Егор Козаченко
Wahnsin
Глава 10: Эпилог
С того момента, как исчез Люцифер, прошла буквально неделя. Дмитрий всё же не впал в кому и спокойно продолжил вести обычный для больного, который практически не способен даже на малейшее движение, образ жизни. Его жизнь больше не имела смысла, он чувствовал себя лишним в этом мире, ведь кроме того, что из больницы его никто не ждал, так он ещё и был убийцей двух офицеров, сам до конца, не зная или, скорее, не помня об этом. Однако за эту неделю Дмитрий всё же смог пару раз приподняться и даже сесть на кровати. Он должен был бы радоваться, однако ему не хотелось этого также, как и не хотелось жить.
Был март 1930 года. Дмитрий сидел на своей кровати, тупо смотря в пол, размышляя о том, как порой жестока бывает жизнь. За последнюю неделю он в общем-то и не думал больше ни о чём. Каждый его день проходил в долгих и тяжёлых размышлениях о том, как ужасна порой и жестока жизнь. Иногда он мечтал о возвращении в кому, иногда просто о смерти.
С тех пор Люцифер так ни разу и не появлялся. Сержант ждал его, однако он не приходил. Даже когда сержант молил Бога о возвращении дьявола, ответа или отклика всё равно не было. Дмитрий был ещё жив снаружи, однако внутри не осталось ни одного живого места. Вся его душа была искромсана жизнью, а сердце вряд ли выполняло все должные функции. Иногда Дмитрий чувствовал, как ему становилось тяжело дышать, однако он не боялся и не волновался, а наоборот надеялся на то, что вскоре задохнётся по неволе и наконец покинет этот жестокий и пустой мир. Единственная вещь, которая спасала Дмитрия от самоубийства – это то, что он не мог даже встать с кровати, а шея его была слишком слаба, чтобы разбить голову об стену.
За дверью комнаты, в которой находился пациент тем временем происходило что-то непонятное и странное. Там слышались какие-то голоса, шаги и шорохи. Причём если в одном голосе Дмитрий чётко различал своего лечащего врача, то три других были незнакомы ему, однако вовсе не пугали. Ему было наплевать.
Буквально через минуту после того, как в коридоре началась эта возня, дверь открылась и в комнату сначала вошёл доктор, а за ним трое мужчин, одетых в пальто до самых колен, кожаные сапоги и шлемы с козырьком и красной звездой на лобовой части. Войдя в комнату, мужчины застали Дмитрия, как мы уже знаем, в сидячем положении, тупо смотрящего в пол, не обращающего на них никакого внимания. Мужчины немного помедлили, а потом один из них, самый высокий, проговорил грубым голосом:
– Сержант Дмитрий Соколов, с вами имеет честь говорить лейтенант советской милиции, Анатолий Грач. Вы обвиняетесь в убийстве капитана Сорокина и его секретаря, Александра Васильевича в военное время, поставив под угрозу исполнение операции по обороне Варшавской крепости. Мы, к сожалению, не могли беспокоить вас пока вы были в коме, но теперь, когда вы более-менее пришли в чувства, вы должны проследовать с нами в отделение. Скажите, вы признаёте эти обвинения?
– Нет, не признаю, – сказал Дмитрий спокойным и немного надменным голосом.
– Не признаёте? Но в таком случае…
– Не признаю. Я убил не только этих двоих. Я также виновен в смерти лейтенанта Анатолия Астапова, а также в смерти своего отца. Я убил Астапова во время наступления немцев на крепость, а отца у себя дома.
– Но… В таком случае… Даже если учесть то, что вы чистосердечно признались ещё в двух убийствах, принеся тем самым огромную помощь правосудию, вам всё равно будет назначен срок, до окончания которого вы, боюсь, не доживёте… – растерянно проговорил милиционер.
– Мне всё равно, что со мной будет… Делайте что хотите. Это ваша работа, я готов сдаться.
Милиционер оробел. Ещё никогда за свою карьеру ему не приходилось встречать настолько холодного и спокойного человека, которому было абсолютно наплевать на последствия своего преступления, да и на свою жизнь в целом. Он смотрел на этого человека с чувством жалости к нему, в большинстве от того, что никак не сможет ему помочь. «Тюремное заключение для него – блаженство. Прости, что мне приходится так поступать», – подумал милиционер, после чего подошёл к Дмитрию и надел на него наручники. Двое других милиционеров встали по бокам и, взяв Дмитрия под руки, поставили его на ноги.
– Возьмите вот это, – проговорил один из офицеров, стоявший слева от Дмитрия и подал ему два костыля.
Дмитрий встал с кровати, опираясь на костыли и пошатываясь в разные стороны.
– Идём, – проговорил чем-то подавленный милиционер и группа из трёх человек поволокли Дмитрия, который еле мог держаться на ногах, из больницы.
Выйдя на улицу, милиционеры усадили Дмитрия на заднее сиденье небольшой и далеко не новой машины, вмещающей не более четырёх человек.
