Екатерина Сальникова
Визуальная культура в медиасреде. Современные тенденции и исторические экскурсы
Селфи. на пути к «интимной» коммуникации
Последние рубежи ближайшего круга интимных вещей – на расстоянии вытянутой руки – сегодня отданы жанру «селфи», автопортретной съемке. В сущности, этот тип съемки занимает пограничное положение между явлениями первого и второго круга.
Автопортретная съемка претерпела существенные изменения от эпохи фотоаппарата до эпохи мобильного телефона со встроенной видеокамерой. Раньше человек задавал определенный режим фотоаппарату и срочно спешил отдалиться от него, заняв желаемую позу, как бы играя в свою гораздо большую дистанцированность от фотокамеры, нежели это комфортно и органично при статусе хозяина – пользователя фотокамеры. Надо было разрушить ближнюю интимную дистанцию и изобразить третий тип дистанции, удаленность от шага до пяти-десяти шагов. Теперь, напротив, должен «убегать» сам телефон, который отодвигается рукой пользователя-автопортретиста на значительное расстояние от своего лица, разворачивается к пользователю и «смотрит» с этой намеренно смоделированной дистанции на человека.
С 2010-х годов в широкий обиход вводится «палка для селфи», которая призвана продлевать человеческий жест, быть своего рода временным протезом человека и фотоаппарата, упрочивая идею техноорганизма, а вернее «мультиорганизма», при наличии которого органическая антропоморфная форма переходит в механическую неорганическую, а от нее – к электронной, объединяя человека с устройством визуального запечатления и превращая их в нечто единое.
Телефон движется вместо человека и занимает не самую типичную для себя позицию, претендуя на активность мизансценирования. А рука живого человека выполняет функцию штатива или «элемента» штатива. Симулируется дистанция уже не только в один шаг или вытянутую руку, дистанция светско-официального рукопожатия и общения, но и дистанция в несколько шагов, по сути, создающая иллюзию присутствия другого субъекта, занятого видеосъемкой и, соответственно, смотрящего на объект съемки со стороны, «чужими глазами». Человек буквально расслаивается на человека снимающегося и человека снимающего. Это помогает телефону или фотоаппарату изображать свою принадлежность более обширному пространству, играть в свободу дистанцирования от объекта запечатления, изображать свою личную независимость от партнера по взаимодействию. Игра во взгляд на себя со стороны, но со стороны самого близкого из возможных технических глаз, замещающего собственно взгляд автопортретиста.
Психологические и культурные результаты повального увлечения селфи будут более очевидны спустя одно-два десятителия, когда те поколения детей и молодежи, которые сейчас развлекаются (вернее, думают, что развлекаются) с помощью автоматического автопортретирования, начнут входить во взрослую жизнь и влиять не только на ее атмосферу, но и на ее систему ценностей, повседневных устоев, социальных законов бытия. Можно предположить, что «поколения селфи» трансформируют самоощущение человека, его понимание себя, в том числе своей психофизической сущности, а это может, в свою очередь, иметь весьма серьезные последствия.
Стоит обратиться к исследованиям, посвященным телесной идентичности, созреванию индивидуальных представлений о своем теле и гендерных особенностях, как окажется, что огромное количество исследовательских практик посвящены изучению реакций животных, приматов и детей на собственные отображения в зеркале[65]. Способность идентифицировать образ в зеркальном пространстве со своим телом, с собой, принадлежит лишь шимпанзе, орангутанам и человеку, отделяя их тем самым от всего остального живого мира. Во второй половине XX века исследования показывали, что у человека эта способность формируется примерно к году и десяти месяцам[66]. Возможно, в будущем временные границы этой способности будут смещены к более раннему сроку. Так или иначе, а селфи есть разновидность сознательного взгляда на себя в «зеркало», в отражающую экранную плоскость, которая ставит индивида перед визуальным образом своей телесной оболочки, находящейся по эту сторону экрана. Частота применения селфи уже говорит о том, что взаимоотношения индивида с самим собой, своими отображениями и окружающим миром вступают в какую-то новую стадию.
