Елена Гарбузова
За пределами трепета
Света обладала фонтанирующим естеством, страх был чужд ее натуре, море всегда оказывалось по колено. Жизнь вокруг нее взрывалась фейерверками, выпуская в небо несчетное количество сияющих огней. Она не дышала, а дымилась драконьим жаром. Не шла, а танцевала в диком обнажении страсти. Скука ее удручала, разрушала изнутри. Душа Светы требовала впредь только праздника, сияния, восторгов от безумств. Огни ночного города неуклонно манили изголодавшееся сердце. Она брала с собой Лилю в непредсказуемое приключение почти каждую ночь, и чуть припудренное розовым лоском небо города вспенивалось искрящимся бурлеском.
Света всегда знала места, где можно понаблюдать жриц любви в их экстравагантном оперении и подключиться к гневной перепалке. Бывало, что машина с клиентом останавливалась прямо возле студенток, из нее выскакивал плюгавый мужичок с признаками очевидного полового зуда и сбивчиво пришепетывал беззубым ртом:
– Девочки, помогите. Я знаю, что вы не те самые девочки. Но мне это…ну…требуется. Свербит – не могу. Где найти тех, подскажите, родимые, а? Погибаю.
Света также владела информацией обо всех бесплатных входах в ночные клубы для девушек. Дешевый алкоголь выпивался заранее перед входом, сосиски воровато ютились в сумках. Для жителей ночного Минска стало привычным явлением видеть высокую девушку с бутылкой кефира в одной руке и кольцом колбасы в другой. Работники фейсконтроля в элитарных клубах смеялись над потрепанными сосисками в кармане сумки и всегда пропускали миловидных студенток, ведь именно они привлекали внимание более состоятельной публики.
Лиля поначалу зажималась в таких ночных вылазках. Она тихо сидела в уголке, с интересом оглядывая непривычную ночную вселенную. Мир гулкого ритма, отдававшегося где-то глубоко внутри, свечение изысканного неона и зеркальных шаров, раскрепощенность общего опьянения, человеческое месиво, пропитанное потом и флиртом – все вызывало какое-то недоумение и общее напряжение. Но со временем Света научила ее раскрываться и чувствовать себя уверенно вопреки всему. Ведь главное не то, что окружает тебя, а твое собственное отношение к играм судьбы. Принимать жизнь во всем ее разнообразии, наслаждаться и чувствовать, постигать и слушать биение пульса бытия – это ли не подлинное очарование юности? Вся книжная премудрость не идет ни в какое сравнение с философией случайного встречного человека, с его уникальным мировоззрением. Доброта и понимание рождаются не в пыльном знании, а в подлинном соприкосновении с опытом. Зло представляется совсем не таким порочным, многие ошибки прощаются, если знать подоплеку ожесточения и цинизма. Лиля знакомилась с разными людьми. Она танцевала и беседовала со студентами, мажорами, разочарованными семьянинами, криминальными отморозками, профессорами, легкомысленными прожигателями жизни. Это был вводный курс в психологию человеческого духа. Лиля выслушивала пьяные исповеди о боли, отчаянии, обреченной тоске. Редко кто был действительно счастлив. Люди приходили скорее не веселиться, а изгнать избыточные размышления об утраченных надеждах юности. Они даже не настолько нуждались в случайном сексе, их скорее влекла обитель забвения. Клуб стал своеобразным храмом современности, единственной возможностью выплеснуть свою боль в танце и смешении тел. Горожане искали даже не тела, а тепла, постепенно разрушаясь в клоаке отчуждения.
Лиля открыла сердце для всех одиноких странников, заблудившихся в ночи. Даже представительницы эскорта больше не вызывали у нее отторжения. Это случилось не сразу, вначале она с недоумением поглядывала на их выхоленный, порочный промысел. Вышло так, что в одном из самых дорогих ночных клубов города девушка по вызову догнала Лилю на террасе, куда та вышла подышать в перерыве между танцами и полюбоваться ночным небом. Короткое платье с пайетками тугим коконом облегало тело жрицы любви, длинные безупречные волосы лежали пышным покрывалом на глубоком вырезе на спине. Умопомрачительные каблуки дробно выстукивали ночной гимн, аромат дорогого парфюма мягким облачком обнял Лилю.
