Екатерина Лабазова
Проклятие бурлака
В это мгновение над рекой прошелестел первый порыв утреннего ветра. Его хватило, чтобы рассеять туман над рекой и освободить горизонт, откуда с каждым мгновением все больше и больше появлялся диск солнца. Вместе с туманом исчез и призрак, будто и не было его. Рыбаки вновь увидели привычную спокойную гладь реки, умытую утренним рассветом. Невдалеке по заводи неторопливо, по-хозяйски, пересекал речное русло красавец-лось с богатой шапкой величественных рогов. Он повернул голову в сторону Прохора и его товарища, посмотрел на них своим влажным и умудренным жизнью взглядом, в котором читалось: «Ну что всполошились? Ну, призрак, и что? Эка невидаль…». Будто сказав так, лось отвернулся от рыбаков и, не спеша, продолжил свой путь.
Привычный вид реки и богатырь-лось вернули мужикам здравомыслие. И даже успокоили их. Они поднялись по склону берега и увидели, что на телеге сиди их третий товарищ. Он, по-прежнему клацал зубами, его трясло как в лихорадке. Он затравленно глядел на Прохора, как бы вопрошая: «Ведь привиделось, да? Не было ничего? Скажи, ведь не было?».
В то утро рыбаки непривычно рано вернулись в село. Достав сети (к слову сказать, рыбы в ней оказалось раза в три больше обычного), быстро запрягли они в повозку лошадь; как могли, успокоили своего дрожащего товарища, и поспешили в село прямиком к церкви. Не сговариваясь, решили они рассказать о своем видении батюшке. Увидев священника у храма, рядом с густыми зарослями сирени и акаций, друзья повернули лошадь, и остановились в тени кустарника.
Внимательно выслушав рассказ рыбаков, священник сказал:
– Была такая икона написана монахами для нашей церкви. Но пропала она по пути из монастыря. Прежний настоятель мне эту историю рассказал, когда по старости лет уходил на покой, а меня сюда служить прислали. Предшественнику же моему, как дело было, тот самый настоятель рассказывал, который купца встречал, да епитимью на него накладывал. Говорил и что Федька-разбойник Григория того убил, и что икона пропала. А вот про призрака, да про то, что икона обретена будет только через род Григория мне ничего не ведомо. Не говорил мне этого мой предшественник. Думаю, и сам того знал. Сказывал только, что и теперь в нашем приходе потомки того Григория живут. Только всей правды они не знают. Может, зря не сказали людям, как все на самом деле было. Ведь с того самого дня молимся мы за упокой души Григория, да чтобы икону ту чудотворную обрести нам. Верим, что по благочестию нашему объявит себя та икона. Много подобных случаев бывало, что икона обретается чудесным образом. Если бы родные его все как есть знали, то молитвы бы наши быстрее до Господа доходили. Молитвы родных-то, да близких всегда ко Господу быстрее доходят. Верно, пытается тот призрак как-то дать понять нам, чтобы рассказали знающие люди всю правду его потомкам, тогда и дело быстрее бы пошло. Ведь и я первый раз от вас услышал, что только сродники Григория смогут помочь икону ту обрести. Может, купец тот и сказывал потом кому, как все было на самом деле, только не у нас, а на ярмарке той, после уж. Раз уж там все легенду эту знают. Ну а нам, что ж, только горячо молиться за Григория остается, да за семью его. И вы, коли сподобились призрака того увидеть, да историю всю как есть узнать, за них с особым усердием помолитесь.
Сказав так, священник перекрестился на купол церкви, где в лучах яркого солнца светился крест, и поспешил готовиться к заутрене. Рыбаки же остались у подводы со своим уловом.
– Прохор, а ты сам-то верил в ту байку, когда нам рассказывать ее начал? – спросил один из них.
Прохор виновато вздохнул.
– Простите, мужики. Не знал я, что так все выйдет. Для красного словца ведь говорил, что видение какое-то быть должно. Не думал я, что все так и было, как батя мой рассказывал. И он тоже не больно-то верил в такое. Но призрака и вправду видал на нашей речке, тут я не соврал. И что легенду эту на Волге он услышал, тоже чистая правда. Делать-то теперь что будем?
Мужики помолчали, потом один из них произнес:
– Так, это, может, пойти рассказать все, кому надо, – и тут же будто сам у себя спросил, – а кому надо-то? Как признать-то их, наследников этих?
– Дознаемся сами, может? – нерешительно вступил третий рыбак. – Помнит же того Григория поди кто у нас?