Вместе с тем следует учитывать и то, что мотив отражения в воде, в зеркале, в волшебном предмете весьма укоренен в истории культуры. И миф о Нарциссе, и миф о победе Персея над Горгоной Медузой воплощают ужас встречи индивида со своим отображением, с этим несущим гибель образом[67]. Как полагает Л.И. Сараскина, рождение телевидения десакрализовало то, «прообразом чего служили зеркала. Телезритель не захочет отождествлять себя с экраном, не будет пытаться увидеть в нем свое «второе я», так что магия телевизора не окажет на него такого сильного воздействия», да и сами зеркала утрачивают свое почетное положение в центре публичной части дома, перемещаясь в коридоры и ванные комнаты[68]. В таком случае мобильные экраны начала XXI столетия возвращают массового пользователя в ситуацию «ресакрализации» зеркального отображения субъекта наблюдения.
Впрочем, большой вопрос, можно ли говорить о собственно ресакрализации самого отображения. Человек начинает с новой силой интересоваться своими отраженными, зафиксированными образами в электронных экранах, не испытывая ни страха, ни благоговения перед самой возможностью лицезрения себя, однако сигнализируя миру о важности собственного пребывания в мире и важности создания лич ных версий своего внешнего облика в определенных точках пространства, особо значимых для индивида. Популярный алгоритм повседневного бытия современного человека таков: каждая стадия преодоления пространства, всякое прибытие в новое пространство, пускай даже для того, чтобы быть в этом пространстве зрителем, и в ряде случаев – неистовым заинтересованным зрителем – ознаменовывается самозапечатлением. Так, сегодня можно увидеть людей, делающих селфи в музеях, в интерьерах кинотеатра и даже в кинозале, в аэропорте и салоне самолете, на рок-концертах и пр. Селфи попадает на роль метки, возвещающей о контроле над определенной территорией. Только вместо контроля как такового речь идет скорее о пользовании новой территорией, о включении ее в сферу своего восприятия.
«Интимная» коммуникация
Совершенно очевидно то, что есть стабильный круг предметов, вплотную примыкающих к индивиду и, как правило, требующих одной или двух рук для держания во время использования. Само же использование предполагает тесный контакт предмета с рукой и с какой-либо частью тела пользователя. Стало быть, рука должна быть согнута, полусогнута и направлена человеком в сторону самого себя. Этот круг предметов мы условно обозначим как интимный. В нем можно выделить три уровня. Первый уровень интимного круга – зубная щетка, емкость для полоскания рта или для питья (кружка, чашка, стакан, бокал), ложка, вилка, зубочистка, сигарета, ушная палочка, глазные линзы, спрей для носа, средства женской гигиены, то есть те небольшие по величине предметы, которые могут соприкасаться с определенными участками тела или в какой-либо степени проникать в полости человеческого тела. Первый слой интимного круга вещей имеет внятно выраженную оральную доминанту.
Второй слой того же интимного круга – губная помада, пуховка пудры, кисточка для теней, кисточка для бритья, тампон для снятия макияжа или нанесения на лицо каких-либо косметических средств и сами косметические средства, губка/мочалка, очки, шейный платок, носовой платочек, салфетка, туалетная бумага, парик, головной убор, носки, чулки, колготки, нательное нижнее белье, полотенце, маникюрные ножницы, пилочка для ногтей, расческа, то есть предметы для тесного соприкосновения и взаимодействия с поверхностью тела, прежде всего головы и шеи. И второй уровень интимного круга имеет уже менее ярко выраженную, но все-таки присутствующую face-доминанту.
Так было не всегда, поскольку прежде предметов, относящихся к интимному взаимодействию с индивидом и касающихся не только лица, головы и шеи, но и остального тела, было несколько больше[69]. И применительно к XIX веку, к примеру, правильнее говорить о body-доминанте. Ранее к тому же слою интимного круга могли быть причислены мушки, парики, перчатки, чулки и, возможно, помимо белья еще накрахмаленный воротник и корсет. Таким образом, за период модернизации костюма и повседневности от XIX до XX века уменьшилось количество предметов, находящихся в длительном тесном контакте с большими участками поверхности тела, вне лица и головы. Уходят в прошлое непременные ранее лифы, нижние сорочки, бюстгальтеры, панталоны, корсеты. И остаются в большинстве случаев лишь трусы и, у женщин, однако далеко не всегда, бюстгальтер; губка, большое полотенце и махровый халат, которые используются после «водных процедур».
