Елена Гарбузова
За пределами трепета
Нравственные барьеры стремительно рушились, гуманные основы человечества исчезали. Это не могло не отразиться на характере детей, старательно копировавших взрослое окружение. Подростки теряли ориентиры в мире язвительной растерянности, коррупционных ядовитых испарений, смещения смыслов. Вечно подозревающий индивидуализм хищнически обосновался в самой системе образования, он стал базисом и кумиром. Корыстные мотивы последовательно расхищали соучастие и доброту. Дети превращались в затаившихся единоличников, отвергающих авторитеты в окружающем среде. Существовал только один идеал – мир запада с его непререкаемыми рекламными призывами. Материя подмяла дух, капитализм набирал обороты, формируя культуру потребления всего сущего: товаров, руководителей, одноклассников. Земля под ногами учеников старательно насыщалась порочными идеями, переполнялась мутными водами. Это зараженное удобрение давало лицемерные ростки, которые не гнушались предательством близких друзей в угоду своим собственным эгоистическим интересам. Лизоблюды окружали преподавательский состав в поисках личных выгод, культура сообщничества была почти полностью утеряна. Угождать, чтобы выгадать момент случайного торжества – вот что стало истинным мерилом успеха и процветания.
Несмотря на то, что основы чести и благородства рассыпались под гнетом современных реалий, мир образования остался неукоснительно требовательным в своем алчном сухом остатке. Чтобы получить прибыль – надо сделать образцового солдата, покоряющего мир своими талантами. Такого простого принципа придерживалась администрация школы, после побед потирая руки, мявшие хрустящие купюры. Выгода ставилась даже выше безучастной апатии. Можно было вовсе не напрягаться и пустить образование на самотек, предоставляя ученикам достаточную свободу. Проверки в то темное время не утруждали себя достаточным рвением. Но преподаватели живо смекнули, что усердие всегда принесит золотые плоды. Ученики побеждали в олимпиадах, художественных выставках, участвовали в зарубежных ярмарках с экстравагантным флером жертв Чернобыля. Все это приносило дополнительный доход в карман учителей. И они не могли этим не пользоваться. Профессиональная этика пришла на службу продажному блеску в глазах. Но ученики мало что потеряли при таком печальном раскладе. Самая черная ночь таит в себе первую искру рассвета. Дети скорее бесконечно выгадали в натужном натиске образования, этой бесконечной стихии накопительного безумия верхушки системы.
Обширные знания в сфере искусства и практические навыки в рисунке и живописи, достойное обучение иностранным языкам, прививание любви к классической литературе и музыке и еще неисчислимое множество предметов, предельно далеких от окружающей действительности за стенами школы, со стремительной яростью обрушились на юные умы, забирая весь остаток свободного расписания дня. Деградация образования, когда меркантильность побеждает профессионализм, еще не была достигнута. Система хранила величественные остатки советского прошлого. Учителя были наполнены знанием и щедро разливали его, поражая восприимчивые молодые натуры. Таланты распускались как цветы после дождя, обретая полновесную значимость. И, безусловно, приносили ощутимые доходы.
День был наполнен до отказа огромным количеством основных уроков, дополнительными часами внеклассных занятий, общественной трудовой деятельностью. Администрация школы скрупулезно экономила на работниках хозяйственного отдела, дети сами убирали классы, общие коридоры и рекреации после обучения, пололи и расчищали палисадники возле школы, подавали обед в столовой.