Так постояли они еще какое-то время, перебирая, что и как можно бы сделать. Густая тень от кустов, прикрывающая от жарких лучей солнца телегу и улов в ней, постепенно смещалась вслед за набирающим жаркую летнюю силу небесным светилом. Так ни до чего окончательно и не додумавшись, мужики решили пока ехать по домам, а не то улов ждать не будет, стухнет на жаре за милую душу.
Прохор взял коня под уздцы и поворотил в сторону своей избы. Мужики двинулись вслед за телегой и не заметили, что прежде, чем повозка тронулась, из-под нее к кустам проворно шмыгнула тень.
__________
Прошел год. Закончился весенний сев. Селяне отпраздновали Троицу. Приблизился праздник Ивана Купалы.
В чисто убранной светлой избе за столом обедал широкоплечий светловолосый справный молодец. Напротив, хитро улыбаясь, сидела, вся в конопушках, с рыжими косичками, его младшая сестра. Тут же хлопотала и их мать, седая, но еще моложавая статная баба.
– Ну, что, Егорушка, надумал? – стараясь скрыть тревогу, спросила молодца мать, как только тот съев всю похлебку, отложил ложку. – Пойдешь на праздник, али как?
– Не решил еще. – Степенно ответил тот.
– А Маруська сегодня с кузнецовым сыном за руки через костер прыгать будет. – Наябедничала рыжеволосая сестренка, хитро, но добродушно глядя на брата.
– Дунька, не трещи! – прикрикнула на нее мать и еще более тревожно украдкой взглянула на сына.
Тот будто и не заметил выпада озорницы-Дуняши, поднялся из-за стола, перекрестился на образа и вышел из избы. Мать тут же накинулась на непослушную дочь.
– Ну, кто тебя за язык тянет, горе ты мое. У всех дети, как дети, а у меня наказание божие, а не дочь.
– Так ведь правда то. Мне Тася сказала, дочка кузнецова, а она сама слышала, как брат ее Ефимке Беляку хвастался. – Искренне удивилась Дуня.
– Так ведь не то плохо, Дунюшка, что ты правду сказала, а то, что брата расстроила. Мала ты еще, не понимаешь многого. Помнишь, я говорила про батю вашего, что он в реке утоп. Тоже на Ивана Купалу ведь дело было. Ты еще в люльке в тот год лежала. Батя ваш рыбачить тогда надумал. А ночью парни, да девки на другом берегу костер разожгли, праздник отмечать. Девки, как водится, венки сплели, да на воду их пускать стали. Как уж так получилось, никто не знает, но одна девица не удержалась да в омут-то и свалилась. Говорят, толкнула ее одна завистница. Но разве дознаешься. А та и плавать-то толком не умела. Тонуть стала. Молодые-то все, видать, растерялись, никто спасать ее не кинулся. Вот ваш батя, как был в одежке, в воду-то и полез. Ее вытащил, а сам утоп. Видать, ногу свело. Дед ваш, тоже, говорят, летом, как отсенокосились, потонул. В омут его затянуло. И Егорке нельзя к воде приближаться. Отчего так, я не знаю. Только мать бати вашего еще до свадьбы нашей стращала меня, что, дескать, нельзя их мужикам-сродникам летом в воду лезть. Поверье такое в их семье бытует. Говорила, что, мол, обязательно в каждом колене кто-нибудь из мужиков в семье, да утопнет. Говорила еще, что не всегда так было. А началось с тех самых пор, как, почитай уж больше как сто лет назад, прадед бати вашего на Волге утонул. Вот и боюсь я, Дунюшка, за Егрушку-то нашего. Чует мое сердце, нельзя ему сегодня на берег праздновать со всеми идти. Но теперь вот не знаю, не стерпит, видать. Уж больно Марусенька-то ему люба. Да и мне она по душе. Если сладилось бы у них, так, глядишь, по осени и свадебку б сыграли. Народили бы тебе, глядишь, племянников, так и озорничать некогда бы стало. – Мать шуткой легонько щелкнула дочку-непоседу по конопатому носику. Потом лицо ее снова приняло озабоченный вид. Очень уж болела ее душа за своего почти взрослого первенца.
Дуняша, широко открыв глаза, слушала рассказ матери. Никто и никогда не рассказывал ей этих страшных историй. Была Маруся, одиннадцати годочков от роду, не только чересчур любопытной и сообразительной, но и сердобольной. Как только мать закончила свой рассказ, Маруся проворно соскочила с лавки и со словами: «Я все поняла, матушка…», – бегом кинулась из избы. Женщина, улыбаясь вслед своей любимой озорнице, покачала головой и принялась за мытье посуды.
Дуня же, резво выскочив в сени и быстро простучав голыми пятками по теплым доскам, выбежала во двор. Там ее брат, она знала, растапливает баню и подготавливает березовые веники, чтобы вечером до праздника, как заведено, помыться, да попариться.