Однако и сегодня, и в предшествовавшие периоды очевиден уклон в физиологическое обслуживание индивида, в том числе подразумевающее немало процедур, требующих полного уединения или хотя бы максимально возможное сокращение круга потенциальных зрителей – присутствующих при процедуре. Все это весьма далеко от процессов созерцания, фокусировки внимания на восприятия зримых образов, не связанных напрямую ни с конкретной материальной фактурой предмета, ни с пространством повседневной среды, в которую встроен физически индивид.
Некоторый компромисс между чисто физиологической доминантой и эмоционально-личностным началом, воплощенным во взаимодействии с предметами, в прошлом могли составить табакерка, зеркальце, веер, трость, зонтик, четки, монокль, театральный бинокль, портмоне, карманные часы. Значительно позже – портсигар, пудреница с зеркальцем, очки и в особенности «черные» очки от солнца, наручные часы. И наконец, цитаделью духовно-личностного начала во взаимодействии с предметным миром сначала являлся личный молитвенник, позже – дорожный дневник и книга.
Разнообразие внешних форм и фактур, очевидное в случае всевозможных вещиц интимного круга, книга заменила относительным единообразием формы, постепенно достигая и аскетичности в решении фактуры переплета. Уходили из обихода дорогие материалы переплета, будь то кожа, бархат, шелк, драгоценные каменья, пряжки и замочки; на сегодняшний день осталось в основном золотое тиснение. Книга все менее форсировала свое предметное начало, перенося акцент на то вербальное богатство смыслов и форм, которое являет сам текст. Из роскоши, доступной для немногих, за века своего существования книга превратилась в повседневный атрибут образованного человека.
В отличие от вещиц физиологической доминанты книга – носитель внеинтимного информационно-образного поля, часть большого мира творческих процессов. Книга предполагает высокую длительность взаимодействия с ней. В XX веке к книге прибавились фотоаппарат и аудиоплеер. Однако до недавнего времени книга оставалась тем видом предмета духовной доминанты, взаимодействие с которым происходило наиболее регулярно. Отхождение от книжной культуры, особенно у молодежи, наметилось во второй половине XX века. В какой-то степени книгу попытался заменить аудиоплеер. Однако тотального распространения эта тенденция, как нам представляется, не получила.
Другим предвестником нынешнего бума индивидуальных средств трансляции и хранения аудиовизуальных образов стал легкий компактный и простой в обращении фотоаппарат с символическим прозвищем «мыльница». «Мыльница» отсылала к ассоциациям с тем кругом предметов, аналогичных по фактуре, форме, элементарности обращения, который как раз и относился к слою относительно интимных компактных вещиц, в данном случае для гигиены. Однако монофункциональность «мыльницы-для-души» делала заведомо ограниченными периоды ее использования.
К концу XX века образовался дефицит носителей духовного начала в пределах интимного круга вещей. И вероятно, прежде чем разразился нынешний бум мобильных малых экранов, подспудно нарастало «духовно-информационное голодание» в сфере интимного предметного взаимодействия. Небумажных носителей информационно-образных блоков, рождающихся в разомкнутом публичном пространстве и воплощающих рефлексию об этом разомкнутом публичном пространстве, носителей, которые можно взять в руки, положить в карман, потеребить и повертеть в руках, достать в метро, на уроке, в поезде, в автомобиле, в офисе, на улице, на пляже, в ресторане, в кино, при гостях, в одиночестве, везде и всегда… их не то чтобы не было совсем – не было таких, которые самой своей структурой оправдывали бы частое, ежедневное, длительное и многообразное взаимодействие с ними современных людей разного пола и возраста, уровня занятости, социального статуса, разных предпочтений и потребностей.