Столовая представляла собой неуютное гулкое помещение с известковой побелкой стен сверху и масляной панелью мрачного синего цвета внизу. Лиля, съежившись от омерзения, вытаскивала из алюминиевой кастрюли с надписью «ветошь» слизкую плоть тряпки, чтобы протереть столы после основной трапезы. Столешницы с длинными скамьями бравировали шумной всеобщностью. Наиболее скромным ученикам мест для сидения не хватало, и они усаживались на край выщербленного подоконника, тщетно пытаясь принять правильную позу для употребления еды сомнительного свойства и происхождения. Хотя меню никогда не славилось разнообразием, поварихи умудрялись испортить даже самые простые блюда. Часто их творения получались недоваренными или превратившимися в один сплошной слипшийся ком неопределенного цвета, пресными или пересоленными. Сложно сказать, что служило причиной подобного кулинарного провала. Возможно, это было полное пренебрежение самих работников столовой или примитивное воровство ингредиентов в самом начале готовки. Повара старались выжить за небольшую зарплату, и их халатное отношение к работе и лень распространялись на несчастных детей. В придачу к неудобоваримому качеству еды, блюда часто подавались уже в холодном виде, малопригодном к употреблению. Молочный суп в большинстве случаев подгорал и находился в тарелках уже холодный, с противной пенкой. Макароны разваривались в отвратительное месиво. Печенка была пережаренной и твердой как резина. Манная каша и кисель изготавливались с тошнотворными комками. Рыбные котлеты хранили в себе всю вонь несвежей рыбы и тесно дружили с хлебным мякишем. Запах сомнительной еды распространялся уже на входе в столовую, отбивая напрочь все остатки молодого, растущего аппетита. Это не смущало работниц столовой. Они мало заботились о том, чтобы дети правильно и вкусно питались. Скорее повара ненавидели эти шумные, многоголосые налеты саранчи, приносящей хаос в настоявшийся пар столовой. Круглые лица женщин, раздающих еду, плавно круглились в клубах чадящих испарений, поражая своей непримиримой ожесточенностью. Кто заботился о том, чтобы юные силы восстановились? Дети были не избалованы в то голодное время и старательно пытались впихнуть в себя средство для восстановления собственных физических возможностей, потому что факт наличия ужина дома был, увы, не гарантирован. Назвать это едой было довольно сложно. Это скорее был препарат для укрепления сил, и, если закрыть глаза, можно было на миг представить, что обед вполне съедобен. Даже голодные дети относили почти полные тарелки к мусорным бакам. Бесплатный сыр для детей в радиационной зоне не обладал вкусом настоящей пищи.
Здание школы было очень старым. Деревянные полы рассохлись и скрипели. Неисчислимое количество слоев масляной краски уже не спасало. Было принято решение настелить светлый линолеум по центру мест общего пользования для эстетического и функционального усовершенствования пространства. Бюджетных средств катастрофически не хватало, финансовые возможности родителей были еще более жалкие. В конечном итоге линолеум лег на пол узкой невнятной полосой, не спасая ситуацию. Более того, этот бессмысленный кусок настила обрек детей на постоянную работу по его очистке от следов обуви. По непонятной причине каждый неосторожный след школьников оставлял черные шрамы на теле напольного покрытия. Ученики были вынуждены после уроков вооружаться лезвиями, и скрести пол для воссоздания первоначальной белизны. Нелепый акт выполнялся под неусыпным контролем классных руководителей. Этот процесс занимал довольно длительное время и крал у школьников такие редкие часы свободного времени. Сомнительная красота интерьера морально и физически душила детей, бессмысленность их усердия становилась очевидной уже на следующий день.
Дети мстили взрослым вне зоны видимости. Уборка класса превращалась в водную вакханалию. Один ученик выплескивал ведро воды, как на палубе корабля, а второй молниеносно развозил грязь и воду тряпкой по всему помещению, не особо вникая в тонкости наведения порядка. Мокрая швабра после стремительного пробега устремлялась в недоступную высь и протирала скорбное лицо на портрете Пушкина, настороженно скрестившего руки на груди. Вся грязь мирская непосильным бременем восторжествовала над уровнем культурного развития.
Лиля усердно училась, вопреки внешним смыслам, невзирая на очевидность всех утопающих надежд на возрождение культуры. Все грело и направляло ее на этом пути: красота живописных полотен и архитектуры на уроках истории искусств, магия краски, сияющим торжеством растекающейся по пространству листа, сияние нравственного, духовного богатства в русской классической литературе. Искусство охраняло ее от иллюзорных привилегий внешнего хаоса, спасало и поднимало над общим уровнем развития. Оно выводило из лабиринта двусмысленности того времени, позволяло найти истину.
Девочка погрузилась в неизведанный океан творчества. Сначала искусство было заключено в привычной, но такой значимой простоте природы, теперь оно переместилось в область абстрактных знаков и символов. Значение его переливалось, пульсировало, питало дух. Но неуклонно отстраняло от внешнего мира, замыкая в своей собственной башне из слоновой кости, укрепленной контрфорсами религиозных установок. Друзья были забыты, призыв рекламы стал невесомым. Высшее наслаждение творца смыло песчаные замки кричащей цивилизации.