– Иди сюда и слушай меня внимательно. Ты ведь новенькая пока, да? Пытаешься подработать с голодухи? Не бойся, я не скажу руководству. Сама жрать хотела поначалу, понимаю. Ты ведь постоянно танцуешь с тем мужиком в костюме с блеском? Мой тебе добрый совет – вышли его куда подальше. И впредь смотри клиенту на обувь. Если старая и стоптанная – беги от него. Завезут за город и оттрахают всем составом, костей не соберешь. Хорошо, если жива останешься.
Лилю поразила не кривая логика предположения, ведь она никогда не искала корыстных мотивов, а просто вливалась в потоки жизни, изучая все невинными глазами, а взаимопомощь отверженных. Девушка вовсе не оскорбилась, а скорее наоборот, осознала спасительное соучастие незнакомого человека, упавшего на самое дно по неизвестным причинам, но не озлобленного и не жаждущего мести. Проститутка увидела опасность и не прошла равнодушно мимо, как многие знакомые Лили в прошлой жизни. Блудница обладала глубинной отзывчивостью и милосердием. И когда друзья позже интересовались с любопытством, не видела ли она случайно шлюх в ночном городе, Лиля неизменно отвечала: «Там никогда не было шлюх».
XXXII
Голод – не самый страшный враг студентов. Когда полностью заканчиваются запасы съестного, а в чашке есть только кипяток без намека на заварку – выручают оптимизм молодости и непобедимое чувство юмора. Стипендия еще только через неделю, но дух не унывает, резвится с усмешкой, не жалуется, а ищет пути. В общежитии голод и вовсе не помеха. На исходе века еще сохранилась культура взаимовыручки, полки в холодильнике были общими. Гастрономический индивидуализм не прижился в период выживания, едой делились щедрым жестом, абсолютно не задумываясь о завтрашнем дне. Ведь будущее всегда возвращалось сытным бумерангом, исключений не было. В одной из комнат находилось пару картофелин, в другой – луковица, в третьей – банка маринованных грибов из дома. Все это скудное богатство в умелых руках превращалось в настоящий шедевр кулинарии, казавшийся непостижимо вкусным для неискушенных голодных желудков. Бывали дни, когда еды и вовсе не оставалось. Ловкие мальчишки, обходя все ловушки первых примитивных камер в супермаркетах, притаскивали под объемными куртками настоящее состояние: сало, колбасу, зефир, мороженое и другие влекущие лакомства.
Комплекс общежитий представлял собой своеобразный ансамбль современных пирамид. Каждый последующий верхний этаж сужался, устремляясь к небу, и это уменьшение площади оставляло на кровле предыдущего уровня эксплуатируемую террасу. Металлические лестницы соединяли плоские крыши друг с другом мистической хваткой, порождая гулкие ржавые связи между студентами. Лиля видела много красивых ландшафтов и зданий в своей последующей жизни, но ничто не могло сравниться по настроению с мерцающей романтикой этого места. Проказливые невинные воришки вытаскивали через тамбур старый стол, чертыхаясь в темноте, случайно вступая в собачьи экскременты. Девушки зажигали свечи, усиливая звездную нежность неба, нарезали украденные запасы и начинался пир, наполненный философскими беседами, чувственными шутками, очаровывающим теплом гитар. Небо города казалось таким близким и родным, свет звезд словно ласкал грифы и отражался в глазах, утонувших в безмятежной радости. Это было время рока, прорвавшихся голосов поколения, надрыва и всеобъемлющей музыки. Тексты были вторичны, они просто дополняли оглушительную магию мелодий. Время русских рок-групп, несущих смысловые нагрузки, отражающие протест, заканчивалось. Лаконичная простота Цоя и лиричный мятеж Наутилуса сменялись постмодернизмом Земфиры с музыкальным потоком сознания. Это был новый вид боли, выплеснутый прямо в лицо, взорвавший привычную рациональность. Западные исполнители все еще бережно хранились в сатанинском, зрелом совершенстве, вырываясь из открытых окон с безграничным упрямством превосходства.
Студентов мало заботило угасшее электричество в комнатах из-за переизбытка нагревательных приборов и электрочайников, завтрашний день их тоже мало волновал. Они жили в настоящем моменте непостижимого счастья и восхищения молодостью. Звезды в то время не оставались где-то высоко, они предпочитали танцевать рядом и делиться своими секретами. Все было наполнено светом, диким весельем и ликующим вызовом голодной бездне.