В последнее же время мы все являемся свидетелями формирования и разрастания нового слоя предметов, которые тоже могут быть причислены к духовной доминанте интимного круга. Они тоже располагаются сплошь и рядом в полусогнутой и сильно согнутой руке, прижимаются к уху, на них часто нажимают и по ним часто проводят пальцем. Эти предметы находятся в тесном взаимодействии с телом человека, в особенности с руками и головой, а точнее, с руками, ушами и глазами.
Сначала монофункциональные плеер и фотоаппарат потеснил пейджер. Одна из характерных иронических стилизаций эпохи – «Сегодня не спалось. Лежал. Перечитывал пейджер. Много думал» или «Читал пейджер отца. Много думал» и пр. Наконец и пейджер был вытеснен в силу своей опять же монофункциональности и несамодостаточности функционирования.
В повседневности воцарились мобильный телефон, смартфон, i-phone, планшет, i-pad. Они находятся либо прижатыми к уху, либо висящими на груди вместо украшения, либо располагаются в согнутой руке. Нередко снабжаются маленькими наушниками, которые «врастают» в ушные раковины пользователя. Человек может проводить с этими предметами длительные манипуляции, они могут занимать гораздо более долгое время, нежели чистка зубов, выпивание чашки напитка, выкуривание сигареты/сигары/папиросы, принятие душа и даже ванны.
Итак, появился ближний круг мобильных средств для манипуляции с аудиовизуальными формами. Это источники мобильной «духовной пищи», интимного комфорта, развлечения, оперативной реакции на рабочие или домашние обстоятельства. Также это средства общения, саморефлексии (фото-селфи, ведение мобильного дневника), самоконтроля (напоминалки, будильник, календарь, калькулятор и пр.). Иными словами, мобильные средства интимного круга полифункциональны и отвечают за коммуникацию с живыми субъектами и за манипуляцию аудиовизуальными материалами, принадлежащими большому миру или «личным коллекциям» обладателя. Сеансы взаимодействия с такими предметами удлиняются и не предполагают непременного уединения. Напротив, эффект уединенности и погружения в свой мир происходит с помощью активного взаимодействия с мобильным телефоном, к примеру, в любой публичной среде. Происходит совмещение интимного и приватного контекста с публичным пространством, с работой, официальным общением.
Популярность новой мобильной электроники говорит об увеличении потребности в симбиозе приватности и публичности, в возможностях создания «ниши» приватного мира в дебрях публичного и чужого пространства. Оно тем самым одомашнивается психологически, без нарушения его жизни, его правил общественного поведения и пользования.
Ранее человек использовал вещи интимного круга для коммуникации с самим собой, для подготовки своей телесной оболочки к выходу в большой публичный мир, а также для физической подпитки организма. При этом человек мог производить с помощью гигиенических и косметологических процедур психологическое самонастраивание на определенный стиль жизни и деятельности. И все это могло становиться своего рода психофизическим ритуалом с орально-тактильной доминантой.
Теперь духовная составляющая с бестелесным восприятием образов и информации выходит на первый план. Пользователь мобильной электроники попросту отключается от проблем, связанных с телом. И это существенно колеблет тенденцию перманентной рефлексии индивида по поводу своего веса и соответствия западному образу идеального тела, которая может казаться достаточно универсальной приметой современности[70], если не учитывать регулярное погружение современного человека в электронную реальность. Кстати, очередь к кабинету врача и косметолога теперь имеет далеко не тот вид, какой был ей свойствен еще одно десятилетие назад. Вместо людей, вынужденно бездействующих, сидящих с унылыми или напряженными лицами или вяло листающих журналы, мы можем видеть ряд персон, погруженных во взаимодействие со своими телефонами, планшетами и пр., эмоционально отключенных от окружающей реальности поликлиники, клиники, косметического салона.
Особенно ярко эта способность мобильных экранов отвлекать пользователей от окружающей действительности проявляется в процессе реабилитационных процедур детей с ограниченными возможностями, в частности, с нарушениями работы опорно-двигательного аппарата и даже зрения. Процедуры, которые требуют длительного бездействия, сегодня часто проходят у пациентов этого типа «под айфон» или «вместе с планшетом». Ребенок сидит с экраном на коленях и погружается в действие анимационного или игрового фильма, а то и активно манипулирует сенсорным экраном, играя в игры, рисуя или общаясь в режиме online.