Дмитрий спокойно сел на сиденье, конечно не без помощи милиционеров и, со сложенными на коленях руками, продолжил смирно сидеть в машине. Один из офицеров сел назад, слева от Дмитрия, а другой вперёд, справа от руля. Высокий милиционер, говоривший с Дмитрием сел за руль и закурил.
Они ещё немного посидели в машине, а когда милиционер-шофёр наконец докурил, всё же тронулись с места и направились в сторону милицейского отделения.
Где-то через четверть часа они были на месте. Дмитрия также взяли под руки и, выволочив из машины, повели в участок. Сзади шёл высокий милиционер, у которого, как мы помним, была очень интересная фамилия Грач. Он успел закурить ещё одну сигарету, поэтому шёл не торопясь.
Дмитрий вместе с полицейскими вошёл в здание, а через пару минут они снова вышли оттуда. Снова Дмитрия посадили в машину и повезли куда-то, куда он сам не знал.
Всю поездку он сидел молча, не издавая не звука. Он думал о том, что с ним станет, куда его отвезут и в какой камере он проведёт остаток своей ничтожной жизни. Сержант мечтал только об одном: чтобы рядом с ним прямо сейчас сидел Виктор. Сидел, рассказывал о своей нелёгкой жизни, вспоминал про то, как тяжко было на Балканах, а возможно и на русско-немецком фронте. Только одно могло обрадовать этого несчастного человека, одна мелочь, которая была к сожалению, так далека от реальности. «Лишь Господь Бог знает, что со мной будет. Только лишь он понимает, что нужно мне сейчас и что будет мне дано, а что останется лишь мечтой».
Вскоре машина подъехала к большому мрачному зданию, чем-то напоминавшему старый завод. Дмитрий точно не мог сказать, сколько в нём было этажей, однако понимал, что это явно не ещё один участок или отделение милиции. Это была тюрьма. Самая настоящая, жуткая и до глубины души отвратительная. Она возвышалась также грозно, как возвышался замок Иф над Эдмоном, плывущим в лодке в произведении А. Дюма «Граф Монте-Кристо», она была ужасна и неотвратима.
Дмитрия ввели в здание через большую дверь, минув двухчасовых и ров воды. Проходя по тёмному, еле освещённому коридору, Дмитрию удавалось разглядеть множество тюремных камер, наполненных разными заключёнными. Кто-то был избитый, кто-то толстый, а кто-то худой. Идя по этому жуткому коридору, Дмитрий впервые за неделю почувствовал что-то другое, кроме безразличия или необъяснимого страха. Он почувствовал, что вовсе не хочет умирать и что боится уже не чего-то неизвестного, а вполне понятного и поистине жуткого. Он боялся смерти.
Идя по этому длинному коридору, Дмитрию вдруг почудилось, как кто-то зовёт его мягким и приятным голосом, будто в его уши льются вовсе не слова, а мелодия какого-то музыкального инструмента, на котором играет мастер, потративший на своё дело половину жизни. Дмитрий не разобрал слов, доносившихся откуда-то сверху, однако голос этот показался ему таким блаженным и умиротворяющим, что сердце и душа его в тот же миг успокоились. Он почувствовал, как жуткие и плохие мысли о будущем вместе со страхом куда-то уходят из его головы, исчезая, пожалуй что навсегда.
Через несколько секунд голос донёсся ещё раз. Он был уже немного громче, и теперь Дмитрий всё-таки сумел разобрать, что до него пытался донести этот голос. Он звал сержанта по имени. «Дмитрий», – донеслось вдруг ещё раз откуда-то сверху. Тогда сержант обернулся и осмотрелся, однако не увидел ничего, кроме стен тюрьмы и множества камер с самыми разными заключёнными.
Тогда сержант, наслаждаясь этим чудотворным голосом закрыл глаза и будто уже не шёл, а плыл, скользил по тюремному коридору. Да и вовсе это был уже не коридор. Это была дорога, простиравшаяся сквозь небесную гладь где-то высоко-высоко над облаками. Дорога эта была устлана расписным, и даже казалось, позолоченным ковром, который вряд ли был привезён из нашего мира. Вокруг было чистое солнечное небо, не было птиц или жужжащих мух, а только тишина, будто Дмитрий шёл по ночному полю, где-то в пригороде его родного Царицына, который к этому моменту получил уже более звучное и мощное название – Сталинград, в честь нынешнего русского правителя.
Дмитрий всё также медленно шёл по дороге, однако в душе его царило умиротворение, глаза чуть ли не сияли, а в голове не было и мысли о самоубийстве. Пройдя примерно полкилометра, сержант увидел не очень высокую лестницу, с золотыми ступеньками, по которой к нему медленно спускался мужчина в белом одеянии, доходившем почти до его пяток, с длинными тёмными волосами и небольшой бородой. Его глаза были будто наполнены волей к жизни и состраданием к человеку, которого он видел напротив себя.
– Здравствуйте, – робко проговорил Дмитрий.
– Здравствуй, добрый человек, – проговорил мужчина, уже почти спустившись к Дмитрию.
– Скажите, кто вы?