Возможностей для реального изучения архитектуры практически не было. Все лучшие достижения зодчества постигались только благодаря книгам и открыткам. Иллюстрированные учебники в библиотеках тоже хранились в ограниченном количестве, практически недоступном для вдумчивого ознакомления. Конструктивизм Минска растерянно выглядывал из пышных послевоенных ансамблей, модернизма периода застоя и современных хаотичных наслоений. Сталинский ампир, как визитная карточка столицы, лучезарно осанился с непоколебимым, устоявшимся достоинством. Восстановленный мегаполис рассматривался как город солнца, с широкими улицами и домами-дворцами. В свое время планировалось, что Минск станет своеобразными воротами Страны Советов, на расходы при строительстве не скупились. Масштабная помпезность чрезвычайно контрастировала с родным городом Лили, сохранившим более тесную, историческую застройку, частично уцелевшую после военных событий недавнего прошлого. В Гомеле дома конца XIX – начала XX веков соседствовали с модерном, классицизмом, конструктивизмом и сталинским барокко. Этот многоликий винегрет был узким и сплоченным, отвергая размах и считая его слишком выхолощенным и антигуманным. Разноцветная камерность областного города противостояла монохромной торжественности столицы.
Бойкие активисты на курсе организовывали почти бесплатные автобусные туры по западным областям Беларуси. Страна словно географически разламывалась по Минску на две половины, между которыми постоянно происходила борьба двух враждебных влияний. Война за власть никогда не прекращалась, она с тихим шипением подкрадывалась к усыпленному вниманию и пользовалась моментом благодушной рассеянности. Воздействие было ненавязчивым, мягким, оно таилось в диалектах, образе мышления, внешних противоречиях. Архитектура выступала отраженным зеркалом этих разногласий, мерилом антагонизма.
Лиля в детстве жила в славянском ядре, пропитанном этикой востока. Западный культурный код смягчался православным смирением, исконной жаждой справедливости и милосердия. Внутренняя глубинность сознания всегда имела преимущество перед практической деятельностью. Обстоятельная погруженность в размышления неизменно побеждала юркий прагматизм. Коллективизм ценился превыше собственнических интересов, единство в трудную минуту являлось основополагающим. Славянская ментальность распыляла семена православных храмов с византийской эклектикой. Мощное российское влияние порождало классицизм и ампир. Запад Беларуси был иным. Готика нервно карабкалась ввысь, барокко струилось экспрессией и чрезмерностью, романский стиль поражал средневековой неприступностью. Католическое присутствие ощущалось даже в архитектурных деталях и декоративных элементах. Это была неизведанная личина своей собственной страны, притягательная и затаившаяся в тайном ожидании.
Все очаровывало Лилю. Троицкий костел в Ишкольди служил ярчайшим образцом поздней готики, пленяя сдержанным благородством. Церковь в Сынковичах, в которой течения запада и востока сливались в блестящем симбиозе, словно объединяла своей непоколебимой статью все переломы и смены настроений, гордо возвышаясь над топкой трясиной. Храм-крепость в Мурованке изысканно круглился башнями, утопая в розовом опьянении сумерек. Дворцовый комплекс в Ружанах отражал увядающую роскошь неравенства, время присасывалось к нему и наделяло живописным аристократизмом. Чудеса архитектуры затерялись на просторах Беларуси как одинокие призраки. Почти никто не писал о них, не рекламировал, не вешал указателей для туристов. Забвение страны начиналось с убийства культуры. В голодном отчаянии трудно различить красоту искусства.
Почти все студенты архитектурного факультета бредили Санкт-Петербургом. Эта жемчужина мирового зодчества влекла как вершина творческого гения, эталон для профессионального подражания. Заграница была доступна только для избранных счастливчиков, ее не рассматривали в силу полного отсутствия финансовых возможностей. О златоглавой Москве не мечтали по причине гарантированной близости, возможности доступа, пестрой эклектичности. Почти каждый студент совершил в детстве обязательную экскурсию на Красную площадь и повидал дедушку Ленина. Петербург был иным. Он манил сдержанным совершенством образа и идеальностью масштаба. Это был неприступный бастион, изящный мираж из серебристого желания, таинственный небожитель.