Ряд процедур, требующих от пациента механической активности, проходит опять же перед включенным экраном, который является частью тренажера или прилагается к тренажеру или процедурному кабинету (например, спелеокамере) в качестве необходимого оборудования. Во всех подобных случаях транслируемый поток визуальных или аудиовизуальных экранных форм используется как фактор психологического комфорта и необходимое условие адаптации к ситуациям скуки, вынужденного бездействия или, наоборот, крайнего психофизического напряжения и активности на грани индивидуальных возможностей. Причем и сознательное, последовательное, организованное использование экранной техники медицинским учреждением, и стихийное «самовооружение» мобильными экранами со стороны пациентов и сопровождающих их персон весьма сходно по своим практическим целям: помогать пациенту игнорировать его настоящее физическое состояние и тяготы лечебного процесса ради возможного улучшения здоровья в будущем, позиционировать индивида с ограниченными возможностями как полноценного современного человека, жителя XXI столетия. Весьма показательны диалоги, которые временами происходят между пациентами в процессе процедур, проходящих «в компании» с экранными устройствами:
Девочка, 14 лет (пишет что-то с помощью сенсорного телефона). Ты тут с чем? (т. е. с каким диагнозом. – Е.С.)
Мальчик, 12 лет (играет в электронную игру на планшете). Я ни с чем.
Девочка. А тогда чего ты тут делаешь?
Мальчик. Я самолетики сбиваю… А ты чего тут?
Девочка. А я тут с подружкой общаюсь.
(Оба во время разговора не поднимают глаз от своих экранов, хотя сидят совсем рядом.)[71]
Мобильные экраны нивелируют множество гендерных различий, будучи продолжением моды «унисекс» и стиля жизни «унисекс». Мальчики и девочки всех возрастов, девушки и молодые люди, мужчины и женщины различных возрастных категорий и социального статуса в равной степени сегодня увлечены повсеместным использованием мобильных экранов.
Последние абсолютно одинаковы для обоих полов и одинаково многообразно реализуют потребности мужского и женского начал. И лишь их оформление, да и то совсем не обязательно, может нести в себе более или менее демонстративные черты мужественности или женственности. Этот гендерный универсализм или игнорирование гендерности несколько ослабляет сконцентрированность на гендерных вопросах, характерную для XX и начала XXI века. Эфемерная вещность мобильных устройств не столько отсылает к телесному началу, сколько побуждает мысленно осуществлять синтез символизации мозга и глаза, мира внутреннего и окружающей человека бесконечной вселенной. (В то же время мобильная электроника может акцентировать возрастные различия и финансовые возможности пользователей, что требует уже скорее социологического анализа.)
Физическое взаимодействие с поверхностью экранного устройства, с самой поверхностью экрана призвано компенсировать тот недостаток активного физического взаимодействия с орудиями труда, которые, как описывал этот процесс Бодрийяр, требовали ранее от человека значительных физических усилий и составляли разновидность символического сексуального взаимодействия, что приводило к некоторой разрядке внутренней эмоциональной напряженности человека, позволяло ему совершить некий энергетический сброс. Потом, по точному наблюдению Бодрийяра, эта система отношений с вещами была заменена легкими касаниями[72]. С помощью кнопок человек скорее задавал программу действий умному механизму, и тот далее действовал уже самостоятельно. Человек же оказывался больше модератором деятельности механизмов, нежели собственно физическим актором. Сбросить энергию, включая стиральную машину или ставя емкость с пищей в микроволновку, невозможно.
Человек дистанцировался от предметного мира, и, казалось бы, эпоха активного и длительного физического взаимодействия с необходимыми в повседневности предметами осталась навсегда в прошлом. Чтобы оказаться перед необходимостью затрачивать ощутимые физические усилия, заставляя предмет «работать», человек должен был отправиться в тренажерный зал, заниматься экстремальными видами спорта, экстремальным туризмом и т. д.