XX
Физическому воспитанию школьников в советское время уделялось достаточное внимание. Считалось, что культура спорта помогает взрослеть, становиться лидером и действовать в команде на благо общества. Она также формировала уверенность в себе через испытания и трудности тела. В момент перелома страны сильная личность уже не требовалась. Больше ценилась бесплатная рабочая сила и покупательская способность. Эта философия упадка и увядания незамедлительно отразилась на системе образования. Уроки физкультуры стали лишь привычным придатком в общей схеме воспитания молодежи.
Спортивный зал в школе Лили был достаточно просторным и функциональным. Но основное пространство для физической активности открывалось при входе в отдельную часть здания не сразу. Оно пролегало через узкий капкан темного коридора с тесными раздевалками с одной стороны и тренерской с обратной. Света там практически никогда не было. Зато царила душная теснота, пропитанная миазмами и пылью. В этом скованном чреве без воздуха и присутствия солнца въедливой ноткой резвились алкогольные испарения. Они служили постоянными гостями коридора, его охранниками, ловко и беспринципно прорываясь из логова преподавателей.
Сам учитель физкультуры Михалыч, как по-свойски звали его дети, был мужичонкой хилой комплекции, да и росточком мал. Но глазки его всегда горели скользким, мутноватым блеском проворства. Спортивная судьба его по молодости не сложилась, планы на карьеру рухнули, и мужчина, махнув рукой, подался в школу тренером. После развала страны запас его жизненных сил и вовсе иссяк. Михалыч редко задумывался о спортивной форме, все больше погружаясь в стеклянное величие горлышка бутылки. Дети редко видели его в трезвом состоянии. Он вечно был под мухой и тепленький. Гордо расправляя тощую грудь под неизменной майкой-алкоголичкой, он влажно улыбался и мягко вещал заплетающимся языком: «Детки, ступайте вы домой с Богом. На кой хрен вам сегодня занятия? Погода прекрасная, идите гулять. Только тихо, никому ни слова. Не шестерить!». Прекрасная погода случалась даже в самую суровую зиму. Но так как уроки физкультуры обычно стояли последними в расписании школьного дня, ученики редко спорили, радостно вскидывали сумки на плечи и устремлялись к выходу. Михалыч стоял в проеме и благословлял их расползшимся от благолепия лицом, загадочно крутя почти оторванную пуговку на куртке. В эти моменты он напоминал поддавшую Мону Лизу.
Но случались моменты ожесточенной борьбы с алкогольной зависимостью. Происходили они не по собственной воле физрука, а благодаря отсутствию финансов. В эти дни тренер срывался на детях, пытаясь восполнить пробел в их спортивном образовании за все долгие месяцы. Он заставлял их прыгать через козла, крутиться на брусьях, лезть на канаты, бежать на длительные дистанции. Затеи были бесконечные и изобретательные. Словно Михалыч хотел за один единственный урок сделать всех подопечных олимпийскими чемпионами. В руках тренера в эти скорбные дни появлялась увесистая связка ключей и, если ученик выполнял задание ненадлежащим образом, то вся сила металла обрушивалась на его пятую точку с разлету. Учителя мало заботили синяки, оставшиеся на теле школьников. Он вскидывал тонкие бровки в морщинистую мятежность лба и орал хриплым голоском: «Всех отпердолю, лоботрясы! Работать, сукины дети! Совсем распоясались, распустил я вас! Подняли жопы, и бежать, мать вашу за ногу!». Далее сквернословие и вовсе принимало удручающие масштабы. Михалыч кричал, надрывался, брызгал слюной в бессильной злобе. Но злился он не на детей, а скорее на свое незадавшееся утро без присутствия верной подруги – бутылки беленькой. Школьники понимали боль мужчины своим прозревшим подростковым разумом. Знали они и то, что в глубине души Михалыч – все равно добрый мужик и в конечном итоге простит все нарушения, неудавшиеся сдачи нормативов, промахи. Так и случалось. В конце урока физрук открывал журнал и неизменно выводил всем жирные пятерки, ласково приговаривая: «Ну все, дембельнулись, жертвы аборта. Расслабьтесь, пионеры вы мои лагерные».