Денег никогда не было. Необратимость отсутствия финансов вынуждала крутиться вне занятий. Студенты подрабатывали в кафе официантами, бегали по городу в роли случайных курьеров, выполняли курсовые работы для иностранных однокашников. Приезжие китайцы и арабы имели поблажки со стороны преподавателей, являясь стабильным источником дохода. Они платили за образование. Материальный уровень в странах, откуда они приехали, тоже оставлял желать лучшего, но на фоне провальной нищеты 90-тых в Беларуси иностранцы выглядели олигархами. В общежитии им предоставлялась целая комната на одного человека, учебой они и вовсе не интересовались, больше прожигая жизнь в угарных тусовках. Многие из них даже не могли общаться на русском языке, еле связывая пару незнакомых слов. Естественно, с таким легкомысленным подходом к саморазвитию курсовые для них выглядели как параллельная вселенная. Но это мало волновало элитарную прослойку университета, они платили лишнюю копейку вечно готовым белорусским студентам, и те блестяще справлялись с поставленной задачей.
Накопив за счет бессонных ночей денег на Санкт-Петербург, Лиля и Света решили поехать летом к объекту своего желания. Хватало только на билеты туда и обратно, на проживание средств не было. Но они решили рискнуть и добраться в город вперед автостопом, снять дешевую комнату для отдыха и, передохнув, осмотреть красоты, а на обратном пути вернуться на поезде.
Дорога манила предвкушением эстетического рая. Воодушевленные и еще полные свежих сил, девушки удачно воспользовались проезжающей в сторону севера фурой и спокойно доехали до Витебска. Водитель оказался добродушным и словоохотливым парнем без похотливых приставаний. Он поднял им настроение и зарядил уверенностью на весь последующий путь. Ничто не предвещало беды. Она нависла ближе к вечеру, когда солнце стало заходить над бесконечными полями приграничных территорий. Срывался промозглый дождь, навесов вокруг не было. Девушки почти половину дня бодро шагали, деятельно устремляясь к идеалу, но силы были уже на исходе. Молодость беспечна в вопросах практической хватки. Предусмотрительность не ее сильная сторона, всем правит безумие экспромта.
Ночь черными когтями раздирала бессилие затухающего светила, дождь становился все сильнее, запирая собой обозримость горизонта. Он прорвал укрытие одежды, забрался сырой подлостью прямо к озябшей коже. Ветер трепал волосы на голове, сдувал с ног. Опрометчивые путешественницы осознали свою ошибку и, забыв о данном самим себе обещании не садиться в легковые машины, обреченно согласились на предложение встречной иномарки довезти их до северной столицы России.
Поначалу ничто не предвещало подвоха. Двое мужчин в машине перебрасывались случайными банальностями. После выяснилось, что водитель является нанятым работником своего попутчика. Вскользь оброненная мерзкая фраза постепенно сгустилась в плотный ком оскорблений и угроз. Лиля и Света были словно парализованы, вся их уставшая воля была уничтожена грубостью, жестоким ментальным насилием, безысходностью. Сюжеты про бандитский Петербург нашли свое полное воплощение в кошмаре наяву. Жизнь не пощадила студенток и обрекла их на эмоциональное выгорание в течение этих бесконечных часов в салоне автомобиля. Травля продолжалась с усиленным упоением. Владелец автомобиля с уверенной усмешкой хозяина жизни крутил в руках пистолет, с изощренным сладострастием описывал ужасы своего развращенного прошлого. Женщины в жизни бизнесмена играли роль разового мяса. Он пользовался ими и удалял из своего поля зрения, иногда полностью стирая их физическое существование. Все это долгое время отчаяния и подавленной воли пропиталось кровью его бывших жертв, извращенными фантазиями, предчувствием будущих пыток и измывательств.
Санкт-Петербург вынырнул в ночи внезапно, сияя погребальными огнями. Он хищно скалился разводными мостами и зевал бесчувственным камнем. Сталь Невы вонзалась в самое сердце, напоминая о скоротечности жизни. Мучитель находил наслаждение в экскурсионной программе для трагических неудачниц, обреченных на казнь. Он долго и методично, с географической точностью маньяка рассказывал о светящихся в ночи достопримечательностях, словно не веря в истинную цель их визита и умышленно утрируя ложную идею путешествия. Дуло чернело перед глазами, медленно раскачиваясь среди всполохов переднего стекла, омытого слезами дождя. Водитель, суровый парень славянской наружности при подъезде к дому вдруг нарушил обет молчания и тихо сказал:
– Айрат, не бери грех на душу, отпусти девок. Найдем порасторопнее, с этих воды не пить.
