они унесли пару цветов и ушли вперед.
В следующий раз они рухнули в мир Ирландии, по крайней мере, в мир, похожий на Ирландию и на мир вообще, и оказались в пустоши. Кажется, в самом ее центре.
– ..?? – справедливо спросил Лакс, складывая руки на груди.
Встряхнув руки, скинув с них все тяготы хождения насквозь, Ирь похлопал его где-то по спине.
Жрец обронил:
– Кажется, мы в заднице, дорогой.
И воин хаоса диковато усмехнулся, продемонстрировав острые клыки, и пошел по пустоши прочь. Легкие танцующие шаги, слегка манерные, даже по-своему изящные, к месту то было или ни к месту, едва едва поднимали серую пыль. Эту его ухмылку жрец знал очень уж хорошо – так усмехалось что-то нечеловеческое в его друге. И он этому доверял, так что просто пошел за ним.
Пустошь не была пустой. Лакс осторожно перешагивал через попадавшиеся то тут, то там проржавевшие шлемы, сломанные щиты и смиренно белые кости. Древняя битва была здесь, и жрец чувствовал где-то глубоко в груди отзвуки того сражения, не реальные картины, а скорее вой голодных темных духов, всплески энергии с той стороны, силу и дрожь тонких материй – ведь он был кельтским жрецом, в конце концов.
Лакс чувствовал себя на своем месте. Наконец он был не странным сильным путником, который решит проблемы, разожжет костры, взовет к древним силам и уйдет прочь к утру. Может быть, это место и было создано специально для жрецов? Для путников, говорящих с ветрами?
– Эй, Ирь, чуешь? – крикнул он воину в спину.
Тот обернулся, и северный ветер трепал его волосы, бросил их ему в лицо. Ухмылка превратилась в оскал.
– Здесь ничего нет!
– Ну разумеется. Мы в пустоши, гений.
– Аргх! Здесь нет никаких нитей и энергии: я не слышу голоса хаоса!
Странно. Даже Лакс его слышал, и потом, разве где Ирьиллин Айбер – там не Хаос? Кровь от крови, плоть от плоти…
– И он нужен мне ПРЯМО СЕЙЧАС!! – голос воина сорвался даже не на крик, а на рев.
Жрец не отшатнулся, потому что всегда подозревал, что Ирь может так. Но ему правда, правда очень хотелось. Он едва удержался.
– Поищи. Я-то их точно чувствую.
Ирьиллин замер, силой воли обшаривая пространство.
– Проклятье! – и что было сил пнул какой-то сломанный меч, и клинок осыпался на землю прахом и ржавчиной.
Жрец положил руку ему на плечо. Воин схватился за нее жадно, но тут же вскинул злой, недоуменный взгляд. Ничего не мог почувствовать, как ни бился.
Его грыз голод.
Они шли дальше, и поле битвы становилось все только более богатым на останки, проглядывающие сквозь жалкую траву. Теперь кости хрустели у друзей под ногами, и с каждым их шагом – все больше. Черепа улыбались с земли.
И так до самого заката, и в начавших ложиться на пустошь сумерках, в серой ряби переходного часа.
Следуя за воином в колючем молчании, Ирь почувствовал первый приступ голода – и он оказался сразу, мгновенно, волчьим. Гложущим изнутри.
Утро Лакс начал с того, что хрустнул затекшей от сна на земле спиной и бросил:
– Здесь ничего нет, – услышав это, воин расхохотался, а жрец невесело хмыкнул, – еды нет. А мне она нужна, представь себе.
– О, я представляю, так хорошо представляю!..
Они переглянулись. Голод терзал их, для каждого – тот, который для него более страшен.
Поднималось солнце, продолжался путь. Потом был закат, и новый рассвет.
А потом в утреннем мареве друзьям, плечо к плечу сидевшим на обломке скалы, явился образ. Фигура на черной лошади, страшной, как смерть (Лакс не был уверен, что это самое страшное, что может случиться). В одеянии из струящегося шелка. Без головы.
Бирюзовое пламя плясало над шеей, на месте будто отрубленной головы.