Лиля росла. Тело ее приобретало вытянутую, неуклюжую нелепость. Девочка была немного похожа на жеребенка на дрожащих ножках. Пытаясь спрятаться от внешнего мира в прибежище уединения, она словно запирала свое тело на прочные засовы и не позволяла ему распрямиться в полную силу. Свобода мышц и движений застыла в неприкосновенности робкого цветка. Лиля спряталась в травах, затаилась, не смея поднять к солнцу скромный бутон своего естества. Неожиданно жизнь сама грубо вмешалась в ее пробуждающуюся природу. На урок физкультуры нагрянул тренер из школы олимпийского резерва, присматривая юные дарования. Он заметил не по годам вытянувшегося подростка, потер руки и сказал: «Высокая. Будет толк». Никто не разбирался в притязаниях самой Лили, ее затаенных желаниях. Мать, услышавшая интересное предложение, тут же согласилась. Интерес к этой рекомендации скорее испытывала она сама. Женщина всегда блистала в спорте, обладая всеми необходимыми талантами для этого: ладностью, ловкостью, силой командного духа. Дочь не нравилась ей своей нескладностью и робостью; замкнутая и нелюдимая девочка попросту удручала Евгению Александровну. Слабые попытки протеста закончились тем, что Лилю определили на постоянные тренировки по баскетболу.
Трудно было найти место, где ребенок бы ощущал себя наиболее некомфортно. Лиля, поддавшись очарованию творчества и познания, на дух не переносила шумный и грубый командный дух. Она пыталась убедить мать отдать ее в конный спорт, если нет возможности избежать спортивного насилия. Но Евгения Александровна была непреклонна:
– Вот еще, придумаешь ты наихудший вариант для развития событий. Сядешь на коня – станешь кривоножкой. У тебя сейчас этап формирования тела. Только волейбол или баскетбол – с остальным ко мне и не приставай. Ноги колесом – тот еще подарок для жизни.
И муки начались. Тренер, грозно командовавший с трехэтажными матами, бодро пинал в потолок увесистый мяч от неустанной ярости. Нахрапистое окружение, попирающее все деликатные свойства и наклонности. Резкие телодвижения, окрики, оскорбления. Все смешалось в дикий хаос, все тяготило. Более того, было опорочено лето – самое любимое время для Лили. Родители отправили ее вместе с этой шумной сворой в спортивный лагерь, который находился слишком далеко для посещений близких людей. Это не была столь привычная тихая прелесть деревни, медовый аромат лугов возле дачи иссяк в бурном течении отчаяния. Тренировки занимали почти целый день, изматывая нерушимой стремительностью. График был забит плотно: ранний подъем на заре, бесконечный кросс, выворачивающий легкие наизнанку, двухчасовая тренировка после завтрака, послеобеденное время тоже принадлежало спорту. Это была бесконечная гонка на износ. Из детей лепили стальных роботов, не выделяя времени на размышление и несогласие с режимом. Очередную тренировку сменял сбалансированный прием пищи, далее следовал положенный сон, и так по кругу, без изменений и разнообразия. Это было почти животное существование, полное движения и напора.
Поначалу болели все мышцы, ныла каждая клеточка тела. Спуск по лестнице приравнивался к прохождению полосы препятствий. Через неделю уже никто не ощущал боли. Мышцы наливались, круглились, становились сильнее. Тело тоже приобретало почти идеальные формы. И если в начале каникул подростки сразу же стремились в долгожданную постель после изматывающих тренировок, то вскоре они задумались о других способах проведения досуга. Дети стали посещать ближайшую дискотеку. Резерв молодых сил безграничен, любопытство неизмеримо. Им хватало энергии и на дневную активность, и на праздные вечерние шатания.
90-е годы провоцировали раннее употребление алкоголя и сексуальное раскрепощение. Молодые силы сочились и искали выхода в блудливом безумии. Отсутствие моральных рамок, пропаганда раннего опыта и связанных с ним неизвестных удовольствий захлестывали неразвитые умы. Дети не воспитывались нравственно, но укреплялись физически. Это провоцировало ранние сексуальные сношения, похотливые, развязные искания. Девушки возвращались из темноты сумерек в тесную комнату и с гордостью делились пережитыми утехами, бравируя своей мнимым взрослением. Все эти хвалебные речи подкреплялись сквернословием и пьяным угаром.