– Молчи, гнида, ты мне не указ. Открывай двери и можешь ехать домой. Твое дело – помалкивать и обслуживать.
Дверь захлопнулась, ключ повернулся в скважине и лег в карман тирана, словно провалившись в омут тупика.
– Раздевайтесь, суки, да поживее. Трахаться хочу, а потом сразу спать. Отрабатывайте дорогу.
Света резко сорвала с себя майку, стянула спокойными руками джинсы. Немного поколебавшись, она смахнула униженные остатки своего гардероба и обнаженная, удивительно прекрасная, как древнее греческое изваяние, гордо подняла голову:
– Бери одну меня. Лилю не трогай, она – девственница. Побойся Бога. И не говори, что я недостаточно хороша для тебя, не поверю.
Образ самой богини плотской любви словно возник в кромешном аду опороченного мира. Это было не предложение, а своеобразный вызов, война, кровавое жертвоприношение во имя дружбы. Мужчина заерзал глазами по обнаженной плоти, скользнул вниз по ногам и вдруг брезгливо сморщился:
– Фу, сука, отбила все желание. Земля под ногтями, позорище, колхозная дура. Я тебя не хочу больше, займусь твоей подопечной идиоткой.
Лиля внезапно утратила страх, изумившись непоколебимой воле человека, решившего спасти ее ценой собственной жизни. Девушка подошла к мужчине, прямо подняв на него свои самоотверженные глаза, полные слез от смелости подруги. Она безмерно уважала ее.
– Зачем Вам это? Отпустите нас, пожалуйста. Я не знаю, как убедить Ваше ожесточенное сердце, но я надеюсь, что Вы еще сохранили в нем остатки любви к людям. Я верю в Вас.
Слова лились многоводной рекой, словно вырвавшейся из глубин подсознания. Лиля плохо помнила свой монолог позже. Но он длился долго, почти в течение получаса. Она была в своеобразном трансе, вещая нечто за пределами ее понимания. Что-то необычайно простое, но легко открывшее двери, прорвавшее плотину недоверия. Мужчина словно окаменел. Внезапно он поднялся и сказал:
– Все, кладите деньги за проезд на стол. Брать с вас много не буду, цену билетов на поезд. Еще отдали паспорта. Не бойтесь, верну, просто спишу паспортные данные. Насвистите ментам – порешу.
После он открыл дверь, проводил их до перекрестка и, махнув рукой, растворился в сером бессилии ночи.
Лиля и Света стояли в рассеянном оцепенении. Пару часов назад они уже мысленно простились с жизнью, но судьба внезапно вновь приподняла покров надежды. Последующие блуждания по городу связались в один сплошной мутный образ посещения Кунсткамеры. Уродливость словно породнилась с недавним прошлым, мешая эстетическому восприятию и здоровой эмоциональной отдаче. Это был вид психологического выгорания, нервного бессилия. Словно депрессия накрыла собой все недавние восторги и упования.
Они вернулись домой ближайшим ночным поездом, не заметив обратной дороги, провалившись в глубокий сон. Отдых восстановил силы, придал обнадеживающую бодрость телу. Рассвет в Минске мягко прикоснулся к лицу спасительным утешением, его нежный румянец отразился на бледной коже, словно слившейся с бесцветным воздухом конца ночи. Лиля вздрогнула, глубоко вздохнула и, взяв Свету за вялую руку, вдруг просияла улыбкой, непроизвольно отражая солнечный свет:
– Посмотри на эту зарю. Разве ради этого не стоит жить? Ночь не может длиться вечно даже в самом загубленном сердце.
XXXIII
Эффект 1999 года активно повлиял на все последующее десятилетие начала XXI века. Курс рубля упал до критической отметки, и сначала все восприняли это как катастрофу. Жизнь уже научила людей бояться резких обвалов, они опасались худшего. Но внезапно экономика России самым непостижимым образом стала вставать с колен. За счет дороговизны доллара потребитель не смог покупать импортные товары, предпочитая отечественные аналоги. Постепенно доходы населения подтянулись к новому курсу иностранной валюты, и зарубежные продукты и изделия перестали казаться дорогими, они стали народными.