– О, Рэйчел, миледи! – вскинулись друзья хором. (У Иря в голове голос, очень похожий на его собственный, с усмешечкой спросил: "а голову ты дома забыла, дорогая?", и воин тихонько шикнул на него).
Конь всхрапнул, перебирая ногами, всадник – всадница – осадила его. И только после этого заговорила с воином и жрецом, будто только заметила их.
Голос ее был стальным, вовсе не тем, что в замке на холме, среди трав и цветов.
– Что вы тут забыли? – каждое слово будто гранитная скала, высеченная из самой земной тверди. – Айбер, тебя зря учили ходить тайными тропами? Дерни нити и уходи, и не дай ничему тебя удержать.
Ирьиллин задумался, щурясь на дуллахана.
– Тут только нити его (он кивнул на жреца) жизни. Их, говоришь, дернуть?
И каменное в ответ:
– Д а.
Он поколебался мгновение, но после в его ладонях сверкнули два клинка, а жрец вскинул руки в друидском жесте нападения. Они плечо к плечу стояли перед дуллаханом-искусительницей, приготовившись ударить ее в любой момент.
Увидев это, пламя взвилось к небесам, что-то задрожало в воздухе, конь заржал – и образ исчез, будто кто-то выключил рубильник.
Лакс встряхнул руки и поскреб бороду, расслабляясь.
– Что она предложила тебе, что ты так вскинулся на ее?
Воин глянул на него вопросительно:
– А тебе что-то другое?
– Очевидно, – кислая гримаса.
Что именно они видели? Это так и осталось тайной. Но голод ушел, снятый взмахом изящной руки. Ушел и не возвращался больше, даже не напоминал о себе.
Второе искушение подкралось к ним не по чужой воле, а ведомое изнутри самыми сокровенными желаниями. Ирьиллин прервал молчание, висевшее в воздухе последние полчаса, истеричным смехом.
– Лакс! Лакс!.. – стонал он между приступами. – Лакс, дружище!..
– А? – жрец и бровью не повел: порой с его другом случалось и не такое, но ко всему со временем привыкаешь.
– Как только выберемся отсюда – захватим весь гребанный яблочный остров, заберем его себе – о, нет, даже я, я сам заберу его себе – и мигом выужу и свежую кровь, и твой Грааль, и еще черт знает что! О, уж он-то знает! – воин перешел на крик, и его голос хрипел, словно готов был вот-вот сорваться (жрец-то знал, как на самом деле Ирь может орать, и снова не переживал из-за таких мелочей). – Я ведь могу, могу! И верну, – раненой пти… нет, не птицей, драконом – раненым драконом бился властный скрежещуй крик, – верну все до последнего молитвы и брошенные мне души! Они капали яд в мое горло, пока я не забыл, кто я такой. Они жгли меня и заставляли молчать! Но я вернусь и сполна заберу свое!
Не то чтобы в его воплях оставался еще какой-то смысл. Они походили скорее на речи сумасшедшего, вдобавок еще и пьяного, но не настолько, чтобы повалиться мешком под стол. И, тем более, Ирь все это время исправно шагал в направлении, которое они раньше выбрали вместе с Лаксом – поэтому жрец только глянул на него, как на психа, и только. Его, жреца, связанного с той стороной на всю его жизнь, на каждую секунду этой жизни, ждали вещи куда более занятные. Например – странное марево, будто бы зависшее на границе миров. Будто бы легкая вибрация материй. И, в конце концов – старинная мелодия, едва достигающая ушей и похожая на легкий летний сон. Дудочка пела ее…
– Тшшш! – рявкнул Лакс наконец, от души плеснув водой в лицо другу. – Слышишь?
Тот утерся и стрельнул в него колючим взглядом.
– А слышишь ли ты?
Лакс, как хороший друг, честно прислушался. И – удивительное дело… Он будто бы действительно услышал. Что он, жрец, не так-то прост, что он лучше, чем орет сейчас этот драный воин, что друидским жрецам и вовсе дозволено чуть ли не все, так какого черта они прозябают тут в пустыне, когда… И так далее, далее, далее в пучину гордыни и гнева, захлестнувшую Лакса почти с головой.