Лиля не вписывалась в подобную систему. Размышление и созерцание пришли к ней раньше физической активности. Она не обладала разухабистой силой товарищей по лагерю, была тонким и ранимым ребенком, постоянно искавшим уединения. Выполнив официальную часть программы, она устремлялась в комнату, спрятавшись за случайной книгой. Лиля отказывалась идти на дискотеки и вечерние сборища. Это привело к постепенной изоляции от коллектива. Она стала изгоем. Роман был прочитан, новых книг попросту не было. Внимание в лагере уделялось исключительно физическому воспитанию, библиотеки напрочь отсутствовали как давно забытый атавизм. Девочка смотрела в окно и погружалась в величие окружающего пейзажа, искала тонкие изменения по сравнению с прошедшим днем. Скуку сменило любопытство, затем пришло полное проникновение в созерцание, полуобморочное величие которого полностью поглотило подростка. Лиля почти сроднилась с деревьями за окном, погрузилась в своеобразный транс. Это было сродни медитации.
Никто не говорил ей прежде, что созерцание – это древнейшее на земле искусство. Но эта высшая форма внимания к миру и познанию своих истоков полностью поглотила ее. Это была дань космосу, тихая молитва, которая шагнула за границы законов бытовой активности и спасла девочку от варварской реальности. Лиля оказалась в качественно новом измерении, вне пространства и времени. Бодрый ток крови в течение дня замедлялся, проходил все стадии успокоения и внутреннего движения, а после переходил особую черту, вливаясь в исконный покой, в котором пребывает ритм сердца вселенной. Это чистое, бесцельное бытие уж находилось за пределами человеческой реальности, оно освобождало от ее изъянов и пороков действительности. Спасение от внешнего мира реализовывало в самом себе высшую форму любви. Энергия необладания и чистой созерцательности заменяла грубое эротическое чувство. Набожность, святость бездействия противостояла агрессии всего сущего. Все самые активные вещи на земле: войны, распри, переделы территорий, страсти были максимально деятельными. Западная идея нарочитой активности погубила естественный, тихий, созерцательный поток славянского характера. Лиля же, неожиданно для самой себя, обрела первооснову «я есмь» и вернулась к глубинному смыслу своего духа. Ее прозрение было тихим и пассивным. Но гармония всего сущего сохранялась в священной безучастности. Ребенок не противостоял, а объединялся с мирозданием, и это инерционное погружение формировало любовь. Зло не может быть не активным, и Лилю постепенно выносило к берегу дремлющего добра. Она была подобна полевому цветку в новом завете.
Однако внешние раздражители неизменно проникали в сознание, нарушая обретенную внутреннюю гармонию. Мать купила девочке на рынке обтягивающие лосины для занятий спортом. Самый дешевый вариант обладал кричащим анималистическим принтом. Когда Лиля возвращалась с очередной тренировки, какой-то парень в окне заприметил ее и постоянно кричал в полную силу легких: «Зебра, зебра, пошли на танцы». Девочка не обращала на него ни малейшего внимания, погружаясь в свой внутренний воздух. Внешние раздражители мало влияли на нее в то время, они скорее отвлекали от новых открытий. Но соседки по комнате один раз почти насильно уговорили ее пойти на вечеринку. Вероятно, заранее поступил запрос от наглого субъекта из соседнего общежития и они, сдружившись с шумной ватагой раскрепощенных парней, обрекли Лилю на последующее знакомство.
Зал для проведения дискотек не мог похвастаться стильным убранством или современной техникой. Это был сумрачный холл в обычное время. Вечером администрация вешала одинокий зеркальный шар на потолок, и помещение превращалось в призрачное подобие танцпола. Одиночные софиты с тусклыми глазами таращились на потные тела, объединенные дыханием тесноты. Сиплый магнитофон издавал словно плюющие звуки, выкрикивая в толпу поток громких ругательств. Лиля содрогнулась в непривычной обстановке. Призрачный свет лампы трупным свечением выхватил наглые зеленоватые глаза приближающегося парня. Это оказался законодатель клички «зебра». Он приблизился молодцеватой походкой, дерзко схватил девочку за локоть.
– Ну что, зебра, попалась? Не смоешься теперь.