Рост благосостояния населения страны стал производной от подъема цен на нефть. Неожиданно огромные деньги, свалившиеся на голову чиновникам и хватким бизнесменам, экспроприировавшим народное достояние за копейки и благодаря связям, породили целую культуру под названием «гламур» и развитую индустрию развлечений. Эти деньги отнюдь не были найденным кладом, они были получены исключительно благодаря неожиданно высоким ценам на нефть и разграблению ресурсов страны.
Приток валюты, в которой начальство и первые олигархи буквально купались, стали своеобразной гарантией выполнения властью собственных бюджетных обязательств. Запустился механизм кредитования потребительского рынка. Люди были счастливы первой возможностью жить здесь и сейчас, не задумываясь о последующих выплатах с огромными процентами. Империализм проявляется не только в прямом насилии, он таится и в теневых формах – кредитовании и последующем грабеже простых людей. Владельцы капитала всегда были заинтересованы в создании общества потребления. Эта идея активно проталкивалась в эпоху тучных нулевых.
За расширением потребительских кредитов последовал просто нереальный рост инфраструктуры обеспечения продаж. Супермаркеты стали расти как грибы после дождя. Торговые центры раскидывались с исполинским размахом. Благодаря притоку нефтедолларов стали вовремя выплачиваться зарплаты бюджетникам и пенсии. Офисы развивались в геометрической прогрессии. Тяжелый люкс, фирменные бутики, модные рестораны и клубы, глянцевые журналы, создающие иллюзорную реальность и усыпляющие разум, внезапно стали привычным явлением. Первые поездки в заграничный рай тоже перестали быть роскошью, особенно благодаря жизни взаймы. Пока основные владельцы капитала открывали для себя элитные европейские курорты, люди радовались остаткам с барского стола.
Обогатилось телевидение и кино, стали снимать отечественные блокбастеры и сериалы, несущие идеи прожигания жизни в слепом порыве и ненасытном потреблении. Возникла культура комиков, цинично высмеивающих консервативные традиции и скрепы, убивающих моральные основы здорового общества. Жизнь превратилась в сплошную шутку, сарказм, насмешку. Быть серьезным и вдумчивым стало не модно. Философ выпадал из актуальности навязанного способа жить. Точнее казаться, а не быть. Стремление к роскоши стало предельно пошлым и вульгарным, уничтожало основы здравого смысла и саму культуру человечности. Это было начало информационной войны, формирующей новое удобное поколение, отвергающее критическое мышление как неудобный пережиток былых времен. Детская радость материальных первооткрытий, недоступных прежде, заглушила голос тихой совести.
Охота на разум усугубилась с приходом первых компьютеров. Материальный уровень населения, наконец-то поднявшего голову, позволил покупать иностранную технику. Студенты на старших курсах уже почти все владели вожделенными машинами для работы. Массивную неуклюжесть кульманов и планшетов и синие от краски губы заменило подслеповатое свечение монитора и абстрактные электронные файлы. Кинотеатры были вытеснены фильмами, скачанными в сети. Время царапало зеркальную непогрешимость музыкальных дисков. Вся нужная музыка уже находилась в папке на компьютере, медленно умирая в шуме несовершенного звучания.
Внезапно почти у каждого появились мобильные телефоны. Лиля еще помнила, как зажиточный студент Миша, учившийся с ними на первом курсе, горделиво бахвалился огромной трубой с антенной, перемотанной скотчем для пущей сохранности. Он многозначительно набирал номер и, делая полные важности глаза, вещал в трубку:
– Алло, привет, звоню тебе с моего нового зубила. Просто вещь!
Округленные глаза студентов вокруг с затаенным восхищением следили за диковинным достижением цивилизации. Сами они, чтобы связаться с домом, ходили на далекую почту и, отстояв длинную очередь, заказывали кабинку для разговора. Затем, прокручивая тугой круг с треском ожидания, ждали в ритме гудков родной голос в душной влажности стесненного пространства. Миша не был против нарушения интимности собственных телефонных разговоров, он скорее целенаправленно набирал аудиторию для своих громких публичных понтов. Когда мобильные телефоны стали доступным способом связи, парень использовал свой первый раритет для раскалывания скорлупы и ласково величал «Орехокол».
На улице появились люди, разговаривающие сами с собой. Это настолько непривычно искажало привычную повседневность, что мир выглядел немного съехавшим с катушек. Привычная коммуникация была нарушена. Возможность найти каждого человека в любое время сужала границы добровольного одиночества и провоцировала трагедию кажущегося многообразия. Человек в широком доступе был обесценен. Он уже не казался сокровищем, которое можно утратить и не обрести заново. Возможность легкого достижения породила предсказуемое равнодушие.