– Неужели ты не узнаёшь меня? Я верный и честный христианин, который провёл почти всю свою жизнь, пытаясь объяснить людям то, чего они, похоже, так и не поняли. Однако я точно верю, что когда-нибудь у этих добрых людей наступит прозрение, и они наконец поймут, что для хорошей и правильной жизни вовсе не обязательно иметь полные карманы денег, что не обязательно гнаться за своим счастьем, ведь оно придёт к ним само. Люди не такие, какими многие их себе представляют. Они вовсе не плохие, просто они люди, а у людей много чувств и эмоций, люди очень сложные существа, которые к сожалению, или, быть может, к счастью, не способны полностью управлять своей жизнью, как и своим телом. Их сложно научит, если они этого не хотят, сложно вразумить то, во что они не верят и не поверят никогда…
– Так вы… Иисус?
– Да, я Иисус Христос, сын Божий, посланный когда-то на землю и изгнанный оттуда людьми, сотни раз покаявшимися за свои поступки.
– Скажите, прошу, что будет со мной дальше? – проговорил Дмитрий, со слезами на глазах и надеждой в душе.
– Вопрос лишь в том, что с тобой сейчас, добрый человек. Расскажи мне, за что ты переживаешь расскажи о своих внутренних мучениях и страхах, и я скажу тебе, что с тобой будет.
– Господи Боже, да я убийца! Я убил своего отца, двух своих офицеров, однако не зарезал, не застрелил, а просто не помог им, не спас! Я ведь последняя сволочь, выжившая по чистой случайности! Да что со мной может быть? – прокричал с досады Дмитрий, говоря почти навзрыд.
– А что было до этого? – спокойно и с глубоким сожалением спросил Иисус, видя, как убивается человек, стоящий перед ним.
– Я воевал в Варшаве, спасал свою землю от немцев. Я думал, что я патриот и герой, а оказалось, что просто подлый трус и предатель…
– Но почему же ты, добрый человек, считаешь себя предателем?
– Я бежал из крепости, я виновен в смерти двух офицеров, я предал страну! Я ненавижу, просто ненавижу себя за все эти поступки… Господи, – говорил Дмитрий, встав на колени, сложа руки и подняв голову вверх, – Господи, прости, прости меня за грехи мои, прости за мою скотскую жизнь и прости за то, что не умер тогда в коме, ведь я абсолютно заслуживал этого. Я предатель, который удостаивается похвалы и славы героя, я убийца, которого все запомнят пострадавшим, я ничтожный человек, которого все будут помнить борцом за свою жизнь и страну… Господи, прости меня, ибо я себя простить не могу и не хочу!
– Ты войдёшь со мной в Рай сегодня же, после обеда. Видя, как ты раскаиваешься, видя, как ты ненавидишь себя за столь ужасные поступки и молишь о пощаде, я, добрый человек, прощаю тебя и принимаю твоё раскаяние. Ты свободен.
– Но как же?.. – спросил Дмитрий, подняв красное, заплаканное лицо вверх, не вставая с колен, – но как же я войду сегодня с вами в Рай, если я сам обрёк себя на пожизненное заключение в сырой камере, где-то в глухой, забытой Богом тюрьме?
– Ничего не бойся, добрый человек, и не о чём не думай. Сегодня, после двух часов дня, ты будешь стоять здесь уже наяву и будешь говорить со мной по-настоящему. А сейчас иди, добрый человек, я прощаю тебя.
После этих слов Дмитрий почувствовал, как его тело ослабевает, как руки невольно опускаются по швам и как ноги более не могут держать его на земле. Он попытался встать с колен, но вдруг увидел, что стоит не на расписном ковре и даже не на золотистой дороге, а вовсе ни на чём. Под его ногами не было ничего, да и Дмитрий уже совсем не чувствовал своего тела.
Он невольно закрыл глаза и через секунду почувствовал, как снова идёт по тюремному коридору, ведомый тремя милиционерами. Однако необъяснимый страх исчез, Дмитрий шёл совершенно спокойно, однако уже не так безэмоционально, как раньше. В один момент на его лице промелькнула кроткая улыбка, но через мгновение снова исчезла.
Пройдя ещё немного, Дмитрий осознал, что идёт уже абсолютно самостоятельно и полностью контролирует свои ноги и руки. Тогда милиционеры отошли от него, а вместо них подошёл мужчина в кожаной куртке и широких хлопковых штанах. Он взял Дмитрия под руку и повёл куда-то вправо, минуя камеры заключённых и брошенные мельком взгляды коллег.
Мужчина привёл Дмитрия к большой железной двери и, открыв её, пропустил сержанта вперёд. Тот, не колебавшись не минуты, с неописуемым спокойствием вошёл внутрь, а мужчина в куртке прошёл за ним. Только тогда до Дмитрия дошло, куда его привели. Только тогда он вспомнил слова Иисуса и тысячу раз поблагодарил его за эти слова. Только тогда он понял, что вскоре его мучения и страдания наконец завершаться, а он сам обретёт вечную свободу и покой. Однако он не боялся, не дрожал и даже не медлил. Он был спокоен, когда шёл по лестнице вниз, был спокоен, когда подошёл к стене и улыбнулся, когда почувствовал пронзающую и жутко пекущую боль в спине…
Конец