Тогда он взмолился одним ему ведомым силам и вынырнул, тяжело и жадно дыша.
– Так вот что у тебя, падла, в голове! – прохрипел он. – Ирьиллин е**ть тебя Айбер! Ну и мрак же!
Ирь глянул на него взглядом без тени узнавания.
“Вот оно что, – думал Лакс, – вся его дурь будет переползать на меня, потому что невооруженным глазом даже не увидит границы между мной и им. Допрыгались…”. В то же время на задворках его сознания замаячило какое-то отвлеченное осознание, вроде постфактумом придуманное ехидное замечание давно разминувшемуся с тобой путнику. Лакс затолкал ее как можно дальше, вглубь, чтобы сейчас ничего не мешало ему бросить все силы на борьбу с хаосом внутри Хаоса, рискующую обрушиться на него снова, если не вытолкнуть ее из непутевой Ирьиллинской головы. Потом, потом он обязательно вернется к этому…
А пока жрец машинально гладил бороду – и боролся, боролся, боролся. Молился и немного проклинал, угрожал, умасливал и просто звал – а ему отвечали.
И часом позже они снова валялись на жухлой жалкой траве, вымотанные, пыльные и совершенно без сил, но абсолютно трезвые и в себе. (Кроме того, еще и в какой-то адской дыре, но это был вопрос другой).
– Думаю, я должен поблагодарить тебя, – Ирьиллин повернул голову к Лаксу и облизнул губы. – Спасибо, жрец. Спасибо, дружище.
– В качестве благодарности вымети хоть немного мусора из своей головы, ковбой, – едва ворочая языком, ответил тот.
И они оба рассмеялись, и это забрало последние их силы – и путники заснули там, где лежали, и их тела можно было до самого утра скормить койотами, а они спали так крепко, что не проснулись бы до того, как не был бы накормлен самый последний, самый ненасытный койот. Если ли в пустошах где-то на границе миров койоты?..
И дальше все было подернуто будто тенью, будто ласковым равнодушным маревом, одинаковым и серым. И все человеческое внутри, казалось, заканчивается и мелеет, истончаясь и сходя на нет. Лакс мрачнел, все чаще устало морщился, и наконец… попросту сдался.
– Эй, – серый безликий голос, не похожий на его бархатный бас, полный жизни, – эй, Ирь, я все. Не могу больше. Да и зачем?..
Ирьиллин обернулся к нему всем телом, подскочил, будто пролетев два разделявших их шага за треть мгновения, телепортировавшись, не иначе. А жрец уже оседал на землю.
– Ты чего это?! Лакс! Лакс, братишка, вставай!
Он подхватил его под локоть и попытался поставить, и поставил бы играючи, если бы не смешался и не запутался. Тут же отпустил, и жрец опустился в траву, а воин наклонился над ним, пытливо вглядываясь в лицо.
– Ну или посиди, отдохни, если нужно, – торопливо говорил он, сам того не замечая через слово переходя на диковинный выговор своей родины, затерявшейся в веках далеко позади, – можем сделать привал и пойти дальше, когда будешь готов, я не тороплю, и гребанный Грааль, конечно, не молодеет, но черт его знает, в конце концов!.. Ты чего это, Лакс, зараза?! Лакс?
Жрец молча махнул расслабленной рукой, прикрывая глаза.
– Грааль – всего лишь камень, разве нет?
Ирь едва не подавился слюной.
– Камень?!
– Камень из какой-то старой сказки. Я даже не видел его чудес никогда, и мы ни знаем ни одного человека, которого он бы спас. Или не человека. Какая впрочем разница…
– Это осколок старого мира, идиот! В нем больше силы, чем в чем либо еще, и он точно действенный, слово аса! С чего ты вдруг перестал верить в него?
– Не знаю.
– А должен бы!
– Зачем?
Тогда воин рыкнул и отскочил в сторону. Глаза его полыхали, и он выхватил кинжал и с силой вогнал его в землю скупым броском, а второй послал в ближайший серый камень. Кинжал ударился рукоятью и отскочил.