Но вот в начале XXI века наступила эпоха мобильной экранной электроники, словно отвечая на беспокойство Бодрийяра процессами дистанцирования человека от предметного мира. К нажатиям кнопок добавились разные режимы вождения пальцем по экрану. Это значительно расширило и упрочило поле физического контакта человека и предмета. Однако никакого возвращения «жестуальности труда» не произошло. Обращение с мобильными экранами являет собой скорее завуалированную, утепленную теснотой общения с предметом, но снова «жестуальность контроля».
Использование мобильных экранов имеет весьма широкие границы возможностей, так как визуальная составляющая теперь доминирует, не требуя специальных средств изоляции (в отличие от звуковой составляющей). Хаотичного перекрывания разных потоков визуальной образности не происходит, так как они распределяются по разным экранным системам и сегментам окружающего пространства, не смешиваясь друг с другом, но лишь сосуществуя, создавая атмосферу и декорации современной публичной пространственной среды.
«Интимная» коммуникация создает иллюзии карманного, «ручного» мироздания, многообразно управляемого прямо из рук индивида, прямо в руках индивида.
Здесь уже нет посредников и свидетелей из числа других предметов, зато есть некоторый паритет дистанцированности от экранной реальности, с одной стороны, и физической активности контакта с самим экраном, с другой стороны. Все, что показывает и делает мобильный экранный гаджет, он делает «only for you», как бы напрямую, по кратчайшему пути транслируя свои образно-информационные флюиды в поле зрения, в зону бесед без повышения голоса, в зону тактильных ощущений индивида. И через сумку, портфель или рюкзак, и через поверхность стола индивид может уловить вибрацию беззвукового режима. Телесность мобильного гаджета и его нарастающая полифункциональность делают сам физический контакт с ним привычкой, если не сказать больше – манией нефункционального общения с мобильником.
Психофизическая зависимость от мобильника[73] призвана хотя бы немного уравновесить зависимость в другом смысле слова – глубо кую социоэкономическую зависимость индивида от более далеких и непредметных явлений вроде макроэкономических процессов, политических коллапсов, состояния рынка занятости, разного рода коньюнктурных перемен и прочего. Большой мир то и дело проявляет себя враждебно по отношению к отдельному индивиду и отнюдь не всегда позволяет тому строить свой приватный и интимный мир в трехмерном пространстве так, как хочется. А мобильный экран ориентирован на своего хозяина, как верный слуга и спутник.
Весьма показательно, что в этот же круг интимной дистанции попадают многие элементы фаст-фуда, в современных технологиях которых в наши дни могут применяться ингредиенты, призванные вызывать привыкание едоков и гарантировать их многократный приход за очередной порцией того или иного фаст-фудного блюда. Еду классического фаст-фуда надо брать прямо руками и не просто есть, а производить некие манипуляции с ее упаковками, что аналогично манипуляциям с чехлами мобильной электроники или с кнопками ее корпуса. Именно усложненность упаковок при отсутствии классических столовых приборов определяет прелесть и необходимость для современного человека гамбургеров, биг-маков, пирожков, картофельных изделий, кондитерских сладостей, напитков, сэндвичей. Их обязательно надо открывать и вынимать из коробочек, разворачивать из оберток, распаковывать из конвертиков, пакетиков и мешочков. Стаканы же имеют во многих случаях специальные крышечки и соломинки.
Таким образом, пища упаковывается и распаковывается подобно несъедобным подаркам, сувенирам, всяким приятным и необязательным мелочам, которые должны акцентировать праздничные моменты жизни, развлекать процессом постепенного проникновения в упаковку и обнаружения подарка-дара. А это, в свою очередь, всегда отсылает нас к понятию чуда, магического предмета, с которым могут быть связаны некие важные упования и надежды человека, мечты и символические ассоциации.
Фаст-фуд, отсылающий к мотивам праздничного обретения магического дара, замещает более редкое переживание реального праздника и обретения каких-либо даров. Food-court современных площадей и торгово-досуговых центров – это своего рода повседневное квазипраздничное поле, из которого каждый получает свою долю упований на милость большого мира, на везение в публичном и приватном пространствах. Во взаимодействии с фаст-фудом человек, как и во взаимодействии с мобильной электроникой, активизирует свою мелкую моторику, процессы физического взаимодействия с предметом на ближайшей, интимной дистанции. Само по себе это уже праздник в эпоху тотального нарастания дистанционных операций и бестелесных интернет-контактов.