Треугольный подбородок залихватски вздернулся, перемалывая жвачку. Затуманенный взгляд наглядно демонстрировал наличие наркотических веществ и алкоголя перед развязной выходкой. Случайный кавалер не обладал достаточными манерами для покорения женского сердца. Он скорее отпугивал своей оглушительной бравадой, прикрывающей детские комплексы. Да и в общем, деликатность не была присуща отношениям того времени. Ценилась дерзость, сила и уверенность. Лиля испуганно отпрянула, вырвавшись из цепкого капкана рук. Все ее отношения с мальчиками прежде были основаны на платоническом доверии и такте. Она впервые встречала навязчивую невежливость, основанную на зове плоти. Освободившись, девочка просто убежала по бесконечным пролетам лестницы обратно в комнату, не дождавшись танца, которому противилась ее застенчивая природа. После случая безмолвного отказа парень преследовал ее активно и действенно, проявляя все допустимые чудеса изобретательности. Его неожиданные появления за поворотами, неусыпный контроль стали навязчивым кошмаром наяву. Лиля еще больше сковалась и погрузилась в себя. Мучитель достал ее даже в комнате в последний день перед отъездом. Парень еще не умел правильно проявлять свои чувства в силу небогатого жизненного опыта и наконец, добравшись до недоступной жертвы своей привязанности, выразил их в потоке оскорблений.
– Зебра, ты просто зомби. Долбанутая на всю голову. Отмороженная баба.
Подчеркнув свою любовь в ругательном спазме отчаяния, мальчик моментально скрылся за дверью. Он использовал свой последний шанс на откровение перед полным исчезновением объекта своего обожания. Напряжение было основано на взаимодействии жадной природы влечения и агрессивной формы общения в конце XX века. Парень не был виноват в том, что время обучило его только брани и враждебности. Доброта вышла из моды. Обладание ставилось превыше восхищения. Обаятельный и наэлектризованный цинизм ценился выше романтики. Ведь романтизм – это потребность духа, а не плоти.
XXI
После Чернобыльской аварии исследование радиационного фона стало привычной обязанностью. Всех учеников периодически водили в больницу, где стояло современное оборудование, определявшее отклонение от нормы в каждом развивающемся теле. Превышения случались практически у всех, редко кто избежал последствий трагедии. Катастрофа оставила след в судьбе каждого ребенка, вмешавшись в естественный ход созревания и формирования физиологии. Подростки не являлись ликвидаторами Чернобыля, они находились в момент взрыва дальше от основного места событий. Лучевая болезнь обошла их стороной, но последствия все равно были неутешительными. Нарушались функции щитовидной железы, пищеварения, кровообращения, сердца. Почти каждый ребенок носил в себе отсвет недавнего печального дня и не мог похвастаться идеальным здоровьем.
Постепенно в Беларуси стали появляться фонды, которые помогали временно вывозить детей с зараженных территорий. Поездки на море и за границу в летнее время стали обыденностью. В каждом отчаянии мерцает искра отрады, мир не может существовать без надежды. Так несчастье помогло школьникам расширить свои границы познания, путешествуя по местам, которые, вероятно, они бы никогда не посетили, не родившись на зараженной территории. Нищее последнее десятилетие двадцатого века не способствовало туристическим планам. Оно было обречено на голодное выживание.
На летних каникулах детей привезли в Юрмалу. Это был скорее не город, а вереница курортов, тянущихся по бесконечному пляжу. Поселения для туристов нанизанными бусинами круглились на сосновой, серьезной безмятежности ландшафта. Угрюмые деревянные домики ютились в тенистой прохладе, спокойствие и гармония были разлиты в воздухе. Море было неприступно для детских забав даже в летние месяцы, обдавая леденящим неприятием. Ветер, тихий, вкрадчивый, вежливый, каждый день нашептывал тайны. Он словно составлял единое целое с размеренной жизнью Латвии. Бушующий угар послесоветский реалий неожиданно сменился контрастом буржуазной неги и умиротворением. Волны сонно накатывали на ленивое побережье, в минуты серого отчаяния неба выбрасывая солнечные фрагменты своего доисторического прошлого. Пахло водорослями, ступни увязали в плотном и влажном песке береговой полосы. Песок никогда не был ярким, как и пейзаж вокруг. Некая серая дымка, призрачный налет непритязательной скорби окружал детей. Природа Латвии не была яркой и вызывающей, она растворялась в сдержанности. Единственные броские осколки появлялись на берегу после мятежных всплесков моря ночью. Даже бунт случался украдкой, ненавязчиво выдыхал морские сокровища и вновь погружался в сонное оцепенение. Найти янтарь среди почерневших водорослей было высшим наслаждением. Кусочки морского дара лежали на детских ладошках, сияя скрытым волшебством. Они несли в себе идею своеобразного тайного послания стихии, щедро подаренную человечеству. Дети не задумывались об эликсире вечной молодости, который средневековые алхимики пытались извлечь из природной смолы. Они просто любовались мерцающим оптимизмом камня, вбирая в себя его непринужденное спокойствие и уверенность.