Ирьиллин застыл, как громом пораженный.
Его кинжалы – чистая магия и верная сталь. Нет руки ловчее его рук. Но кинжал лежал на земле, тускло поблескивал и мелко подрагивал, успокаиваясь от удара, вместо того чтобы по самую рукоять торчать из камня.
Никакой ругани, проклятий и звериного шипения не хватило бы, чтобы выразить все, что поднялось из составляющего Ирьиллина Айбера Хаоса. Он был буквально в отчаянии. Это случалось с ним однажды в прошлом, но он об этом начисто позабыл, и теперь вдвойне был ошарашен. Вдобавок, возвращались воспоминания о том, прошлом разе, весьма печальном…
Лакс лежал за его спиной бесформенной грудой, уйдя глубоко в себя и свое равнодушие. Кинжал предательски блестел из травы. Во все стороны до самого горизонта была лишь выжженная трава, пыльная земля и однотонное серое небо. И ни дуновения ветерка. Исчезла даже дудочка, мурлыкавшая мелодию где-то вдалеке.
Воин там не был, и по объективным причинам не мог попасть, но он начал подозревать, что вот он, ад.
(“Ну привет” – оскалился он).
И что-то царапнуло его сознание. Травинка дернулась под дыханием ветра. Дрогнули тени в облаках.
– Эй, вьюноша, – ехидный шепот, запах сэндвичей, карамели и еще чего-то, вроде новых книг комиксов. На заднем плане мяукали голоса… the New Seekers?
И дальше другой голос, мальчишеский и живой, на диковатом языке ирландских путешественников:
– Он говорит, что не стоило этого делать, но… в общем, ты прозевал лазейку отсюда: где-то среди скелетов есть тот, кто поклонялся богу-трикстеру, найди его, и там будет ключ. И черт тебя побери, если ты что-нибудь понял, парень! – Дакей нервно усмехнулся, это было слышно даже сквозь миры.
– Угостишь меня выпивкой, – прошептал первый голос, – когда выберешься. Эй, красотка, а можно еще твоего прекрасного тыквенного пирога?..
Все зазвенело, зашипело, будто микрофон поднесли близко к электронике, и связь оборвалась. Ирьиллин взлетел, будто ошпаренный.
– Лакс, поднимайся, сейчас же! – заорал, принялся тормошить друга, трепать по щеке, заставляя открыть глаза, награждая все новыми и новыми тычками под ребра.
– Ну и кретин же ты…
– Поднимайся!
И они рыскали среди поля костей, и нашли нужные, потому что от будто бы тянуло теплом, стоило Ирьиллину Айберу закрыть глаза. Ключом оказался камешек с выбитой руной, и тот сжал его в руке и сгреб жреца, насколько удалось сделать это снизу вверх, в охапку – а потом…
А потом девчонка в коротеньком форменном платье взвизгнула и расплескала на фартук напитки с подноса. На ее бейджике значилось “Синди”, на волосах, по цвету будто из чистого золота, была сделана химическая завивка, а огромные глаза были подведены голубым.
– Добро пожаловать в “Закусочную Лиззи и Патрика”! – тут же испуганно пискнула она, хлопая ресницами.
Двое путников, в пыли, грязи и налипшей на одежду жухлой траве, вывалились – она готова была поклясться! – будто из воздуха! Секунду назад их не было там, но вот они уже появились. Вдобавок, у того, что был пониже, под мышкой была зажата уж очень правдоподобная модель руки скелета, какие дети обожают повсюду рассовывать на Хэллоуин.
Малышка Лу подтолкнула Дакея локтем и сама деловито сняла с подноса Синди заказанное мороженое, тут же отправила большую ложку в рот, еще не донеся стеклянную вазочку до стола. Томми уткнулся лицом в ладони, уже задыхаясь от смеха, а Дакей поднял на официантку взгляд и пожал плечами, будто извиняясь.
Тут-то она и отмерла: быстро составила заказы на стол, смахнула с розового фартучка капли газировки, торопливо поправила прическу и:
– Принести вам что-нибудь, мальчики?