Лиля окончила университет и тут же приступила к работе по распределению в своем родном городе. Подъем строительства в нулевых был колоссальный, бурлящие новые деньги порождали повышенный спрос на проектирование. Но чистое творчество так и осталось непризнанным. Идею диктовали сами заказчики, архитектор зачастую оставался в стороне. Частные бизнесмены организовали маленькие архитектурные конторы за деньги советского времени, сохраненные, благодаря связям и знанию о будущем крахе. Некоторые проектные бюро и салоны мебели опирались на кровавые финансы 90-тых. Бывшие лидеры бандитских группировок тешили самолюбие своих жен и любовниц, приобретая им дорогие игрушки. Пассии криминальных авторитетов не обладали талантом и вкусом, но имели отменное самолюбие, помноженное на апломб и снобизм. Излишняя самоуверенность и желание выглядеть хозяевами жизни выливались в безденежное издевательство над нанятыми работниками и вульгарные оскорбления. Профессионализм стал жертвой невежественных нуворишей. Попытка оспаривать пожелание хозяина приравнивалась к увольнению. Капитализм постепенно прорастал в своей искаженной, кичливой форме на белорусской земле. Начинался безнравственный вертеп первого поколения плутократов. Искусство подчинилось насилию товарооборота и неразвитому вкусу, наемные творцы сами стали орудием производства. Это вылилось в уродливый облик вычурных интерьеров и пошлую несоразмерность зданий. Мнение профессионала подавлялось нажимом хозяев жизни. Доверие и уважение основывались только на количестве награбленных денег. Сам художник был неизменно нищим в своих духовных исканиях. Следовательно, он не имел слова или выбора. Творец подчинялся или оставался за бортом жизни. Угодничество и смирение стали привычным лицом сытого начала века.
Появились интернет и первые соцсети, произошел выход на новый уровень информационной мягкой силы. Зло подавления сознания постепенно расставляло свои терпеливые капканы, хватая неискушенные души в притягательную сеть. Это было время паучьего ожидания, коварной игры на будущий результат без излишних усилий. Никто еще не знал, что первые шаги неведомого чудовища станут началом воспитания предсказуемого поколения. Первый пользователь тщательно рассматривался под стеклом, расчленялся на отдельные желания и запросы, старательно направлялся на потребление и разделение с реальным миром. Лакомая новая игрушка, убивавшая время, самый бесценный ресурс человеческой жизни, постепенно приводила к полной зависимости. Редко кто действительно пользовался накопленным знанием человечества в информационном пространстве, обычно люди сжигали часы и годы в бессмысленном баловстве различных социальных сетей.
Объем информации отрицательно влиял на нервную систему. Люди часто становились раздражительными и агрессивными по неизвестным причинам. Изменялся даже гормональный фон человека. Решение почти всех вопросов в режиме онлайн провоцировало безразличие к собственному внешнему виду и превращало многих людей в асоциальных личностей и психопатов, они стремительно деградировали. Скорость поиска унижала величие результата. Память стала не самым важным инструментом человечества, ее заменил бездумный набор текста в браузере. Утрачивалась мотивация к созиданию, наращивался инстинкт бессмысленного потребления. Капитализм вооружился интернетом, чтобы убить творца и стереть уникальные проявления и различия между людьми. На планете, где умер последний художник, разум превращается в пластилин, а вечность в культ скорости.
И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Матф.4:3)
ЧАСТЬ вторая
Давид
I
Достаточно ли для того, чтобы влюбиться, видеть только текст в интернете? Кто в параллельной вселенной отвечает тебе? Зачем? С какой целью? И почему возникает чувство, когда человек сидит просто наедине с самим собой напротив монитора? Парадоксальность виртуальных свиданий состоит в том, что чем больше пользователь общается в сети, тем сильнее его изоляция, тем более он одинок. Это уже не любовь к конкретному человеку, это привязанность к своей собственной фантазии и символизму. Ведь именно внутренний мир реален, внешний лишь следует за ним. Фальшивое ощущение взаимной связи рождает эпидемию замкнутости в глобальном масштабе. Человечество тратит бесконечную энергию на общение в сети, и у него просто не остается времени на крепкие, искренние и по-настоящему близкие отношения.