Экскурсия в Ригу окружила детей средневековой поэтичностью. Серая монохромность сменялась колоритными проблесками случайных зданий. Стили архитектуры смыкались вокруг в гармоничном симбиозе. Дети еще не могли понять все величие музыки в камне, но они ощущали присутствие чего-то высшего, так безнадежно разрушенного на их собственной земле. Они посетили зоопарк, но впечатление от этого насильственного прибежища животных было не таким благоприятным. Лилю особенно поразил амурский тигр в огромной клетке с металлическими прутьями. Тюрьма для животного была круглой формы, она изначально задумывалась так, чтобы посетители могли беспрепятственно со всех сторон осмотреть редкое создание природы. Но задумка не увенчалась успехом, заключенный зверь вызывал скорее грустные мысли об утраченной свободе. Он бродил в отчаянии вокруг клетки, терся мордой о прутья и стонал, оглашая воздух вокруг болезненным отчаянием. Оторопь брала от такого сильного животного, утратившего надежду. Мир его привычной воли был полностью утерян, и мольба о помощи светилась в глазах. Эта скорбная морда еще долго жила в сознании Лили, и ее воспоминания о Прибалтике неизменно были связаны с каким-то переполненным отчаянием. Девочка не могла вытравить из памяти эту заунывную молитву о возвращении привычного прошлого.
Отдых в Алуште был иного свойства. Бодрящий ток жизни ослепил детей. Солнце сияло на белоснежных плитах, стволы пальм приветливо качались с хлестким шуршанием, трепеща пальцами на ветру. Море тепло обнимало, живительные горные ветры сквозняком проносились по коже, насыщая тела здоровьем и радостью. Подростки вдыхали ароматы южных растений, всем своим естеством растворяясь в воздухе и благоухании. Кустарники поднимались из недр земли, источали зрелые силы, и дети тоже постепенно теряли свою первую оболочку невинности, пробуждаясь в благоприятной среде. Тела вытягивались, устремлялись к солнцу, питались силой пробуждающегося созревания.
Душевая была общая и находилась за пределами территории пансионата. В начале отдыха классная руководительница повела девочек для водных процедур. Они робко стянули свою одежду в раздевалке и стояли с растерянным видом в общей комнате, напоминая ощипанных цыплят. Их неоперившаяся, неразвитая природа вдруг встретила кричащий контраст с телом одной из школьниц. Грудь этой девочки уже налилась раньше срока, черная поросль лохматилась где-то в месте их привычной гладкости. Дети были шокированы, возмущены, Что-то инородное резко ворвалось в их мир, сбивая с ног и дразня чуждой примесью. Не по годам развитую особу, выбивающуюся из стандартного восприятия мира, тут же окрестили свиноматкой. Весть об обидном прозвище и обескураживающем отличии незамедлительно распространилась по всей курортной зоне. Мальчики приняли слух еще с большим интересом, распаляясь в преследовании раскрывшегося бутона.
Дискотека на территории пансионата была громогласной и ослепительной, в отличие от первого неудавшегося опыта Лили. Модные попсовые песенки того времени не поражали глубиной текстов и смыслов, но очаровывали прямолинейной незатейливостью. Примитивность слов соседствовала со скудностью мелодии, но этого было вполне достаточно для юного поколения. Подростки не требовали интеллектуальных изысков. Редкие родители объясняли величие настоящей музыки. Все популярные коллективы того времени при помощи нескольких невыразительных деталей и щепотки иронии изображали типичных героев своего времени: бухгалтеров, американских принцев, криминальных авторитетов, женщин с низкой социальной ответственностью. Часто использовались каверы иностранных коллег по цеху, создавались старые хиты, звучащие по-новому, приобретающие налет вульгарной незамысловатости. Музыка превратилась в своеобразную жвачку, которую с бездумным видом употребляли, портя зубы, которые уже успели забыть вкус хлеба настоящего искусства.