Какие бы странности не были у гостей закусочной, их нужно было обслуживать так, как учила старшая официантка – и потом, они, если побрить здоровяка и умыть того, что с рукой, были очень даже хорошенькие! Синди улыбнулась им широкой белозубой улыбкой.
– Можете пока подумать, а потом позвать меня, когда определитесь, идет?
– Спасибо, Синди, – на пару мгновений овладел собой Томми.
Лакс как раз прекратил дыхательную гимнастику, которой занимался с самого момента прыжка, разглядывание закусочной и вслушивание в музыку, какую-то странную и как будто выдернутую из ситкомов 80х. Подался вперед. Взглядом мазнул по мороженому Лу, которое явно приносило ей небывалое наслаждение. Гора разноцветной посыпки, взбитых сливок и шоколадной крошки наполовину перекочевала на ее щеки.
– Я как раз уже выбрал, Синди, – он улыбнулся и сам удивился, как легко, оказывается, было улыбаться. – Мороженое, как и ей.
– Такое же или наше фирменное, для настоящих смельчаков? – сияющая улыбка едва не слепила глаза.
Жрец хмыкнул.
– Для смельчаков, пожалуй. Доведем дело до конца. (Ирь тронул его за плечо). М?
– Это что, Abba? – сумрачно пробормотал воин, все еще полулежа на диване.
– Она самая. Самая настоящая Abba в закусочной, – охотно подтвердил Томми, встревая с какой-то нехорошо жизнерадостной ухмылочкой. – Проблемы?
– Ни одной. Это что, гребанные…
– Вот и твое мороженое, красавчик! – Синди выпорхнула откуда-то, все так же сияя. – Называется “Святой Грааль”, и попробуй справиться с ним, а если сможешь – Америка не забудет своего героя! – и девушка сгрузила перед жрецом огромную, буквально самую гигантскую на свете порцию мороженого в бумажном ведерке, которая еще и добивала торчащими сверху вафлями, шоколадными трубочками, мармеладными червячками и радужной посыпкой. На ведерке и правда было написано округлым неоновым шрифтом: “Святой Грааль”. За ним последовали голливудская улыбка и столовая ложка. – Желаю удачи!
Тишина рухнула, будто небо.
– Это что, гребанные восьмидесятые?
Лакс медленно зачерпнул мороженое и положил первую ложку в рот. Осторожно облизал ее, вслушиваясь в сладкий вкус. Потом повернулся к Ирьиллину.
– О да, гребанные восьмидесятые, – и отправил в рот еще мороженое. А потом еще.
Томми потянулся, улыбнулся, сощурившись и показав кончики клыков. Ни один сустав не хрустнул, только шуршала одежда.
– Это вроде моей шкатулки с секретом. Музыкальной шкатулки. Закусочная на окраине городка где-то в Америке, в хороших годах и с хорошей музыкой. Тихая, всегда такая, какой я ее оставил. Мне тут неизменно рады Синди и остальные, по вечерам бывают танцы, и городок так по-домашнему светится в темноте. Прихожу сюда иногда, когда устаю, что до меня пытаются дотронуться на счастье все встречные демоны, а виски теряет свой вкус, – он провел рукой по волосам, и те будто утратили полтона своей ясной рыжины. – “Закусочная Лиззи и Патрика”, Abba, американская еда и телешоу…
Дакей и Лу о чем-то шептались, сидя рядом и касаясь друг друга плечами, склонив головы друг к дружке, и от них веяло родной Ирландией. Ирь нюхал воздух, Томми смотрел куда-то мимо него, окунувшись в воспоминания, а Лакс – Лакс неспеша, ложка за ложкой ел мороженое из Святого Грааля, то упиваясь его вкусом, то едва ли чувствуя что-нибудь. В голове у него было пусто. Он впервые за всю жизнь перестал быть жрецом, и стал просто человеком, который ищет и находит последнее спасение.
Крохотная оранжевая звездочка из топпинга застряла у него в бороде.
Из динамика, аккуратно стоящего на полочке, заиграла умирающая звезда The Kinks – Come Dancing, свеженький, еще пахнущий бумагой от упаковки новенькой виниловой пластинки.