Легкая психофизическая зависимость от гамбургера и мобильника призвана хотя бы немного уравновесить глубокую социоэкономическую зависимость от более далеких и непредметных явлений вроде макроэкономических процессов, политических коллапсов, состояния рынка занятости, разного рода коньюнктурных перемен и прочего. Большой мир то и дело проявляет себя враждебно по отношению к отдельному индивиду и отнюдь не всегда позволяет тому строить свой приватный и интимный мир в трехмерном пространстве так, как хочется. А мобильный экран ориентирован на своего хозяина и готов быть носителем ровно того количества информации, которое нужно хозяину.
Современное мобильное электронное устройство нередко более плоское и компактное, чем гамбургер или кусок пиццы. Мобильный телефон напоминает очертаниями шоколадку, печенье или тостер. Но в его недрах могут теперь помещаться все тайны внутреннего мира индивида, все бескрайние просторы документальной и вымышленной реальности, подключения к которой жаждет пользователь. Мобильный телефон, сегодня все чаще меняемый на смартфон и айфон, явился комплексным вариантом сразу многих явлений старого мира. Он заменил обычный телефон, записную книжку, потом пейджер и, наконец, «все остальное». В нем можно хранить довольно большое количество изображений, видеоматериалов, вербальных материалов, а также создавать все новые и новые, а также пользоваться с его помощью всеми возможностями интернета. В результате это уже не только телефон, а мобильный семейный и дружеский альбом, туристический дневник, интимный повседневный дневник, досье, хранилище тайных документов, то есть сейф, магнитофон с любимыми мелодиями, почтовый ящик, интернет-портал.
То, что раньше было разведено по разным углам комнаты, по разным полкам книжного шкафа или ящикам письменного стола, а то и разным зданиям (дом, рабочее место, междугородный переговорный пункт, банк, архив и т. д.), теперь помещается в одном и том же маленьком плоском корпусе. Если раньше человек мог носить с собой одну или две особо дорогие фотографии или вещицы, которые скрепляют его связи с семьей, дорогим человеком, значимым общественным учреждением, то теперь массив контента личного мира, подлежащего транспортировке, принципиально возрос.
В принципе человек может носить с собой все символические образы, которые ему дороги и должны его «греть» в трудные жизненные минуты, а также представительствовать за человека в процессе его коммуникаций. Классическая мизансцена современного общения – две головы, склонившиеся над одним или сразу двумя мобильными экранчиками. Каждый из партнеров по общению показывает нечто, дорогое и ценное для него, что характеризует его пристрастия, его образ жизни, его опыт и пр. О себе все чаще не рассказывают, а показывают элементы того, что служит презентацией мира личности.
Контент личного мира способен теперь транспортироваться далеко за пределы физического пространства личного мира как такового. В виде визуализированных образов, теней и дубликатов настоящих вещей, фотографий эпохи доцифровой съемки, нарисованных от руки рисунков и пр. личный мир фланирует по публичному пространству вместе с человеком, обнаруживая себя по мановению руки своего обладателя.
Личный мир индивида визуализируется, аудиозируется, становится мобильным, но попутно он дематериализуется. И если раньше он являл предметно-пространственную среду, внутри которой мог в некоторые периоды жизни находиться человек, то теперь человек находится перед своим мобильным личным миром, напротив него, вернее, напротив его визуальных компактных оттисков. Они могут быть под рукой всегда. Выйти из реального личного мира, уйти со своей приватной территории можно, но при этом можно никогда полностью не отключаться, не отрываться от восприятия образов своего личного мира. Пользователь может внутренне праздновать победу над реальным пространством, над реальными расстояниями. Но – без победы над материей как таковой.
Сами вещи, сами интимные предметы, знакомая среда дома или дачи остаются недосягаемыми. Заставляет ли это страдать? Или возможности, пускай неполной, подключенности к личному миру перевешивают все остальное? Это риторические вопросы, которые подразумевают индивидуальные варианты соотношений плюсов и минусов дистанционного восприятия знакомых вещей.